Текст книги "Никита Хрущев. Реформатор"

Часть 4
Перегруппировка (1959–1961)

1959 год

9 января 1959 год все газеты на первых полосах опубликовали обязательства рязанцев за год увеличить производство мяса в два раза. Фантастика да и только. Но тогда я над тем, откуда берется мясо, не задумывался и обязательствами не интересовался. А вот что произошло тогда с отцом, я и по сей день не понимаю. Разумеется, ему очень хотелось чуда. Он мог рассчитывать, что мы догоним Америку не в 1970-е годы, как прогнозировали экономисты, а намного раньше. Не в два-три года – этот свой призыв он считал «мобилизующим», но где-то в середине шестидесятых. Но не за один же год!

Я уже повторял и еще раз повторю: народить столько телят в один год никому не под силу. Тогда в ответ на спускаемые начальством нереальные сроки выполнения работ бытовала присказка: «Если собрать вместе девять беременных женщин, младенец не появится через месяц». Отец тоже повторял эту присказку. И блокнот, и ручку он всегда держал под рукой, вечно что-то подсчитывал. Чего стоило проверить, пересчитать самому обязательства рязанцев? Не проверил! Не пересчитал!

Возможно, он догадывался, что обязательства взяты неподъемные, но и как свой лозунг «догнать Америку», счел и их «мобилизующими». Рязанцы поднапрягутся и, даже не выполнив всего, сделают максимум возможного. Все это мои предположения. Я хочу понять его. Не оправдать, а именно понять. И не понимаю.

Представить себе, что вся областная партийная организация и секретарь обкома его обманывают, отец не мог. Это выходило за пределы его представлений об общественной и партийной морали. Мораль же тем временем претерпевала серьезную трансформацию. Секретарь Рязанского обкома Алексей Николаевич Ларионов, будучи по натуре игроком, – в новых, послесталинских отношениях районных властей с Москвой и с ЦК – уже не боялся расправы и считал, что стоит рискнуть и, если повезет, сорвать куш.

Ларионов во власти не новичок, секретарем Рязанского обкома стал в 1948 году. До того, в войну, он возглавлял Ярославский обком, а Юрий Андропов стал при нем главным областным комсомольцем. Из Ярославля Ларионова забрали в ЦК, в Управление по проверке кадров, а уже оттуда перебросили на «укрепление» в Рязань.

В Рязани новый секретарь пришелся ко двору, отличался сильным характером и умением разговаривать с людьми, сам увлекался новыми идеями и увлекал за собой других. При Ларионове провинциальная Рязань с ее четырьмя заводишками и захламленными улицами превратилась в современный промышленный и культурный центр. В городе построили крупный нефтеперерабатывающий завод, получили развитие станко– и приборостроение, открыли радиотехнический институт, обновили драмтеатр, заложили лесопарк, благоустроили скверы, отреставрировали старинный кремль, начали строить набережные, проводить газ.

Немудрено, что отец приметил энергичного и сравнительно молодого (моложе его самого на тринадцать лет) секретаря обкома. Приметил, не зная, что ради славы Ларионов готов втереть начальству очки. Все началось еще в 1954 году – тогда он отрапортовал о перевыполнении плана сдачи молока, получил сам и раздал другим государственные награды, а последующая проверка выявила обман.

Однако Ларионов выкрутился. Кто-то наверху его «прикрыл». И дальше Ларионов действовал по той же схеме, делал все для достижения реальных результатов, но если представлялась возможность сорвать банк, блефовал. Игрок – во всем игрок. Как всякого игрока его пьянил успех.

В 1958 году область перевыполнила планы сдачи молока в три раза, отец упомянул рязанцев в докладе Пленуму ЦК, пусть и в ряду других областей. Главное – заметили и наградили Рязань орденом Ленина. В 1959 году Ларионов решил побить рекорд по сдаче государству мяса. На состоявшейся 30 декабря 1958 года областной партийной конференции он предложил в 1959 году сдать мяса в полтора раза больше против утвержденного плана, 75 тысяч тонн. Ничего нереального в обязательствах не было, выполнимость их просчитали заранее: они позволяли и прославиться, и заложить основу будущих успехов.

