Текст книги "Никита Хрущев. Реформатор"
Автор книги: Сергей Хрущев
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 135 (всего у книги 144 страниц)
Утром в понедельник 13 июля 1964 года, на следующий день после Пленума ЦК, открылась сессия Верховного Совета СССР. «О мерах по выполнению Программы КПСС в области повышения благосостояния народа» докладывал Хрущев.
Отец предложил законодательно установить государственные пенсии колхозникам, после предоставления паспортов – еще один шаг в уравнивании крестьян в правах с остальными жителями страны. Это решение имело и серьезную идеологическую подоплеку: отец считал, что пора перестать делить народ на классы, пусть уже не враждующие, но и неравные, страна наша теперь едина, и народ наш един. Идеологи не возражали, но и не одобряли, в душе считали отца отступником и даже «ревизионистом». Предоставление пенсий колхозникам ставило весомую материальную точку в их споре.
С 1 января 1965 года селянам, мужчинам с 65 лет, женщинам с 60 лет начинали платить пенсии: 50 процентов от заработка в 50 рублей в месяц, а с доходов сверх 50 рублей – 25 процентов. Это немного меньше, чем платили рабочим и служащим. Считалось, что крестьяне имеют постоянный приработок с приусадебного участка, овощи, куры, свиньи у них свои, в магазин им ходить нет особой надобности. Но и такие мизерные суммы ложились тяжелым бременем на бюджет.
Кроме пенсий крестьянам, отец предложил повысить, тоже с 1 января 1965 года, заработную плату учителям, до 80 – 135 рублей в месяц (до того они получали 52 – 131 рубль), врачам – до 90 – 125 (по сравнению с 72,5 – 108 рублями) и примерно в тех же пределах работникам жилищно-коммунального хозяйства, торговли, общественного питания и всем остальным, занятым в сфере обслуживания.
Прибавку к заработной плате пообещали еще в 1961 году на XXII съезде партии, и не отдельным категориям работников, а всем. Однако неурожай 1963 года спутал все планы, всеобщее повышение пришлось отложить до лучших времен, денег едва наскребли для самых низкооплачиваемых. Зарплату повышали тем, кто уже не мог терпеть.
Когда я прочитал в газете доклад отца, меня неприятно поразило крохоборство, заработок увеличивался даже не на десятку, а на 3–6 рублей в месяц. Столь мизерная прибавка не обрадует людей, а вызовет раздражение и досаду. Столько лет ждали – и вот, получили. Я едва дождался отца, чтобы выложить ему свои сомнения.
Летом отец ночевал на даче в Горках-9. Ему нравилась обширная территория с длинной прогулочной дорожкой вдоль забора, без заметных подъемов и спусков, которые становились для него все более чувствительными. По этой дорожке отец обходил территорию каждый вечер. Завершалась прогулка на лугу, отделявшем территорию дачи от Москвы-реки. Если в Усово, где до последнего времени жил отец, пространство между забором и рекой не было огорожено и заполнялось в солнечные дни приехавшими позагорать и искупаться, то на доставшейся в наследство от Молотова резиденции проходы на луг с двух сторон перегораживались колючей проволокой (правда, ограждение оставляло желать лучшего – то тут, то там зияли огромные дыры).
Вечером мы, как обычно, отправились на луг посмотреть на разбитый там отцом огород. В тот год он выращивал там кроме уже привычных кукурузы и помидоров еще и горох. Потом пошли вокруг луга, сначала по кромке леса, затем по берегу Москвы-реки. Остановились в самом дальнем углу послушать, как в заболоченной низинке кричит перед заходом солнца коростель. Отец любил его скрипучий голос, напоминающий ему детство, Калиновку, ночное… Когда, наслушавшись коростеля, мы направлялись назад к дому, я выложил отцу свои сомнения.
Отец не рассердился и, даже не возразил, задумался, а потом начал объяснять, каким трудом дались эти копейки и рубли. Их наскребали с самой зимы.
– Дело не в самой заработной плате, – пояснял отец, – рубли напечатать дело нехитрое, тут особого ума не требуется, но их надо обеспечить товарами, которые на этот рубль можно купить. Другими словами, требуется увеличить производство одежды, обуви, мебели, не говоря уже о продуктах питания, для этого построить новые заводы и фабрики, расширить цеха на существующих предприятиях. Если баланс нарушится, приплачиваемые рубли сметут с прилавков всё, и люди останутся с бесполезными бумажками в карманах, а магазины с пустыми полками.
