Текст книги "Никита Хрущев. Реформатор"

Об этом телефонном звонке отец вспомнил через несколько лет, на XXII съезде партии. Приведу их диалог по стенограмме, хотя, судя по рассказам отца, разговаривали они проще, без пафоса и напыщенности.

– Товарищ Хрущев! Я тебя знаю много лет. Прошу не допустить, чтобы со мной поступили так, как расправлялись с людьми при Сталине… – взывал к отцу Каганович.

– Товарищ Каганович! Твои слова еще раз подтверждают, какими методами вы собирались действовать для достижения своих гнусных целей. Вы хотели вернуть страну к порядкам, которые существовали при культе личности, вы хотели учинить расправу над людьми. Вы и других меряете на свою мерку. Но вы ошибаетесь. Мы твердо придерживаемся и будем придерживаться ленинских принципов. Вы получите работу, сможете спокойно жить и работать, если будете честно трудиться, как трудятся все советские люди, – парировал отец.

Оставлять своих противников в Москве отец не хотел. У них тут связи, отыщутся если не сторонники, то сочувствующие. Всегда существует опасность, что они начнут плести новую паутину. Правила политической борьбы неумолимы: проигравшего следует изолировать тем или иным образом.

Когда я поинтересовался судьбой членов «антипартийной группы», отец ответил, что им подыскивают работу, но подальше от столицы.

Нужно сказать, что решение отца рассматривалось в те годы всеми как весьма прогрессивное и гуманное. Никого не расстреляли, никого не посадили. Более того, каждого определили с учетом склонностей и, если позволительно сказать, специальности.

Каганович слыл энергичным руководителем широкого профиля, никакой конкретной профессией, кроме сапожной, он не владел. Его отправили на Урал директором Соликамского калийного комбината. Должность немалая.

Маленкова, как бывшего министра энергетики, назначили директором крупной Усть-Каменогорской ГЭС на Иртыше.

Примкнувшего к ним Шепилова определили директором Института экономики Академии наук Киргизии.

Наибольшие трудности возникли с Молотовым. Его решили назначить послом.

Почему-то до сих пор столь важная для укрепления взаимопонимания должность используется если не как ссылка, то как способ без помех избавиться от неугодного высокопоставленного чиновника. Выбрали подходящее государство не из первого десятка, такое, с которым особых дел у нас не предвиделось. Запросили согласие на аккредитацию и получили отказ. Пришлось искать новое место. Опять ничего не получилось: не просто не дали согласия, а попеняли за неуважение – как можно назначить послом человека, которому его собственное правительство не доверяет?

Министр иностранных дел Громыко пришел к отцу за инструкциями. Отец вначале даже рассмеялся: «Так-таки и отказывают?» Сложившаяся ситуация, казалось, его забавляла. Но он тут же посерьезнел.

– Они правильно рассуждают, – выговорил он то ли себе, то ли Громыко, – следовало предвидеть реакцию. На самом деле обидно получить послом человека, о котором заранее известно, что он не только не пользуется в своей стране уважением, но и вообще вряд ли сможет связаться с руководством.

Отец сказал, что подумает. Конечно, не о том, чтобы оставить Молотова в Москве. Он решил попытаться уговорить принять послом Молотова кого-нибудь из руководителей социалистических стран.

Первым делом отец позвонил Новотному в Прагу, ему казалось, что тот согласится. Недавнее сооружение на холме над Влтавой огромного монумента Сталину свидетельствовало об определенных симпатиях в чехословацком руководстве. Однако Новотный категорически отказал. Пришлось стучать в иные двери. И все без результата. В конце концов с трудом удалось уговорить Юмжагийна Цэдэнбала, и только в виде личного одолжения. Вскоре пришел агреман на аккредитацию нового советского посла, и Молотов отправился в Улан-Батор.