Как пишет рязанский историк Александр Агарев, Ларионов позвонил Хрущеву и пообещал 1959 год сделать «мясным».

– Молодцы, рязанцы, – отозвался Хрущев. – Вы хорошо сработали по молоку, уверен, что и по мясу сработаете не хуже.

Хрущев и не думал подталкивать Ларионова к увеличению обязательств: полтора плана – куда уж больше. Ларионов о большем пока и не задумывался, иначе и партийную конференцию он бы провел иначе.

На его беду сразу после Нового года в Рязань наведался заведующий сельскохозяйственным отделом Бюро ЦК и РСФСР Мыларщиков, как и Ларионов, человек деловой, но на их общую беду, тоже игрок. Вечером, 2 января, за хорошим ужином они договорились повысить ставки вдвое, сделать не полтора, а три плана. Естественно, без всяких расчетов. Какие расчеты между тостами? На следующее утро Мыларщиков, для больше солидности сославшись на Хрущева и Президиум ЦК, предложил бюро обкома поддержать их с Ларионовым «инициативу». «Инициативу» Ларионов с Мыларщиковым продавили с большим трудом и непонятно зачем. Зато понятно почему – «игроки», кураж.

Когда поздно вечером проголосовали «за», Мыларщиков стал звонить Хрущеву в Минск, где тот проводил совещание и попутно вручал Белоруссии орден Ленина. Хрущева на месте не оказалось, он уехал в театр. Настырный Мыларщиков дозвонился и туда. В ответ на сообщение об удвоении уже без того полуторного плана Хрущев спросил: «А хорошо просчитали?» «Игроки» заверили, что все просчитано, что «у них есть полная уверенность…»

– Ну, тогда давайте, – согласился Хрущев. Закончив разговор с отцом, Мыларщиков перезвонил Сатюкову в «Правду» и, со ссылкой на Хрущева, потребовал, чтобы сообщение об обязательствах рязанцев уже следующим утром появились на первой полосе… На следующий день вся страна узнала, что в Рязани пообещали прирастить за год производство мяса не вдвое, а в 3,8 раза, поставки государству увеличить в 3 раза.

Газеты, радио и телевидение раструбили о грядущих неслыханных успехах рязанцев на всю страну. Секретари обкомов один за другим брали на себя повышенные обязательства по сдаче государству мяса. Большинство – добровольно, кое-кто – потому, что не хотел отстать от передовиков, прагматичное меньшинство – после звонков Мыларщикова и соответствующего «воспитательного» разговора.

13 февраля 1959 года Хрущев прикрепил орден к областному знамени, прославив на всю страну «молочный подвиг» рязанцев 1958 года. Правда, выступая, отец говорил не только об успехах, он предупреждал, что, наряду с «разами», надо помнить об основном показателе эффективности, производстве продукции на 100 гектаров пашни. А он у рязанцев весьма скромен: в 1953 году общее поголовье коров в колхозах составляло 50 тысяч, сейчас имеются 100 с лишним тысяч коров. «Это хорошо, но если рассчитывать на 100 гектаров земли, то в 1953 году на них паслись 2 коровы, а в 1958 году – 4,2. Это мало. Надо иметь хотя бы 15 коров, а потом 25–30. Это вам по плечу», – наставлял рязанцев Хрущев.

Казалось бы, он разобрался в состоянии дел в Рязани, но не одернул Ларионова, а сам Ларионов на предупреждение никак не отреагировал. Он уповал на удачу, а победителей не судят.

