Текст книги "Избранные работы (сборник)"

Путем разрешения такого рода противоречий, как неоднократно отмечалось выше, является процессуальное закрепление отмеченной особенности его производства (невозможности предложения опознаваемому занять любое место среди предъявляемых лиц). Формой такого процессуального закрепления может явиться соответствующее дополнение ст. 165 УПК и изложение ч. 2 этой статьи в следующей редакции: «Перед началом опознания опознаваемому предлагается занять любое место среди предъявляемых лиц, что отмечается в протоколе. Это правило не распространяется на опознание, проводимое при осуществлении розыскных мероприятий».

К рассматриваемому направлению развития подсистемы «уголовно-процессуальный закон» относится, на наш взгляд, возможная трансформация процессуальной формы некоторых тактических элементов, условия и порядок производства которых предусмотрен в настоящее время УПК. В частности, мы имеем в виду созданное творчествам (следователей следственное действие, определяемое на практике как «добровольная выдача предметов (документов)». По изученным нами уголовным делам о преступлениях, предусмотренных ст. 102–103, 117, 120 УК РСФСР, добровольная выдача предметов, оформляемая «протоколом добровольной выдачи», имела место по 78 % дел этих категорий. Интересны предметы добровольной выдачи и обстоятельства, при которых она производилась. Проведенные исследования показали, что по делам о половых преступлениях предметами добровольной выдачи в основном являлась одежда потерпевших, которая была на них в момент совершения преступления; по делам об убийствах, как правило, выдавались орудия убийства, причем этому акту предшествовали либо явка с повинной, либо чистосердечное признание лица, совершившего преступление. В нескольких случаях орудия убийства или некоторые другие предметы, связанные с преступлением, выдавались лицами, которые эти предметы обнаруживали случайно после совершения преступления и добровольно, по собственной инициативе доставляли в следственные органы.

Однако «добровольную выдачу предметов» нельзя расценивать как самостоятельное, автономное следственное действие. Очевидно, что по существу это действие сводится к выемке предметов и документов, имеющих значение для дела. Как известно, процедура выемки детально регламентирована ст. 167, 169, 170, 171, 174, 176, 177 УПК. Статья 167 УПК определяет, что выемка производится по мотивированному постановлению следователя в случае необходимости изъятия определенных предметов и документов, имеющих значение для дела, и если точно известно, где и у кого они находятся.

Чем же можно объяснить, что в практике следственных органов в определенных случаях выемка, которая должна производиться на основании мотивированного постановления следователя, приобретает характер добровольной выдачи, облекаемой лишь в форму протокола о таковой? Существует мнение, что добровольная выдача является не чем иным, как попыткой «упрощенчества» уголовного процесса. Представляется, что это не так. Ответ на этот вопрос кроется в самом названии данного действия, которое акцентирует добровольный характер выдачи искомых предметов. Напомним, что ст. 170 УПК, регламентирующая порядок производства выемки, обязывает следователя после предъявления постановления о выемке предложить выдать предметы или документы, подлежащие изъятию, в случае отказа – произвести выемку принудительно. Такое требование, очевидно, теряет смысл в случаях, когда инициатива выдачи искомых предметов исходит не от следователя, а от лица, обладающего ими. Более того, в подобных ситуациях требование о выдаче предметов не только не является необходимым, но и не соответствует нравственным началам советского уголовного процесса. Именно это и обусловило возникновение такой разновидности выемки, как добровольная выдача. Поэтому мы полагаем, что данный тактический элемент должен найти себе соответствующую форму в уголовно-процессуальном законе.

Думается, что возможной формой процессуального облечения рассматриваемого тактического элемента явится дополнение последнего абзаца ст. 176 УПК новеллой примерно следующего содержания: «Выемка производится по мотивированному постановлению следователя. Это правило не распространяется на случаи добровольной выдачи искомых предметов или документов, инициатива выдачи которых исходит от лица, обладающего таковыми…»

Одним из наиболее вероятных направлений развития подсистемы «криминалистическая тактика» явится, на наш взгляд, тщательная, теоретически обоснованная разработка дальнейших рекомендаций относительно существующих тактических элементов. Эти рекомендации будут касаться как оптимальных условий применения тактических элементов, так и рационального их использования в соответствии с областями их функциональной принадлежности в отдельных типовых ситуациях, возникновение которых возможно в практической деятельности по доказыванию.

