Текст книги "Никита Хрущев. Реформатор"

На XXI съезде отец заговорил о взаимоотношениях общества и государства, реализации его правоохранительных функций. В стране росло число заключенных, не политических, а бытовиков, мелких уголовников. Их осуждали за украденную бутылку водки, за пьяные драки, просто за пьянку без драки или за драку без пьянки, за самогоноварение, за оскорбление личности с рукоприкладством или без него… Продолжать можно до бесконечности.

Не хватало милиционеров, чтобы ловить всю эту шантрапу, судей с народными (присяжными) заседателями, чтобы разбираться во всем этом полукриминальном и криминальном месиве, не хватало мест в тюрьмах. Замаячила перспектива расширения и усиления органов, или требовалось придумать что-либо иное. Отец однозначно высказался за иное – на пути к коммунизму не карательные структуры, а само общество обязано позаботиться о собственном спокойствии.

2 марта 1959 года он подписал Постановление ЦК КПСС и СМ СССР «Об участии трудящихся в охране общественного порядка», предусматривавшее организацию товарищеских судов и передачу в их ведение рассмотрение мелких, в основном бытовых правонарушений. Принимая решение, исходили из посылки, что свои товарищи судьи лучше и справедливее любого профессионала юриста разберутся с собственными соседями-скандалистами. Одновременно придавался официальный статус добровольным народным дружинам. Дружинникам вменялось следить за порядком на улицах городов и в городских парках, в кинотеатрах и банях, под присмотром участковых заниматься тем, чем раньше занимались патрульные милиционеры. В дружины набирали ребят, а иногда и женщин, по месту работы, реже по месту жительства. Если все пойдет, как задумано, надеялся отец, то милицию, быть может, удастся сократить.

Вскоре народные дружины стали реальной силой – в них записалось более двух с половиной миллионов человек, чуть меньше, чем служило в Советской Армии.

Выходя на вечерние улицы, дружинники исполняли свое предназначение: быстро и эффективно прекращали драки, отлавливали мелких жуликов, отправляли пьяниц в вытрезвители. И многим из новоявленных стражей порядка вскоре понравилось властвовать на улицах. Они в какой-то степени устанавливали свою власть, порой учиняли настоящую расправу: насильно выстригали плеши длинноволосым стилягам, придирались к слишком узким, по их меркам, брюкам-дудочкам, а потом, когда мода переменилась, к широченным клешам. Но это мелочи.

По большому счету, дружины сослужили добрую службу. Хулиганы и иная преступная мелочь боялась молодых людей с красными повязками больше милиционеров в форме. Все они, и дружинники, и их «клиенты», работали или жили в одних районах, знали друг друга в лицо, спрятаться, убежать от них оказывалось ох как непросто. Надобность в расширении органов внутренних дел отпала.

Товарищеские суды тоже показали себя достаточно эффективными. На общих собраниях по месту жительства в них выбирали судей с народными заседателями, и те вершили правосудие не хуже, а порой – там, где не требовалось разбираться в юридических тонкостях, даже справедливее судей профессиональных. В их компетенцию входили драчуны, которых задерживали дружинники, пьяницы, самогонщики, семейные склочники, разбирались и имущественные споры, но не дороже 300 рублей. К тюрьме товарищеские суды приговаривать права не имели, их компетенция ограничивалась мерами общественного воздействия. Согласно закону, товарищеский суд мог и штраф наложить, но не более чем в 100 рублей или заставить возместить ущерб, но только до 300 рублей.

Дела все не очень видные, но в жизни составляют большинство, и именно они, в основном, портят жизнь. За исполнением приговоров товарищеских судов следили те же дружинники и следили внимательно.

Войдя во вкус, общественники предлагали позволить товарищеским судам разбираться с людьми, живущими не по средствам или занимающими слишком большие квартиры. При этом у каждого имелось свое мнение, что по средствам, а что нет, что слишком, а что не слишком. Таких писем в ЦК получали множество, но хода им, естественно, не давали.

