Текст книги "Избранные работы (сборник)"

Следственная и судебная практика, напомним, убедительно показывает, что большинство из лиц, подозреваемых в совершении преступлений, на том или ином этапе их уголовного преследования (чаще всего, первоначальном) по различным причинам, в том числе, зачастую в результате оказанного на них противоправного воздействия, сознаются, дают, так называемые, «признательные показания». Затем, в ходе дальнейшего расследования и/или в суде от этих показаний отказываются.

В таких случаях, как об этом уже говорилось во введении к настоящей работе, дачу «признательных» показаний они объясняют именно физическим и/или психическим насилием, примененным к ним со стороны лиц, осуществлявших их уголовное преследование. Ясно, что эти объяснения могут быть как истинными, так и ложными.

Заметим, что достаточно часто о фактах примененного к лицу насилия для получения от него «признательных показаний», фальсификаций доказательств по конкретным уголовным делам сообщают в настоящее время средства массовой информации. Однако, как правило, эти сообщения в высшей степени «ретроспективны», появляются уже после того, как на основе, таким образом, полученных доказательств обвинения состоялось судебное решение, лицо незаконно и/или необоснованно осуждено.

Так, должен ли следователь и/или сотрудник органов дознания в принципе добиваться от подозреваемого или обвиняемого признания в совершении преступления?

Сразу без ханжества скажем следующее.

Нет сомнений, что по многим уголовным делам получение от подозреваемого или обвиняемого «признательных» показаний крайне желательно. Ведь только он может назвать все детали преступления (если, естественно, именно его совершил), места сокрытия орудий преступления, трупа, его останков, предметов и документов, которыми он завладел в результате совершения преступления, своих соучастников.

Последнее особенно значимо для изобличения «интеллектуальных» соучастников – организаторов или заказчиков преступления, что, как известно, без таких показаний практически невозможно. В частности, нет сомнений, что именно осознание этого обусловило принятие уже неоднократно упоминаемого ФЗ от 29 июня 2009 г. о «сделках» – о возможности заключения с подозреваемым или обвиняемым досудебного соглашения о сотрудничестве; о них более подробно будет говориться далее.

Но, вновь повторим: эти показания должны получаться лишь законным и допустимым путем, путем применения законных и допустимых средств, исключающих как принуждение к даче показаний, так, тем более, фальсификацию формируемых на их основе доказательств.

Мы, к сожалению, в настоящее время не готовы предложить сколь-либо новую, «революционную» и оригинальную систему правовых средств и методов предупреждения описанных выше видов посягательств на доказательства со стороны лиц, осуществляющих уголовное преследование. А потому ограничимся лишь перечислением традиционных направлений общей превенции этого, неоднократно исследовавшихся в литературе (чаще всего, увы, чисто в ригористическом плане). Как известно, к основным из них относят:

– дальнейшее совершенствование уголовного и уголовно – процессуального закона в направлении разумных ограничений возможностей субъективного следственного и/или судейского усмотрения при принятии уголовно-правовых и Уголовно-процессуальных решений;

– повышение требований к социально-психологическим, нравственным и интеллектуальным качествам лиц, зачисляемых на службу в правоохранительные и судебные органы;

– качественное изменение уровня профессиональной подготовки (и периодической переподготовки) сотрудников органов уголовного преследования (от лиц, осуществляющих оперативно-розыскную деятельность, расследующих преступления до прокуроров, поддерживающих от имени государства обвинения в суде);

– изменение системы критериев оценки их деятельности;

– создание организационно – технических условий, если не полностью исключающих, то существенно снижающих возможность принуждения к даче показаний и фальсификации основанных на них доказательств;

– оперативное реагирование прокуратуры и ведомственных органов собственной безопасности на заявления, сообщения и другую информацию о каждом факте посягательства на доказательства, совершаемого лицами, осуществляющими уголовное преследование, по указанным выше и другим причинам.

На двух последних, носящих сугубо прагматический характер, положениях нам представляется необходимым остановиться более подробно.