Другим направлением развития тактики явится включение в нее новых элементов, которые будут разрабатываться в результате обоснования наукой криминалистикой возможности использования в деятельности по доказыванию результатов проявления ранее неизвестных закономерностей, выявляемых и изучаемых естественными и общественными науками. В частности, можно предположить, что при разработке тактических элементов, связанных с планированием, будут более широко использоваться достижения таких наук, как наука управления, научная организация труда и т. п… В области организации вновь создаваемые элементы будут базироваться на творческом использовании данных как названных наук, так и праксеологии, теории рефлексивных игр и т. и. В сфере оценки информации, циркулирующей в процессе следствия, в плане долгосрочных прогнозов неизбежно появление тактических элементов, основанных на использовании данных теории игр, теории статистических решений и др.

К этим же направлениям относится также решение вопроса о правомерности и допустимости отдельных тактических элементов, или уже применяемых в следственной деятельности, или предлагаемых учеными, специализирующимися в области криминалистической тактики и судебной психологии. На данном положении следует остановиться подробнее, ибо решение этого вопроса является весьма существенным не только для криминалистической науки, но и для каждодневной криминалистической практики.

В настоящее время в плане системного подхода к изучению криминалистической тактики в криминалистической и уголовно-процессуальной литературе возникла дискуссия о возможности и необходимости включения в тактический арсенал методов, разрабатываемых теорией психического воздействия на личность в уголовном судопроизводстве. Полярные мнения в этой дискуссии наиболее ярко представляют, с одной стороны, А… Р. Ратинов и А. В. Дулов, сформулировавшие основные положения теории психического воздействия [55; 108], с другой стороны, М. С. Строгович и И. Ф. Пантелеев, которые выступают категорически против допустимости использования подобных методов в следственной и судебной практике [122; 99; 100].

А. Р. Ратинов в свете общих положений теории рефлексивных игр (частного случая теории игр, изучаемых математическим аппаратом методов исследования операций), обобщив эмпирический материал, выделил следующие десять типовых вариантов применения методов психического воздействия на личность в уголовном судопроизводстве:

– Формирование у заинтересованного лица истинного представления об обстановке и условиях, в которых ему придется действовать на основе передачи ему правильной информации о реальных обстоятельствах, что он должен учесть в интересах следователя.

– Формирование у лица ошибочного представления об обстоятельствах, действительное знание о которых могло бы привести к нежелательным для следователя решениям и действиям.

– Формирование у заинтересованного лица целей, в определенной мере совпадающих с целями следователя, что побуждает это лицо к компромиссным решениям и действиям.

– Формирование целей, попытка достижения которых ставит преступника в проигрышное положение.

– Формирование желательного следователю метода решения задачи и образа действия заинтересованного лица.

– Формирование у подследственного ошибочного представления о целях отдельных действий следователя.

– Создание затруднений для правильной оценки заинтересованным лицом подлинных целей следователя.

– Формирование у заинтересованных лиц ошибочного представления об осведомленности следователя относительно целей, которые они преследуют.

– Формирование у подследственного ошибочного представления о неосведомленности следователя относительно ложности выдвинутых объяснений и представленных доказательств.

– Формирование у заинтересованного лица намерения воспользоваться негодными средствами противодействия расследованию [109, 194–196].

Представляется, что перечисленные варианты в целом, естественно, в самом общем виде описывают основные направления приложения тактических приемов, возникающие в следственной практике дли преодоления противодействия (действительного или мнимого) заинтересованных лиц. Л. Е. Ароцкер, И. Е. Быховский, А. В. Дулов, А. Р. Ратинов, Л. Б. Филонов, (В. И. Давыдов и др. предложили различные системы тактических приемов практической реализации указанных вариантов в конфликтных ситуациях того или иного класса, возникающих при доказывании на предварительном и судебном следствии [19, 43–44; 55; 108; 128]. Г. Ф. Горский и Д. П. Котов подробно осветили вопросы нравственной допустимости отдельных тактических приемов в монографии, посвященной проблемам нравственных начал советского уголовного процесса [50, 96—119]. Не ставя перед собой цели описывать предлагаемые указанными авторами тактические приемы, отметим лишь, что в неумелых и грубых руках не только применение тактических приемов (требующее от следователя особой осторожности и высокой нравственности), но и вся следственная деятельность может явиться законной формально и издевательской по существу. При умелом и осторожном использовании предлагаемые тактические приемы в целом не несут, в себе ни психического насилия, ни лжи, ни обмана, а потому представляются вполне допустимыми в деятельности следователя.