В новых политических условиях члены «антипартийной группы» миновали обычное прибежище оппозиционеров – тюрьму и ссылку, но в остальном по отношению к ним действовали по старым привычным канонам. Молотов многие годы состоял в почетных членах Академии наук. Никто не знал, за какие заслуги, но никто и не спрашивал. Сейчас решили его лишить, как вдруг выяснилось, несправедливо полученного высокого звания. Когда доложили отцу, он не возражал.

– Какой он ученый, это все Сталин навыдумывал, – бурчал отец вечером.

Сказано – сделано. Следом за Молотовым изгнали из членов-корреспондентов и Шепилова.

Отец чрезвычайно гордился тем, что впервые в российской истории за политическим сражением не последовало репрессий. А такие предложения раздавались. Он демонстрировал своим противникам и сторонникам новые реалии ХХ съезда, против которых восстали «молотовцы». «Царствовать должен только закон», – повторял отец.

Гордился отец совершено заслуженно. В 1957 году он создал прецедент, поломал многовековую российскую традицию, согласно которой проигравший в борьбе за власть обречен на гибель. Так поступал Иван Грозный, так поступали цари до и после него. Припомним казненного Петром царевича Алексея, несчастного младенца Иоанна Антоновича, императора Петра III, его сына императора Павла. К проигравшим можно причислить и «декабристов», героев и жертв неудавшегося восстания 1825 года, и последнего российского царя Николая II со всем семейством. Все они, так или иначе, проиграли власть, а вместе с ней и жизнь.

Сталин не только избавлялся от реальных конкурентов, вроде Троцкого, но уничтожал без разбора всех, кто только казался ему опасным. Следуя той же традиции, в 1953 году избавились от Берии.

Мне запомнилось, как сын Маленкова Андрей уже в постсоветские времена на вопрос журналиста, как бы его отец и другие «молотовцы» поступили с Хрущевым, без колебаний заявил: «Мы бы их всех на Красной площади за яйца повесили». Ответ прозвучал эмоционально, но он отразил настроения старшего Маленкова, не выходившие за рамки общепринятого в России поведения.

А вот отец отважился поступить иначе, и после 1957 года российская история изменила свой курс, изменилась и сама власть. В 1964 году Брежневу несомненно хотелось физически избавиться от Хрущева, а вместе с ним и от своих, связанных с планируемым переворотом, страхов, но у него ничего не вышло. Председатель КГБ Семичастный, судя по его воспоминаниям, попросту отказался, а Брежнев не решился настоять.

После государственного переворота осенью 1993 года Борису Ельцину, вопреки собственному естеству, пришлось смириться с решением Генерального прокурора, освободившего из-под ареста ненавистных ему вице-президента Александра Руцкого и спикера палаты Руслана Хасбулатова.

О более позднем времени я и не говорю. Возврат к старому стал невозможен, и все благодаря прецеденту 1957 года!

Итак, в июне 1957 года отец, казалось бы, одержал окончательную победу. В Президиуме ЦК, в руководстве страной у него не осталось ни противников, ни соперников. Казалось бы…

На самом деле в июне 1957 года сложилось совершенно новое соотношение сил. Впервые за многие годы аппарат, а именно из его представителей всегда комплектовался Центральный комитет, из статиста превратился в активное действующее лицо. Теперь он определял расстановку сил, в том числе на самом верху, в Президиуме ЦК. Без сомнения, и раньше никто, включая Сталина, не мог действовать, не учитывая интересов этой могущественной прослойки. Но тогда над ЦК и всей страной довлело таинство власти. Сейчас все упростилось. Окутанные до сего часа ореолом недостижимости члены Президиума ЦК спустились в зал, оказались обычными людьми. Их можно поддержать, а можно им и отказать. Так проявился, возможно, один из существенных уроков ХХ съезда. Постепенно аппарат набирал силу, реальная власть все больше перетекала в среднее звено.

Мне запомнился один очень характерный разговор с Игнатовым. Как-то осенью, наверное, в 1958-м, на дачу к нам заехала большая компания. В Кремле что-то недообсудили… Отправились на прогулку. Впереди шел отец. Я замыкал процессию.