Внеочередной ХХI съезд КПСС торжественно открылся в Кремле 27 января 1959 года. Говорили о достигнутых успехах, отец отметил в докладе, что с появлением совнархозов экономика заработала эффективнее, за это время почти в полтора раза сократилось количество предприятий, не выполнявших план, повысилась производительность труда, прирост производства продукции за 1958 год, первый пореформенный год, по сравнению с предыдущим, составил 17 миллиардов рублей, а сверхплановая экономия от снижения себестоимости дала еще 10 миллиардов. Говоря о ближайшем будущем, отец сделал упор на развитие Сибири и Дальнего Востока, туда, в «промышленную целину», направляли львиную долю капиталовложений.

Всех обрадовало обещание отца уже в этой семилетке перестать взимать налоги с населения. По его мнению, налоги дают всего 7,8 процента доходов бюджету, и с ростом экономики от них можно отказаться. Постепенно, конечно, без спешки, «после всестороннего изучения и надлежащей подготовки».

Упоминались, естественно, и недостатки, но на фоне грандиозных успехов они казались легко преодолимыми помехами.

Съезд одобрил основные параметры семилетнего плана. Цифры я перечислять не стану, они сейчас интересны разве что историкам-статистикам. Отец учел опыт неудавшейся шестой пятилетки. На сей раз все было досконально обсчитано Госпланом, оговорено с совнархозами и госкомитетами. Реальность плана ни у кого сомнений не вызывала. На ближайшей Сессии Верховного Совета СССР директивы съезда облачились в форму закона.

Естественно, все понимали, и в первую очередь отец, что выполнение семилетки будет сложным, но на то и проблемы, чтобы их преодолевать. Отец смотрел в будущее с оптимизмом. Он и не подозревал, что в 1965 году подводить итоги семилетки «товарищи» будут уже без него.

Пока же все говорили об успехах, предрекали еще большие успехи, хвалились сами и до небес превозносили и неуемно цитировали отца. Так у нас повелось исстари, без славословия какая же это власть?

Восхваления отца резали мне слух, я решил поговорить с ним, но не успел. В один из выходных, на обеде с «товарищами», у нас на даче за столом собралось человек пятнадцать-двадцать, отец сам затронул «больную» для меня тему.

– Мы только что осудили культ личности Сталина, – сказал он, – и теперь возвращаемся к тому же. Негоже это, нас не поймут. Надо работать, а не нахваливать друг друга.

Отец говорил долго, как всегда, приводя конкретные примеры, а к концу речи вообще рассердился. Что тут началось! Стоило отцу замолчать, как «товарищи» наперебой стали восхищаться его скромностью, уверять, что они лишь фиксируют данность, а с данностью ничего поделать нельзя.

– Культ личности – это незаслуженное восхваление, – убеждал отца Суслов, – мы же констатируем достижения и ваш вклад в них. Наши успехи не отрицают даже наши враги.

«Товарищи» дружно поддержали Михаила Андреевича, а Брежнев тут же провозгласил тост «за скромность». Отец стушевался, не мог же он отрицать успехи, о которых недавно докладывал делегатам съезда. И сам он делал все, что мог, выкладывался до последнего, чтобы обеспечить эти успехи. Не скажешь же: «Нет, я тут ни при чем». Очень даже при чем!

Отец, уже не очень уверенно, пробормотал, что несмотря на успехи, хвалить друг друга надо поменьше, а его – в особенности. Слова потонули в буре протеста. Аргументы «товарищей» показались мне логичными, отец действительно старается изо всех сил, но чувство внутреннего неудобства не исчезло. Не исчезнет оно и в будущем, но и говорить с отцом о «культе личности» охота у меня пропала.

Замечу, что с утратой власти «личностью», восхваление, как это тоже водится в России, в мгновение ока переходит в еще более «искреннее» поношение.

Новый ЦК на XXI съезде не выбирали, он собрался вне расписания, и старые полномочия еще не истекли. В результате на съезде отсутствовала главная интрига, когда и потенциальные кандидаты, и их болельщики, и просто наблюдатели вроде меня гадают, кого включат в списки, а кого нет. Без выборов XXI съезд показался публике скучноватым.