А. Р. Ратинов в качестве отличительного признака правомерности методов психического воздействия на личность в советском уголовном процессе выделяет «наличие у подвергающегося воздействию лица свободы выбора той или иной позиции» [108, 163]. И. Ф. Пантелеев полагает, что этого недостаточно для решения данного вопроса и что признаками, отличающими правомерное, положительное психическое влияние от психического насилия, является «создание наиболее благоприятных условий для течения психических процессов, поддержания активных психических состояний и проявления положительных психических свойств личности». «При соблюдении этих условий, – заключает И. Ф. Пантелеев, – психическое воздействие в советском уголовном судопроизводстве вполне правомерно и полезно» [99, 221].

При всей своей справедливости данное положение не может быть принято в качестве критерия допустимости конкретных методов психического воздействия. Во-первых, оно, нисколько не противореча положениям авторов теории психического воздействия, носит крайне общий, не конкретный характер. Основываясь на нем, вообще практически невозможно решить вопрос о правомерности тех или иных тактических элементов, построенных на методах теории психического воздействия. Во-вторых, вытекающее из этого положения мнение И. Ф. Пантелеева о том, что даже когда перед подвергающимся воздействию может быть несколько позиций, из которых он в той или иной ситуации свободно выберет любую из них, «вовсе не исключено, что данный выбор будет сделан под влиянием того психического состояния, которое явилось результатом психического насилия» [99, 221], полностью может быть экстраполировано и на условия, при которых И. Ф. Пантелеев считает психическое воздействие правомерным.

Так, несомненно, что регламентированный уголовно-процессуальным законом порядок проведения очной ставки преследует цель устранения существенных противоречий в показаниях ранее допрошенных лиц именно в таких наиболее благоприятных условиях для проявления «положительных психических свойств личности», при которых психическое воздействие «вполне правомерно и полезно» [99, 221]. Однако совершенно не исключено, что и при строжайшем соблюдении всех требований УПК на очной ставке на допрашиваемого может быть оказано психическое воздействие (и не только следователем, но и другим допрашиваемым на очной ставке), влекущее искажение одним из них (или обоими) объективной информации. Такие примеры, к сожалению, в следственной и судебной практике не единичны.

И, наконец, приведем некоторые данные интервьюирования следователей органов МВД и прокуратур Центрально – черноземного региона, проведенного автором в рамках комплексного исследования темы «Следователь и его деятельность», осуществляемой научно-исследовательской криминологической лабораторией Воронежского государственного университета. Подавляющее большинство следователей (83 %) высказалось за правомерность использования методов психического воздействия. 78 % опрошенных заявили, что в своей деятельности они используют такие методы при допросах обвиняемых и свидетелей, в отношении которых имелись основания подозревать, что они пытаются давать ложные показания, при этом привадили характерные положительные примеры их использования из своей практики. Недопустимость отдельных приемов опрошенные следователи связывают с явным психическим насилием над личностью, под которым, например, понимаются длительные, многочасовые, изнуряющие допросы; с обманом – обещание каких-либо благ подследственному и невыполнение этих обещаний, например, изменить меру пресечения на более мягкую, предоставить свидание с родственниками и т. п. (97,%). Ряд опрошенных следователей признали также недопустимыми, граничащими с обманом, методы получения объективной информации, связанные с обещанием каких-либо благ для подследственного даже при условии выполнения обещаний в рамках своих прав (11 %).

На наш взгляд, обоснование правомерности методов, вытекающих из теории психического воздействия, следует искать в уяснении природы и механизма их формирования.

Условимся (а это очевидно), что методы психического воздействия на личность предпринимаются к лицам, в отношении которых с большей или меньшей степенью вероятности можно предположить, что они умышленно скрывают или искажают имеющуюся у них искомую информацию. Лицо-контрагент действий следователя, относительно которого используется подобный метод, в этой связи может находиться в одном из следующих состояний: он обладает информацией и желает ее скрыть или исказить; он не обладает искомой информацией, или воспринял таковую и воспроизводит ее с непреднамеренными искажениями. Теоретически вероятность нахождения лица в одном из этих состояний, пока не доказано обратное, равнозначна, хотя, естественно, на практике обычно имеются некоторые данные, увеличивающие (или уменьшающие) вероятность нахождения этого лица в одном из указанных состояний. Рассматриваемые методы и являются способам, с помощью которого делается попытка выяснить действительное состояние, в котором находится лицо, и в случае установления нахождения его в первом из указанных состояний относительно искомой информации – попытка перевода лица в состояние выдачи ее или готовности к таковой.