1. В настоящее время, и это, думается, сомнений вызвать ни у кого не может, проверка причастности лиц, подозреваемых или заподозренных к совершению преступления, осуществляется оперативными сотрудниками органов дознания и следователями сугубо инициативно и только по своим планам. Они же избирают и места бесед с ними, получение от них объяснений и показаний (чаще всего они осуществляется этими лицами в своих служебных кабинетах). Поэтому средства, ими применяемые для раскрытия и расследования преступления, в том числе и. возможно, носящие характер принуждения к даче показаний, не только никем не контролируются, но и в принципе в этих условиях проконтролированы быть не могут.

Результаты такой «вседозволенности» очевидны …

В этой связи для предупреждения принуждения к даче показаний нам представляется актуальным и насущно необходимым создание во всех следственных, а особенно, в оперативно-розыскных подразделениях специальных кабинетов, лишь в которых возможна «работа» с лицами, задержанными по подозрению в совершении раскрываемого и расследуемого преступления либо заподозренных в причастности к нему.

Эти кабинеты должны быть оборудованы средствами аудио-видеоконтроля, позволяющими непрерывно фиксировать весь процесс беседы сотрудника со своим «клиентом», обстановку его допроса.

Позволим высказать и более радикальное предложение: на наш взгляд, целесообразно в неком правовом акте (может быть, даже в ст. 75 УПК) закрепить положение о том, что любые объяснения, «явки с повинной», показания, данные подозреваемым/заподозренным вне стен подобных помещений должны признаваться недопустимыми для использования в процессе доказывания.

Автор (опять же, будучи реалистом), совершенно отчетливо, без всяких на то излишних иллюзий, отдает себе отчет в том, что данное предложение вряд ли явится панацеей от всех ситуаций принуждения к даче показаний, но, думается, повторим, оно в некоторой степени может снизить вероятность совершения подобных посягательств на доказательства.

Кроме того, оно же во многом исключит ложные утверждения лиц, отказавшихся от своих ранее данных «признательных» показаний, о том, что таковые давались в результате противоправного воздействия на них со стороны сотрудников органов дознания или следователя.

Но в любом случае такие заявления требуют себе объективной проверки. И эта вторая проблема, на которой мы считаем необходимым остановиться в данном месте нашей работы.

2. Только при исключительно большом на это желании можно признать объективным то, как на практике в настоящее время осуществляется проверка сообщений и заявлений подозреваемых об этих причинах дачи ими ранее «признательных» показаний.

Если, например, подозреваемый/ обвиняемый делает такое заявление уже в ходе предварительного расследования, то такая проверка иногда осуществляется самим следователем это дело расследующим, и потому психологически связанным с «признательными» показаниями данного лица, как правило, уже положенными в основу продолжающегося уголовного преследования. Чаще же всего она осуществляется по поручению руководителя следственного органа – коллегой этого следователя, сидящим в том же или соседнем кабинете. А потому результаты такой проверки очевидны…

При таких же заявлениях допрашиваемого лица в суде он назначает, так называемую, служебную проверку. Она сводится, как правило, к тому, что прокурор получает объяснение от заявителя и опрашивает по нему лиц, осуществлявших по данному делу оперативно-розыскную работу, и следователя, это дело расследовавшего, не оказывали ли они какого либо физического или психического насилия на подсудимого. Их ответы также легко предсказуемы …

В этой связи нам представляется крайне легкомысленным (если не сказать больше – циничным) следующее мнение Ю. П. Гармаева.

Так как по «9 из 10 таких жалоб служебное расследование приходит к выводу, что «доводы заявителей не подтвердились», … то «итоги такой проверки и их материалы со всеми собранными сведениями» могут служить достаточным основанием к возбуждению уголовного дела по признакам преступления, предусмотренного ст. 306 УК РФ».

Правда, сожалеет он, «по такому уголовному делу далеко не во всех случаях удастся установить и доказать вину конкретного доносителя, то есть прямой умысел»[930]930
  Гармаев Ю.П. Незаконная деятельность адвокатов в уголовном судопроизводстве. М., 2010, с.143.


[Закрыть].

По нашему глубокому убеждению, основанному на реалиях современной правоприменительной практики, сожалеть в силу несоизмеримой социальной опасности и значимости надо об ином, противоположном. О том, что «далеко не во всех случаях удастся установить и доказать вину конкретного» сотрудника, противоправно принудившего лицо к даче показаний, использовавшего иные незаконные методы раскрытия и расследования преступлений.