Еще одно новшество: преступников, осужденных а народном суде, но не очень опасных, теперь не всех сажали в тюрьму, а по просьбе «коллектива» отдавали на поруки их же товарищам. Считалось, что товарищи и соседи лучше тюремных надзирателей «перевоспитают» осужденного. Если же не справятся, двери тюрьмы в течение всего срока осуждения оставались открытыми. Процедуру поручительства упростили до предела: требовалось на собрании принять решение, написать в суд ходатайство, а затем суд решал: передавать – не передавать. Обычно решал «передавать». Поручителей оказалось много, в России всегда жалели осужденных, даже незнакомых, а уж о своих нечего и говорить. Нередко ручались за тех, за кого ручаться никак не следовало. Судьи тоже проявляли либерализм, иногда излишний, отдавали на поруки не мелких нарушителей, как задумывалось наверху, а грабителей, насильников и даже убийц. Порой не отдавали, а навязывали их «поручителям».[53]53
  Согласно данным проверки, только во второй половине 1959 года на поруки передали 116 убийц, 222 насильника и 577 разбойников-грабителей.


[Закрыть]

Но это издержки. В целом поручительство работало, переданные на поруки правонарушители обычно в «тюремные университеты» не возвращались, многие из них «завязывали».

В числе поручителей однажды оказался и отец. Отдыхал он осенью, не помню уж какого года, в Сочи, на государственной даче в «Бочаровом ручье». В тот день он сидел на пляже, читал очередную порцию бумаг, как вдруг услышал вверху, на склоне горы, шуршание – вниз посыпались мелкие камешки, а вслед за ними буквально свалился неряшливо одетый мужчина. Отец с удивлением уставился на гостя, тот – на отца.

Охранников поблизости не оказалось. Во время отдыха отец настрого запрещал им крутиться в пределах видимости. Начальник охраны Литовченко находился в служебном корпусе, «выездная» группа отдыхала, а посты были разбросаны по территории. Забор практически не охранялся, местные жители знали, что за ним правительственная дача, если полезешь, то поймают и отправят в милицию для выяснения личности. Этот незваный гость полез не по ошибке. Он знал, что где-то за забором отдыхает Хрущев, и хотел пожаловаться ему на свою горькую судьбу, даже заранее написал письмо.

Взаимное оцепенение продолжалось меньше минуты.

– Вы кто такой? – первым заговорил отец.

Незнакомец (не помню, как его звали) узнал Хрущева и, захлебываясь, начал рассказывать, что он освободился из заключения, вернулся домой, а его нигде не прописывают, а без прописки на работу не берут. Хоть снова иди воруй. «Гость» объяснил, что он вор-профессионал, в тюрьме сидел уже четыре раза, но теперь решил «завязать», начать честную жизнь, но никак не получается. Отчаявшись, он решил искать правду у самого Хрущева. Тирада вора продолжалась минут пять-семь.

На склоне вновь раздался шорох, снова посыпались камешки, на пляж спустился один охранник, другой подбежал со стороны дома.

«Гость» перепугался, но отец, заинтересовавшись, предложил ему сесть, охранникам же сказал, что ничего страшного не произошло, они тут попросту беседуют. Около часа отец расспрашивал своего гостя (теперь уже без кавычек) за что он сел, как жил в лагере, что собирается делать на свободе? Потом пригласил его пообедать. После обеда отец вызвал начальника охраны, попросил у него взаймы сто рублей.

Вместе с гостем на машине они отправились в Сочи, там прошлись по набережной, а затем отец отвел своего нового знакомого в отделение милиции к перепуганному и ничего не понимающему дежурному и попросил помочь бывшему заключенному устроиться на хорошую работу. Он за него ручается. Эту историю растиражировали все газеты. Вчерашний вор стал героем дня.

Что с ним стало потом, не знаю. Одни рассказывали, что все завершилось удачно, он работает, хочет учиться. Другие злословили, что отцову сотню он пропил, что-то украл и теперь опять сидит в тюрьме. Мне больше по душе первый вариант.

17 апреля 1959 году отцу исполнилось 65 лет. Дата не круглая и отмечалась не то чтобы семейно, но относительно приватно. Отец в те дни отдыхал в Крыму, в «Ливадии-1». На открытой, выходящей на море веранде дачи, накрыли стол. Собрались гости: отдыхавшие на соседних дачах поляк Гомулка с женой, Микоян, Суслов, командующий Черноморским флотом адмирал Касатонов, украинцы – секретари республиканского ЦК Подгорный и Ольга Ильинична Иващенко. Как водится, произносили тосты: Микоян по-кавказски витиевато; Суслов посуше, даже ввернул какую-то цитату; Гомулка, слегка заикаясь, как всегда, мешал русские слова с польскими. Разошлись засветло. Проводив гостей, отец отправился на прогулку по «Царской тропе», сегодня он нарушил диету и решил немного растрястись. Я пошел с ним.

