Текст книги "Никита Хрущев. Реформатор"

(В пятницу члены ЦК пошли в Москву, как говорится, косяком, сориентировавшись, они присоединялись к «двадцатке», одни искренне, другие – понимая, что сила не ее стороне.

К тому моменту, когда записка с третьей попытки оказалась в руках Булганина, в дополнение к изначальным двадцати добавилось еще двадцать восемь. А члены ЦК все прибывали. Вслед за первой запиской появилась вторая за двадцатью восемью подписями, затем – еще одна от украинцев, ее подписали шесть человек; на последних трех записках стояло по одной подписи.)

Булганин закончил чтение. Члены Президиума не знали, как реагировать. Впервые за последние два десятилетия, если не больше, они столкнулись с оппозицией. И где? Внутри собственного ЦК, с которым уже давно никто не считался. Тугодум Молотов не мог даже представить, что подобное вообще возможно.

– Я возмутился, – делится своими впечатлениями Первухин, – на меня это произвело ошеломляющее впечатление. На заседание не допустили даже технического секретаря. Я думал, что никто не знает ни о нашем заседании, ни об обсуждаемом вопросе.

«Время шло. Президиум молчал. “Двадцатка” больше не желала ждать, – пишет Мухитдинов. – Двери распахнулись, в зал вошли человек пятнадцать-двадцать. Я бросил на них взгляд, узнал лица некоторых ответственных сотрудников ЦК, работников КГБ и МВД. Впереди – Серов».[45]45
  Другим свидетелям запомнился не Серов, а маршал Конев.


[Закрыть]

– Кто тут у вас во главе? – набросился на Серова Булганин.

«В зале поднялся крик, раздались возгласы: “Раскольники, фракционеры! Это неслыханно!” Больше других возмущались Молотов, Ворошилов, Сабуров, Первухин и Шепилов. Маленков с Кагановичем не вмешивались».

Изворотливый Каганович все понял, надеяться оставалось только на чудо. Он даст свою оценку происходившему, правда, спустя много лет, когда отца уже не будет в живых и события 1957 года станут историей: «Хрущевский Секретариат ЦК организовал через ГПУ (то есть КГБ) и органы Министерства обороны тайно от Президиума вызов членов ЦК в Москву. Сделали это, не дожидаясь какого-либо решения Президиума по обсуждаемому вопросу. Настоящий фракционный акт, ловкий, но троцкистский».

Серов не обратил на устроенную ему обструкцию ни малейшего внимания.

«Третьи сутки происходит что-то непонятное, – приводит Мухитдинов слова Серова. – Президиум непрерывно заседает, и мы, члены ЦК, хотим знать, что вы здесь обсуждаете. Мы, члены ЦК, оказали вам доверие, избрали в Президиум, а вы закрылись от всех и неизвестно о чем говорите. Москва полнится слухами, начинается резонанс за рубежом. Требуем объяснить, что происходит. Ни один вопрос, входящий в компетенцию Пленума, не должен решаться за спиной членов ЦК. Мы не уйдем, не получив ясного ответа!» – ультиматум Серов хорошо продумал и, похоже, отрепетировал.

Правда, без санкции Президиума «двадцатка» пока тоже не решалась самостоятельно открыть заседание Пленума.

– Как вы смеете? – прорычал Булганин, стуча кулаком по столу. Такой прыти от него никто не ожидал. – Нам ясно, кто собрал вашу группу. Сейчас же расходитесь, не мешайте работать! Все, что надо, объясним не вам, а Пленуму.

Его смахивающая на истерику тирада не произвела на вошедших ожидаемого впечатления.

– Мы – члены ЦК и хотим знать правду, – маршал Конев вышел из толпы и встал рядом с Серовым.

– Повторяю: расходитесь, – не унимался Булганин. – Приходите после шести, когда заседание закроется. Тогда и поговорим, сейчас вы нам просто мешаете работать.

– Это Хрущев все устроил! Никита, я тебе верил, а ты вот как поступаешь! Сейчас они пришли! А там нас танками окружат, – сорвался на крик вконец перепугавшийся Сабуров.

– Сейчас они нас начнут арестовывать, – истерически выкрикнул Шепилов.

– Что вы выдумываете! – отпарировал отец.

– Под Москвой появились танки, – Сабуров уже не владел собой.

– Какие танки? – вмешался в разговор Жуков. – Что вы болтаете, Сабуров? Танки не могут подойти к Москве без приказа министра, а такого приказа я не отдавал.[46]46
  Известно множество версий этого, ставшего знаменитым, эпизода. Я привожу, на мой взгляд, самую достоверную из них, рассказанную самим Жуковым.


[Закрыть]

Отец внимательно посмотрел на Жукова. Ответил он хорошо, но что-то в словах министра обороны настораживало. Сабуров умолк. Маленков понял первым: ситуация с каждой минутой становилась все глупее и, что хуже, – опаснее.