Почему-то рядом со мной оказался Игнатов. Он только обживался в Москве, и я его едва знал. Некоторое время шли молча. Потом Игнатов стал что-то говорить о том, что они отца в обиду не дадут, волноваться нечего, а «этим» они показали…

Я сначала не очень разобрался, о чем идет речь. Разговор я не поддержал, просто не знал, что ответить. Игнатов произнес еще несколько фраз и двинулся вперед к основной группе. Я, наверное, не запомнил бы этих слов, если бы не поразивший меня покровительственный тон по отношению к отцу.

Воистину начиналась эпоха аппарата. Из 1957 года она протянулась к октябрю 1964-го и дальше – в эпоху расцвета аппаратного правления, которую мы справедливо называем застоем. Справедливо, потому что с воцарением аппарата наступила пора безудержного роста энтропии, хаоса. Никто не пытался его сдерживать, наводить порядок, каждый тянул в свою сторону, каждый преследовал свои, сначала ведомственные, затем и просто личные интересы. Власть постепенно распадалась и, в какой-то момент центр ее окончательно утратил силу. Хаос возобладал, энтропия одержала победу над организацией, над порядком. Но в 1957 году так далеко никто не заглядывал.

На июньском Пленуме Жуков вместе с другими державшимися отца кандидатами в члены Президиума ЦК: Козловым, Фурцевой, Шверников, Брежневым, а также просто секретарями ЦК Беляевым, Аристовым, новичками Игнатовым и Куусиненом становится полноправным членом Президиума ЦК. Тем летом он несколько раз появляется у нас на подмосковной даче. Внешне отношения между ним и отцом выглядели безоблачными. Они подолгу гуляли по дорожкам парка, что-то обсуждали, смеялись.

Потом мы с отцом некоторое время не виделись. Мы с женой и нашими институтскими друзьями уехали на «Победе» путешествовать по Кавказу. Отца задержали дела, и он смог выбраться в отпуск только в самом конце августа. По пути в Москву мы, переправившись на пароме через Керченский пролив, на пару дней заскочили к родителям, отдыхавшим на госдаче в Ливадии. Там они принимали многочисленных гостей, в том числе и Жукова. В отличие от остальных, отдыхавших семейными парами, маршал приезжал к отцу один; как я уже упоминал, с женой Александрой Диевной он давно расстался, по слухам, на своей даче он жил с некой Галиной, по специальности врачом. В гости он Галину не брал. В один из дней всей компанией отправились в горы, в заповедник, не охотиться, а погулять, пострелять из ружей по тарелочкам, полакомиться шашлыками. Там, в Крымских горах, я видел маршала Жукова в последний раз. Он стоял под дубом в клетчатой ковбойской рубашке и о чем-то оживленно беседовал с отцом. На следующий день мы с женой продолжили свое автомобильное путешествие, спешили в Москву к 1 сентября, в институте наступала дипломная пора. Отец с Жуковым оставались в Ялте до конца сентября. Затем они разъехались. Жуков улетел в Москву готовиться к намеченному на начало октября официальному визиту в Югославию, а отец, приняв вдову американского президента Франклина Рузвельта – Элеонору, уехал в Киев на маневры сухопутных сил.

В Югославию Жуков отбыл, как и подобает министру обороны: из Севастополя, на тяжелом крейсере «Куйбышев». Его командир вспоминал через много лет, что маршал пребывал в хорошем настроении, шутил, в разговорах тепло отзывался об отце, однажды за обедом произнес тост за его здоровье. Визит проходил успешно. Не забывавшие недавней войны югославы подчеркнуто демонстрировали свое уважение человеку, к чьим ногам пал Берлин. За Югославией потянулась Албания, и ей хотелось принять высокого гостя.

И тут как гром среди ясного неба: 27 октября, в воскресенье, на последней странице газеты «Правда» в рубрике хроники появилось сообщение, что Президиум Верховного Совета СССР назначил маршала Советского Союза Малиновского Родиона Яковлевича министром обороны СССР. Чуть ниже мелким шрифтом была набрана информация об освобождении маршала Советского Союза Жукова Георгия Константиновича от этой должности. И никаких комментариев! Ни на последней, ни на первой странице.