Предложим цепь следующих рассуждений. Подробный образ некоего события, предмета, обстоятельства и т. п. (объединим их понятием «объект») отражается в памяти человека в виде информационных сигналов, приобретенных в процессе чувственного восприятия объекта. Трансформируясь в процессе мыслительной деятельности человека, этот образ приобретает характер достоверного знания об объекте. В соответствии со своими интересами и отношением к расследованию лицо принимает решение либо объективно воспроизводить это знание, либо скрывать или искажать его. Это создает достаточно устойчивую психологическую установку, во многом предопределяющую линию поведения лица в отношении оперирования своим знанием. «Воспринимаемая человекам картина мира, сложная и постоянно меняющаяся, – отмечают А. Н. Леонтьев и Е. П. Кринчик, – содержит систему вероятностных и альтернативных отношений, в которых явления внешнего мира даны человеку… Эти специфические отношения учитываются человеком в его поведении. Они становятся объектом отражения и регулятором его поведения» [78, 240].

На окончательное определение линии поведения контрагента безусловно оказывает существенное влияние и то, что он вынужден учитывать действительное или возможное знание следователя об этом же объекте и об источниках информации о нем. Тем самым контрагент в подобных ситуациях активно прибегает к рефлексии, «думает за следователя», строит мысленную модель знания следователя об объекте. В свою очередь, следователь полагает, что контрагент его действий находится в одном из указанных, но, как правило, следователю неизвестном состоянии. Желая перевести контрагента в состояние выдачи или готовности к выдаче информации об объекте и решив с этой целью прибегнуть к. одному из методов психического воздействия на личность, следователь исходит из цепи умозаключений, носящих также в целом рефлективный характер. Отправным их пунктам является предположение о там, что линия поведения контрагента будет обусловливаться взаимосвязанными факторами, которые мы обосновали выше (психологическая установка его личности в предстоящем общении, смоделированное вероятное или достоверное знание следователя об объекте).

Таким образом, перевод контрагента в желаемое следователю состояние возможен лишь при изменении, как минимум, одного из названных факторов. Отметим, что возможность квантификации такого сугубо психологического явления, как субъективное отношение человека к воздействующим на него сигналам при всей своей важности весьма проблематична [78; 95; 129]. В этой связи, ни в какой степени не уменьшая значения необходимости учета и использования в предстоящем конкретном общении предполагаемой сугубо субъективной психологической установки личности контрагента с целью ее изменения в желаемом направлении, все же мы полагаем, что методы психического воздействия на личность должны изучаться в основном как. средство попытки изменения второго фактора, а именно – предполагаемого (контрагентом знания следователя об объекте. Это связано с там, что данный фактор в значительно большей степени, чем первый, формируется на объективных (и также вероятностных, принятых в ходе рефлексивных рассуждений), логических посылках, как правило, достаточно просто поддающихся выявлению в ходе собственных рефлексивных рассуждений, а потому – и моделированию.

Как уже говорилось, достоверным знанием об объекте располагает (или на взгляд следователя должен располагать) контрагент. Следователь же зачастую обладает лишь минимальной информацией об этом объекте, добытой как следственным, так и оперативными путями. В этих случаях неполноту своего знания он возмещает путем рефлексивных рассуждений, основанных как на своем профессиональном и жизненном опыте, так и на теоретических познаниях. Такие рассуждения позволяют следователю построить вероятностные модели трех видов.

Во-первых, модель знания следователя об объекте и связях между элементами объекта. Такую модель можно представить в виде кривой, описывающей вероятность знания следователя об объекте, отдельных его элементах и их месте в структуре объекта. Подобная кривая может быть построена на системе координат, где по оси абсцисс откладывается перечень фактов, подлежащих установлению; по оси ординат – значения вероятности знаний следователя относительно каждого из фактов, отмеченных на оси абсцисс. Ясно, что наибольшее значение этой кривой достигается в точке, соответствующей факту, знания о котором наиболее вероятны.

Во-вторых, модели предполагаемого знания контрагента об объекте, которое он, возможно, скрывает. Поскольку на оси координат обозначаются вероятные элементы объекта и связи между ними, а контрагент, как мы полагаем, обладает достоверным знанием об объекте, то модель знания последнего, очевидно, можно изобразить как прямую, параллельную оси абсцисс, расположенную на высоте значения достоверного знания следователя об объекте.