– Не надо обострять, – начал он вкрадчиво. Что-что, а уговаривать Маленков умел. – Давайте поручим Ворошилову выйти вместе с товарищами в приемную и объяснить им, что обсуждает Президиум.

Выбор оказался неудачным, даром убеждения Ворошилов не обладал. Видимо, Маленков понадеялся на «магию» титулов, а главное, ни он, ни его союзники, не осознали до конца, что происходит. Казалось, стоит прикрикнуть, и все вернется на свои места. Непростительная ошибка, свойственная властителям в период всех революций, больших и маленьких. Они не замечают мгновения, когда власть ускользает из их рук, оставляя после себя лишь пустую хрупкую оболочку.

– Верно, давай, Клим, выходи и объясни товарищам, – Булганину явно понравился подсказанный Маленковым выход из положения.

Ворошилов уже у дверей начал честить «двадцатку» отборной бранью. Он напоминал помещика-крепостника, вышедшего усовестить взбунтовавшихся холопов. Соображал он явно медленнее Маленкова и даже Булганина.

– Я тоже выйду и расскажу товарищам всю правду, – поднимаясь с места, почти миролюбиво произнес Хрущев. – Пусть они знают, кто и чем здесь занимается. Партия должна все знать. Вы сидите, продолжайте.

Дверь за отцом затворилась.

Мухитдинов характеризует состояние отца по-иному, он пишет, что «от волнения Хрущев покраснел, дрожал, даже пошатывался».

Скорее, его ощущения следует отнести не к третьему, а к первому дню заседания, когда Мухитдинов только приехал, и когда еще ничего не определилось, и у них, как пишет Жуков, «имелись опасения, что группа Молотова – Маленкова может всех нас арестовать, к чему имелись некоторые основания. К примеру, количество офицеров охраны у Булганина, Молотова, Маленкова и Кагановича в первый же день резко увеличилось. Возникает вопрос, для чего это делалось?»

Страхи маршала я не разделяю. Как «молотовцы» могли предпринять что-то подобное, если Председатель КГБ Серов с первой минуты стоял на стороне отца? Хотя опасности ареста и не существовало, но в первый день от неожиданности отец мог и разнервничаться. Но теперь… Отец знал, что «двадцатка» придет сегодня и именно после обеда. С чего ему нервничать? Мухитдинов явно напутал.

Тем временем из приемной доносились громкие голоса. Судя по всему, пришедшие наседали на Ворошилова, тот – то ли отбивался, то ли оправдывался. Страсти разгорелись не на шутку. Делегаты требовали от Ворошилова немедленного созыва Пленума.

– Через две недели, – брякнул в ответ Климент Ефремович, – нам нужно время, чтобы во всем как следует разобраться. Президиум имеет право заседать, сколько считает нужным, хоть четыре, хоть двадцать два дня. Какое вам до этого дело?

Откуда взялись эти двадцать два дня, Ворошилов, когда его начали расспрашивать на Пленуме, объяснить не сумел. Видимо, просто сорвались с языка.

– Какие две недели? – ответ Ворошилова вызвал еще большее негодование. – Собирайте Пленум немедленно, или мы соберем его без вас!

– Вы что себе позволяете? – Ворошилов окончательно вышел из себя. – Ведете себя, как зиновьевцы или, хуже того, троцкисты, сколачиваете фракцию. Да кто вы такие? Скоро дело дойдет до того, что, по примеру Троцкого, кто-то где-то на заводе соберет 500–600 коммунистов и приведет их к нам. Безобразие.

Последние слова вызвали настоящий взрыв. Ворошилова атаковали с разных сторон. Отец стоял поодаль, наблюдал, в свалке не участвовал, «двадцатка» прекрасно обходилась без него. Тем временем оставшиеся внутри зала заседаний его противники и сторонники гадали, что происходит снаружи.

– Давайте прекратим дискуссию. Все можно решить миром. Не надо никого делать жертвой. Пусть Никита Сергеевич и дальше работает, – так передает Мухитдинов слова откровенно струсившего Маленкова.

– Верно, – Каганович с готовностью поддержал Маленкова, – давайте заканчивать это дело.

– Я видел, как изменились лица у Маленкова, Кагановича и Шепилова. Произошло быстрое превращение этих товарищей из львов в кроликов, – иронизирует Аристов. – Молотов, опытный политик, сохранял холодный взгляд.

Булганин сидел на председательском месте отрешенно, упершись глазами в столешницу. О чем он думал? О чем сожалел? И сожалел ли о чем-либо?

