Текст книги "Никита Хрущев. Реформатор"

Итак, решение о реформе Академии и ее новом президенте принято. «Семеновцы» победили. Но неисповедимы пути Господни. Вся Москва говорит не о противостоянии Несмеянова и академических реформаторов, а о Несмеянове, павшем в борьбе с «лысенковцами», Несмеянове-жертве. Такую версию своей отставки Александр Николаевич распространил сам. В архивах Академии нет свидетельств прямых столкновений Несмеянова и Лысенко. Они друг друга не любили, но не более того. Физики Тамм и Арцимович, как вспоминал сам Несмеянов, толкали Александра Николаевича занять более четкую позицию, но тот от решительных действий уклонялся.

На правительственном уровне в присутствии Несмеянова тема генетики поднималась единственный раз, и говорил тогда в основном академик Курчатов.

В своих воспоминаниях Александр Николаевич много говорит о «генетических» претензиях Хрущева, но они адресовались Академии вообще, как при Несмеянове, так и при Келдыше. Однако людская молва зиждется на эмоциях, симпатиях и антипатиях, логикой и фактами не руководствуясь. Никто не любил Лысенко, и все знали, что отец за него горой стоит. Несмеянов с легкостью представил себя жертвой произвола. Ему поверили даже реформаторы «семеновцы», они охотно пересказывали несмеяновскую версию событий и даже расцвечивали ее «жареными» деталями собственного производства.

Вот, к примеру, байка, рассказанная любимым учеником академика Семенова – академиком Виталием Иосифовичем Гольданским, чудесным человеком, настоящим ученым, естественно, реформатором и непревзойденным мастером розыгрыша.

Итак, анекдот: «Дело было так. 1961 год. Москва. Ресторан “Прага”. Прием в честь Нильса Бора. Александр Николаевич (Несмеянов) уже знал о близкой отставке. Из уст в уста передавался слух о недавнем разговоре Александра Николаевича с Никитой Сергеевичем Хрущевым о том, что недовольный Академией наук Хрущев якобы объявил о намерении ее распустить и что Александр Николаевич (наотрез отказавшийся поддерживать Т. Д. Лысенко) ответил: “Ну что же, Петр Великий открыл Академию, а вы ее закроете!” Не знаю, верен ли этот слух, но, как говорил Нильс Бор “хорошая история не обязательно должна быть истинной…”».

Как видите, сам Виталий Иосифович предупреждает, что это всего лишь «хорошая история», другими словами, ни на что не претендующий анекдот, пусть и академический. Но не тут-то было, со временем рассказанная академиком Гольданским под водочку в хорошей компании байка неведомым образом превращается в научный факт. Серьезные историки в серьезном историческом журнале цитируют анекдот Гольданского со ссылкой на сборник «А. Н. Несмеянов. Ученый и человек», но, в отличие от меня, уже без упоминания самого Гольданского и всех сопутствующих тому обстоятельств. Таким образом, выдернутые из анекдота «слова Хрущева» вводятся в научный оборот, пользуясь современной лексикой – «отмываются» и в дальнейшем цитируются, уже опираясь на авторитет солидного академического ежемесячника.

Такая вот история.

Анекдот академика Гольданского напомнил мне еще об одной истории такого рода. Теперь уже от самого академика Несмеянова.

Но сначала о серьезном. Александр Николаевич Несмеянов, несомненно выдающийся ученый, основатель научной школы химии электроорганических соединений, зачинатель металлоорганики, по отзывам его сотрудников – чудесный человек. Неслучайно сразу после отставки Несмеянова в 1962 году Академия наук присудила ему свою высшую награду – медаль Ломоносова. О Несмеянове ученом и человеке отец тоже всегда отзывался положительно и уважительно. Я уже об этом писал. Он вообще оставил после себя добрую память. Кроме чисто научных достижений при Несмеянове построили Московский университет, он заложил научный центр в Пущино. Другое дело, что президентство Несмеянову оказалось не по плечу…

