Электронная библиотека » Сергей Хрущев » » онлайн чтение - страница 125


  • Текст добавлен: 16 декабря 2013, 14:53


Автор книги: Сергей Хрущев


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 125 (всего у книги 144 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Столько времени прошло с тех пор, когда он впервые увидел плиту-перегородку, разработанную инженером Козловым. Отец начал вспоминать, как они познакомились, с каким трудом пробивались индустриальные технологии в строительстве. Затем они вместе с Козловым обходят уже готовые этажи дома. Отец придирчиво изучает, но придраться не к чему, стеновые панели выходили с завода такими гладкими, что не требовали штукатурки, наклеил обои – и можно въезжать. Отец с наслаждением гладил руками стены, осуществилась давняя мечта строителей, удалось избавиться от трудозатратных штукатурных работ. Чувствовалось, что он по-настоящему счастлив.

С проезда Ольминского заехали на завод. Там недавно пустили второй вибропрокатный стан. Он почти не отличался от первого, уже виденного отцом, но, осматривая его, отец не уставал восторгаться. От Козлова он уехал в приподнятом настроении.

1963 год ознаменовался завершением поры пятиэтажек. В 1964 году 85 процентов всего возводимого в Москве жилья составили девяти– и двенадцатиэтажные дома.

День за днем

6 февраля 1963 года Маццолини, Генеральный секретарь Комитета фонда Э. Бальцана, возглавляемого президентами Швейцарии и Италии, обратился к Хрущеву с предложением принять, как тогда считалось, более чем респектабельную премию Бальцана «За мир и гуманизм».

Несколько слов о самом Бальцане и премии его имени. Бальцан, после Первой мировой войны редактор престижной итальянской газеты «Коррьере делла сера», не сошелся во взглядах с Бенито Муссолини, когда фашисты пришли к власти, эмигрировал в Швейцарию. Там он пережил Вторую мировую войну, там и умер. В память об отце дочь Бальцана учредила премию его имени, присуждаемую за выдающиеся достижения в физике, технике, астрономии, астрофизике, архитектуре, филологии, палеонтологии, литературе и общественной деятельности. Полагали, что по престижности со временем она превзойдет Нобелевскую премию. Этого не произошло, но в 1963 году премия Бальцана котировалась очень высоко.

Собравшийся 5 февраля 1962 года Комитет фонда высказался за присуждение премии «За мир и гуманизм» 1962 года двум мировым лидерам – Хрущеву и Кеннеди. Тем самым отдавалось должное их выдержке и государственной мудрости, проявленным при разрешении Карибского кризиса в октябре 1962 года. Кроме Хрущева и Кеннеди рассматривались кандидатуры папы римского Иоанна XXIII, индийского ядерного физика, философа и филантропа Хоми Джехангира Бхабха и премьер-министра Малайзии Абдул Рахмана Тунку. До опубликования решения, назначенного на 25 февраля, Маццолини поручили выяснить у номинантов, согласны ли они принять премию и смогут ли они лично прибыть 10 мая в Милан на церемонию вручения.

В Москве о премии Бальцана почти ничего не знали, а потому отец попросил МИД пригласить Маццолини в Москву и решение принимать после полученных от него разъяснений. Маццолини прилетел буквально на следующий день, до момента объявления фамилии лауреатов оставалось менее трех недель, а если Хрущев с Кеннеди откажутся, то придется заново собирать комитет и выбирать из трех ранее отклоненных номинантов новую кандидатуру.

В подарок Маццолини привез памятную медаль с профилем Хрущева, из учрежденной фондом в 1962 году серии выдающихся мировых лидеров. У меня сохранилась золотая, диаметром сантиметра в три-четыре медаль с выгравированным на лицевой стороне профилем Хрущева. Медаль помещалась в синий кожаный чехольчик с тисненной золотом надписью Foundation International Balzan. 1962 («Международный фонд Бальцана. 1962»).