Я тогда увлекся любительским кино. В Киеве начали выпускать 8-миллиметровые кинокамеры, я купил одну из первых и теперь снимал все подряд. Снял и крымское застолье. Сейчас этот любительский фильм (без звука) смотрится с интересом.

В связи с днем рождения отцу устроили сюрприз – присудили Международную Ленинскую премию за укрепление мира, так она, по-моему, называлась. Коллеги по Президиуму ЦК заранее его о своих намерениях не известили, до самого опубликования все держали в тайне. Награда отцу польстила, но и несколько покоробила. По возвращении в Москву он попенял инициаторам награждения, что есть много других кандидатов на премию, в первую очередь – иностранцев, а тут он, лидер страны-учредителя, как бы присуждает ее сам себе. Получается неудобно. Коллеги дружно протестовали: отец, как никто другой, заслужил премию, он столько сделал для поворота от войны к мирному существованию. К тому же премию присуждает не советское правительство, а международный комитет, они подбирают кандидатов, и они же выносят решение. Так что претензии отца – не по адресу. Отец позволил себя убедить – аргументы «товарищей» звучали логично, и сделал он для мира действительно немало.

Золотую медаль с профилем Ленина отец носил с гордостью, не снимая ни в праздники, ни в будни. Крепилась медаль то и дело отстегивающейся, булавочкой. Осенью 1959 года, во время визита в США, отец ее едва не потерял. По Калифорнии он путешествовал поездом, останавливался на всех станциях, и везде отца ожидала весьма благожелательная толпа любопытных. Люди теснились у вагона, улыбались, размахивали американскими флажками. Отец выходил на перрон, пожимал руки, расписывался в чьих-то блокнотах, альбомах. На одной из остановок медаль отстегнулась и осталась лежать на асфальте. Кто-то ее подобрал и передал американской охране, те принесли находку отцу. Он потом долгие годы вспоминал честность американцев: могли взять медаль себе, все-таки не простой сувенир. По возвращении из США отец для постоянного ношения заказал дубликат медали, а оригинал положил в сейф.

День за днем

Едва отпраздновав Новый год, отец едет в Минск. В субботу, 3 января, выступает на вручении Белоруссии ордена Ленина, в воскресенье выбирается на охоту, в понедельник проводит совещание с местными руководителями и на следующее утро поездом возвращается в Москву.

20 января 1959 года отец выступает на церемонии вручения дипломов на физфаке Московского университета. Кто его туда пригласил? Кто-то из вхожих к нему академиков? Возможно, и сами студенты прислали письмо, помощник доложил и легкий на подъем отец снялся и поехал. Выступать отец не собирался, но его уговорили, просто заставили.

– Пятьдесят человек сегодня получают дипломы, – отец нащупывал тему. – Поздравляю вас со вступлением в творческую деятельность, но не обижайтесь, творческая удача не обеспечивается красным университетским дипломом, успех приходит к тому, кто упорно трудится. Люди, отличившиеся в жизни, даже гении, не всегда получали отличные отметки. Не гнушайтесь черновой работы, она есть в каждом деле. Важно в жизни все, от конструирования ракет до содержания улиц в порядке, чтобы в гололедицу пешеходы себе ноги не переломали.

Сказал отец и о реформе образования, теперь, по его мнению, в университеты без трудового стажа, по «папиному звонку» не попадешь. Молодые люди сначала «пооботрутся» в жизни, а затем выберут себе специальность осознанно, следовательно, и «брак» среди выпускников уменьшится. Тут отец вспомнил обо мне, рассказал, как радовался моему красному диплому, но повторил, что главный, трудовой экзамен у меня впереди. Затем он помянул свою племянницу, Нину Кухарчук, пожаловался, что она недавно защитила кандидатскую по истории, но до сих пор уверена, что Максим, герой фильма «Юность Максима» – это Максим Горький.

– Когда она такое сказала, меня, как ломиком по голове огрели, – как-то обиженно произнес отец и тут же поинтересовался: – В вашем университете таких нет?

– Нет! – дружно загремело из зала.