Успехи успехами, но над планами отца дамокловым мечом нависали проблемы: хлеб, скормленный скотине; колхозники и совхозники, предпочитавшие свои приусадебные клочки бескрайним общественным полям. Проблема казалась неразрешимой, но требующей решения. И принимать решение приходилось отцу, больше некому.

Историческая бесперспективность приусадебных хозяйств сомнения не вызывала и не вызывает. Они исчезли во всех странах, считающих себя развитыми. В высокоразвитой Америке доходит до абсурда: кое-кто ради удовольствия, по старинке, выращивает возле дома помидоры, перцы, баклажаны, даже капусту, но плоды своего труда не собирает никто. Их покупают в супермаркете, а овощи на подворье служат украшением наравне с цветами. Хозяева, использующие приусадебное хозяйство по прямому назначению, как правило, приезжие: русские, китайцы, вьетнамцы или мексиканцы.

Так было не всегда. В первой половине XIX века американцы держали огороды, с них и кормились. И было там все почти как у нас: грядки, яблони, и траву косили косой, и отхожее место – во дворе, на три очка: два для взрослых и одно детское. Отмирание огородов и всего прочего происходило по мере возрастания производительности труда, специализации, ведь все необходимое для жизни можно в любой момент купить в ближайшем магазине.

Отец понимал, что за этим будущее, и всеми силами старался его приблизить. Но и старался не насильничать; ему казалось, что он вот-вот уговорит крестьян, убедит их, на цифрах и примерах докажет выгоду работы на общественном поле, а не копания в своем огороде, преимущество современной механизированной животноводческой фермы перед отжившим свое хлевом на заднем дворе. Он руководствовался логикой, а крестьяне хорошо знали реалии своей жизни, помнили недавние голодные времена. Могу однозначно засвидетельствовать, что он понимал и этот естественный крестьянский консерватизм, повторял украинскую поговорку: «Мы люди темни, нам абы гроши», но надеялся, что сможет переубедить упрямцев.

На XXI съезде отец, в который раз заговорив о наболевшем, обратился к делегатам с извечным вопросом: «Что делать?» Секретари обкомов знали ответ: крестьян уговаривать бесполезно, надо их заставить обобществить скот, запретить, пока не переделаны все дела в совхозе или колхозе, работать на своей делянке. Они считали, что время разговоров прошло, пора действовать и действовать решительно.

Но если с огородами еще оставалась определенная свобода маневра, то проблема личного скота, которого кормят общим хлебом, приобрела катастрофические масштабы. Я уже писал об украинской инициативе – принудительной продаже скота. Тогда, после окрика из Москвы, власти на местах замерли в недоумении: с них требовали «догнать Америку», резко увеличить общее стадо. Сам Хрущев публично уговаривал своих земляков, калиновцев, добровольно продать коров колхозу. Всем известно, что граница между доброй волей и принуждением в России размыта. Для дела невредно и чуть надавить… Вот и надавили.

5 марта 1959 года «Правда» снова предупредила: «Не заставляйте крестьян продавать коров!» Но уже к лету 1959 года потребление хлеба подскочило до опасного предела, снабженцы забили тревогу: если не принять решительных мер, расплодившиеся в личном владении коровы, свиньи, козы съедят все запасы, у дверей булочных выстроятся очереди, придется регулировать потребление, другими словами – вводить карточки. Страшное слово «карточки» перевесило все доводы. Варианты разрешения кризиса по-прежнему сводились или к резкому повышению цены, или… Отец убеждается, или его убеждают (разница тут только в словах), что без принуждения не обойтись.

24 июня 1959 года открылся очередной Пленум ЦК. Обсуждали дела в промышленности. Первым докладывал Константин Георгиевич Петухов, председатель Московского совнархоза, в недавнем прошлом министр тяжелого машиностроения. За ним следовали председатели совнархозов: Ленинградского, Сталинского, Свердловского и Днепропетровского. Завершил череду докладов председатель Госкомитета по химии Федоров и председатель Госплана Косыгин.