Отец с Маццолини не встречался, поручил переговорить с ним в Министерстве иностранных дел. Премия, со слов Маццолини, оказалась заслуживающей внимания, и Президиум ЦК разрешил отцу ее принять при условии, что и Кеннеди отреагирует положительно. Кеннеди от премии отказался. Он испугался оказаться в одном ряду с «главным мировым коммунистом». В свете предстоящих, пусть и отдаленных, перевыборов это ему представилось невыгодным.

Вопрос таким образом отпал. 25 февраля 1963 года Комитет фонда Бальцана объявил о присуждении премии папе римскому Иоанну XXIII, в миру итальянскому гражданину Анжело Джузеппе Ронкалли. Иоанн XXIII был реформатором, вступив на папский престол занялся модернизацией католической церкви, подстраивал ее к тональности меняющегося мира, для чего в 1962 году собрал Второй (после 1869 года) Ватиканский собор, заявил о поддержке призыва Хрущева к мирному сосуществованию государств с различным общественным строем. Отец, как один из соискателей премии Бальцана, направил папе поздравления, и не формально по дипломатическим каналам, а через личных «гонцов», редактора газеты «Известия», своего зятя Аджубея и его жены и моей сестры Рады. Папа согласился встретиться с Алешей и Радой. Тем самым обе стороны показали, что готовы, наверное, впервые в истории установить между Москвой и Ватиканом доверительные отношения.

Иоанн XXIII принял гостей неформально-дружески, в своей личной библиотеке, в ответ на переданные поздравления, заметил: «Я ни с кем не боюсь говорить о мире. И если бы господин Хрущев сидел передо мной, я бы не испытал никакой неловкости. Мы оба выходцы из маленьких деревень, оба скромного происхождения. Мы бы поняли друг друга. Надеюсь, когда господин Хрущев посетит Рим (такой визит тогда намечался), мы оба найдем время, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Я уверен, что и Хрущев не испугается такой встречи».

Отец не испытал бы неловкости от встречи с римским папой. О мире он был готов говорить когда угодно и с кем угодно, в том числе и с папой, и они бы поняли друг друга.

Обещавшийся многое диалог так и не успел наладиться. В июне 1963 года папа Иоанн XXIII умер от рака.

Спустя десятилетие, в 1972 году очень влиятельный американский журналист и издатель Норман Казинс напишет книгу «Невероятный триумвират. Замечания к истории года надежд 1962–1963». Ее герои американский президент Джон Кеннеди, папа римский Иоанн XXIII и советский премьер-министр Никита Хрущев, три человека, которые, по мнению автора, хотели и могли повернуть мир к лучшему, но не успели, судьба распорядилась иначе.

14 февраля 1963 года газеты сообщают: из Бухары на Урал пришел среднеазиатский природный газ. Пишут о налаживании быта на целине, она постепенно обживается и перестает быть целиной.

25 марта 1963 года строители Красноярской ГЭС за шесть с половиной часов перекрыли Енисей. Отец позвонил начальнику стройки, поздравил, а вслед направил официальную телеграмму.

27 марта 1963 года значительно повысили закупочные цены на хлопок. Это еще один шаг в экономическом стимулировании производства.

25 апреля 1963 года Президиум ЦК обсудил записку секретаря ЦК Леонида Федоровича Ильичева о нецелесообразности заглушения передач иностранных радиостанций на языках народов СССР, так называемых «вражьих голосов». Глушить их начали по приказу Сталина в 1949 году. С тех пор количество «голосов» постоянно увеличивалось, соответственно возрастало количество «глушилок», разбросанных по всей территории Советского Союза. В представленной Ильичевым справке констатировалось, что толку от глушения мало, а средства на него расходуются огромные. «На создание помех враждебным передачам используется почти половина мощностей всех радиостанций Советского Союза, более 14 тысяч киловатт, 1 400 передатчиков, из них 150 коротковолновых дальнего действия, остальные – местного значения. На их эксплуатацию ежегодно расходуется 15 миллионов рублей.