– Дай бог, чтобы не было. Приглядитесь, может быть, найдете, и не обижайтесь, что Хрущев вам шишки подбрасывает. На этом, пожалуй, остановлюсь, я по старости лет занялся нравоучением, а молодежь не особенно любит слушать стариковские советы.

Зал зааплодировал. Все встали. На этом торжественная часть закончилась, молодежь отправилась танцевать, пытались затащить туда и отца, но он, сославшись на возраст, уехал домой.

20 января 1959 года ЦК КПСС обратил внимание подведомственных ему обкомов, горкомов и райкомов на необходимость «Упорядочивания представления к награждению орденами и медалями и присвоению почетных званий СССР». В списки награжденных, говорилось в письме, включают людей случайных, а порой вообще преступников, придумываются юбилеи, несуществующие памятные даты, лишь бы получить орден или медаль. ЦК рекомендовал «обсудить настоящее письмо и сделать выводы».

22 января 1959 года отец в Ленинграде встречается с президентом Финляндии Кекконеном. После переговоров, довольные друг другом, они вместе посмотрели балет Прокофьева «Каменный цветок» в Кировском (Мариинском) театре.

10 февраля 1959 года отец, вместе с другими членами Президиума ЦК, на выставке ГДР «Пластмассы в промышленности». Ему было интересно, чего добились наши друзья. Отец констатирует: немцы нас обогнали, и существенно.

Вечером 14 февраля 1959 года, сразу по возвращении из Рязани, о поездке туда я уже писал, отец в Большом театре слушает оперу «Диром» в постановке Ташкентского театра имени Садриддина Айни.

17 февраля он уже в Туле, вручает тулякам орден Ленина, весь следующий день на Сталиногорском химическом комбинате постигает премудрости химического производства.

4 марта 1959 года отец улетает на Лейпцигскую ярмарку, там его интересуют химические технологии. Из Лейпцига он переезжает в Берлин, где неофициально встречается с оппозиционными Конраду Аденауэру и его правящей партии, лидерами западногерманских социал-демократов. Социал-демократов у нас, с нелегкой сталинской руки, тогда принято было считать прислужниками империалистов, общаться предпочитали с хозяевами – консерваторами, а не со слугами. Отец же устанавливал отношения и с теми, и с другими.

14 марта 1959 года первым секретарем ЦК Компартии Узбекистана становится Шараф Рашидов. Изворотливый и умный политик, он просидит в этом кресле двадцать четыре года, до самой своей смерти в 1983 году. Рашидова похоронят со всеми почестями. Во времена горбачевской перестройки его обвинят в коррупции и иных смертных грехах, смешают с грязью. После распада СССР историки независимого Узбекистана назовут Рашидова выдающимся государственным деятелем, всего на ступеньку ниже «Хромого Тимура».

27 марта 1959 года отец принял Генерального секретаря ООН Дага Хаммершельда. Они уже присмотрелись друг к другу, встречались в 1956 и в 1958 годах. Хаммершельд у нас считался проамериканским политиком, в отношениях Запад – Восток не отступавшим от продиктованных Государственным департаментом США приоритетов. В этом он ничем не отличался от большинства собеседников отца из того мира. Но нам выпало жить на одной планете, считал отец, значит надо приноравливаться друг к другу.

Эта встреча, наверное, не заслуживала бы упоминания, так как ничем особо не выделялась в бесконечной череде разговоров и переговоров с западными деятелями из разных стран, если бы не Пастернак. Начав рассказывать о роли отца в этой неприятной истории, я считаю себя обязанным поставить точку.

В марте того года он отдыхал на недавно построенной государственной даче на мысе Пицунда в Абхазии. На соседней даче жил Анастас Микоян. Хаммершельда они принимали вместе, полуофициально, почти по-домашнему, что отнюдь не упростило переговоры. Их темы, как и позиции сторон, не менялись все последние годы: Германия, разоружение, ядерные испытания, и собеседники заранее знали, какой ответ прозвучит.