В будущем отец все чаще начнет передоверять доклады на Пленумах ЦК специалистам, «рангом пониже и шагом поближе» к обсуждаемой проблеме: министрам, председателям совнархозов, главам правительств союзных республик. Так он не только боролся с «культом собственной личности», но и воспитывал кадры, приучал к самостоятельности, к принятию на себя ответственности за страну. Не за горами время, считал отец, когда бразды правления страной перейдут в их более молодые руки. Вот и натаскивал своих преемников. Насколько успешно – покажет будущее.

Отец вступил в прения. Перед тем как заговорить по теме Пленума, он заявил, что пришло время определиться с коровами у горожан и с приусадебными участками у работников совхозов. Вопрос больной и мне неприятный, поэтому ограничусь цитатой: «В свое время (29 июня 1956 года. – С. Х.) мы приняли закон, ограничивающий возможности индивидуальных владельцев содержать скот в городах, – отец начал с истории вопроса. – Когда позже (с 1 января 1958 года. – С. Х.) мы освободили личные хозяйства колхозников, рабочих и служащих совхозов от обязательных поставок сельскохозяйственных продуктов государству, тогда, по существу, открылись каналы для скармливания огромного количества хлеба скоту. Цены на хлеб нами установлены довольно низкие, а цены на мясо – сравнительно высокие. Становится выгодным покупать хлеб и откармливать им скот, что многие горожане и делают. Мы не может поднять цены на хлеб, это политически неправильно, оно затронет интересы миллионов трудящихся. Снизить цены на мясо мы также не можем, его производство обходится пока еще дорого. Но нельзя оставаться равнодушным к тому, что продовольствие, предназначенное для снабжения трудящихся, истребляется скотом. Не следует ли подумать над тем, чтобы принять закон, запрещающий горожанам содержать коров, коз, свиней и другой скот. А козы – к тому же враги городских парков». Из зала раздались выкрики: «Правильно!»

«Скот рабочих совхозов, как известно, содержится за счет нелегального скармливания ему совхозных кормов, чем наносится ущерб интересам государства и всего народа, – отец перешел к другой, не менее «больной», теме. – С точки зрения обеспечения потребителей государства в мясе и молоке, скот рабочих и служащих не имеет существенного значения. У нас есть возможность обеспечить полное удовлетворение потребностей государства за счет колхозов и совхозов.

На декабрьском 1958 года Пленуме ЦК КПСС приняли решение о том, чтобы в течение двух-трех лет совхозы купили скот у своих рабочих и служащих. Сейчас этот процесс идет, нет необходимости его форсировать, но нельзя и ослаблять внимание к этому важному делу. Надо обязательно добиться, чтобы рабочие совхозов имели возможность полностью удовлетворить свои потребности в мясе и молоке за счет общественного производства совхозов на основе торговли».

Отец повторил, что он приветствует и колхозников, которые пожелают последовать примеру «совхозников», но тут же предупредил, что дело это добровольное, «нужно создать условия, чтобы колхозница попросила купить у нее корову. А это она сделает тогда, когда увидит, что за счет общественного производства в колхозе будет иметь нужные продукты животноводства, что молоко у ее семьи будет.

Однако «в ряде районов некоторые товарищи начали допускать перегибы, не создав необходимых условий, они требуют, чтобы колхозники продали своих коров колхозам. Если кто и дальше будет злоупотреблять, проявлять администрирование, то придется строго наказать виновных и опубликовать об этом в печати».

Таким образом, проблема разделилась на три части: предлагалось горожанам скотоводческую активность запретить; работников совхозов убедить, что содержание скота им невыгодно; а колхозников пока не трогать, перегибов не допускать, но и добровольной передаче живности в колхоз не препятствовать. Что касается угрозы наказания за перегибы, то их, по мнению опытных начальников, допускали одни дураки, умные обходились без перегибов. К примеру, вместо того чтобы приказать владельцу продать корову, его можно спросить: «А где ты ее станешь пасти летом и чем кормить зимой?» Он все поймет и «добровольно» продаст ее по дешевке.