«… Если в суд представлен только составленный протокол, ты мы верим документу. Когда слово милиционера против слова водителя, мы верим милиционеру» (выделено нами – авт.).

Эти слова председателя Мосгорсуда О. А. Егоровой, приведенные в Заявлении Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации В. Лукина[931]931
  См. Росс. Газета, 21 октября 2009.


[Закрыть], хотя и относятся, как видим, к рассмотрению административных правонарушений, в настоящее время, увы, всецело могут быть экстраполированы и на проверку заявлений о принуждении к даче показаний в уголовном судопроизводстве.

Эта проблема, без малейших на то сомнений, актуальна для уголовного судопроизводства любой страны.

«Ты имеешь право кричать, истекать кровью, звать адвоката после того, как мы покончим с тобой.

Видимые повреждения, включая выбитые зубы, согласно донесению арестовавшего тебя полицейского, были получены тобой до прибытия в участок.

Ты имеешь право говорить, и тогда все сказанное тобой будет использовано против тебя.

Ты можешь молчать и тогда мы тебе… всю рожу разобьем».

Кстати сказать, этот текст, набранный крупным компьютерным шрифтом, автор впервые увидел в качестве плаката, висевшего на стене кабинета следователя.

Следователь объяснил автору, что «это просто цитата из зарубежного детектива, о чем свидетельствуют кавычки, в которую этот текст заключен»[932]932
  Действительно, как потом автор выяснил, эта цитата из детективного произведения одного американского писателя.


[Закрыть], однако цель размещения такого плаката перед глазами допрашиваемого, объяснить отказался.

На наш взгляд, она очевидна и … подчеркивает, по существу, интернациональный подход к принуждению к даче показаний.

И везде ее решение сопряжено со значительными, осознаваемыми сложностями. Не случайно потому уже цитированный ранее немецкий криминалист Вернер Бойльке пишет в отношении ее крайне осторожно: «Обвиняемый сам должен доказать применение запрещенных методов ведения допроса». …Однако «Поскольку для обвиняемого в большинстве случае почти невозможно получить подобные доказательства, то бывает достаточно того, что обвиняемый доказывает обстоятельства, позволяющие сомневаться в правомерности законных методов допроса»[933]933
  Вернер Бойльке. Уголовно-процессуальное право ФР г. Красноярск, 2004., с. 97.


[Закрыть].

Выскажем и такую «еретическую» идею: нет ли необходимости в том, чтобы в подобных случаях сотрудники правоохранительных органов, в отношении которых заявляется о применении ими незаконных методов ведения следствия (в частности, о принуждении к даче показаний), несли бремя доказывания, должны были доказывать, что они такие методы не применяли?

Применительно к этому предложению нам представляется весьма значимым указание, сформулированное законодателем относительно исключения доказательств: «При рассмотрении ходатайства об исключении доказательства, заявленного стороной защиты на том основании, что доказательство было получено с нарушением требований настоящего Кодекса, бремя опровержения доводов, представленных стороной защиты, лежит на прокуроре. В остальных случаях бремя доказывания лежит на стороне, заявившей ходатайство» (часть 4 ст. 235 УПК).

Нам думается, что оно всецело может быть экстраполировано и на принципы проверки заявлений о принуждении к даче показаний – бремя опровержения этого заявления должно лежать на лицах, оговариваемых в таких действиях.

А потому мы глубоко убеждены: при всей на то сложности, насущно необходимо создать некий самостоятельный правовой механизм проверки заявлений и сообщений (в том числе и СМИ) о противоправных посягательствах на доказательственную информацию со стороны органов и лиц, осуществляющих уголовное преследование, гарантирующий объективность ее проведения.

Нам представляется, как минимум, целесообразным, чтобы проверка таких заявлений и сообщений осуществлялась сотрудниками службы собственной безопасности соответствующего правоохранительного органа вышестоящего уровня, располагающими научно – обоснованными криминалистическими методиками проведения таких расследований. По нашему мнению, такое положение следует закрепить в ведомственных правовых актах соответствующих правоохранительных органов.