Для подавления передач радио «Свобода» используются передатчики общей мощности до 6 тысяч киловатт на 110 радиостанциях, а на трансляцию первой программы Центрального радиовещания – от 2 до 4 тысяч киловатт и всего 28 радиопередающих установок.

Как показала жизнь, глушение носит символический характер. На заглушение только одной передачи «Голоса Америки» на эстонском языке используется 37 радиостанций на территории от Москвы до Ташкента. Несмотря на это, за исключением Таллина, Тарту и Кохтла-Ярве, «Голос Америки» можно слушать на всей остальной территории республики», – взывает к здравому смыслу Ильичев.

Он предлагает глушение постепенно прекращать, а высвобождающиеся мощности передавать советскому радиовещанию. КГБ выступил против, и для его успокоения Ильичев предложил одновременно прекратить производство радиоприемников с коротковолновым диапазоном. Тогда слушать голоса окажется технически невозможным, правда, как и наши собственные передачи. Согласно логике, в таком случае нам следовало прекратить вещание в коротковолновых диапазонах и высвобождавшиеся передатчики и антенны коротковолновых глушилок, на которые положил глаз Ильичев, оказывались бесполезными. Страна становилась глухой: длинные и средние волны распространяются на сравнительно небольшие расстояния, легко покрывают небольшие европейские страны, а для советских просторов в одиннадцать часовых поясов абсолютно непригодны. На Севере, в горах Дальнего Востока и Средней Азии улавливаются только короткие волны, на длинных и средневолновых диапазонах лишь помехи потрескивают. В случае принятия подобного решения огромные пространства нашей страны оказывались отрезанными не только от враждебной, но и от нашей собственной пропаганды, лишались какого-либо доступа к новостным передачам, не могли бы слушать даже музыку. В общем, больше вопросов, чем ответов. Ильичев все это понимал и на своей инициативе не очень настаивал, предлагал производство остановить, но не совсем, продолжить выпуск коротковолновых радиоприемников целевым предназначением «для продажи населению Севера страны и районов с отгонными пастбищами в Казахстане и республиках Средней Азии, а также для экспорта». В общем, отписался Леонид Федорович.

На Президиуме ЦК легко договорились прекратить глушение передач Би-би-си. Их уже переставали глушить в июне 1956 года, вслед за визитом отца и Булганина в Великобританию, но после венгерских событий глушилки вновь заработали. Кроме Би-би-си исключили из списка подлежащих заглушиванию: «Голос Америки», «Голос Ватикана», звучавший из Ирана «Голос Азербайджана», «Немецкую волну», передачи из Парижа, «Голос Сиона» из Израиля и «Голос Тираны» из Албании. Оставшиеся двадцать «голосов» договорились прекращать глушить поэтапно.

Что же касается радиоприемников, с ними поручили разбираться заместителю председателя правительства Устинову. Электроника входила в его сферу ответственности. Устинов, многоопытный бюрократ, тут же уловил все не прозвучавшие открыто нюансы и вопрос «замотал». Приемники продолжали выпускать, как и ранее, с коротковолновыми диапазонами. Глушение прекратили, правда, ненадолго, после отставки Хрущева его возобновили в полном объеме.

10 мая 1963 года Хрущев принимает в Кремле своего старого знакомого, американского фермера Росуэлла Гарста. Он приехал со своим племянником и компаньоном Джоном Кристаллом. С Гарстом у отца сложились особые, можно сказать, дружеские отношения. Но дружба дружбой, а разговор они ведут деловой, сейчас отца интересуют уже не американские технологии выращивания кукурузы, а промышленные методы получения мяса. Гарст занялся свиноводством и готов поделиться с Хрущевым своими «секретами». Не бесплатно, конечно. Они говорят о будущем, не подозревая, что эта их встреча последняя, и расстаются они навсегда.