Некоторое оживление внес обед. Стол накрыли на втором этаже – там из огромных окон столовой открывался вид на море. Во время обеда, в числе других тем, заговорили и о Нобеле за «Доктора Живаго». Хаммершельд, член Нобелевского комитета, голосовал за присуждение премии и теперь попытался объяснить отцу, что решение они принимали, оценивая исключительно литературные достоинства, безо всякой политической подоплеки. Отец, естественно, считал иначе и с ехидцей поинтересовался, читал ли гость роман, а если читал, то на каком языке. Хаммершельд замялся, роман он читал, но на не родном ему английском. Это все равно что прочесть справку о романе, содержание понятно, а вот судить о языке, стиле и иных, чисто литературных особенностях художественного произведения по переводу на чужой язык, вряд ли возможно. Отец сказал, что он роман не читал, но ознакомился со справой о нем, весьма негативной. Затем он, без нажима, попенял Хаммершельду, что его голосование в Нобелевском комитете не вяжется со статусом Генерального Секретаря ООН. По положению ему следовало бы держаться над схваткой, воздержаться при рассмотрении вопроса однобоко мотивированного политически и идеологически.

Хаммершельд убедительных аргументов в защиту своей позиции не нашел, но и сдаваться не собирался. Под видом разговора о литературе они заговорили о политике, а уж тут общего мнения у них быть не могло. Расстались мирно, но недовольные друг другом.

Отец посчитал, что все темы исчерпаны, на следующий день разговаривать им по существу более не о чем, но и продолжать ссориться тоже нет никакого резона. Он придумал маленькую дипломатическую хитрость – предложил Хаммершельду вместо протокольной беседы за столом прокатиться по морю, благо был штиль, на прогулочной шлюпке. Отец сел на весла, Хаммершельд уселся на корме. Места для переводчика не нашлось. Катались они больше часа, обменивались улыбками, любовались игрой волн. Отец впоследствии шутил, что эти «переговоры» у них с Хаммершельдом прошли на редкость удачно. Хаммершельд не обиделся, обещал, при случае, прокатить Хрущева на своей лодке, но тогда уже он займет место на веслах.

С Хаммершельдом отец встречался еще не раз, порой дружески беседовали, порой разговаривали на повышенных тонах, но темы Пастернака больше не касались. И для отца, и для Хаммершельда, этот незначительный эпизод холодной войны отошел в прошлое и интереса не представлял.

На следующий день, 28 марта 1959 года, отец с Микояном принимали старого приятеля, фермера Гарста с женой. Тут стороны с полуслова понимали друг друга, говорили не только о любезном и Гарсту, и отцу сельском хозяйстве, но шутили, вместе гуляли и тоже катались на лодке, опять без переводчика.

Мыс Пицунда расположен между городами Сочи и Гагры, в двадцати двух километрах южнее Гагры. Небольшая заросшая реликтовыми соснами равнина, втиснувшаяся между склонами Кавказских гор и уходящая резко вниз к глубинам Черного моря. Первыми это место облюбовали еще древние греки, построили в устье реки Мюссеры порт Питиунт. От него и пошло название Пицунда. В 1950-е годы Пицунда находилась в запустении, курортники ее своим вниманием не баловали, разве что немногочисленные туристы-дикари устраивались на побережье в палатках, покупали у местных жителей кур, рыбу, баранину да самодельное молодое вино «Лыхны».

После передачи в общенародное пользование сталинских дач (бывших царских дворцов) решили построить пять новых правительственных резиденций, две в Крыму, там место им выбрал сам отец, а остальные три еще где-нибудь. Мжаванадзе, грузинский партийный секретарь, предложил Пицунду. А когда отец отдыхал в Сочи, Мжаванадзе свозил его на Пицунду. Место отцу понравилось: ровное, удобное для прогулок, пустынное, стройка не доставит отдыхающим неудобства.

Строительство поручили Главному архитектору Москвы Михаилу Васильевичу Посохину. Девственные заросли прорезали, не трогая деревьев, прогулочными дорожками, ближе к пляжу «возвели» три двухэтажные элегантные дачи, у самой воды устроили крытый бассейн.

В 1957 году, если я не ошибаюсь, Посохин пригласил отца осмотреть уже почти готовые сооружения, оставалось только постелить паркет и закончить внутреннюю отделку. Отцу понравилось все, но особенно длинная прямая дорожка вдоль пляжа. С нее открывался вид не только на море, но и на пустынные галечные отмели, тянувшиеся далеко, чуть ли не до самого горизонта.