В-третьих, модели предполагаемого контрагентом знания следователя об объекте. Эту модель можно изобразить в виде кривой, максимальными значениями которой будут достоверные (или принимаемые за таковые) на данном этапе следствия сведения контрагента о знании, которое как он полагает (или знает), имеется об объекте у следователя.

Несомненно, что эти модели отличаются от собственно кибернетических моделей. Сходство формирования предлагаемые моделей с процессом моделирования в технике состоит в том, что наши модели являются изображениями процессов, протекающих в окружающей среде. Особенностью описываемых моделей является то, что они весьма неустойчивы, их нельзя представить себе в виде неких статичных отпечатков. Они непрерывно перестраиваются с учетом вновь воздействующих на сознание следователя и контрагентов факторов. В использовании и маневрировании имеющейся или предполагаемой информации, которая логически и психологически более достоверно может связать максимальные значения кривой первой модели и минимальные значения кривой третьей модели, на наш взгляд, и кроется возможность эффективного использования методов психического воздействия на личность. Они являются способом возможной трансформации модели контрагента о знании (или незнании) следователя об объекте в желаемом направлении. Очевидно, что рассматриваемые тактические элементы существуют в форме тактического приема, лежащего в афере организации и применяемого, как правило, при проведении регламентированного законом следственного действия (чаще всего в процессе допроса).

Методы психического воздействия на личность, как и другие тактические элементы, основаны на рациональном использовании как отдельных закономерностей между желаемым результатом и допустимыми способами, направленными на его достижение (класс С по нашей классификации), так и закономерностей возникновения, сохранения и воспроизводства информации (классы А и В).

В частности, в основе их формирования лежит следующая закономерность психической деятельности человека, выявленная и изучаемая психологией: процесс мышления человека, формирование его знания и линия его поведения во многом зависят от воздействия на человека различных внешних сигналов, имеющих информационную природу (зрительных, звуковых и т. п.). Такие сигналы выступают в качестве импульса-раздражителя нервной системы человека. На основе анализа протекания событий в прошлом и получаемых при этом импульсов-раздражителей человек предвосхищает будущие значения афферентных импульсов, что в основном, является регулятором его поведения. В момент изменения импульса-раздражителя афферентные, импульсы перестают соответствовать экстраполируемым значениям сигналов; в результате возникают импульсы рассогласования и появляется ориентировочная реакция. Модель знания нарушается и ее влияние на условно – рефлекторный механизм торможения, ослабевает [118]. Рассматриваемые методы, используя результаты проявления данной закономерности, и выступают в качестве искусственного информационного импульса рассогласования, вносимого в модель контрагента о знании следователя об объекте. Если предлагаемые нами модели построены с высокой степенью вероятности, то использование тактического приема может вызвать диссонанс в модели контрагента о знании следователя об объекте и повлечь соответственное изменение линии его поведения (или совершение им действий) в желаемом следователю направлении.

Результат проявления закономерностей возникновения, сохранения и воспроизводства информации лежит в основе этих методов в виде учета такой закономерности класса В, как способность субъекта сохранять информацию об объекте в виде «записанной» в своей памяти системы сигналов и объективно воспроизводить эту информацию.

По своей гносеологической природе методы психического воздействия на личность, на наш взгляд, во многом являются родственными научному, естественно, весьма специфическому эксперименту. «Наблюдение, – писал о научном эксперименте И. П. Павлов, – видит в животном организме массу явлений, существующих рядом и связанных друг с другом то существенно, то косвенно, то случайно. Ум должен догадаться насчет действительного характера связи – и это при множестве возможных предположений. Опыт как бы берет явления в свои руки и пускает в ход то одно, то другое и. таким образом, в искусственных, упрощенных комбинациях определяет истинную связь между явлениями. Иначе сказать, наблюдение собирает то, что ему предлагает природа, опыт же берет у природы то, что он хочет» [98, 357][31]31
  «Эксперимент, – пишет М. Г. Ярошевский, – предполагает целенаправленное варьирование факторами, от которых зависят наблюдаемые эффекты» [147, 52].


[Закрыть].