4 июня 1963 года Хрущев проводит заседание Президиума Совета Министров СССР. Обсуждают принципы формирования планов на будущее, отец расставляет приоритеты: на первом месте производство одежды, обуви и других товаров народного потребления, затем следует производство химических удобрений, на третьем месте снова химия, а дальше все по предложенному Госпланом порядку.

27 июня 1963 года газеты сообщают о пуске Полоцкого нефтеперерабатывающего завода в Белоруссии, еще одного предприятия из запланированных в Постановлении 1958 года.

11 июля 1963 года Хрущев, в сопровождении других «товарищей», едет на ВДНХ, ходит по павильонам, задерживается у экспозиции машин для животноводства, подробно расспрашивает, как устроен «механический птичник», так тогда называли птицефабрики, высоко отзывается о новейших доильных установках «Омичка» и «Веер». Затем все наблюдают за соревнованием стригалей овец. Зрелище увлекательное, естественно, для тех, кто разбирается в этом непростом деле. Стричь требуется быстро, но так, чтобы и овцу не травмировать, и настриг получить ровный, без грязи и мусора. Побеждает, как и ожидалось, чемпион мира в этом профессиональном «спорте» новозеландец Годфри Боуэн.

«Вертикаль» против «горизонтали»

13 марта 1963 года происходит реорганизация правительства, создается Высший совет народного хозяйства СССР (ВСНХ) и одновременно резко укрупняются совнархозы. Их количество сокращается с первоначального (в 1957 году) почти полутораста до тридцати. Во главе ВСНХ становится Дмитрий Федорович Устинов. Ему теперь подчиняются и Госплан, и совнархозы, и госкомитеты, а подотчетен он только Совету Министров, его председателю, Хрущеву. Номинально Устинов, естественно, зависит от отца, но по существу отец во многом становится зависимым от Устинова. Все нити управления народным хозяйством в его руках, вся информация стекается к нему, он решает, что продвинуть, а что и попридержать, что доложить Хрущеву, а о чем умолчать.

Эта очередная и, казалось бы, рутинная пересадка в московских кабинетах, столько раз уже там пересаживались, на самом деле – шаг назад к старой командно-централизованной системе. Поиск более эффективной структуры управления экономикой начался еще в 1957 году, и с тех пор не прекращалась борьба двух начал: централизованного по вертикали и распределения полномочий по горизонтали.

Хрущев с Засядько ратовали за передачу права принятия решений вниз – республикам, совнархозам, а в последнее время даже директорам предприятий. За центром, Москвой, оставляли только координирующие функции и составление общего плана развития экономики на пять, десять, пятнадцать и даже двадцать пять лет. В столь далекой перспективе план превращался в прогноз. Этот план-прогноз должен был намечать основные направления развития экономики страны, увязывать ее в единое целое, а конкретные директивы и цифры – надо определять на местах. Не управлять, а дирижировать экономикой в новых условиях, по мысли реформаторов, предстояло Госплану, постепенно трансформирующимуся из чисто директивного органа в научно рекомендательную структуру, обобщающую опыт предприятий. При этом за ним сохранялась и надзирающая, другими словами, командная функция. Как увязать эти противоречащие друг другу принципы, еще предстояло продумать. В новых условиях Комитет по координации научных исследований вместе с другими профильными госкомитетами должен был информировать Госплан о последних тенденциях и достижениях науки, с тем чтобы подстраивать план под них, а не втискивать новые идеи в прокрустово ложе плана. «Новые мысли рождаются не по плану. План – это мусорная яма для бюрократа. Ученые приходят к нему со своими предложениями, а он им в ответ: планом не предусмотрено», – возмущается отец на заседании Президиума ЦК 23 декабря 1963 года.