Отец предложил Посохину подумать, не расположить ли вдоль берега пансионаты, гостиницы, дома отдыха. Такое дивное место должно дарить радость всем людям, а не только членам правительства. Посохин подумал и через пару месяцев принес отцу наброски будущего Пицундского курорта.

В 1958 году отец впервые поехал отдыхать в Пицунду, а уже в 1959 году, сразу за окружавшим «государственную территорию» бетонным забором, на самом берегу моря встали в ряд многоэтажные писательские, актерские и профсоюзные пансионаты.

Пицунда превращалась в модное место отдыха. Становившиеся все более многочисленными отдыхающие роптали на забор, поругивали отца за то, что лучший кусок леса он отгородил себе. В народной молве дача слыла хрущевской. То, что без отца никаких пансионатов там вообще бы не появилось, естественно, никого не интересовало. Экологи, в свою очередь, винили отдыхающих в уничтожении, буквально вытаптывании уникального уголка природы, по их мнению, в первозданном виде ландшафт сохранился только за бетонным забором.

День за днем

18 апреля 1959 года Шелепин направил в Президиум ЦК записку с отчетом о ходе «Наступления на религиозные пережитки», в которой упомянул об участии в церковной жизни некоторых ученых, артистов, профессоров университетов и предложил принять к ним «соответствующие меры воздействия».

Отец верил, что религия не имеет будущего. При нем закрыли не одну церковь, но «принимать соответствующие меры к некоторым артистам и ученым», как и ко всем остальным, он не разрешал, говорил, что это дело личное, со временем люди поумнеют, и все образуется само собой.

20 апреля 1959 года Аэрофлот получил новый турбовинтовой лайнер Ил-18. Первые самолеты поставили на линии Москва – Адлер и Москва – Алма-Ата. Ил-18 на долгие годы, вплоть до начала 1980-х, станет в СССР самым массовым пассажирским самолетом.

29 апреля 1959 года, по возвращении в Москву, отец долго беседует с британским фельдмаршалом Бернардом «Монти» – Монтгомери оф Аламейн, переигравшим в Северной Африке «лиса пустыни», немецкого генерала-фельдмаршала Эрвина Роммеля. За год до того он покинул пост заместителя главнокомандующего войсками НАТО в Европе, вышел в отставку и в Москву приехал уже простым туристом. Отец рассказывал Монтгомери о Сталинграде, гость говорил о превратностях войны в пустыне. Обе битвы происходили в одно время. Когда на Волге особенно припекло, Гитлер настолько спешно перебросил туда роммелевские танки, что их не успели даже перекрасить, и они сохранили свои пустынные маскировочные расцветки. В этой связи отец не преминул заметить, что в победах Монтгомери в Африке есть вклад и их с Еременко Сталинградского фронта. Монтгомери не ответил. Современные темы он старательно обходил, фельдмаршал уже принадлежал истории.

4 мая 1959 года, сразу после майских праздников, отец принимал американского посла США Томпсона. Зашел разговор об открывавшейся в Москве через два с половиной месяца американской выставке, первой за всю российскую историю.

Посол Томпсон рассказал, что они начали монтировать главный купол. Отец знал об этой необычайной шатровой конструкции, собираемой из алюминиевых сот – сегментов. Такого он еще не видел. Посол предложил вместе съездить на стройплощадку в Сокольники: пока каркас не «задрапирован» отделкой, он сможет разглядеть все детали. Отец согласился и тут же вызвал машину.

Они провели на стройке около сорока минут, несмотря на весеннюю грязь отец облазил все закоулки, забрался и на купол, правда, не очень высоко. Купол ему понравился. На очередном, июньском, Пленуме ЦК отец поделился своими впечатлениями: «Купол они делают из однотипных деталей, монтируемых в разных положениях наподобие пчелиных сот. Скрепляют между собой детали не клепкой, а пневматическим запрессовыванием болтов из алюминия с резьбой. Получается крепкое и легкое сооружение – алюминий крепится алюминием. Их опыт следовало бы изучить».

Изучить-то изучить, но у нас алюминий шел только на самолеты, в строительстве его пока не применяли.