Рассмотрим механизм формирования такого тактического элемента, как метод психического воздействия на личность. Как отмечалось ранее, контрагент рассматриваемого приема может находиться в одном из следующих исходных состояний. Он может обладать искомой информацией об объекте и скрывать или искажать ее, а также не обладать таковой или воспринять ее с непреднамеренными искажениями. Цель данного тактического приема состоит в том, чтобы с возможно большей – степенью вероятности установить, в каком именно из этих двух состояний находится контр агент и если он находится в первом из указанных состояний, то перевести его в состояние выдачи объективной информации или готовности к таковой. (Для удобства изложения далее будем обозначать указанные состояния соответственно: 1-е, 2-е и 3-е состояние.) Описываемый тактический прием строится на учете результатов проявления указанных выше закономерностей классов В и С. Информация, заключенная в приеме, и должна выступить как импульс-раздражитель рассогласования модели контрагента о знании следователя об объекте в желаемом следователю направлении. Это возможно в том случае, когда содержащаяся в данном тактическом приеме информация психологически и логически верно связывает максимальные значения кривой модели знания следователя об объекте с минимальными значениями рефлексивной модели контрагента. Однако в связи с тем, что следователь, прибегая к методу психического воздействия, как правило, вынужден находить из минимальной информации об объекте, «домысленной» им в процессе рефлексивных рассуждений, необходимо учитывать и такие варианты, как то, что информация, «заложенная» в нем (в приеме), может быть полностью ошибочной или ошибочной в существенных своих частях. Далее рассмотрим варианты возможного воздействии исследуемых методов на контрагента с учетом вероятного его нахождения в каждом из указанных исходных состояний.

Очевидно, что если контрагент находится во 2-м состоянии, то, естественно, знанием об объекте он не располагает, и рефлексивная модель следователя о знании контрагента об объекте ошибочна, ибо построена она с учетом наиболее вероятного его нахождения в 1-м состоянии. В таком случае, независимо от любого возможного значения информации, содержащейся в используемом приеме, она не может явиться импульсом-раздражителем рассогласования для построенных моделей и не может перевести контрагента в состояние выдачи объективной информации, ибо, повторяем, в этом случае он таковой не располагает.

Если же контрагент находится в 1-м состоянии, то при психологически и логически верном значении информации, содержащейся в данном приеме, с большой степенью вероятности возможно, что она явится необходимым импульсом-раздражителем модели контрагента о знании следователя об объекте, внесет в нее желаемый диссонанс и приведет к изменению состояния контрагента в направлении к 3-му состоянию. Если же информация, заложенная в приеме, будет полностью или частично ошибочной, то степень вероятности его эффективности соответственно снизится и, возможно, не только не изменит линии поведения контрагента, но упрочит его нахождение в 1-м состоянии, что, безусловно, и следует иметь в виду при принятии решения об использовании методов из арсенала теории психического воздействия на личность.

Необходимо также отметить, что и при достоверном значении информации подобный прием также может не привести к желаемому эффекту, что, однако, нельзя расценивать как безусловное нахождение контрагента во 2-м состоянии, ибо, как отмечалось выше, на линию поведения субъекта влияют многочисленные сугубо субъективные психологические факторы: особенности темперамента, быстрота реакции, толерантность к стрессу, эмоциональная стабильность и т. п.

Проведенное исследование механизма формирования методов психического воздействия наглядно свидетельствует о специфическом характере данного тактического элемента. Эта специфика заключается в том, что эффективность применения таковых методов в конкретных случаях можно предвидеть с меньшей степенью вероятности, чем эффективность использования иных тактических элементов, природа и механизм формирования которых подробно нами рассмотрены в § 2. главы I.

Способы осуществления рассматриваемых методов могут быть самые различные. Так, в предыдущем параграфе мы рассматривали описанный И. М. Лузгиным пример осмотра места происшествия с участием подозреваемого, при этом обстановка места происшествия была предварительно реконструирована без ведома об этом подозреваемого. По существу данное следственное действие явилось способом психического воздействия на подозреваемого, ибо преследовало цель сформировать у него модель знания об объекте, которым по его мнению, обладает следователь, и соответствующее этой модели поведение подозреваемого. Не анализируя природу и механизм формирования данною приема в приведенном И. М. Лузгиным примере, отметим лишь, что, планируя производство указанного следственного действия, следователь должен руководствоваться построенными им (может быть, мысленно) моделями рекомендуемых нами видов и рефлексивными рассуждениями, в целом подобными тем, которые мы подробно рассмотрели выше.

Характерные примеры так называемых «следственных хитростей» приводит из своего (многолетнего следственного опыта А. М. Ларин [76, 49–56]. В рассматриваемых нами аспектах представляют интерес рефлексивные рассуждения следователя, лежащие в основе одной из таковых «хитростей» по подробно описанному А. М. Лариным уголовному делу о взятках в Калининском медицинском институте.