Подобные приведенному выше высказывания отца разбросаны тут и там по его выступлениям второй половины 1962-го и первых месяцев 1963 года. Но всё это разрозненные мысли, в четкую схему они пока не сложились. Отец видел будущую советскую экономику как саморегулирующуюся децентрализованную систему, в которой взаимоотношения производителя-предприятия и государства сведутся к взаимовыгодному минимуму, как то: отчислению в бюджет заранее оговоренной части прибыли и определение генеральной стратегии капиталовложений. Именно этим ему нравились идеи Либермана и иже с ним – экономисты сформулировали то, что он сам интуитивно ощущал. В развитие не прекращавшейся в прессе полемики об основных принципах управления социалистическим народным хозяйством, он распорядился начать масштабный эксперимент. В 1963 году решили организовать работу «по Либерману» на 48 предприятиях в самых разных отраслях промышленности, в том числе самостоятельность получили: прославленная московская кондитерская фабрика «Красный Октябрь», никому не известный Энгельсский комбинат химического волокна, один из металлургических заводов, швейная фабрика «Большевичка». Продолжали работать по-новому и отданные на откуп Худенко целинные совхозы.

Камнем преткновения здесь становились проблемы переходного периода. Республики, совнархозы, управляемые, казалось бы, ответственными людьми, государственниками, чуть дашь слабину, стараются урвать себе больше, не считаясь ни с интересами соседей, ни государства в целом. А что произойдет, если реальная власть перейдет к директорам? Каждым из них руководит собственный расчет. Как преодолеть эту «болезнь», отец пока себе не представлял.

Противостоящие ему силы тем временем не дремали. Они тоже пеклись о благе страны, но только понимали его иначе. Выполнять и перевыполнять планы с каждым годом становилось все труднее. С переходом от «мобилизационной» к «нормальной» экономике разнообразие выпускаемых товаров лавинообразно увеличивалось. Вместо сотен и тысяч наименований приходилось оперировать десятками тысяч, от ядерных реакторов и космических кораблей до тапочек и бритвенных лезвий. В узком госплановском горлышке то и дело образовывался затор, никто ни с чем не успевал, то тут, то там вдруг возникал дефицит. Все бросались его «расшивать», а пока «расшивали» о одном месте, проблема возникала в другом. И так без конца.

Казалось бы, ответ напрашивался сам собой: пусть всей «мелочовкой» занимаются производители, а Госплан с правительством создают условия их материальной заинтересованности в удовлетворении запросов потребителей, делают их работу прибыльной и привлекательной. Отец им все уши прожужжал, надоел с этой «материальной заинтересованностью». С ним не спорили, но и не соглашались. Бюрократы старой, сталинской школы во всем винили совнархозную вольницу, «либерманов» они и на дух не переносили. Выход им виделся один: закрутить гайки, навести порядок, восстановить хозяйственную дисциплину, что на их языке означало жесткую вертикаль управления, структуру подчинения сверху до низу, «от Москвы до самых до окраин», оставив за совнархозами, не говоря уже о предприятиях, единственную свободу – свободу исполнения спущенных сверху приказаний. Такой точки зрения придерживалось большинство министров, а идеологом бюрократического ренессанса стал первый заместитель отца в правительстве Алексей Николаевич Косыгин. По иронии судьбы именно ему отец в 1963 году поручил упорядочивание государственных структур. В ЦК его поддерживал проповедник жесткой власти Козлов, в Совмине – Устинов, Новиков, Ломако и все остальные заместители отца.

Соглашаясь с указаниями Хрущева, они на деле гнули свою линию. Для примера процитирую выступление Косыгина на заседании Президиума ЦК 9 января 1963 года: «Возьмем Госплан. По Госплану изложенные предложения четко и полностью отражают задачи, которые вы, Никита Сергеевич, высказали сегодня. Госплан должен отвечать за пропорции в каждом хозяйстве…

Что имеют республики? Имеют Госплан и совнархоз, в которых все вопросы окончательно решаются. Мы, Никита Сергеевич, данную постановку вопроса ни с кем не обсуждали. Можно дать какой-то срок, чтобы с госкомитетами Госплан еще раз тщательно рассмотрел этот вопрос, имея в виду, что можно найти такую форму, которая создаст четкость в управлении народным хозяйством и не создаст лишние сложные и дополнительные инстанции, что не является приемлемым». И так далее, и тому подобное на десяти страницах стенограммы. Непонятно? Но Косыгин и не стремился быть понятым другими, а вот сам он четко представлял, чего он добивается и что скрывает за паутиной своего суесловия.