И тем не менее, повторим: по указанным выше причинам получение от допрашиваемого полных и объективных показаний об известных ему обстоятельств расследуемого преступления, зачастую, насущно необходимо.

Этот аксиоматический посыл требует, в первую очередь, остановиться здесь на основных обще-принципиальных вопросах тактики допроса. Отметим, что они едины, не зависят от процессуального статуса допрашиваемого, что позволяет не рассматривать их применительно к посягательствам на доказательственную информацию со стороны отдельных категорий непрофессиональных участников уголовного судопроизводства.

Наиболее распространенные процессуальные условия обеспечения «чистоты» получаемой вербальной доказательственной информации, нейтрализации попыток ее умышленных искажений, достоверности формируемых в ходе допросов доказательств, в рамках которых реализуются соответствующие криминалистические средства, закреплены в правовом статусе этих участников уголовного судопроизводства.

Под угрозой применения мер процессуального принуждения (избрания и изменения меры пресечения, отобрания обязательства о явке, привода и т. д.) они не вправе уклоняться от явки по вызову дознавателя, следователя и суда. Все они (кроме подозреваемых и обвиняемых) за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний несут уголовную ответственность по соответствующим статьям Уголовного Кодекса, о чем предупреждаются перед непосредственным началом их допросов[934]934
  Применительно к такому участнику уголовного процесса, как эксперт это положение дополняется и предупреждением его об ответственности за дачу заведомо ложного заключения.


[Закрыть].

Однако, увы, практика убедительно свидетельствует о весьма низкой эффективности данных процессуальных мер защиты доказательственной информации от тех или иных из рассмотренных выше видов посягательств на нее.

Из многочисленных проблем тактики допроса (разрабатываемых в зависимости от социально-психологических свойств допрашиваемого, следственной ситуации, вида расследуемого преступления)[935]935
  Этим проблемам посвящена многочисленная криминалистическая литература, в том числе и несколько работ автора данного исследования. – См. Баев О. Я. Тактика следственных действий. Воронеж, 1995; Тактика уголовного преследования и профессиональной защиты от него М., 2008, и др.


[Закрыть] мы в контексте данного исследования остановимся лишь на двух проблемах подготовительного этапа этого следственного действия.

Мы убеждены, что именно тактическими просчетами следователя на этом этапе, зачастую, объясняется принятие допрашиваемым решения о сокрытии или искажении имеющейся у него доказательственной информации. В тоже время, в известной нам криминалистической литературе эти вопросы, думается, несколько нивелируются, им далеко не всегда уделяется должное внимание.

А потому – несколько прикладных тактических рекомендаций в этом отношении, которые мы проиллюстрируем примерами из следственной практики.

Для того чтобы допрос названных лиц был эффективным, вел к созданию достоверных доказательств, чтобы последующее предупреждение их об уголовной ответственности за заведомо ложные показания и отказ от дачи показаниям не оставались лишь формальной процессуальной обрядностью, на подготовительном его этапе, как минимум, необходимо:

1. Как можно более полно изучить личность человека, которого предстоит допросить, его отношение к событию, к тем или иным лицам, заинтересованным в определенном исходе дела, в частности, к потерпевшему (естественно, если идет подготовка к допросу свидетеля), подозреваемому, выяснить отдельные факты из его жизни, трудовой деятельности. Это поможет в установлении контакта с допрашиваемым и позволит, в целом, определить тактический рисунок предстоящего допроса[936]936
  Получение отдельных данных о личности допрашиваемого может быть поручено работникам органов дознания в порядке предусмотренном п. 4 ч. 2 ст. 38 УПК РФ.


[Закрыть].

Следователю предстояло допросить свидетеля, проживающего постоянно в другом городе, но по имеющимся данным являвшегося единственным очевидцем расследуемого убийства.

Представлялось весьма вероятным, что этот свидетель сделает попытку скрыть известные ему факты, и не только для того, чтобы просто «не попасть в свидетели», но и в связи с тем, что в городе, где было совершено преступление, он находился «нелегально»: жене объяснил выезд туда служебной командировкой, на службе – болезнью родственника.