Ну а теперь обещанная история. Я, человек от проблем химии очень далекий и об академике Несмеянове получил очень своеобразное представление. После войны Александр Николаевич увлекся проблемой искусственной пищи, занялся синтезом протеинов. Только так, казалось ему, удастся спасти от голода и вымирания быстрорастущее население Земли. Все это очень серьезно и благородно. Первым его практическим результатом почему-то стало создание искусственной икры. В 1960-е годы о ней трубили газеты, научно-популярные журналы посвящали ей обстоятельные статьи. Как мне объясняли понимающие в химии приятели, в отсутствие полимеров и полимерной промышленности, получение тонюсенькой, к тому же съедобной, оболочки икринок, квалифицировалось как серьезное научное достижение. Научное, но не гастрономическое. В магазинах я тогда несмеяновскую икру не встречал, там торговали натуральной осетровой по рубль девяносто (новых) за сто граммов.

Мне довелось попробовать искусственную икру по рецепту академика Несмеянова только в 1987 году. В таллинской гостинице «Выру» собралось представительное международное совещание по вопросам вычислительной техники. Утром и днем мы заседали, обсуждали технические проблемы, спорили, а по вечерам отдыхали. Времена наступили перестроечные, еще не совсем голодные, но с закуской стало туговато, а с выпивкой, под прессом горбачевской борьбы с алкоголизмом, вообще никак. Правда, в Таллине удавалось купить дешевый кубинский ром, по три рубля за бутылку, наполненную содержимым, крепко отдававшим керосином. Ром везли с Кубы в танкерах, доставлявших туда самолетное горючее. Танкеры, перед заполнением ромом, конечно, тщательно промывали, но попробуйте налить ром в бутылку из-под керосина, и вы сами поймете, что мы пили в Таллине.

В гостиничном буфете неожиданно оказались баночки от настоящей икры, голубые, с осетром на этикетке, но заполненные икрой искусственной. Икра смотрелась аппетитно, крупная, блестящая, икринка к икринке, вкус тоже – натурально-икряной. И ценой всего рубль за 50 граммов. Брали нарасхват. Вот только губы от икры быстро чернели, а оболочки икринок не прожевывались, рвались и миниатюрными пакетиками, напоминавшими полиэтиленовые, налипали на зубах. Но мы быстро приспособились, высасывали содержимое, а остальное выплевывали. Не знаю, как другим, а мне икра понравилась, под ром она шла хорошо.

Еще лет через двадцать в воспоминаниях об академике Несмеянове Леонида Вернского, внука академика Тамма, я наткнулся на еще одно любопытное воспоминание о несмеяновской икре.

Леня познакомился с Несмеяновым в 1956 году и как-то попал к нему домой на обед. Среди всего прочего гостей за столом потчевали икрой.

«Когда я поднес ко рту бутерброд с его “рукотворной” икрой, – вспоминает Леня, – Александр Николаевич воскликнул: “Леня, не пробуйте… Я ее сам пожую и, не глотая, выплюну – она ведь отдушена натуральной…”».

Так что икра мне понравилась заслуженно, начинка у нее оказалась не химической, а настоящей, осетровой, а только оболочка искусственной. Но ее мы, как и сам Несмеянов, выплевывали.

Давал ли Несмеянов пробовать свою «рукотворную» икру отцу, не знаю, но если бы предложил, он бы не отказался. Отец, как вы уже знаете из моих рассказов, любил пробовать неизведанные блюда.

Я, наверное, слишком подробно расписываю академические дела, но что поделаешь, они мне более близки и знакомы. Как кому-то близки дела литературные или театральные. Истории организации театра «Современник», журнала «Юность», учреждения Российского Союза писателей или Союза кинематографистов в своих деталях несомненно столь же драматичны и увлекательны, порой вовлекали в свой круговорот отца, а порой и нет. Вот только те дела прошли для меня стороной.

27 июля 1959 года вышло Постановление правительства № 876. В нем речь шла о военных пенсиях, главным образом генеральских и полковничьих. Постановление предписывало снизить генеральские пенсии с какой уже не помню «заоблачной» суммы до пяти тысяч рублей (старых, конечно) в месяц. Это уже второе, после жуковского 1955 года, урезания военных привилегий, покушение на особый статус военнослужащих. Напомню, что штатские пенсии (при полном стаже) в то время устанавливались от около трехсот пятидесяти до тысячи двухсот рублей. Одновременно определялся предельный возраст выхода офицеров в отставку – для майора с сорока лет, и далее по возрастающей, в зависимости от звания. Это решение вызвало в армии множество пересудов. Хрущев отнимал то, что Сталин в свое время дал. Отца проклинали, Сталина поминали добрым словом.

«Восстановление справедливости» коснулось не только военных пенсионеров, отец ликвидировал и «пакеты», установленные Сталиным «тайные» доплаты чиновникам всех рангов. Толщина пакета зависела от заработной платы, но содержавшаяся в нем сумма обычно в два-три раза превышала официальный оклад. «Пакет», как и любая другая нелегальная выплата, как теперь говорят «черный нал», не облагался налогами, с него не взимались партийные взносы. Все «пакетчики», естественно, числились в партии. И тут та же логика: «Сталин – дал, Хрущев – отнял». Отнял уже не у отставников, а у людей, стоявших при власти. Еще не оправившиеся от внушенного им Сталиным страха за жизнь, более сильного, чем страх за собственный карман, аппаратчики-чиновники вслух не протестовали. Молчали даже их жены. Но что творилось у них на душе?! Отец рассказывал, что, проходя коридорами ЦК или Совмина, он чувствовал, как его «расстреливают» взглядами в спину. Чувствовал, но с выбранного пути не сворачивал.

«Пакетами» отец не ограничился. Вслед за ними покусился на персональные лимузины с шоферами. Отец считал, что ЗИЛы и «Чайки» ручной сборки, производившиеся тогда исключительно для высшего эшелона власти, непозволительная роскошь. Почему министру обязательно ездить на «Чайке», когда и серийная «Волга» не хуже. Соответственно начальникам пониже, в таком случае, пришлось бы пересесть на «Москвичи». И с персональными шоферами им предлагалось распрощаться: или самим пересесть за руль, или, если по здоровью кто-то управлять машиной не может, то пусть по предварительной заявке вызывает автомобиль из общего гаража.

Для проработки «лимузинного» вопроса создали специальную комиссию во главе с Кириченко. 22 июня 1959 года он доложил на Президиуме ЦК и представил проект Постановление ЦК и Правительства «О порядке использования легковых автомобилей». 15 июля 1959 года решение вступило в силу.

Министрам, а особенно их женам «Волги» с непривычки казались тесными, неудобными и абсолютно непрестижными. Начальники, у которых вообще отобрали «персоналки», ворчали, что теперь они работать не могут, вызывают на срочное заседание, а ты вовремя заявку на авто не подал, приходится ждать очереди, ни в метро же ехать. Что и говорить, лишение лимузинов популярности отцу в глазах чиновников не прибавило.

Восстановление «справедливости» не обошло и академиков. Доплату им Сталин выдавал не в «пакетах», каждому академику с момента избрания устанавливал государственную «дотацию» в 10 тысяч старых рублей в месяц. За государственный счет им строили и передавали в собственность дачу, в дополнение к служебному дарили самый престижный в стране семиместный лимузин ЗИС-110 с шофером. И все это отец вознамерился отнять.

Борьба за сохранение академических привилегий велась упорная. Несмеянов по этому поводу ходил сначала к Булганину, потом к Хрущеву. Создали специальную комиссию под председательством Микояна, заместителя главы правительства, дав поручение разобраться во всех деталях. Комиссия разобралась, блага академикам сохранили, но существенно обкорнали: «дотацию» сократили вдвое. У «старых» академиков машины и дачи не отобрали, а вновь избранным приходилось пользоваться служебной машиной из академического гаража, а дачи строить за свои. Академики, естественно, от нововведений удовольствия не испытывали.

Срезая, по его мнению, неправедно установленные Сталиным доплаты меньшинству и одновременно, пусть медленно, по крохам, повышая беднейшему большинству оклады и пенсии, отец стремился к установлению социальной справедливости.

Однако понимание справедливости у каждого свое. Боевой генерал считает повышенную пенсию справедливо заслуженной, и он ее действительно заслужил так же, как заслужил привилегии ученый-академик. Когда ими одаривают, получатели благодарят дающего, а вот когда отнимают…

«Доплаты» отец срезал, но за их счет существенно бюджет не пополнился, прибавки в зарплатах большинству получались мизерными. В результате большинство обижалось, что «недодают», а меньшинство возмущалось, что «отобрали». Отнять привилегию в XX веке не менее сложно и опасно, чем в XIX веке у крепостника – его вотчину. Тогда помещики считали царя-освободителя почти преступником, разрушающим основы государства. Да и крестьяне обижались, что им при освобождении чего-то недодали. Если бы не бомба, брошенная левыми радикалами, то весьма вероятно, Александра II устранили бы «хранители государственных устоев».

Отец хорошо знал историю, но судьба предшественника его не насторожила.

Тогда же в разряд привилегий каким-то образом попали доплаты за выслугу лет и северные надбавки. Отменили и их. Скорее всего, по представлению Министерства финансов – чтобы облегчить сбалансирование бюджета.

Выслуга лет плюс северные в год составляли миллиардные суммы, но они мало подходили под категорию привилегий. Людям доплачивали за непрерывную работу на одном предприятии, что шло во благо самому предприятию. Работники держались за место, набирались квалификации, не приходилось тратиться на обучение новичков. И вдруг все пошло прахом. Людей не просто обманули, но и лишили стимула. Квалифицированные рабочие в погоне за длинным рублем кочевали с предприятия на предприятие, нигде надолго не задерживались. Мнимая экономия обернулась ощутимыми потерями, и со временем выслугу лет восстановили.

С северными надбавками получилось еще хуже. В зависимости от природной зоны устанавливался коэффициент: чем холоднее, чем дальше от цивилизации, тем больше приплачивали к зарплате. Так привлекали людей работать туда, где жизнь отнюдь не сладка, в тундру, в вечную мерзлоту, в районы, где «десять месяцев зима, остальное – лето». Но именно за Полярным кругом, в Сибири сосредоточены основные природные богатства страны. Надбавки соблазняли южан, молодежь ехала подзаработать, накопить деньжат и затем вернуться домой, в тепло. Но в два-три раза более высокие, чем дома оклады, «развращали», работать за меньшие деньги желание пропадало, а к северной природе привыкали быстро. Вырывались раз в два-три года в «длинный», совокупный отпуск на юг, в Сочи, в Ялту, прогуливали свои тысячи и, удовлетворенные, возвращались в Магадан, Игарку, Норильск.

Отменили «северные» и вскоре там, где только начали осваивать огромные запасы нефти, газа, алмазов, ощутили кадровый голод. Спохватились. Надбавки возвратили. В этом случае «борьба с привилегиями» обернулась одним из серьезных просчетов отца, навредила и экономике, и его репутации.

В июле 1959 года отец осматривал в Севастополе новые образцы морского вооружения, наблюдал стрельбы крылатых ракет. В Черном море на полную дальность они развернуться не могли, слишком тесно, их пускали по укороченному стокилометровому маршруту, начинавшемуся в районе Балаклавы и оканчивавшемся на мысе Тарханкут. Контрразведчики потом рассказывали, что кроме отца за полетом ракет наблюдал еще какой-то неизвестный, по их мнению, американский шпион. На своей весельной лодке он расположился как раз на траектории полета. Там они его и сцапали. Возможно, в лодке сидел и не шпион вовсе, просто какому-то отдыхающему крупно не повезло, он оказался не там и не вовремя.

12 июля отец уже в Москве принимает у себя на даче императора Эфиопии Хайле Селассие I, 14-го отправляется с официальным визитом в Польшу. В Москву он возвращается 22 июля, а 23-го выступает с отчетом о поездке на многотысячном митинге во Дворце спорта в Лужниках.

24 июля отец вместе с вице-президентом США Ричардом Никсоном открывает Американскую выставку в Сокольниках. О самой выставке и сопутствовавших ей «приключениях» мистера Никсона в Москве я подробно рассказываю в «Рождении сверхдержавы», сейчас же коснусь ее мимоходом.

Самыми популярными экспонатами, особенно среди мужчин, стали автомобили. У стенда постоянно толпился народ, не обошел своим вниманием автомобилестроителей и отец.

Фирму «Дженерал Моторс» на выставке представлял хорошо говоривший по-русски мистер Лева Хорам. Его родители в начале XX века бежали от еврейских погромов то ли из Украины, то ли из Белоруссии и осели в штате Мичиган.

Мы с Левой встретились в 1999 году. Я выступал в Детройте, рассказывал американцам о новой России. Мистер Хорам подошел ко мне после лекции, представился, рассказал, что продолжает работать в «Дженерал Моторс», но к России отношения не имеет. Его «перебросили» на Австралию. Основным событием его жизни, даже спустя сорок лет, осталась встреча с Хрущевым в Москве. Они тогда говорили минут двадцать. Отец дотошно выспрашивал у Левы, как у них на фирме делают машины? Как организована работа конвейера? И главное, к чему каждому американцу автомобиль?

Лева отвечал обстоятельно, доказывал, что XX век без автомобиля все равно что XIX век без лошадиной упряжки. Иной жизни люди себе не представляют не только в США, но, судя по его московским впечатлениям, и в Советском Союзе тоже. Машина нужна всем и каждому, без нее и до работы не добраться, и в отпуск не поехать, и вообще без машины как без рук, вернее, без ног.

Отец с ним не соглашался, он считал массовое пользование автомобилем – расточительством. Сколько всего уходит на производство одной машины, которой от силы пользуется пара человек, а если еще учесть строительство городских и иных магистралей и особенно расход нефтепродуктов, бензина. Неужто всему этому добру не найдется лучшего применения? В городе отец выступал за общественный транспорт, подземный и наземный. Если избежать засилья автомобилей на улицах, то городская застройка становится компактней, воздух чище и времени у людей на поездки уходит меньше. К тому же, общественный транспорт уравнивает пассажиров в правах, в нем нет ни богатых, ни бедных. Все равны. Лева возражал отцу, приводил в пример Америку, но безуспешно, в свою веру он отца не обратил.

Отец не выступал вообще против авто. Без них, естественно, не обойтись. Через неделю после открытия американской выставки, 31 июля 1959 года, с конвейера недавно переоборудованного завода по производству комбайнов сходит первый советский народный автомобиль, «горбатый» «Запорожец», копия итальянского «народного» «Фиата 600». Подход к пользованию машиной отец хотел рационализировать. В городе личная машина – источник трудно разрешимых и чрезвычайно дорогостоящих проблем. Другое дело, если захочется поехать в отпуск, по грибы, на рыбалку или просто отдохнуть. Но и тут будущее, по мысли отца, принадлежало не собственному авто, а прокату. Взял машину, когда нужно, съездил, куда захотел, и пусть ею попользуется другой. В результате машин потребуется меньше, ресурсы сберегаются и дороги не загромождаются. С логикой отца спорить трудно. Рассуждал он рационально. Его автомобильная концепция не поменялась и с уходом из власти. Даже самые большие города строились в расчете на троллейбусы и автобусы, с неширокими улицами, основной пассажирский поток направляли в метро, под землю.

Все правильно, но только если не учитывать иррациональность человеческой сущности. И во времена отца, и после него каждый, и я в том числе, всеми силами старались заполучить собственный автомобиль, и не в черед с другими, а самому разъезжать на нем, когда вздумается. Так что, несмотря на всю разумность и логичность безавтомобильных градостроительных концепций, они продержались ровно столько, сколько государство удерживало своих граждан в узде. Пришел рынок, и автомобили заполонили улицы, заткнули их наглухо пробками.

Однако в 1999 году Лева Хорам уже не высказывался столь категорично, как в 1959-м, за всеобщую автомобилизацию. Он склонялся к мысли, что пройдя через все мытарства автомобилизации, сопровождающие владение собственным автомобилем, в будущем люди, возможно, предпочтут безавтомобильные города автомобильным. Поживем – увидим.

День за днем

27 июля, по завершении церемонии открытия Американской выставки, Никсон, в сопровождении Фрола Романовича Козлова улетел в Ленинград. Оттуда, уже без Козлова, ему предстояло посетить Новосибирск и Свердловск.

28 и 29 июля отец тоже уезжает из Москвы в Днепропетровск. Там его интересуют новые баллистические ракеты, производство которых разворачивается на заводе № 586 (позднее его назовут «Южмаш») у Михаила Янгеля и технологии производства труб для нефте– и газопроводов.

1 августа они оба возвращаются в Москву, отец открывает в парке Горького выставку Чехословацкого стекла, быстро пройдя по павильонам, уезжает во Внуково. Там он вместе с Туполевым осматривает вице-президентский реактивный Боинг-707. Отца интересовало, чем Боинг отличается от нашего Ту. Туполева он пригласил с собой не просто по дружбе, но и с тем, чтобы тот смог «подглядеть» у американцев что-либо полезное для себя.

Никсон отца не сопровождал, в резиденции посла он готовился к назначенному на вечер того же дня первому в советской истории выступлению по телевидению в прямом эфире, других тогда не практиковали. Задачка непростая. С одной стороны, чтобы удовлетворить американских избирателей, а он твердо решил в 1960 году побороться за президентское кресло, требовалось проявить твердость и даже агрессивность, с другой – не обидеть советских слушателей. Тем более что он первый столь высокопоставленный визитер в Москве. (Вслед за вице-президентом в Советский Союз собирался приехать с визитом и президент США Дуайт Эйзенхауэр.)

Выступление прошло удачно, по крайней мере не вызвало раздражения с советской стороны. 2 августа Никсон продолжил путешествие по Восточной Европе. Отец тоже отбыл из Москвы.

5 августа на пресс-конференции в Кремле он ответил на вопросы журналистов о предстоящем визите в США и улетел на юг, сначала в Ялту, а оттуда в Пицунду готовиться к этому визиту, тоже первому в российской истории.

Он возвращается в Москву только 1 сентября вечером, заехав по дороге на пару дней в станицу Вешенскую к Шолохову.

11 августа 1959 года, в 9 часов 45 минут утра в аэропорту Шереметьево приземлился первый пассажирский самолет Ту-104А, прибывший рейсом из Ленинграда. Так в Москве, после Внуково и Быково, открылся третий, и самый современный, аэропорт.

Строили его для «правительственной» дивизии особого назначения, обслуживавшей высшее руководство страны. Когда построили, генерал Николай Иванович Цыбин, командир дивизии и личный пилот отца, летавший с ним с 1941 года, на свою голову пригласил его полюбоваться новым аэродромом. Отец «полюбовался» и тут же предложил отобрать его у военных и передать гражданской авиации. Москва получит отличный аэропорт, им смогут каждый день пользоваться тысячи пассажиров, а не горстка начальников, которые и летают-то не чаще раза в месяц.

Так появился аэропорт Шереметьево-1. На месте современного Шереметьево-2 еще какое-то время базировалась дивизия Цыбина, пока ее не расформировали. И тоже передали гражданской авиации. Вслед за Шереметьево под пассажирские аэропорты переоборудовали авиабазу стратегической авиации в Броварах под Киевом, военный аэродром в Кольцово неподалеку от Новосибирска, Сухумский аэропорт противовоздушной обороны и еще некоторые военные объекты.

Получив все это богатство, Аэрофлот в одночасье превратился из «золушки» в современного авиаперевозчика с реактивными лайнерами и рекордной длины взлетными полосами.

3 сентября 1959 года отец выступает в Кремле на ставшем традиционным приеме в честь выпускников военных академий.

4 сентября 1959 года он открывает в парке Горького Польскую промышленную выставку, а 15 сентября во главе представительной делегации улетает на Ту-114, первом в мире межконтинентальном пассажирском лайнере, с официальным визитом в США.

О той поездке я уже писал и в «Рождении сверхдержавы», и в этой книге. Сейчас мне почему-то захотелось рассказать, как я ловил бабочек в Америке, и не только там.