В конце концов отца уговорили. Новая государственная структура с ВСНХ на вершине властной пирамиды не полностью, но в значительной степени восстанавливала централизованную схему управления экономикой, лишала республики и совнархозы многих из их привилегий.

Отец согласился со своими заместителями, но удовлетворения не испытал. Тем временем эксперимент продолжался.

Что если бы?…

5 апреля 1963 года американская «Нью-Йорк Таймс» сообщила: по Москве ползут слухи о скорой отставке Хрущева и наследовании власти Козловым. Сейчас уже никто не припомнит, на чем базировались умозаключения американского корреспондента, возможно, он что-то прослышал или просто все высосал из пальца. Подобные слухи возникали и раньше. Логически рассуждая, его выдумка совсем не так уж и невероятна.

Надеюсь, читатель не забыл, как «свергнув» Кириченко, Козлов начал свое стремительное возвышение. С июля 1960 года он официально ведет Секретариаты ЦК. Теперь Фрол Романович «завоевал» право замещать отца во время его отсутствия в председательском кресле Президиума ЦК.

9 января 1963 года, уезжая в Берлин, отец для проформы полуспросил: «На время моего отсутствия товарищу Козлову поручить вести вопросы. Так?» Никто не возразил и не удивился. К особому положению Козлова все уже привыкли.

– Хорошо. Никто другой не покусится? – пошутил отец.

– Нет, – отозвался Микоян. Еще четыре-пять лет назад отец оставлял за себя Микояна. Прошедшие с тех пор перемены, естественно, последнему не нравились. Он обижался, ревновал, но поделать ничего не мог. Именно поэтому Анастас Иванович и поспешил сейчас высказаться первым. Не только отец, но и остальные члены Президиума ЦК знали, что за чувства Микоян испытывает к Козлову.

– Почему ты все первым говоришь? – под общий смех присутствующих отшутился отец, стараясь сгладить создавшуюся неловкость.

Микоян промолчал. В 1960 году Микоян ставил на Кириченко и проиграл. Все знали, что Анастас Иванович ненавидит Козлова, знал это и Козлов. Теперь же Микоян всеми способами старался завоевать его благосклонность, но пока безрезультатно.

В начале 1963 года признаки возвышения Козлова над «рядовыми» членами Президиума ЦК стали видны невооруженным взглядом. В отличие от сталинского времени, в официальных сообщениях фамилии членов Президиума ЦК располагались в алфавитном порядке, а не по ранжиру значимости, но кто есть кто вычислялось без особого труда.

22 февраля «Правда» информировала о пленуме Целинного крайкома партии, подготовке к посевной и замене старого, провалившего прошлогоднюю уборку урожая партийного секретаря на нового. В заключение следовала фраза о том, что на пленуме присутствовал товарищ Козлов и выступил с пространной речью. Казалось бы, ничего необычного, кроме месторасположения и размера сообщения рядовой информации о пленуме крайкома: вместо стандартных пяти строчек в разделе «Партийная жизнь», «Правда» отвела ему престижный левый верхний угол на второй странице почти в четверть листа. Осведомленные в «кремлевском церемониале» читатели не оставили это без внимания.

3 марта газеты сообщили, что товарищи Хрущев и Козлов накануне слушали в Большом театре «Травиату» Джузеппе Верди. Ничего особенного, отец часто ходил в театры с семьей, о чем газеты не сообщали, и всем Президиумом ЦК с оповещением в прессе. А вот так вдвоем с Козловым…

Вскоре я заметил, что Фрол Романович стал держаться по отношению к отцу чуть независимее. В Москве тех лет такие нюансы значили очень много. Козлов все чаще брал на себя решение конкретных вопросов, контролировал исполнение, был собран и четок, не нуждался в мелочной опеке. То, что он порой возражал, спорил, скорее вызывало у отца уважение, чем раздражало. Без спора, без борьбы мнений работать становится не только скучнее, но и труднее. Бесконечное согласное кивание, смиренно опущенные долу или наоборот, восторженно пожирающие глаза и надоедают, и настораживают.