Поэтому допросу данного свидетеля предшествовала большая работа по сбору информации об его личности и обстоятельствах жизни, проведенная по поручению следователя работниками уголовного розыска. Это позволило начать разговор со свидетелем с выяснения того, как… чувствует себя его бабушка, проживающая в Чите и перенесшая незадолго до этого тяжелую болезнь; сколько стоит магнитофон, который свидетель привез своему сыну из заграничной командировки; как кончился конфликт между двумя его сослуживцами. Был ему задан ряд и других вопросов, показавших «глубокое» знание следователем обстоятельств жизни свидетеля.

Именно это обусловило практически бесконфликтный характер самого допроса по существу дела (что в конце его и подтвердил сам допрашиваемый: «чего было скрывать, если вы вот что знаете»).

Если материалы уголовного дела и результаты изучения личности допрашиваемого, дают основания полагать, что его правдивые показания не исключат возможности возникновения опасности как для него самого, так и его представителя, родственников и близких, то, думается, следователь заранее должен продумать вопрос о необходимости допроса этого лица под псевдонимом. Об этом на данном этапе следует вынести мотивированное постановление в порядке, установленном ч. 9 ст. 166 УПК РФ (о тактических проблемах, связанных с участием лица в следственных действиях под псевдонимом, будет говориться чуть ниже).

Возможно, в процессе предварительной беседы с допрашиваемым следователь придет к выводу об отсутствии такой необходимости, что позволит провести допрос в обычном режиме. Однако наличие такого постановления и ознакомление с ним допрашиваемого в стадии предварительной с ним беседы, как представляется, будет достаточно рациональным тактическим приемом получения правдивых показаний от этого лица:

2. Решить вопрос о времени и месте запланированного допроса. При этом в первую очередь, следует учитывать и неукоснительно исполнять общие положения уголовно-процессуального закона, касающиеся порядка вызова, времени и места производства допроса.

Напомним основные из их:

запрещение допроса, как и всех остальных следственных действий, в ночное время, кроме случаев, не терпящих отлагательств (ст. 164 УПК);

производство допроса, как правило, по месту производства предварительного следствия;

пределы его длительности (ст. 187 УПК РФ);

вызов свидетеля, потерпевшего на допрос повесткой (ст. 188 УПК).

Решая вопрос о времени допроса, следователь должен исходить как из необходимости незамедлительного получения информации о событии и его обстоятельствах, проверки выдвинутых следственных версий, имеющихся доказательств, оперативно-розыскных данных. Он должен также учитывать возможность дальнейшего оказания на допрашиваемого воздействия с целью побуждения его к даче показаний, удовлетворяющих заинтересованных в исходе дела лиц. Иными словами – возможность учинения одного из выше рассмотренных видов посягательств на формирование доказательств на основе показаний допрашиваемого.

Весьма важно для эффективности допроса в целом, а также (что не менее важно) с нравственных позиций является согласование (естественно, когда это возможно) времени допроса с интересами допрашиваемого свидетеля/потерпевшего, т. е. согласование того, когда ему удобнее явиться к следователю.

Еще в Уставе уголовного судопроизводства России 1864 г. специально оговаривалось: «Для явки свидетелей назначается, по возможности, время, в которое они свободны от занятий» (ст. 437).

Обычным местом допроса является, как сказано в уголовно-процессуальном законе, место производства следствия, под которым понимается кабинет следователя или другое служебное помещение, им в это время занимаемое. Однако если он признает это необходимым, допрос может быть произведен и в месте нахождения свидетеля (потерпевшего).

Эта тактическая рекомендация также, можно сказать, проверена веками.

В ст. 397 Уставе уголовного судопроизводства России по этому поводу устанавливалось: «Когда по болезни или по другим уважительным причинам, призываемый или подлежащий приводу не может явиться к следствию, то судебный следователь, соображаясь с большей или меньшей важностью дела, с продолжительностью препятствий к явке и с занятиями своими по другим делам, не терпящим отлагательства, или отправляется для снятия допроса с обвиняемого в место его пребывания, или выжидает прекращения препятствий к явке».

Данное правило распространялось и на допрос свидетелей, но с одним дополнением, носящим тактический характер: «…когда следователь признает это (допрос по месту пребывания свидетеля – авт.) более удобным» (ст. 433 Устава).