Выходной день вся семья, как обычно, проводила на даче, и я попытался расспросить отца. Он только буркнул в ответ, что в силу различных обстоятельств товарищи сочли такое решение своевременным.

– Так будет лучше, – неопределенно сказал он.

Я ничего не понял, но тон и поведение отца ясно демонстрировали: дальнейшие вопросы ни к чему не приведут.

В тот день я случайно оказался свидетелем их, видимо, последнего разговора.

Я входил в дом, когда раздался телефонный звонок. По звуку я определил: кремлевка и рванулся побыстрее снять трубку, но отец уже направился к телефону, махнул мне рукой: мол, не надо, сам подойду. Замешкавшись, я ненароком подслушал разговор.

– Здравствуй, Георгий, – глухо ответил отец на приветствие.

Я навострил уши и уже намеренно задержался в прихожей. Так, по имени, отец называл только двух людей: Маленкова и Жукова. Первый в октябре 1957 года звонить не мог, значит, Жуков. Он спешно вернулся в Москву. После приветствия наступила пауза. Согласно воспоминаниям Жукова, он сказал отцу: «Ты теряешь друга».

– А так, как ты, друзья разве поступают? – недовольно возразил отец. Опять растянулось молчание. Дольше топтаться в прихожей стало неудобно, могло попасть от отца за подслушивание. Я прошел в столовую. К завтраку постепенно собиралась вся семья. Через несколько минут вернулся отец. Невольно я вскинул голову с немым вопросом.

– Жуков звонил, – сказал отец, ни к кому не обращаясь.[47]47
  По архивным источникам можно уточнить дату разговора: 27 октября.


[Закрыть]

Сейчас, по истечении десятилетий, слова Жукова: «Ты теряешь друга», приобретают пророческий смысл. Хотя дружба в политике и между политиками понятие весьма относительное.

И тем не менее, позволю себе пофантазировать. Кто знает, если бы отец не избавился от Жукова, а затем и от Серова, то и его судьба могла сложиться иначе. Возможно, не произошло бы сговора членов Президиума ЦК, поддержанного новыми, более сговорчивыми министром обороны Малиновским и председателем КГБ Семичастным, приведшего к отставке отца семью годами позднее, в октябре 1964 года. Возможно… А возможно, что отца бы сняли не в 1964, а в 1958-м или даже, том же 1957-м. И не Брежнев с Шелепиным, а Жуков с Серовым. Правда, Жуков Серова невзлюбил еще с конца войны, тогда Жукова назначили командовать оккупационными войсками в Германии, а Серова Сталин приставил к нему соглядатаем, сделал его первым заместителем командующего группой советских войск.

Ну и что из того? Политика порой сводит вместе людей из самых разных лагерей. Свела же она откровенно презиравших друг друга Брежнева с Шелепиным, почему бы ей не свести вместе Жукова с Серовым? Все возможно.

3 ноября «Правда», как впрочем, и все остальные газеты, сообщила, что в октябре, дата не называлась, состоялся Пленум Центрального комитета, который обсудил вопрос об улучшении партийно-политической работы в Советской армии и Военно-морском флоте.[48]48
  Пленум ЦК работал 28–29 октября 1958 года.


[Закрыть]

Последний абзац гласил: «Пленум вывел из состава членов Президиума ЦК и из членов ЦК товарища Жукова Г. К.». Никаких вразумительных комментариев ни тогда, ни впоследствии не было. Не добавило ясности и опубликование в печати постановление Пленума. В партийных организациях, особенно в Вооруженных силах, его проработали, единодушно одобрили, провели партийно-воспитательную работу. Вопросы задавать в те годы еще не привыкли: начальство само знает, о чем можно, а о чем нельзя говорить.