В прошедшие годы в Президиуме ЦК один Микоян не во всем соглашался с отцом. Теперь к нему прибавился Козлов. Возникновение «оппозиции» отцу в глубине души даже нравилось. Тем более что «оппозиционеры» придерживались несовпадающих точек зрения. Микоян слыл опытным, осторожным политиком. Козлов – администратор, практик. Пусть грубоватый, но хорошо знающий жизнь, умеющий, где надо, нажать, прикрикнуть. В политике Козлов отражал взгляды правых, но до поры до времени открыто не высказывался. Предпочитал аппаратные штампы: «есть мнение», «не надо забегать вперед» или поосторожнее – «не искривлять линию».

Формировалась ли в 1962–1963 годах реальная группировка, угрожавшая власти отца? Мне трудно ответить определенно. Какое-то недовольство теми или другими конкретными решениями существовало всегда. Но одно дело недовольство и сопровождавшие его анекдоты, а совсем другое, когда в аморфной среде начинает выкристаллизовываться ядро, готовое действовать. Лично я в существовании такого ядра сомневаюсь. Но мое мнение немногого стоит, политической кухней я не то чтобы не интересовался, конечно интересовался, но туда меня просто не допускали. Знал я немногим более московского корреспондента «Нью-Йорк Таймс», оба мы вынуждены были довольствоваться нюансами, разве что он извне, а я – изнутри.

А вот люди, участвовавшие во власти и оставившие воспоминания, считают иначе. На засилье «козловщины» в те годы жалуется недавний член Президиума ЦК Нуритдин Мухитдинов. Он считает, что Фрол Романович за спиной отца прибирал к своим рукам все больше властных полномочий.

«На XXII съезде партии Хрущев, по совету Козлова, не включил группу Игнатова, Аристова и Фурцеву в Президиум ЦК, – вторит ему Микоян. – Я поддержал его предложение, хотя и жалел Фурцеву. Но она была целиком с ними. Аристов же – неподходящий человек с большими претензиями».

Звучит не очень убедительно, я уже описал, как «игнатовцев» отставляли от власти, и не в октябре 1961 года, а до Козлова, в мае 1960-го. На XXII съезде их отставку всего лишь документально оформили. И Козлов тут ни при чем. Приведенная выше фраза – еще одно подтверждение противостояния Микояна – Козлова.

Далее Микоян добавляет, что «цель Козлова была свести Хрущева на чисто показную роль, все решать без него, за его спиной».

Но и эти слова совсем не свидетельствуют о наличии заговора, говорят лишь об амбициях Козлова в преломлении его недоброжелателя Микояна, отодвинутого Козловым на второй план.

Мухитдинов идет чуть дальше, он рассказывает, как после XXII съезда партии (непонятно, когда конкретно) Козлов прощупывал его – тогда заместителя главы «Центросоюза», уже отставленного от высшей власти, на предмет смещения Хрущева. Мухитдинов пишет, как однажды Козлов пригласил его прогуляться по улице Горького и, «начав издалека о том о сем, перешел к конкретной теме: “Хозяин в последнее время себя неважно чувствует. Жалуется на здоровье. Не исключено, может подать в отставку”. Он ждал моей реакции».

Мухитдинов промолчал.

«Ну а если выдвинуть меня?» – задал Козлов прямой вопрос.

Мухитдинов ответил, что он будет думать, но, по его мнению, Козлову не следует рассчитывать на всеобщую поддержку, ему доверили в ЦК кадры и он, воспользовавшись властью, сменил более половины номенклатуры… «занялся избиением кадров».