Проведение допроса в месте производства следствия нам представляется в подавляющем большинстве случаев оптимальным по ряду причин организационного и тактического характера. Среди них – возможности применения криминалистической и иной техники, использования доказательств, оперативного обмена информацией, требуемой для допроса или получаемой в его процессе, с другими участниками расследования, в том числе своевременно реагировать на выявляемые факты сокрытия и искажения допрашиваемым информации, и тактически грамотно их пресекать.

Не последнее место занимают и причины психологического плана: в своем кабинете следователь чувствует себя «хозяином», владеет обстановкой допроса, может при необходимости четко сохранять так называемое «ролевое расстояние» между собой и допрашиваемым. При допросе же по месту нахождения допрашиваемого следователь все же «гость», и чаще всего, гость незваный и нежелательный.

Тем не менее, в ряде ситуаций допрос по месту пребывания допрашиваемого либо попросту необходим, либо тактически целесообразен. Так, допрос престарелых людей, лиц, страдающих недугами, которые исключают или существенно затрудняют их явку к следователю, больных и раненых нужно производить по месту их нахождения – в квартире допрашиваемого, в медицинском или ином учреждении (доме инвалидов, санатории и т. п.). Более того, нам представляется, что, осознание такого внимательного отношения к себе отношение со стороны следователя, возможно, «пересилит» ранее сформированную (по тем или иным причинам) мотивацию у лица, подлежащего допросу, на сокрытие или искажение имеющейся у него доказательственной информации; в любом случае, это облегчит налаживанию между ними психологического контакта.

Решив вопрос о месте и времени предстоящего допроса, следователь должен тщательно продумать форму вызова допрашиваемого. Очевидно, что при этом следователь должен основываться на приведенных выше правилах вызова на допрос, а также учитывать конкретную следственную ситуацию и социально-психологические особенности личности допрашиваемого.

Общая же тактическая рекомендация, касающаяся вызова на допрос, заключается в том, чтобы сам факт вызова по возможности не был (когда иное не диктуется обстоятельствами дела или другими тактическими соображениями), неожиданным для вызываемого или неприятным ему по своей форме.

Так, достаточно часто свидетели по делам о должностных и экономических преступлениях не хотят, чтобы об их вызове к следователю знали сослуживцы; потерпевшие от изнасилования – чтобы об этом знали их близкие и другие члены семьи. Отсюда следует, что первых из названных лиц нецелесообразно вызывать через администрацию учреждения, где они работают, вторым не следует посылать повестки с вызовом на дом и т. п.

В связи с этим представляется тактически грамотным еще при первой встрече с лицами, которых предстоит в дальнейшем допросить (например, при беседе с очевидцами на месте происшествия, при принятии заявления от потерпевшего), оговаривать форму их вызова на допрос.

В большинстве же случаев, думается, на допрос лицо целесообразно вызывать по телефону с последующим оформлением ему повестки с указанием времени, в течение которого лицо принимало участие в следственном действии (естественно, при наличии желания и возможности для лица покинуть место своей работы без официальной на то повестки следователя).

Желательно избегать вызова свидетеля/потерпевшего на допрос через работников милиции, тем более, когда необходимость этого не диктуется чрезвычайными обстоятельствами (скажем, неотложностью допроса при отсутствии иных средств обеспечения незамедлительной явки к следователю, уклонением допрашиваемого от явки, а также иными тактическими соображениями).

Несоблюдение этих рекомендаций о форме вызова на допрос зачастую может превратить бесконфликтную по своей информационной сущности ситуацию предстоящего допроса в конфликтную: лицо, чувствующее себя оскорбленным неприятной для него формой вызова на допрос, не стремится к взаимодействию со следователем, «обижено на него изначально» и не считает поэтому психологически обязанным передать имеющуюся у него и искомую следователем информацию об известных ему обстоятельствах расследуемого дела.

В своих неоднократных показаниях свидетельница Н. отрицала, что являлась очевидцем, причем единственным, расследуемого преступления (оперативными данными об этом следователь располагал). И лишь спустя длительное время, когда дело было передано другому следователю, который сумел наладить с Н. устойчивый психологический контакт, свидетельница дала подробные показания об известных ей обстоятельствах преступления.