Когда отец уже сам оказался на пенсии и мы занялись работой над его мемуарами, я несколько раз задавал ему вопрос о причинах увольнения Жукова. Отец рассказывал без особой охоты. Видно было, что эти воспоминания ему удовольствия не доставляли.

Отец умер уже почти полвека тому назад. И со времени отставки Жукова прошло более полувека. Жуков стал национальным героем, и заслуженно. О нем написано множество мемуаров, книг и статей, учрежден орден Жукова, в Москве установили его конную статую. Статую победителю в великой и кровавой войне. Естественно, на таком фоне отставка Жукова рассматривается как шаг, отнюдь не украшающий отца, оно представляется как предательство и завистливая неблагодарность.

Выставлять оценки государственным деятелям, а отец и Жуков, без сомнения в их числе, дело неблагодарное. Попытаюсь лишь восстановить логику событий июля – октября 1957 года.

Итак, 22 июня 1957 года Пленум ЦК встал на сторону отца, «антипартийная» группа разгромлена. Но вопросы оставались. У отца не шли из памяти слова Жукова, вырвавшиеся у него вечером 19 июня на совещании в его кабинете в ЦК, на второй день противостояния. Как решительно он тогда произнес: «Их я арестую. У меня все готово».

«Что готово? Почему готово уже в первые дни? – отец и так и эдак осмысливал и переосмысливал сказанное Жуковым. – Для того чтобы быть готовым, надо готовиться. Значит, он готовился? К чему готовился?»

И еще это: «Если понадобится, я обращусь через вашу голову, через голову, подвластных вам армейских и местных партийных организаций, к народу, к армии!» Слова Жукова тогда здорово перепугали оппонентов, но и у отца не могли не вызвать неосознанной тревоги. Значит, он уже думал об обращении к народу, к армии – своем обращении к своему народу, своей армии.

На собраниях, проходивших после июньского Пленума в Москве и вне ее, Жуков не раз повторял это свое заявление, смаковал. Получалось, что настоящий победитель – это он, Жуков, а не Хрущев. А если завтра он, Жуков, недовольный Хрущевым, обратится к народу и армии через его голову? Обращаться или не обращаться – теперь выходит, решает он сам, а не правительство, не Президиум ЦК. И тут же припомнились не раз озвученные Молотовым, Маленковым, Булганиным на Пленуме предложения о том, чтобы низвести роль первого секретаря до технического уровня, по сути, лишить его, Хрущева, власти. Жуков ни слова не возразил им в ответ. Нечего было возразить?

Как понимать, что с одной стороны Жуков предлагал ему арестовать «молотовцев», с другой – обсуждал с ними, как фактически отстранить его самого от власти, – раздумывал отец. Тут и раздумывать не требовалось, ответ напрашивался сам собой: в результате выигрывал сам Жуков. Что он выигрывал? Очевидно – власть.

Вскоре тревожные мысли отца стали получать одно за другим подтверждения. В новый проект положения о Министерстве обороны Жуков своей рукой вписывает, что он, министр, а не глава государства отныне является Верховным Главнокомандующим. Настаивал Жуков и на упразднении в округах должности члена Военного совета – представителя партийных армейских органов, этим, мол, ставится под сомнение авторитет командующего, нарушается единоначалие.

Не так уж он был и неправ, во время войны такие сверхдеятельные «члены», как Лев Мехлис, вмешивались в принятие чисто военных решений, порой сами начинали командовать, чем нанесли немало вреда, погубили немало жизней. Но ЦК не допускало и мысли о переуступке кому-либо, пусть и члену собственного Президиума, контроля над армией, установлении в ней единоначалия министра обороны.

Положение поправили, но не без труда. Кириченко и Брежнев, теперь в ЦК они отвечали за оборонные дела, еле уломали Жукова.