Отец замолчал, мы медленно шагали по пригорку над Москвой-рекой, охранник держался поодаль.
– У капиталистов устроено иначе, – отец возобновил разговор уже без моей подачи, – у них, если у людей появляются деньги, кто-то сразу начинает производить пользующиеся спросом товары и все само собой балансируется. У нас же все завязано на план, на Госплан, от записанного там не отступишь ни на шаг, ни дополнительных станков не достанешь, ни комплектующих, ничего. Хорошо, если в Госплане сидят умные люди, а если в каком-то отделе появится дурак, всей страной хлопот не оберешься.
Отец говорил эти слова уже не столько мне, сколько рассуждал сам с собой.
– К сожалению, сколько ни утрясали план с бюджетом, сколько ни спорили, большего не наскребли, – отец теперь обращался ко мне. – Вот разбогатеем, тогда и зарплаты повысим на десятки, а не на рубли.
Я согласно кивнул, действительно, кому нужны деньги, если на них ничего не купишь? Когда-то, после Гражданской войны, буханка хлеба стоила миллиард. Я читал о тех временах в книгах. Ответ отца меня удовлетворил, но одновременно не со слов, а по интонации я ощутил, как тяжело ему там, в Совмине, балансировать копейки с морковками, выбрасываемыми на полки овощных магазинов, да еще при этом не ошибаться.
– Если дать директору предприятия больше свободы, определить ему примерную номенклатуру, – неожиданно для меня продолжил отец, – да он и сам ее знает, пирожник не станет сапоги тачать, а портной – чайники делать, а дальше пусть сам директор решает, что производить, сам продает свой товар в пределах какого-то коридора цен, заранее оговоренного, чтобы не обдирал людей, как капиталисты.
Я от удивления рот раскрыл, подобной крамолы я ни от отца, ни от кого-либо еще не слышал.
– Государству, естественно, следует получить свою долю, – отец не обратил внимания на мои эмоции, он весь ушел в себя, – но оговорить ее, даже закрепить законом, следует заранее, лет на пять или даже восемь. Директору, чтобы строить планы на будущее, необходимо знать, что у него заберут, а чем он сможет распорядиться сам.
Вот пусть и распоряжается, строит новые цеха, базы отдыха и даже заработную плату повышает. Тогда лишние деньги не из воздуха материализуются, не из-под печатного станка, а от того, что наработают, выпустят больше продукции, на покупку которой деньги и потратятся. Почуяв спрос, сосед-директор сообразит, что, увеличив выпуск своего товара, он тоже сможет заработать, но не в карман положит деньги, как капиталист, а улучшит жизнь своих рабочих. Будет у нас, почти как у капиталистов, они не дураки, свою выгоду блюдут, но лучше: вся прибыль, выгода пойдет на пользу людям.
Естественно, сейчас я не могу воспроизвести слова отца буквально, но за смысл сказанного им ручаюсь. В отличие от меня тогдашнего, рассуждения отца вряд ли покажутся современному читателю ошеломляюще новыми. Всякое новшество со временем становится обыденным, даже такое открытие, как колесо, перевернувшее жизнь человека, давно уже никого не впечатляет.
В начале того года газеты возобновили, заглохшую из-за неурожая 1963 года дискуссию, как сделать нашу экономику эффективной. Отец внимательнейшим образом штудировал публиковавшиеся одну за другой статьи. В отличие от отца, я за дискуссией не следил, просматривал газеты по диагонали, не вдумываясь. Меня волновали куда более важные, по моим понятиям, проблемы: ракеты, космос, полет на Луну, а затем и на Марс. А тут какая-то прибыль. Это теперь я с годами поумнел. Тогда же разговор исчерпался сам собой.
Миновав калитку, мы подошли к дому. Каждый намеревался заняться своими делами. Отца ожидала ежедневная порция документов, я же… Чем занялся я, сейчас уже не помню.
Повышение заработной платы, пенсии колхозникам и грядущая реформа экономики интересовали меня, но саму мою жизнь не затрагивали, в отличие от еще одного, выносимого на заседание сессии Верховного Совета вопроса – перехода к рабочей неделе с двумя выходными, в субботу и воскресенье. В то время мы работали семь часов в будни и пять часов в субботу. Планировалось вернуться к восьмичасовому рабочему дню, за счет чего высвободить для отдыха еще один день.
На первых порах два выходных дня никаких возражений не вызывали, но в июне вдруг возникли «неразрешимые» трудности. Хрущеву наперебой доказывали, что переход на пятидневную неделю внесет дезорганизацию в работу многих отраслей народного хозяйства, особые затруднения возникнут на предприятиях с непрерывным производством: в металлургии, химии, нефтехимии. Высказывались опасения, что, несмотря на сохранение продолжительности рабочей недели в часах, общий объем выпуска продукции при переходе на пятидневку упадет.
До сессии оставалась неделя. Отец засел за окончательную подготовку доклада.
Тем летом отца всецело занимала предстоящая реформа, а его ближайших сподвижников – как без особых проблем отстранить Хрущева от власти. Для этого его следовало как можно больше скомпрометировать, но так, чтобы он сам ничего не заподозрил. Летом 1964 года заговор против отца вступил в решающую фазу. В июле осторожный Брежнев даже перестал делать записи в своем рабочем блокноте. В регионах, с руководителями которых у Брежнева установилось «взаимопонимание», из магазинов исчезали продукты, предметы первой необходимости. Выстраивались многочасовые очереди за любыми товарами, в том числе и за хлебом. Полкам предстояло снова заполниться только после устранения от власти «источника всех бед». Буквально на следующий день. Они и заполнились, правда, лишь на время.
Пенсии колхозникам, повышение окладов, пусть не всем, планам заговорщиков не способствовали, но поделать они ничего не могли. А вот с двумя выходными решили рискнуть, не хотели оставлять на руках у отца такой козырь.
Давление шло планомерно, со всех сторон. Особенно рьяными противниками перехода на новую, укороченную неделю стали председатель Всесоюзного совета народного хозяйства Устинов и секретарь ЦК Рудаков, отвечавший за работу промышленности. Заводилой я бы назвал Устинова, но сам он, будучи активным участником заговора, ввязываться в спор с отцом не захотел, оставаясь в тени, действовал через ничего не подозревавшего Рудакова. Он не раз заводил с отцом соответствующие разговоры в ЦК, представлял справки. Отец выдвигал контрдоводы, поколебать его пока не удавалось. Решающий, по моим представлениям, разговор произошел на даче, на том же лугу и в моем присутствии. Сам Рудаков в состав близкого окружения отца не входил, на даче появлялся редко и только по делам. Он привлек на свою сторону Аджубея, объяснил ему, что в «государственных интересах» лучше с пятидневкой повременить. Аджубей взялся убедить в этом тестя.
В один из вечеров недели, оставшейся до сессии Верховного Совета, мы – отец, Аджубей, я и, возможно, еще кто-то, как обычно, гуляли на лугу. Алексей Иванович со свойственными ему красноречием всю прогулку доказывал, что переход на пятидневную неделю несвоевременен, не подготовлен и может повлечь за собой серьезные отрицательные последствия. Сначала отец слушал молча, но постепенно начал колебаться. Алексей Иванович находил нужные доводы. Тут я решил вмешаться, терять два выходных дня мне очень не хотелось, и я робко возразил. Получилось неуклюже, и отец только отмахнулся: «Не мешай».
В конце концов он сдался, позволил себя убедить. Алексей Иванович просиял. Третий подпункт 1-го пункта повестки дня сессии Верховного Совета СССР с обсуждения сняли. 11 июля на Пленуме ЦК отец объяснял это решение, повторяя аргументы Устинова и Рудакова: «Мы хотели поставить еще и вопрос о переходе на пятидневную рабочую неделю с двумя выходными, но, подумав в Президиуме ЦК, перерешили. Страна пока к этому не готова, хотя пятидневка и очень заманчива, – отец, как бы оправдывался перед членами ЦК. – Возникают трудности в горной промышленности, за два выходных в штреках может ослабнуть крыша. Неясно, что делать со школьниками, нельзя их оставить на шестидневке, если мать с отцом получат два выходных дня. Перевод школ на укороченную неделю потребует увеличения периода обучения на целый год. Это невозможно. Не будем, товарищи, торопиться с пятидневкой, давайте подумаем, изучим, посоветуемся, никто нас не торопит».
После отставки отца «неразрешимые» проблемы, рассосались сами собой, и в горных штреках крыша больше не проседала, и в школах обошлись без продления на год срока обучения. Два выходных Брежнев осенью 1967 года преподнесет в качестве собственного подарка советскому народу к 50-летию советской власти.
«Сейчас нам надо не гайки закручивать…»«Сейчас нам надо не гайки закручивать, как делают китайцы, а показать силу нашей социалистической демократии. Создаются новые условия. При демократии и руководство можно критике подвергнуть. И это придется принимать. Без критики нет демократии. Сейчас не все придерживаются единого мнения, и процесс этот развивается по нарастающей», – эти слова отец произнес на том же Пленуме 11 июля 1964 года.
Относились они к проекту новой Конституции, над которой работали уже более двух лет. Работал он сам, председатель Конституционной комиссии, работали ее члены, но дело продвигалось с трудом, уж очень непривычно звучали предложения отца – и об ограничении сроков пребывания у власти должностных лиц, и о выборах из нескольких кандидатов, и о наделении Советов не декоративными, а реальными властными полномочиями. На свои сессии Советы должны собираться не раз в году, а гораздо чаще, и не штамповать законы, а сами будут их подготавливать, комиссии при советах предполагалось сделать постоянно действующими, наделить их членов правами контролировать всех и вся. Отец считал необходимым предоставить возможность людям на общесоюзных и республиканских референдумах самим решать вопросы, от которых зависит их жизнь. Учреждались суды присяжных, а карательные органы лишались права самостоятельно арестовывать кого бы то ни было. Теперь это становилось прерогативой судов, только с их санкции разрешалось лишать свободы граждан, а сами граждане получали возможность судебного обжалования незаконных, с их точки зрения, действий властей.
Проект Конституции предоставлял предприятиям и их директорам неслыханную раньше самостоятельность, от их решения зависело, что и в каких количествах производить, как распоряжаться после отчисления заранее оговоренной доли в государственный бюджет заработанными средствами.
Обсуждались и другие, еще более радикальные предложения, вплоть до отмены паспортной системы. Но чем заменить паспорта, так и не придумали и решили этот пункт в Конституцию не включать.
16 июля 1964 года отец собрался в Кремль на очередное, а, как оказалось на деле, последнее заседание комиссии. В своем выступлении он подвел итоги их общей работы и окончательно расставил точки над «и».
Вот пара цитат из выступлений отца:
«…Необходимо специально подчеркнуть большую роль Верховного Совета и других Советов в руководстве социалистической экономики».
«В новой Конституции определить Верховный Совет как орган, осуществляющий не только законодательные функции, но и верховное управление страной».
Дальше отец детально объясняет, какими ему видятся новые функции нового советского Парламента. Его власть становилась реальной, властью конституционного контроля, – создавался постоянный Комитет конституционного надзора, не назначаемый, а избираемый непосредственно Верховным Советом. Депутатам Верховного Совета предоставлялась реальная возможность принимать непосредственное участие в управлении страной между сессиями, для чего их освобождали (частично или полностью еще не решено) от работы, они учреждали свои комиссии по всем аспектам жизни страны, все без исключения органы власти обязывались отвечать на их запросы и так далее.
Совет Министров при этом не на бумаге, а на деле подчиняли Верховному Совету. Его даже предполагалось из «высшего органа государственного управления» преобразовать «в исполнительный и распорядительный орган» и переименовать из «Правительства СССР в Правительственный Совет СССР».
Принять новую Конституцию отец намеревался уже в следующем, 1965 году, выставив предварительно ее проект на всенародное обсуждение, такая практика стала привычной за последние годы. Затем доработанный по результатам обсуждения текст Основного закона страны предполагалось обсудить на заседании Верховного Совета и окончательно утвердить на конституционном референдуме.
Уезжая в последних числах сентября в свой последний отпуск в Пицунду, отец затребует все материалы Конституционной комиссии, заберет их с собой, чтобы на досуге все как следует додумать, дошлифовать и представить окончательный или почти окончательный текст Конституции намеченному на ноябрь 1964 года Пленуму ЦК. Отец работал над Конституцией, диктовал и передиктовывал стенографисткам новые пункты основного закона вплоть до 12 октября, но до конца доработать текст не успел. 12 октября отца вызвали в Москву, а 14-го его самого и его Конституцию «сдали в архив».
Почему одна партия?Я уже писал, как в самом начале обсуждения, еще не проекта, а пока основных принципов новой Конституции, возник вопрос о выдвижении на выборах в Верховный Совет нескольких кандидатов. Тогда все уперлось в неразрешимую проблему: одного кандидата, естественно, выдвигает партия, а кто остальных? Отец считал, такое право можно предоставить общественным организациям. Но тут же возникал новый вопрос: что это за общественные организации, каков их статус и чем они отличаются от партии, если наделяются правом выдвижения кандидатов в высший законодательный орган страны? Поиск ответа оставили на потом. В 1964 году это «потом» наступило, окончательный текст Конституции требовал законодательно четко описать процедуру будущих выборов. Решение ожидали от отца.