Вечером того же дня отец позвал нас во Дворец спорта в Лужниках, там выступала американская труппа «Холидей он Айс», балет на льду. Фигурным катанием наши спортсмены тогда уже занимались, правда, до последнего времени только зимой. Искусственный лед по тем временам был неслыханной роскошью. Один из первых таких круглогодичных катков соорудили во Дворце спорта, но там, в основном, играли в хоккей. Я поехал с отцом без особого удовольствия, фигурное катание тех лет представлялось мне чем-то вроде производственной гимнастики – череда заученных движений, выполняемых, в зависимости от квалификации, кем лучше, а кем хуже. В обеденное время «физзарядку» транслировали по радио, считалось, что сознательные граждане следуют за инструктором, укрепляют свое здоровье. Не знаю, как сознательные граждане, но я эту передачу за ее монотонность терпеть не мог. Во Дворец спорта пошел просто потому, что хотел провести вечер с отцом.

Выступление американских артистов, среди них несколько чемпионов Олимпийских игр, ввело нас в феерический мир зимней сказки: грациозный танец на льду, прыжки, вращения и, конечно, костюмы. Девушки-лебеди в белоснежных нарядах из страусовых перьев… Наверное, они делали то, что умели делать и наши фигуристы, но наши выполняли спортивные упражнения, а эти своими танцами очаровывали зрителей. После спектакля отец пригласил исполнителей в правительственную ложу. Они пришли, не успев переодеться, только сняли коньки.

Мне недавно прислали фотографии: улыбающийся отец чокается шампанским с улыбающимися американками, держит на руках самого маленького, наверное, восьмилетнего фигуриста, которому достались самые громкие аплодисменты. Рядом с отцом сдержанно улыбается Фрол Романович Козлов.

Гастроли американского балета в Москве прошли не менее успешно, чем в те же дни выступления Большого театра в Нью-Йорке. Представления «Холидей он Айс» за восемь недель посмотрело более миллиона человек. Собственно, это ледовое шоу и подтолкнуло к развитию нового жанра искусства – танцевальных представлений на льду, или ледовых шоу.

После спектакля, когда гости ушли к себе в гримерные, отец не улыбался, выглядел немного расстроенным – почему у нас нет ничего подобного? Министр культуры Михайлов, он по долгу службы тоже находился в ложе, обещал подумать.

Прошло несколько лет, и уже наши Белоусов и Протопопова, за ними последовали и многие другие, пленяли зрителей своим искусством, а когда фигурное катание показывали по телевидению, «весь Советский Союз» нельзя было оторвать от экранов.

«Холидей он Айс» еще несколько раз приезжал в Советский Союз, выступал всегда с аншлагами, но без такого оглушительного успеха, какой имел весной и летом 1959 года. В декабре 2008 года они снова побывали в Москве. Прошло уже пятьдесят лет, не раз и не два сменились составы исполнителей и зрители уже другие, более искушенные и более критичные. И тем не менее, на премьеру «Красавицы и чудовища» (у нас эта сказка называется куда поэтичнее «Аленький цветочек») билеты были распроданы, как и в 1959 году, за много дней вперед.

9 мая 1959 года отец принимает в Кремле американских ветеранов Второй мировой войны и после обеда улетает в Киев, где в кругу старых друзей отмечает День Победы. Затем следует традиционная поездка по колхозным полям. 11 мая он вручает Украине орден Ленина и следует дальше в Молдавию. 14 мая в Кишиневе участвует в торжествах по случаю награждениях республики.

22 мая отец выступил на III съезде писателей, впервые после истории с Пастернаком, и постарался сгладить возникшие шероховатости. Оторвавшись от текста, он цитировал запомнившихся ему с детства, поэтов: любимого Николая Алексеевича Некрасова, Ивана Саввича Никитина и в заключение практически никому не известного дореволюционного донбассца Пантелея Махиню.

 
Люблю я книгою правдивой
Огни эмоций зажигать, —
 

нараспев продекламировал отец и попросил аудиторию не судить автора строго, поэт немного успел, в Гражданскую его убили петлюровцы.

Писатели просьбе отца не вняли, поэты-профессионалы долго насмехались над примитивностью его вкуса, невзыскательностью выбора. Хотя вопрос выбора в поэзии – тема весьма деликатная. Одному нравится одно, другому – иное, а судья – это тот, у кого в данный момент в руках власть, не обязательно административная. Зачастую в творческой среде признают только себя и своих соратников по литературному направлению, отвергая всех иных. Так, молодой Маяковский призывал выкинуть на свалку Пушкина, а затем писатель Фадеев с критиком Ермиловым, взяв верх в писательском сообществе, едва не выкинули из литературы и самого Маяковского.