Затем в Оборонном отделе ЦК заметили, что уже в июле 1957 года перестали приходить рутинные отчеты о проведенных в военных округах партийных собраниях. На них обсуждали итоги июньского Пленума ЦК и осуждали «антипартийную» группу. Упоминалась, естественно, и жесткая позиция, занятая маршалом Жуковым. Поступил лишь один отчет из группы советских войск в Германии за подписью старого приятеля отца маршала Гречко. Дело, конечно, пустяковое, но цековские чиновники нажаловались отцу. Он пока не спешил поднимать скандал, позвонил Гречко.

– Ой и попало мне от министра, Никита Сергеевич за тот клятый отчет, – запричитал Гречко.

– За что попало? – не понял отец.

– Да за отчет этот в ЦК, будь он неладен. Я подписал, не спросив разрешения министра. Так я же никогда по таким пустякам его не спрашивал, – жаловался Гречко. – А тут он так разошелся, выгнать из армии пригрозил.

– Ну, из армии без ЦК он вас не выгонит, не прибедняйтесь, – не поддержал Андрея Антоновича отец.

Они еще немного поговорили о предстоящей поездке отца в ГДР и закончили разговор, довольные друг другом.

Отец Жукову звонить не стал, не такое уж это важное дело, поручил Суслову уладить все с армейским Политуправлением. На одной из встреч с военными, отец проводил их регулярно, он, невзначай столкнувшись с маршалом Семеном Константиновичем Тимошенко, рассказал ему об истории с отчетами. Они хорошо знали друг друга. До войны Тимошенко командовал Киевским военным округом, а потом Юго-Западным фронтом, вместе они отступали от западной границы почти до самого Сталинграда.

– Как это можно? – пожаловался отец. – Пишут их не дяде на деревню, а в ЦК.

– Попробуй, напиши, – насупился Тимошенко, он явно не желал развивать затронутую отцом тему.

– Почему так? – заинтересовался отец.

– А субординация? – неопределенно ответил маршал.

– Какая субординация? – отец вцепился в него всерьез.

– ЦК далеко, а министр, да еще такой министр, под боком, – недовольный, что его прижали к стенке, буркнул Тимошенко и отошел.

Отцу вспомнилась очень похожая прошлогодняя история. В августе 1956 года, вслед за пролетом над Москвой на высоте более 20 километров американского самолета-разведчика У-2, отец распорядился ежемесячно докладывать ему о состоянии дел в войсках ПВО, о разработке новых высотных зенитных ракет и самолетов-перехватчиков. Первый доклад в ЦК подписали: от промышленности – заместитель Председателя Совета Министров Хруничев, а от военных – заместитель министра обороны, главком ПВО маршал Сергей Сергеевич Бирюзов. Копии, как полагается, послали министру обороны Жукову и его первому заместителю маршалу Коневу.

До отца дошли слухи, что Жуков устроил Бирюзову страшный разнос, заявил, что у того нет права напрямую обращаться в ЦК, и он, Жуков, у себя таких заместителей не потерпит. И не потерпел, 21 ноября 1956 года Жуков предложил упразднить одну из должностей заместителя министра обороны, ту, которую занимал Бирюзов. Тогда отец на это снова не обратил внимания, ЦК с подачи министров постоянно упразднял одни вакансии или учреждал другие. Теперь же старая история представилась в ином свете.

А тут еще детская, на первый взгляд, история со встречами и проводами. Испокон века, куда бы ни приезжало высшее руководство, хоть император во времена империи или первый секретарь ЦК в советские времена, все местные чины выходили его встречать, в том числе и военные. К этому все привыкли, каждый знал, где стоять, когда руку пожимать. Во время недавней поездки в Прибалтику, при переезде из Эстонии в Ленинградскую область, среди встречавших отца не оказалось командующего округом генерала Матвея Захарова, человека отцу тоже не постороннего. Они познакомились в 1943 году, когда Захаров заступил на должность начальника штаба Степного, а затем 2-го Украинского фронта. Отец удивился, но тут же забыл: возможно, приболел генерал. Грузный, запыхавшийся Захаров появился, когда уже рассаживались по машинам и на вопрос, почему он припозднился, ответил уклончиво. Такая его реакция возбудила любопытство отца. Если плохо себя чувствовал или с машиной что случилось, то он бы прямо ответил, а тут почему-то заюлил. Допытываться отец счел тогда неудобным, да и повод пустяковый. Позднее, уже в Ленинграде, Захаров сам подошел к нему и признался, что имел неприятный разговор с Жуковым. Тот не одобрил его выезд на встречу Хрущева, а когда узнал, что генерал все-таки поехал, устроил ему нахлобучку. Захаров искренне недоумевал, что же он натворил?