Свое прежнее поведение она объяснила тем, что была оскорблена формой вызова на первый допрос: в комнату бухгалтерии, где она работает, явился милиционер, громогласно в присутствии всех сослуживцев осведомился о ее фамилии и, ничего не объясняя, потребовал следовать за ним. Оценив такую форму вызова как личное оскорбление, она тут же решила отрицать, что ей что-либо известно по делу.

Существенное психологическое значение для нормального течения предстоящего допроса, особенно когда есть основания предполагать, что лицо первоначально настроено по тем или иным причинам искажать или скрывать доказательственную информацию, имеет обстановка, в которой он будет происходить.

Допрос, как известно, в основе своей есть общение. Поэтому, например, В.Ю. Шепитько и определяет его, как в первую очередь, «регламентированный уголовно-процессуальными нормами информационно-психологический процесс общения между участвующими в нем лицами…»[937]937
  Шепитько В.Ю. Криминалистика: Энциклопедический словарь. – Харьков, 2001. – С. 310.


[Закрыть]. А для эффективности общения важно практически все – от внешности следователя и его одежды до обстановки, в которой оно происходит.

На наш взгляд, обстановка допроса должна быть, с одной стороны, официальной, с другой – располагать к такому «процессуально регламентированному» общению. К примеру, в принципе, по нашему убеждению, является недопустимым (что, увы, далеко не исключение) наличие на стенах кабинета следователя различных плакатов и надписей, содержание которых может унизить и/или оскорбить достоинство допрашиваемого. Такой же негативный эффект оказывают, также весьма распространенные, случаи телефонных переговоров следователя во время допроса на темы, не связанные с его служебной деятельностью. Все это с очевидностью свидетельствует о совершеннейшем безразличии следователя к предмету самого допроса, к судьбе людей, которых касаются показания допрашиваемого, более того – к самому допрашиваемому. А это, также неуклонно вызывает у него соответствующую реакцию в виде сокрытия или искажения имеющейся у него доказательственной по своей значимости информации, тем паче, если к тому его ранее «подталкивали» лица, заинтересованные в определенном исходе дела.

Особенно нетерпимыми (как следствие этого влекущими повышенную вероятность сокрытия и/или искажения имеющейся у допрашиваемого информации) являются грубость и фамильярность следователя по отношению к допрашиваемому, его нечуткость, невнимание к допрашиваемому.

Ускова явилась в дежурную часть РОВД и сообщили, что несколько минут назад она убила своего сожителя В… Незамедлительной проверкой ее сообщения было установлено, что в доме Усковой находится труп В. со следами ножевых ранений.

Следователь К. после осмотра места происшествия допрос доставленной к нему в кабинет Усковой начал со слов: «Ну-ка, расскажи, как ты его замочила?». В ответ Ускова выругалась нецензурными словами и категорически отказалась давать какие-либо показания.

К чести К. – это был молодой следователь – он тут же осознал ошибочность своего поведения, сообщил о случившемся прокурору и попросил передать дело другому следователю. Последнему потребовалось затратить длительное время для установления с Усковой контакта (а точнее, для его возобновления, прерванного грубостью и нечуткостью К.), после чего подозреваемая подробно рассказала о мотивах и обстоятельствах совершенного ею убийства.

Следователи подчас забывают, что, если для них допросы – во многом рутинная часть их повседневной работы, то для вызванного свидетеля/потерпевшего допрос, как правило, весьма нечастый, а иногда и уникальный случай в жизни.

Нам представляется, что соблюдение, как минимум, этих тактических рекомендаций, составляющих обязательный элемент криминалистической операции по защите доказательств от посягательств, позволит, если не исключить, то существенным образом снизить вероятность сокрытия или искажения информации на этапе формирования доказательств на основе вербальной информации.

Но есть еще одна проблема, без рассмотрения которой, на наш взгляд, освещение «чисто» тактических проблем защиты доказательств, формируемых на основе вербальной информации от посягательств (как инициативных, так и вызванных воздействием иных лиц, заинтересованных в исходе дела), иными словами, тактических особенностей самого допроса как такового, будет не завершенным[938]938
  Она также как и предыдущая, на наш взгляд, несмотря не ее значимость, не получила должного освещения в литературе.


[Закрыть].