Поэзия воспринимается сердцем, и профессионализм здесь очень условен. Естественно, профессионалы поэзии и других искусств со мной не согласятся, но это их дело.

Затем отец вернулся к истории с Дудинцевым, назвал его книгу «Не хлебом единым» проходной однодневкой, хотя в ней «некоторые страницы и заслуживают внимания» и посетовал, что все собирался побеседовать с автором, но дела заели.

Отец говорил, что недостатки надо высвечивать, но в «основу следует брать положительные явления, пафос труда», одернул, предостерег от излишнего усердия, выискивающих крамолу, особо рьяных «охранителей» генеральной линии, и тут же взял под свою защиту, назвал их по-фронтовому «автоматчиками» партии. В общем, призвал всех жить дружно, в согласии.

Согласия, естественно, не получилось, писатели не в состоянии жить в согласии, каждый из них отстаивает свою «правду» и напрочь отвергает «правду» соседа. Но какое-то затишье, тем не менее, наступило, благодаря чему отметили семидесятилетие охаянной сначала Фадеевым с Ермиловым, а позднее Сталиным со Ждановым великой, по мнению многих, поэтессы Анны Ахматовой. Еще в 1958 году, впервые после долгих лет запрета, опубликовали книгу ее стихов, но только теперь она удостоилась благосклонных рецензий. Антиахматовцы тут же приняли меры. В результате стороны достигли компромисса, пышных чествований решили не устраивать, ограничились приватным торжеством и столь же приватными поздравлениями.

С 25 мая по 4 июня 1959 года отец с государственным визитом в Албании. Принимают его с помпой, как лучшего друга. Но дружба продлится недолго. Энвер Ходжа, как и Мао Цзэдун, видит в разоблачении тирании Сталина, в начинавшихся в СССР реформах угрозу собственной власти и уже в этом году сменит ориентацию с советской на китайскую, наравне с «титовским» заклеймит и «хрущевский» ревизионизм.

4 и 5 июня, по дороге домой, отец останавливается в Венгрии, здесь, в отличие от Албании, прием сдержанный, но более искренний, с Яношем Кадаром они единомышленники, оба настроены на реформирование общества в интересах простых людей.

10 – 12 июня 1959 года отец сопровождает Вальтера Ульбрихта, главу делегации ГДР, в поездке по Прибалтике. Попутно в Риге он разбирается в споре между «централистами» и «националистами», в частности о государственном языке. Не хочу углубляться в детали, они сложны, запутаны и сегодня мало кому интересны. Скажу только, что, по мнению отца, в Латвии государственным языком должен быть латышский, на Украине – украинский и т. д. «Когда на митинге Первый секретарь ЦК латышской компартии Калиберзин выступил на русском, я его внутренне осудил, следовало говорить на латышском языке», – делился он впечатлениями о поездке на заседании Президиума ЦК.

25 мая вышло постановление правительства о развитии школ-интернатов для сирот и детей из «проблемных» семей, а также о «продленке» в обычных школах. В ряде случаев, там, где школьных зданий построили достаточно, от вторых и третьих смен, обычных в послевоенные годы, удалось отказаться, и появилась возможность оставлять учеников в классах после уроков. Пока родители работали, школьники под присмотром учителей выполняли домашнее задание, играли. С годами «продленка» стала практиковаться в большинстве школ.

11 июля правительство предоставило дополнительные льготы студентам-заочникам и вечерникам. Постановление правительства предписывало предприятиям в период их отсутствия на работе (во время сдачи экзаменов) выплачивать им полную зарплату и предоставлять десятимесячный оплачиваемый отпуск для подготовки диплома.

Летом 1959 года газеты объявили о новом виде услуг: продаже в кредит мотоциклов, велосипедов, мотороллеров, швейных машин, лодочных моторов, охотничьих ружей, часов, шерстяной и шелковой одежды. Рассрочка – признак избытка товаров на полках, пусть не первой необходимости, но все же… Одновременно, 4 июня 1959 года, снизили, в среднем на 11–20 процентов, цены на вина, часы, велосипеды, радиолы, фотоаппараты, капроновые чулки, игрушки. Принятое решение свидетельствует не только о наполнении, но и начале переполнения рынка по отдельным видам товаров.