После разговора с Захаровым отцу припомнилось, как в мае прошлого, 1956 года, когда они вместе с Тито ездили в Сталинград, он пригласил туда бывшего командующего фронтом, а ныне – Северо-Кавказским военным округом маршала Еременко приехать и рассказать высокому гостю о происходивших осенью 1942 года боях. Еременко в Сталинград прибыл немедленно, но пожаловался, что поступил так вопреки воле министра. Жуков даже специально вызывал его в Москву, «драил» более двух часов, а в заключение просто нагрубил: «Нечего тебе там делать. Выслуживаешься?»

– Я же командующий округом, в который входит Сталинград. Встретить вас с товарищем Тито – моя прямая обязанность. При чем тут выслуживаешься? – плакался отцу Еременко.

Тогда отец на слова Еременко внимания не обратил. Он хорошо знал характер Еременко, во время боев под Сталинградом они с командующим фронтом жили в землянке бок о бок не одну неделю. Еременко всегда на всех жаловался. К тому же Еременко не любил Жукова, а Жуков не любил Еременко. Каждый из них доказывал, что ему первому пришла мысль окружить Паулюса в 1942 году, и он первым доложил ее Сталину.

Но это то, что лежит на поверхности. На самом деле Жуков не мог «простить» ни Еременко, ни Рокоссовскому их побед в Сталинграде. Сейчас мы учим в школе, что Сталинградская битва – поворотный момент в Великой Отечественной войне. А осенью 1942 года обстановка складывалась иначе. Когда ценой огромных усилий и жертв удалось остановить немецкое наступление на юге и начали думать об ответном ударе, для него, вернее для них, избрали не одно, как мы привыкли думать, а два направления: первое – под Сталинградом, другое – под Ржевом, по мнению современных историков, вспомогательное. Но почему-то этим «вспомогательным» Ржевским наступлением Сталин поручил заниматься не кому-либо, а Жукову, Сталинградским же – генералу Василевскому. Дело в том, что Сталин продолжал считать московское направление основным и самым опасным, а Ржев находился именно на московском направлении.

Давайте взглянем на расстановку сил. У Жукова под Ржевом на трех фронтах сосредоточили в общей сложности почти два миллиона человек, 31 процент общих людских ресурсов, 24 тысячи орудий и минометов, то есть 32 процента всей артиллерии, 3 300 танков (почти 50 процентов от имевшихся в наличии) и 1 100 самолетов. В общей сложности 35 процентов всех войск.

А трем фронтам, участвовавшим в Сталинградской операции, выделили чуть более миллиона солдат, 15 тысяч орудий и минометов, 1 400 танков и 900 с небольшим самолетов.

Концы с концами не очень сходятся. На направлении «главного удара» сил вдвое меньше, чем на второстепенном, отвлекающем.

Дальше – больше. Наступление под Сталинградом началось 19 ноября, а удар под Ржевом в направлении на Смоленск запланировали на 25 ноября, когда обеспокоенные немцы начнут снимать дивизии с западного направления и перебрасывать подкрепление на юг, к Сталинграду. В случае нанесения отвлекающего удара обычно наступают наоборот. Вот и получается, что осенью 1942 года Сталинградское направление считалось если не отвлекающим, то вспомогательным.