Действительно, многие из обкомовских начальников лишились своих кабинетов, но смещал их не Козлов, а отец. Я уже писал об этом. Конечно, не исключено, что зло они таили и на Козлова – исполнителя воли Хрущева. Мне вся эта история не представляется убедительной. С какой стати Козлову разговаривать на такую щекотливую тему с заместителем председателя «Центросоюза», фигурой в советском табеле о рангах даже не третьестепенной? Скорее всего, Мухитдинов решил таким образом задним числом свести счеты с нелюбимым им Козловым. Но дыма без огня не бывает, возможно, они где-то о чем-то и говорили. Кто знает?

Может быть, Козлов и присматривался к «шапке Мономаха» и даже примеривал ее втихую, но означает ли это нечто большее? Или он просто ожидал, что отец, как он не раз говорил в открытую, сам передаст ему власть?

А вот мои собственные воспоминания о поведении Козлова.

11 мая 1963 года вынесли смертный приговор английскому шпиону, перевербованному разведчику полковнику Олегу Пеньковскому. В скандал оказались втянутыми два крупных военачальника, оба так или иначе связанные с отцом: главнокомандующий ракетными войсками и артиллерией, главный маршал артиллерии Сергей Сергеевич Варенцов и начальник Главного разведывательного управления (ГРУ) Генштаба генерал армии Иван Александрович Серов, в недавнем прошлом Председатель КГБ. Варенцов рекомендовал Пеньковского на службу в ГРУ. Он же периодически делился с ним некоторыми служебными новостями. Естественно, секретными. В иной ситуации ничего особо предосудительного в этом не было, оба они служили в армии на высоких должностях. Серову вменяли в вину не только то, что он не разглядел в Пеньковском потенциального предателя, но и проявил к нему особое расположение. Но хуже всего то, что жена и дочь Серова вместе с Пеньковским незадолго до его ареста оказались в Великобритании. Женщины поехали как туристы, а Пеньковский в служебную командировку. Посещение капиталистической страны вызывало тогда определенную робость, и Серов, вспомнив, что его подчиненный собирается в Лондон, попросил Пеньковского приглядеть за женой и дочерью, помочь им в случае надобности. Пеньковский с радостью исполнил поручение, показал достопримечательности, сводил своих подопечных в магазин. Теперь все рисовалось в ином свете, Серова и Пеньковского кто-то пытался выставить чуть не соучастниками.

Отец не был склонен применять к провинившимся военным серьезные меры. Он считал, что они и так наказаны произошедшим, а у Пеньковского на лбу не написано, что он завербовался к англичанам и американцам. Отец склонялся применить административные взыскания.

Козлов считал иначе и настроился чрезвычайно решительно. Истинная подоплека его поведения остается загадкой. Не мог смириться с тем, что Серов и Варенцов не разглядели предателя? Сомнительно… Он порой смотрел сквозь пальцы и на куда более явные грешки. Тогда что? Стремился одним ударом выбить из игры преданных отцу военачальников? Зачем? Можно, конечно, дать волю фантазии. Но никакими фактами я не располагаю.

В конце февраля – начале марта 1963 года, незадолго до суда над Пеньковским, Козлов по своей инициативе в выходной позвонил отцу на дачу и попросил о встрече. Отец с охотой согласился. Через четверть часа Фрол Романович приехал к нам, его дача располагалась неподалеку. Отец встретил Козлова приветливо, предложил пройтись. До появления гостя мы гуляли вдвоем, и я остался в компании.

Козлов, то и дело искоса поглядывая на меня, стал убеждать отца в том, что Пеньковский скомпрометировал и Варенцова, и Серова. Он не просто служил в их ведомствах, но втерся в их дома. Ходил в гости к Варенцову, оказывал услуги семье Серова. Тогда-то я и услышал о злосчастных лондонских магазинах. Козлов возводил все это чуть ли не в ранг государственного преступления. Отец угрюмо молчал, затем не очень уверенно попытался возразить, но Козлов проявил настойчивость.


  • 4.2 Оценок: 5

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации