Текст книги "Никита Хрущев. Реформатор"

Понедельник отец провел в ЦК, принимал посетителей, а главное, готовился к визиту в Финляндию, очень важному для него визиту. Эту маленькую соседнюю капиталистическую страну, в 1940 году смертельно обиженную Сталиным, затем вместе с Гитлером, воевавшую против нас, отец, по примеру Австрии, хотел сделать не просто нейтральной, но и дружеской, превратить ее в партнера, сориентировать финскую экономику на Советский Союз. Отцу нравился финский президент Урхо Калева Кекконен. Они, казалось, нашли общий язык, оба прагматически смотрели в будущее: соседей не выбирают и по-соседски надо устраивать жизнь к обоюдной выгоде. Вот сейчас отец и занимался этой обоюдной выгодой, обсуждал с Павлом Николаевичем Кумыкиным, заместителем министра внешней торговли, он тоже ехал в Финляндию, что мы можем предложить финнам, и что нам следует закупать у них.

Отношения только начинали складываться. Кумыкин доложил: в 1957 году товарооборот не достигает и пары сотен миллионов инвалютных рублей. Разоренные войной финны брали у нас всего понемногу: машины, станки, металл, а продавали финские щитовые домики, оконные рамы, двери, другую столярку, да еще вкуснейший сыр «Виола». Не густо. Отец поморщился, – мало, да и ассортимент простоват. Но надо же с чего-то начать, а при нашем размахе строительства финская, более качественная столярка совсем нелишняя. Он попросил Кумыкина подумать, как в 1958 году к взаимной выгоде увеличить товарообмен, во время визита обсудить с финнами номенклатуру будущих взаимных поставок. Если получится, то они прямо там, в Хельсинки, смогут подписать соответствующие соглашения.

Утром во вторник 4 июня отец отправился в «Детский мир», что на Лубянской площади (в то время площадь Дзержинского). Там отца поджидали остальные члены коллективного руководства, и те, что в воскресенье «веселились» у меня на свадьбе, и те, кого туда не пригласили. Отсутствовал один Жуков. Почему? Сейчас я уже не могу припомнить, но наверняка на то имелись серьезные причины. После избрания кандидатом в члены Президиума ЦК Георгий Константинович старался не пропускать таких коллективных «выходов в свет».

«Детский мир» строили по специальному распоряжению отца. КГБ возражало против появления поблизости от их штаб-квартиры объекта, привлекающего к себе массу людей. Среди них могут затесаться и вражеские агенты, в толпе же за ними не уследишь. Соответствующую бумагу направили Хрущеву, но он придерживался иного мнения и на предостережение органов внимания не обратил. Новостройка эта была у всех на слуху. В послевоенные годы в СССР таких больших магазинов не возводили, и по элементарной причине – просто недоставало товаров. Обходились оставшимися еще с дореволюционных времен ЦУМом, что по соседству с Большим и Малым театрами, когда-то его звали Мюр-Мюрилиз, Пассажем на Петровке (бывшими Торговыми рядами), ГУМом да еще несколькими универмагами. Новые торговые помещения обычно размещали на первых этажах новостроек. Теперь товаров становилось больше, много больше, хотя и не настолько, чтобы ликвидировать очереди. Вслед за «Детским миром» началось сооружение крупных многоэтажных торговых центров и в Москве, и в других крупных городах. Отец следил за ходом работ не только из окна автомашины, утром по дороге в ЦК и вечером, когда возвращался домой, но и пару раз без предупреждения останавливался на стройке, просто просил шофера притормозить, поднимался на этажи, придирчиво проверял качество работ. И вот теперь открытие! Магазин производил впечатление и своими размерами, и прилавками, полными всего, чего только можно пожелать, от одежды и специальной детской мебели до игрушек на любой возраст. Москвичи постарались, отдали в «Детский мир» все свои запасы.

4 июня 2007 года «Детский мир» справил свое пятидесятилетие. Об отце не вспоминали, никто уже не помнил, в каких муках рождался универмаг, через полстолетия представлялось, что он построился сам собой. Что ж, людям свойственна забывчивость, но главное, что многие годы «Детский мир» радовал малышню, которая и понятия не имела о каком-то Хрущеве.

Во вторник вечером все коллективное руководство, включая и Жукова, в Большом театре на заключительном концерте Декады татарского искусства и литературы в Москве.

5 июня они всем коллективом на Ленинградском вокзале провожают отца с Булганиным в Финляндию. Не думаю, что к тому времени уже сложился конкретный план отстранения отца от власти, что, где, когда.

Итак, отец отправился в Финляндию.

Через пару дней после его отъезда пришла пора нашей преддипломной производственной практики, и мы с женой на месяц уехали в Загорск, на «Скобянку», секретный «Скобяной завод», осваивавший производство компьютеров, главным образом, для военных целей. Рабочую неделю мы находились в Загорске, жили там в общежитии, в Москву ездили только в выходные. Поэтому последующие события отложились в моей памяти редким пунктиром.

В Финляндии отца с Булганиным встречали тепло, я бы сказал дружески. Финский президент Кекконен как мог демонстрировал гостеприимство. Он даже пригласил высоких гостей в свою личную президентскую баню. Большего, по финским меркам, и представить невозможно. Отец приглашение принял, а Булганин отказался, проворчал, что уже сегодня принял ванну у себя в гостевой резиденции. Кекконен на Булганина обиделся. С отцом же с той поры у них начали устанавливаться не просто хорошие, но даже дружеские отношения. И все началось с посещения бани.

В 1960 году Урхо Кекконен выскажет пожелание подарить Никите Сергеевичу настоящую финскую сауну, пришлет своих строителей, они соберут ее там, где укажет отец. Последнее обстоятельство вызвало нервную реакцию КГБ. Допускать иностранцев на дачу Хрущева, на «объект»!

Финны привезли с собой в Москву бревна, доски, шайки, все до последнего гвоздя. Дальше дело застопорилось, на дачу их не пустили. Пришлось Кекконену звонить отцу. Отец вспылил, вызвал к себе тогдашнего председателя КГБ Шелепина и потребовал не ставить палки в колеса, не мешать его дружбе с президентом Финляндии.

Но вернемся в 1957 год. В целом визит прошел очень удачно. Вот только с новым экономическим соглашением, о котором накануне визита отец совещался с Кумыкиным, вышла заминка. Для его подписания требовалось одобрение Москвы.

11 июня, в понедельник, Президиум ЦК собрался на экстренное заседание. На рассмотрении один вопрос: телеграмма из Финляндии с просьбой срочно утвердить увеличение объемов торговли с этой страной. Договор планировалось подписать в Хельсинки уже завтра. Финны предлагали увеличить взаимные поставки на 50 миллионов рублей, отец считал возможным поднять планку на 100 миллионов. Кумыкин ждал ответа. В своей шифровке он сообщил, что изменения согласованы и с Хрущевым, и с Булганиным.

Председательствовавший на заседании Микоян проинформировал, что увеличение объемов торгового оборота рассмотрено и завизировано Госпланом, и поставил вопрос на голосование. В подобных случаях, когда все со всеми увязано, решение принимали без задержек, но не на этот раз.

– Что мы покупаем у финнов? Оконные рамы, двери, барахло одно. Вот бы только ублажить капиталистов. Мы и так слишком много покупаем у финнов и слишком много продаем им, – раскричался Молотов. – Это все твои штучки, Анастас. Ты Хрущеву потакаешь во всем, он там с Кекконеном в бане водку пьет и по пьянке обещает с три короба, а ты ему потакаешь.

И так далее, в том же духе. Молотова поддержал Каганович, ему поддакивал Ворошилов. Микоян расстроился, сник, но тут Молотов одумался, решил, видимо, что отказ насторожит отца и предложил ответить на телеграмму положительно: утвердить запрашиваемые в ней дополнительные 100 миллионов инвалютных рублей.

Соответствующая шифровка ушла в Хельсинки, а отец так и не узнал о разразившемся в Москве скандале.

Утром в пятницу, 14 июня, отец с Булганиным поездом возвратились в Москву. На Ленинградском вокзале их встречали члены правительства плюс огромная толпа на привокзальной площади. По случаю возвращения запланировали митинг. После митинга отец с вместе Булганиным на одной машине, без заезда домой, отправились в Кремль пообедать.

За обедом собрались все члены Президиума ЦК. Отец с увлечением делился впечатлениями от поездки, отвечал на вопросы. Словом, этот обед ничем не отличался от множества предыдущих. Только Молотов угрюмо отмалчивался, но к его неудовлетворенности отец притерпелся.

На следующий день, в субботу, отец председательствовал на очередном рутинном заседании Президиума ЦК. Никаких спорных вопросов не предвиделось. По каждому пункту повестки дня перед заседавшими лежали обоснования, справки, заранее подготовленные и всеми завизированные проекты постановлений. Все шло по давно отработанной схеме: краткая информация заинтересованного ведомства, голосование, переход к следующему пункту.

Запнулись на 9-м пункте. Заместитель министра внешней торговли С. А. Борисов докладывал «О размещении в странах народной демократии заказов на поставку оборудования и машин в 1958 году». План подготовили тщательно, с самого начала года цифры согласовывали и пересогласовывали. Казалось бы, какие могут возникнуть придирки? Но при желании придирки всегда найдутся. Молотов «выразил сомнение насчет того, как это все увязано, насколько мы обоснованно планируем».

– Важно, что мы заказываем, – закончил он свое выступление.

Но Борисов именно об этом и докладывал. Казалось, Молотов не слышал докладчика. На самом деле Молотов слышал все, просто таким образом он выражал свое неудовольствие.

– О качественности поставляемого нам оборудования следует все выверить досконально, – неожиданно для отца поддержал Молотова Маленков.

– Баланса нет. Зачем у них станки заказываем? – вмешался Каганович и предложил вернуть документ на доработку, отложить на неопределенное время его подписание с представителями стран.

– Что значит оттянуть? – возмутился отец. – Не подписать соглашение вовремя – значит отказаться от заказов. Им же необходимо заранее знать, что мы купим, а что нет. Не купим оборудование, они к нам же придут за кредитами.

– Неужели мы должны принимать все на веру? – непривычно горячо возразил обычно флегматичный Первухин.

– В Совете Министров дополнительно рассмотреть, – вставил свое слово Ворошилов и предложил отложить решение вопроса на неделю, до следующего заседания Президиума ЦК.

Отец не понял, что изменится за неделю, стал объяснять, что ГДР и так уже нам должна почти 400 миллионов рублей. Примем план, они отдадут долг товарами. Не примем – не получим ничего. Мы уже решили, что в понедельник в Польшу должен вылететь Сабуров. Его там ждут, а без утвержденного плана ему делать там нечего. И вообще, если мы хотим сохранить социалистическое содружество восточно-европейских стран, то должны проводить политику, устраивающую всех. Иначе кому нужен такой социалистический лагерь?

Однако на его призыв никто не откликнулся.

– Если вы «против», то давайте голосовать, я с радостью останусь в меньшинстве. Большинству же придется отвечать за последствия безответственного решения, – рассердился отец, и тут его перебил Булганин, заявив, что не позволит говорить с собой в таком тоне, план явно сырой и принимать его нельзя.

Отец какое-то время внимательно смотрел на своего старого друга и неожиданно согласился отложить вопрос на время, все прояснить, а потом вернуться к его обсуждению.

Заседали еще около часа, все это время Булганин нервничал, вертелся на стуле, а после заседания обернулся к уже взявшемуся за ручку двери отцу, выкрикнул, что он не позволит…

Отец начал понимать, что дело не в балансе торговли с Восточной Германией или Польшей, но он еще не осознал, как далеко зашли «молотовцы». А зашли они очень далеко, сговорившись обо всем, ощущая, что за ними большинство в Президиуме ЦК, они чувствовали себя победителями, вот и дали волю своим эмоциям.

А он еще не знал, что произошло 10 июня, в воскресенье. В тот день, пока отец с Булганиным путешествовали по Финляндии, на заседании Президиума ЦК под председательством Микояна обсуждали проект торгового договора с Австрией. Микоян в апреле 1957 года ездил в Вену и вернулся с неутешительной информацией, в балансе австрийской внешней торговли доля СССР не превышает полутора процента – крайне мало по сравнению с 30 процентами, падающими на Западную Германию, поставлявшую австрийцам железную руду и уголь. Другими словами, те же товары, которые есть и у нас. Такой баланс не в нашу пользу, по мнению Микояна, мог поставить под вопрос австрийский нейтралитет. Во время визита правительство Австрии предложило Анастасу Ивановичу очень выгодные условия: в обмен на 500 тысяч тонн угля и 200 тысяч тонн железной руды продать нам уже в следующем году речные буксиры, сотню или даже более маневровых тепловозов, 240 тысяч тонн дефицитнейшей листовой стали, на 22 миллиона рублей обновить устаревшее советское оборудование целлюлозных комбинатов.

В случае одобрения советской стороной австрийцы обещали условия торгового соглашения пролонгировать и на последующие годы. Казалось бы, за такое предложение следует ухватиться обеими руками, но… Молотову одно напоминание об Австрии, о договоре, подписанном с ней в 1955 году его рукой, но вопреки собственной воле, по настоянию отца, вызывало прилив злобы. Он не сдержался, заикаясь, кричал, что, по сведениям Госконтроля, у нас собственное бумагоделательное оборудование валяется на складах, нам самим не хватает ни угля, ни железной руды, а тут «насовываем заказы на какие-то австрийские буксиры, паровозы», и все это ради неясной никому политической выгоды.

И это при том, что маневровых тепловозов при потребности в 3 100 единиц у нас вообще пока не производили. На 1958 год запланировали выпуск опытных десять штук.

Молотова поддержал Первухин: «К оборудованию для производства целлюлозы на 22 миллиона подойти критически. По железной руде у нас тяжело. Получается, давай, что придется».

Кагановичу не понравилась покупка маневровых тепловозов, они никому не нужны, как не нужны тепловозы вообще. Он еще не остыл от «тепловозных» баталий с отцом. С заместителем министра путей сообщения Н. А. Гундобиным, предоставившим цифры Микояну, он пообещал разобраться особо.

– Внешторг навязывает, – бушевал он, имея в виду Микояна, курировавшего в правительстве торговлю. – Не принимать решения, вернуться позже.

– Поручить Комиссии по внешнеэкономическим вопросам доработать. План нужен, – закричал Ворошилов.

Вконец расстроенный Микоян снял «свой» вопрос с обсуждения.

В субботу, 15 июня 1957 года, вечером мы с женой приехали на электричке из Загорска. Воскресенье вся семья провела на даче. Этот день ничем не отличался от множества выходных, гуляли с отцом, купались в Москве-реке, вместе обедали. Отец рассказывал о Финляндии, посмеялся, вспомнив, как Кекконен парил его веником в бане. К бане отец подходил утилитарно. На рудниках в Донбассе и потом в Киеве за отсутствием в квартире ванны, как все, ходил в баню мыться, не париться. После обзаведения ванной с баней покончил навсегда. Баня для отца оставалась символом бедности и неустроенности.

Вечером в воскресенье мы с женой уехали в Загорск, так как смена на заводе начиналась рано, где-то около 8 утра.

Понедельник отец провел в привычных заботах, принимал посетителей, отвечал на телефонные звонки, сам кому-то звонил. Днем все вместе обедали в Кремле. О столкновении в субботу не вспоминали. А вечером, тоже всем «коллективным руководством», отправились в посольство Народной Республики Болгарии на прием в честь 75-летия основателя Народной Болгарии Георгия Димитрова. На приеме пили, ели, разговаривали – все как обычно. Потом произносили речи. От советских гостей выступил отец. В заключение – концерт болгарских артистов. По домам разъехались не поздно.

День закончился, как обычно.

Вторник для заседания Президиума ЦК день необычный. По заведенному распорядку, заседания проходили по четвергам или субботам. Видимо, «молотовцы» рассчитывали завершить дело к воскресенью.

Окончательно сложившийся расклад сил, казалось бы, не сулил отцу ничего хорошего. Против него объединились Молотов, Каганович, Ворошилов. На их сторону перешли Маленков, Булганин, Первухин и Сабуров, семь голосующих членов Президиума ЦК, причем трое из них – старейшие. С другой стороны – сам Хрущев, с ним Микоян и новички Суслов и Кириченко. Кандидаты в члены Президиума, избранные в последние годы: Жуков, Шепилов, Козлов, Брежнев, Шверник, Мухитдинов и Фурцева – поддерживали отца, но они не имели права голоса.

18 июня утром Маленков решил заранее поговорить с Жуковым. Особой надежды на успех он не питал, но попробовать заполучить на свою сторону министра обороны тоже не мешало. В любом случае они ничего не проигрывали, предупредить отца Жуков уже не успевал. А даже если предупредит, то тоже ничего не изменится, до заседания оставались считанные часы.

«В тот день, когда группа Маленкова – Молотова решила поставить на Президиуме ЦК вопрос о снятии Хрущева с поста Первого секретаря ЦК, утром мне позвонил Маленков и просил заехать к нему по неотложному делу, – рассказывает Жуков. – Считая, что Маленков выполняет какую-то работу по заданию Президиума, я немедленно поехал к нему. Маленков встретил меня очень любезно и сказал, что давно собирался поговорить со мной по душам о Хрущеве. Он коротко изложил свое мнение о якобы неправильной практике руководства со стороны Первого секретаря ЦК Хрущева, указав при этом, что Хрущев перестал считаться с Президиумом ЦК, выступает на местах без предварительного рассмотрения вопросов на Президиуме. Хрущев стал грубить старейшим членам Президиума, в частности Молотову, Кагановичу, Ворошилову, Булганину и другим. В заключение он спросил, как лично я оцениваю создавшееся положение в Президиуме ЦК. Я спросил Маленкова:

– Маленков, вы от своего имени со мной говорите, или вам кем-то поручено со мной переговорить?

Маленков сказал мне:

– Я говорю с тобой как со старым членом партии, которого я ценю и уважаю. Твое мнение для меня очень ценно.

Я понял, что за спиной Маленкова действуют более опытные и сильные личности. Маленков явно фальшивит и не раскрывает настоящей цели разговора со мной. Я сказал Маленкову:

– Поскольку у вас возникли претензии к Хрущеву, я советую вам пойти к Хрущеву и переговорить с ним по-товарищески. Я уверен, он вас поймет.

Маленков:

– Ты ошибаешься. Не таков Хрущев, чтобы признать свои действия неправильными и тем более исправить их.

Я ему ответил, что думаю, что вопрос постепенно утрясется. На этом мы и распрощались. Через несколько часов меня срочно вызвали на заседание Президиума ЦК. В коридоре Президиума я встретил А. И. Микояна и Е. А. Фурцеву. Они были в возбужденном состоянии. Микоян сказал:

– В Президиуме образовалась группа недовольных Хрущевым, и она потребовала сегодня же рассмотреть вопрос о Хрущеве на Президиуме. В эту группу входят Молотов, Каганович, Ворошилов, Булганин, Маленков и Первухин.

Я ему рассказал о состоявшемся разговоре с Маленковым. Микоян сообщил, что они час тому назад и с ним разговаривали».

(Восстанавливая как последовательность, так и сущность событий 18–22 июня 1957 года, я воспользовался рассказами отца, а также опубликованными в разное время документами и воспоминаниями участников заседаний Президиума и Пленума ЦК. Естественно, все они субъективны, но, соединенные вместе, позволяют сложить фрагменты в единую картину.)

После утреннего разговора с Маленковым Жуков с отцом не связывался и уехал по своим военным делам в подмосковный Солнечногорск. О планируемом на вторую половину дня заседании Президиума ЦК Маленков ему не сказал. Видимо, поняв, что Жуков не с ними, Маленков решил поставить его перед фактом: они собрались, быстренько проголосовали судьбу отца. Что после драки кулаками махать?

Слишком примитивно? Но почему мы должны все усложнять? За последние двадцать пять лет решения высшего партийного органа не оспаривал никто. Даже Ягода с Ежовым, не сомневавшиеся, что их перемещения из Госбезопасности на менее важные посты – лишь прелюдия к смертному приговору. Знали, но ничего не предпринимали. Так почему Жуков поступит иначе, вступится за Хрущева? Да и кто ему этот Хрущев?

Так или иначе, но к началу заседания Президиума ЦК Жукова в Кремле не было.

О том, чем отец занимался 18 июня, он сам через несколько дней подробно рассказал послу Югославии в Москве Велько Мичуновичу, а тот, как и полагается послу, немедленно записал все услышанное и отправил доклад Тито. Копию этого послания он привел в своей книге.

Хочу пояснить, почему отец так откровенничал с Мичуновичем, представителем другого, пусть и дружественного государства. Не следует забывать, что одной из инициатив отца, вызвавшей серьезные столкновения с Молотовым, явилось его стремление к восстановлению взаимопонимания с Тито. Но у него не все получалось так, как хотелось. Тито держал дистанцию, постоянно и подчеркнуто демонстрировал свою приверженность политике неприсоединения. Отец не терял надежды уговорить югославов и для этого использовал любую возможность. Письмами многого не добиться, считал отец, он отдавал предпочтение живой беседе. Его собеседником стал югославский посол, человек из близкого окружения Тито, что, естественно, очень важно. Но еще важнее, что Велько Мичунович, человек умный и контактный, отцу нравился. У них установились очень доверительные отношения. На дипломатических приемах отец часами один на один где-то в углу зала беседовал с Мичуновичем. Однажды, не наговорившись, даже предложил подвезти посла на своей машине в его резиденцию в Хлебном переулке. Доехали быстро, а вот «договаривали», сидя в лимузине на десятиградусном морозе, далеко за полночь. В конце концов жена посла не выдержала и пригласила их в дом отогреться за чашкой чая.

Мичунович оказался единственным человеком, которому отец рассказал в деталях о происшедшем.

Хрущев, как пишет Мичунович, почувствовал что-то неладное еще во время их совместного с Булганиным пребывания в Финляндии, но не придал этому особого значения.

18 июня, от часа до двух дня, отец обедал дома. От стола его оторвал телефонный звонок Булганина.

– Никита, приезжай сюда, в Кремль, проведем заседание Президиума ЦК, – с ходу заявил он отцу.

Говорил Булганин необычно кратко и сухо, словно боялся чего-то.

– Николай, что за срочность? – удивился отец.

– Надо обсудить выступления в Ленинграде на 250-летнем юбилее со дня основания города, – ответил Булганин.

– Ну, это мы успеем сделать в четверг. В Ленинград нам ехать только в пятницу, к тому же в прошлую субботу мы уже обо всем условились, кто где выступает, даже сколько времени. О чем нам еще говорить? Я только что освободился от интервью с японцем,[42]42
  Интервью Н. С. Хрущева главному редактору газеты «Асахи Симбун» Томоо Хироока было опубликовано в «Правде» от 19 июня 1957 г.


[Закрыть] ты, наверное, помнишь, главным редактором «Асахи Симбун», а сразу после обеда, в три часа, у меня встреча с делегацией венгерских журналистов, – сопротивлялся отец.

– М-да, действительно, время еще есть, можно все и завтра обсудить, – Булганин явно не знал, что ему сказать еще.

– Вот и хорошо, Николай, я тебе после венгров позвоню, и мы все окончательно проясним. А сейчас извини, у меня суп остывает, – поспешил отец закончить разговор.

Не успел он положить трубку и вернуться к прерванному обеду, как вновь зазвонила кремлевская «вертушка». Отец раздраженно бросил на стол салфетку, поднялся из-за стола и прошел в гостиную к столику с телефонами. Снова звонил Булганин.

– Ну что там еще случилось? – недовольно спросил отец. – Мы же уже, кажется, обо всем договорились.

– Понимаешь, Никита, – в голосе Булганина перемежались привычная неуверенность в себе с несвойственной ему настойчивостью, – тут мы собрались, обедаем в Кремле, все считают необходимым немедленно начать заседание Президиума ЦК.

– Кто это мы? – спросил отец.

– Все, кто здесь обедает, – ответил Булганин.

– Но обедающие в Кремле и Президиум ЦК – это не одно и тоже, – начинал сердиться отец.

– Одну минутку, – торопливо произнес Булганин, и голос его в телефонной трубке замолк на время, пока Булганин транслировал «всем собравшимся в Кремлевской столовой» полученный ответ.

Отец уже понял, что затевается нечто более серьезное, чем обсуждение хода предстоящего празднования в Ленинграде, а следовательно, надо срочно ехать в Кремль, разбираться в обстановке.

– Никита, очень тебя прошу, приезжай, – снова зазвучал в трубке голос Булганина, – все тебя ждут.

Отец сделал вид, что сдается, сказал, что он сейчас дообедает и приедет. В Кремле он застал практически весь наличный состав Президиума ЦК. Импровизированное заседание началось буквально за обеденным столом. Из-за внезапности на нем в тот день присутствовало только восемь членов: Молотов, Маленков, Булганин, Каганович, Ворошилов, Первухин, Микоян, отец и три кандидата в члены Президиума ЦК секретари ЦК: Брежнев, Фурцева и Шепилов. Отсутствовали члены Президиума: Первый секретарь компартии Украины Кириченко, секретарь ЦК Суслов, заместитель председателя Совета Министров Сабуров и кандидаты: Шверник (Председатель Комиссии партийного контроля), Мухитдинов (Первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана), Козлов (секретарь Ленинградского обкома), Жуков (министр обороны).

По сложившейся практике, на рутинные заседания Президиума ЦК собирались только те его участники, кто в тот день находился в Москве. Остальным документы рассылались для ознакомления, а если требовалось, то для заочного голосования «опросом».

18 июня в Киеве Кириченко на Пленуме Украинского ЦК докладывал по вопросам сельского хозяйства. Сабуров возглавлял советскую делегацию на заседании Исполкома СЭВ в Варшаве. Суслов, еще в конце мая ушел в отпуск. Шверник представлял Москву на праздновании 400-летия добровольного вхождения Башкирии в состав России. Жуков уехал в Солнечногорск. Козлов по уши увяз в организации мероприятий по случаю 250-летнего юбилея Ленинграда. На самом деле 250 лет исполнилось в 1953 году, но в год смерти Сталина было не до юбилейных торжеств. Козлов предложил отметить задним числом, празднество наметили на 22 июня, ожидали приезда на них чуть ли не всего Президиума ЦК.

Секретарей ЦК, не членов и не кандидатов в члены Президиума – Аристова, Беляева и Поспелова на заседание вообще не позвали. Их и раньше туда без конкретной надобности не приглашали.

Не успел отец сесть на свое обычное место за обеденным столом, как Молотов набросился на него с упреками. Его «возмутило», что Президиум ЦК не рассматривал и не утверждал тезисы-призывы по случаю юбилея Ленинграда.

– Все-таки здорово вы запрятали ленинградские тезисы, – упрекнул он отца.

Это «вы» резануло слух. Они с отцом уже три года, как перешли на ты и, несмотря на все столкновения и разногласия, не изменяли формы обращения друг к другу.

– Что это ты, Вячеслав, вдруг на вы перешел? – не удержался отец.

Оказалось, что Молотов обвиняет в «сокрытии» тезисов не одного отца, но и его «сообщника» Микояна.

– Но ведь мы никогда не утверждали подобные документы, ни при Сталине к 800-летию Москвы, ни недавние, посвященные 400-летию Башкирии, – удивился отец, – это дело обкомов. И вообще, ленинградские тезисы газеты опубликовали еще в апреле, а сейчас июнь на дворе.

Не отвечая отцу, Молотов сыпал новые претензии, требовал рассмотреть на Президиуме тексты предстоящих выступлений в Ленинграде и затем придерживаться их слово в слово, буква в букву.

– А то получится, как у писателей, – почти выкрикнул Каганович, – или на выставке.

Услышав слово «выставка», Молотов тут же переключился с Ленинграда на недавнее выступление отца на открытии ВДНХ, тоже самовольное, не рассмотренное Президиумом ЦК. Молотова особенно возмутили признания, что половину всего скота содержат единоличники, что у них же отмечен наибольший рост продуктивности, что из-за отсутствия кормов молодняк пускают под нож. Говорить обо всем этом с трибуны он считал преступлением, раньше за такое… Тут Молотов запнулся, не зная, чем закончить фразу.

– Недопустимо, – пришел на помощь Вячеславу Михайловичу Каганович.

– Что недопустимо? – возмутился в свою очередь отец. – Правду народу говорить недопустимо?

К отцу присоединился Микоян. Сторону Молотова держали все остальные. Говорили перебивая, не слушая друг друга, потом перешли на крик. Молотов требовал немедленного официального открытия заседания Президиума ЦК. Отец не возражал, но сослался на предстоящую встречу с венгерскими журналистами в три часа дня. Переносить ее уже поздно, да и ненужные слухи поползут по Москве.

– Почему ты один встречаешься с журналистами? – возмутились обедавшие. – Это противоречит принципам коллективного руководства.

– Но мы все заранее обговорили на Президиуме, есть соответствующее решение, – парировал отец. – И не получится ли смешным, если мы всем Президиумом ЦК пойдем давать интервью журналистам?

Упоминание отцом решения Президиума ЦК возымело действие, открытие заседания отложили, но к журналистам, несмотря ни на что, решили идти всем скопом.

Оказавшись в этой суете рядом с Фурцевой, Микоян прошептал ей на ухо: «Надо срочно вызвать Жукова, Сабурова, Аристова, сообщить Серову, здесь затевается что-то нехорошее и очень опасное». Екатерина Алексеевна выскользнула из столовой, заскочила в ближайший свободный кремлевский кабинет и позвонила в Министерство обороны. Дежурный доложил ей, что маршал в Солнечногорске. Когда Фурцева дозвонилась туда, ей ответили, что Жукову уже звонил Маленков, и он срочно отбыл в Москву.

Видимо, после утреннего разговора у Георгия Максимилиановича сложилось впечатление, что Жуков, если и не на их стороне, то в какой-то степени разделяет их позицию. Судя по всему, Маленков звонил Жукову примерно в то же время, когда Булганин вызывал из дома отца.

Так что Фурцева опоздала, в момент ее разговора с Солнечногорском Жуков, согласно его собственным словам, уже несся в Москву «со скоростью 120 километров в час, но он опоздал на целый час». На целый час по отношению к чему? Видимо, к началу обеда, потому что в три часа на встречу с венграми кроме отца отправились Булганин, Ворошилов, Каганович, Маленков, Микоян, Молотов, Первухин, Жуков, Брежнев, Шепилов, Фурцева – все наличные восемь членов и четыре кандидата в члены Президиума.

В выступлении на Пленуме ЦК Шепилов утверждал, что это он, обнаружив отсутствие Жукова на заседании Президиума ЦК, бросился его разыскивать, позвонил в Министерство обороны адъютанту, потом в секретариат Президиума ЦК Чернухе. Одновременно Шепилов признался, что на обеде в Кремле, где все начиналось, он не присутствовал. Концы с концами не сходятся.