Однако в жизни все получилось иначе: Рокоссовский и Еременко (от Центра их действия координировал начальник Генштаба Василевский) собрали в кулак на главном направлении все имевшиеся у них силы, ударили разом, прорвали оборону немцев, окружили армию Паулюса и победили. Тогда как «представитель Ставки Верховного командования Жуков в операции под Ржевом распылил силы, – я цитирую российского военного историка А. В. Исаева, – вместо двух-трех сильных создал тринадцать слабых ударных группировок, каждая в три-четыре дивизии с одним танковым корпусом в придачу. В результате множественность ударов, из которых более половины были сковывающими, привела к распылению средств и не позволила сломить сопротивление немцев».

Бои под Ржевом продолжались до конца декабря 1942 года, стоили более миллиона жизней и закончились полным провалом.

Тогда-то Сталин и приказал считать удар под Ржевом отвлекающим, вроде все так изначально и задумывалось. Но Жуков-то знал правду и знал, что Еременко с Рокоссовским ее знают тоже. Теперь, когда война ушла в прошлое, маршалы продолжали сводить старые счеты. Одна мелочь наслаивалась на другую, тоже, казалось бы, не достойную внимания, а вместе они выстраивались в систему и заставляли задуматься. Получалось, что это не ревность и не случайность, а некая выстраиваемая Жуковым политика. Другими словами, Жуков старался целенаправленно изолировать политическое руководство страны от высшего армейского командования.

Вскоре отец убедился, что его опасения небеспочвенны. 7 августа 1957 года Хрущев вместе с Микояном и Громыко отправились в ГДР с официальным визитом. Отец взял меня с собой. В Берлине на аэродроме все шло по заведенному ритуалу: немецкие руководители, пионеры с цветами, командование нашими оккупационными войсками. Пожимали руки, шутили, улыбались. Когда очередь дошла до Гречко, вечно готовый побалагурить маршал стоял мрачнее тучи.

– Не заболел ли? – поинтересовался отец.

– Никак нет, – уставно ответил Гречко. И, переломив свой почти двухметровый рост, наклонился к уху отца и доверительно попросил принять его.

В резиденции Гречко пожаловался, что в течение месяца ему дважды нагорело от Жукова. И все из-за Хрущева. Сначала с этим несчастным партийным отчетом получилась неувязка, а сейчас со встречей.

– Мы с Рокоссовским тут неподалеку занимались штабными учениями, как и положено, собрались ехать на аэродром вас встречать, – рассказывал Гречко. – Но я уже битый, предложил Рокоссовскому, он среди нас двух главнее, позвонить министру, отметиться. Тот позвонил и получил по зубам. «Нечего вам там делать», – отрезал Жуков и бросил трубку. Мы с Рокоссовским не знали, как поступить, наконец я сказал, что поеду, мне терять нечего. Он же, заместитель министра, вспомнил, что случилось с Бирюзовым, и решил не рисковать.

– Не знаю, что теперь со мной будет? – Гречко уже улыбался. – Может быть, вы защитите, Никита Сергеевич?

Тут отец заметил, что я, уткнувшись в газету, сижу в кресле в углу комнаты и предложил Гречко выйти прогуляться по прилегающему к резиденции парку. Меня он с собой не позвал, и о чем они договаривали, я не слышал.

В Москве же отца ожидали новые сюрпризы. В ЦК на столе у него лежал приказ Жукова № 0090 «О состоянии воинской дисциплины в армии».

Сопровождавшая документ записка свидетельствовала, что попал он к отцу не из Министерства обороны, а пришел от Суслова. И не на согласование, Жуков Приказ уже подписал. Начальник политуправления Вооруженных сил, заместитель Жукова генерал-полковник Алексей Сергеевич Желтов нажаловался на приказ Суслову. Суслов пожаловался отцу. Отец начал читать приказ и не поверил собственным глазам. Перечитал снова, теперь уже впиваясь в каждое слово. Нет, все верно, Жуков за своей подписью запрещал в армии и флоте на партийных собраниях и конференциях какие-либо обсуждения, а тем более критику командиров всех уровней. Ослушникам грозило привлечение к строгой дисциплинарной ответственности, вплоть до увольнений из Вооруженных сил.