Участники Пленума приняли заявление отца на ура: наконец-то семафор открыт, можно действовать. С 30 июля по 15 августа 1959 года в союзных республиках были приняты законы, запрещавшие горожанам держать скот в личной собственности.

А вот пострадавшие от запретов владельцы скота – крестьяне и прочие – единодушно проклинали отца. Из множества его деяний, успешных и не очень, в их памяти осталось это одно. Так что, если говорить о политической репутации, то этим своим решением отец ее, в глазах не только горожан, державших скот, но и значительной части крестьян, не просто подорвал, а вконец испортил.

С другой стороны, большая часть горожан, не имевших скота, отца поддержала. Они постоянно жаловались, что спозаранку в магазинах оптом скупается весь хлеб на корм скоту и те, кто приходят за своей половиной буханки попозже, видят пустые полки.

Я тоже считал решение отца единственно верным, но мое мнение мало что значило, лишений я не испытывал, мясо, масло и молоко на столе у нас, естественно, не переводилось.

Мог ли отец принять иное решение? Имелась ли у него свобода маневра? Однозначно – нет. Повышение цен на хлеб, а следом и на картошку (ею тоже кормили скотину) – основу рациона беднейшей и самой многочисленной части населения, не только вызвало бы еще более негативную реакцию, но и стало бы политическим самоубийством.

Теоретически следовало продавать скотовладельцам дешевые корма, силос, и таким образом снять хлебную проблему. Но где их взять? Кормов катастрофически не хватало, выйти из кризиса могла помочь кукуруза, но внедрялась она туго, ее не столько выращивали, сколько вышучивали.

Предоставить приоритет индивидуальным буренкам по сравнению с совхозно-колхозным стадом отец тоже не мог. Об организации крупных ферм в частных руках и речи тогда не могло идти. Отец говорил о прибыли, но только применительно к совхозам и колхозам. Конечно, «логика прибыли» неуклонно вела в направлении, скажем осторожно, децентрализации, но отец находился в самом начале этого пути. Всему свое время!

В 1980–1990 годы общепринятым стало мнение, что решения 1959 года начисто разрушили личное крестьянское подворье. Я, как и подавляющее большинство моих сограждан, поверил. Оказывается, ничего подобного. Крестьяне приспособились, как они и ранее приспосабливались к любым поворотам российской истории. Обратимся к цифрам: до запрета 1959 года личное стадо колхозников насчитывало 12 миллионов 706 тысяч коров, у рабочих и служащих совхозов – еще 5 миллионов 776 тысяч. После всех запретов, к 1961 году, поголовье уменьшилось, но незначительно. У колхозников насчитывалось 10 миллионов 379 тысяч коров, а у рабочих и служащих совхозов – 5 миллионов 938 тысяч. По поголовью свиней, коз и овец та же картина.

Радоваться нечему, но и катастрофы не произошло. А вот в городах живность держать стало практически невозможно. Хорошо ли это? Одни ответят: «да», другие – «нет». Содержание скота в городах постоянный источник конфликтов и с властями, и с соседями. Становясь горожанином, приходится со многим расставаться, в том числе и с буренками.

В заключение процитирую И. Е. Зеленина, уважаемого ученого экономиста-агрария: «На протяжении хрущевского периода приусадебные хозяйства колхозников являлись основными производителями картофеля, овощей и яиц, давали около половины молочной и мясной продукции, которая частично реализовывалась на рынках. Продукция подсобных хозяйств горожан и работников совхозов почти целиком шла на собственное потребление, благодаря чему значительно улучшился рацион их питания, чему способствовало освобождение их от налогов.

В поставках товарной продукции государству доминировало общественное производство.

В 1960–1963 годах в среднем по СССР четвертая часть годового рабочего времени трудоспособных колхозников использовалась в подсобном хозяйстве. Сохранялось соотношение двух источников доходов семей колхозников – личных и общественных».