В начале XXI века Михаил Горбачев, а вслед за ним и еще кое-кто стали говорить, что, разделяя обкомы на сельские и промышленные, Хрущев, как бы инициировал появления двух партий: промышленной и аграрной, зарождение многопартийной системы.
Откровенно говоря, слова Горбачева я относил к столь модным в наши дни политическим спекуляциям. В 1962 году, учреждая производственные управления и разделяя обкомы, отец говорил о профессионализме управления, о менеджменте, а не о партийности. Во всех следующих записках и выступлениях отец настойчиво требовал запретить партийным чиновникам из вновь организованных структур вмешиваться в производственные дела, делал все, чтобы отстранить партию от управления экономикой, – ее дело воспитание масс, агитация и пропаганда.
С другой стороны, объективно Горбачев прав – разделение обкомов на городские и сельские создавали предпосылки возникновения двух конкурирующих центров власти, ведь интересы аграриев и промышленников не совпадают и партийное размежевание по такому принципу обычно во многих странах.
Я все-таки не думаю, что отец столь далеко заходил в своих планах в 1962 году, но в 1964 году, размышляя не только о статье в новой Конституции, но и вообще о природе власти, о таящейся в однопартийности опасности, он не мог не задуматься. «Неизбежно возникает проблема того, кому и чему служит Коммунистическая партия, централизованная, дисциплинированная, спаянная единым порывом, – пишет он, уже находясь в отставке. – …Ее организационная система позволяет кому-то одному использовать ее ради злоупотребления властью. Мне кажется, если бы Ленин пожил подольше, он что-то предложил бы, чтобы исключить такую возможность. Но это лишь догадки».
Когда отец ссылался на Ленина, это означало, что он сам пытается разрешить «не разрешенную Лениным» проблему. И, как мы видим, дело тут не только в выборах, сколько в самой природе власти, в угрозе сползания однопартийной «демократии» к откровенной личной тирании. Цель отца – сделать так, чтобы исключить в будущем такую возможность.
Логически единственное и самое естественное решение – многопартийность. Центрами ее кристаллизации вполне могли стать и разделенные обкомы. Так что Михаилу Сергеевичу не откажешь в прозорливости.
Я таких разговоров с отцом не вел, а вот советский посол в Норвегии Николай Луньков в своей книге «Русский дипломат в Европе» воспроизводит якобы подслушанный им диалог отца с помощниками.
Дело происходило летом 1964 года во время визита в Норвегию.
«Хрущев прогуливался вместе с Аджубеем и Сатюковым вокруг королевской резиденции на Бюгдой, где он размещался вместе с семьей. Мы с министром иностранных дел держались чуть поодаль. Громыко подтолкнул меня вперед, сказав, что посол должен находиться рядом с главой правительства, вдруг возникнут вопросы, касающиеся страны. Когда я приблизился, Хрущев, продолжая разговор, обратился к своим собеседникам: “Слушайте, как вы думаете, что, если у нас создать две партии: рабочую и крестьянскую?”» При этом он оглянулся на Лунькова. Тот правильно истолковал этот взгляд и отстал. Пораженный услышанным, Луньков тут же на ухо пересказал Громыко слова отца. «“Да, это интересно. Но вы об этом никому не говорите”, – осторожно порекомендовал Громыко».
Придумать такого Луньков не мог. А если вспомнить, что отец в июле на Пленуме ЦК, сразу по возвращении из Скандинавии, под впечатлением достижений и опыта скандинавских стран говорил «о различии мнений в стране и необходимости создать все условия для развития демократии», то подслушанные Луньковым слова не кажутся столь фантастическими. Возможно, отец начинал примериваться к следующему шагу, да и реакция его доверенных слушателей Сатюкова и Аджубея нам неизвестна. Не исключено, что они начали активно возражать и он отступил на время. Но если отец задумался о разделении партии, то, зная его характер, я могу предположить, что раньше или позже он бы додумал все до конца.
Возможно, отец «проверял себя» не только на Сатюкове и Аджубее, но делился своими соображениями и с соратниками по Президиуму ЦК. Такие разговоры могли только усилить желание «соратников» поскорее разделаться со своим Первым секретарем. К сожалению, мы теперь уже не узнаем, как далеко собирался отец зайти в реформировании государственного устройства СССР.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.