К «двадцатке» же продолжало прибывать подкрепление. Дверь в приемную то и дело открывалась, к секретарям обкомов присоединились министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко, Заместитель председателя Совмина Дмитрий Федорович Устинов, министр авиационной промышленности Петр Васильевич Дементьев, а вслед за ними еще человек десять-пятнадцать. Ни Устинова, ни Дементьева, ни даже Громыко к сторонникам отца я бы не отнес, все они сделали карьеру при Сталине, на костях репрессированных предшественников. Их появление означало, что московская бюрократия оценила расстановку сил и спешила присоединиться к победителям. Так продолжалось примерно полчаса. Становилось все более очевидным, что в стоячку дело не решить. Отец предложил Игнатову зайти в зал заседаний, договориться о процедуре дальнейшего ведения переговоров. Собравшаяся в приемной толпа одобрительно загудела. Игнатов, а вслед за ним Ворошилов с отцом вернулись к ожидавшим их членам Президиума. Кто-то предложил открыть Пленум незамедлительно, пусть Хрущев сделает на нем сообщение о происходящем в Президиуме. Снова поднялся невероятный шум. Улучив момент, Микоян выступил с компромиссом: Президиум ЦК выделит представителей, к примеру, четверых, и они постараются уладить дело с членами ЦК. Дверь в приемную поминутно открывалась, в нее заглядывали любопытные головы и одновременно проникал угрожающе нарастающий шум. Наконец договорились выделить по два человека от каждой из противоборствующих сторон: Булганина с Ворошиловым и Хрущева с Микояном. На время переговоров Президиум ЦК переместился в соседнюю комнату, поменьше. Зал заседаний оккупировали члены ЦК. Их количество все возрастало, кворум давно набрался, впору Пленум открывать.

«Мы сидели в соседней комнате, не шевелясь, не глядя друг на друга. Так продолжалось не менее часа, – пишет Мухитдинов. – Наконец Ворошилов, Хрущев и другие переговорщики вернулись».

– Мы сказали им всю правду, – начал с порога Хрущев. – Клименту Ефремовичу пришлось оправдываться перед членами ЦК. Все происшедшее не вписывается в рамки Устава партии. На Пленуме разберутся.

– Правильно, – поддержали Хрущева его сторонники, – давайте созывать Пленум.

Хрущев сказал, что договорились открыть Пленум завтра, в 2 часа дня. Молотов не согласился, он считал, что Президиум обязан представить Пленуму свое мнение, и его следует изложить на бумаге. Молотова никто не поддержал, даже председательствовавший Булганин никак не реагировал на его слова.

«Булганин сидел молча, – отмечает Мухитдинов, – инициатива перешла в руки Хрущева».

– Пошли, Клим, выйдем и расскажем, о чем мы тут договорились. Пленум соберем завтра, – обратился отец к Ворошилову.

Члены Президиума, кто совсем тихо, кто чуть погромче, выразили свое согласие.

Тем временем собравшаяся в зале заседаний Президиума «двадцатка» выросла до ста человек, настроение у них становилось все решительнее. Вскоре в комнате, где теснились члены Президиума ЦК, появился Игнатов. Вслед за ним вошли Хрущев с Ворошиловым.

– Или Президиум собирает Пленум немедленно, или Пленум открывает свое заседание самостоятельно и приглашает членов Президиума с отчетом в Свердловский зал Кремля, – проинформировал Игнатов. Ему очень нравилось демонстрировать свою власть и решительность.

Заседание Президиума ЦК продолжилось в боковой комнате уже в его присутствии и при его участии. К тому моменту Булганин освободил председательское кресло. Отец привычно занял свое место.

– О чем будем говорить? – отец с усмешкой смотрел на своих оппонентов.

В зале повисло молчание. Молотов попытался вернуться ко много раз повторенным обвинениям Хрущева, но уже без былого задора, по инерции, и, не получив поддержки, смешался, начал заикаться и умолк.

Шепилов сидел нахохлившись, с посеревшим лицом: еще бы, это надо так опростоволоситься.

– Несмотря ни на что мы обязаны продемонстрировать единство, – осторожно начал Маленков. – Это важно не только для нашей партии, но и всего мирового коммунистического движения. Мы откровенно поговорили, поспорили, порой очень резко, теперь давайте согласованно, единой позицией всего Президиума, без ненужной групповщины выйдем на Пленум ЦК.

Маленков сделал паузу, ожидая реакции, но ее не последовало.

– И еще, партия основана на критике и самокритике, – продолжил Маленков, – за нее нельзя преследовать, такова наша принципиальная позиция, давайте обойдемся без мести.

– Без мести, – поддержал Маленкова Шепилов, – посмотрите на китайских товарищей, они своих товарищей за совершенные ими ошибки, за их недостатки не только не исключают из партии, но и из руководящих органов не выводят.

– Что же, ваша позиция ясна, – выдержав паузу, произнес отец. – Наверное, и решение уже подготовили? Не зря же вчера вас троих в комиссию выбирали.

В его тоне сквозила явная издевка.

– Не писали никакого решения, Никита Сергеевич, – вопреки логике и здравому смыслу, неуверенно, я бы даже сказал жалобно, отозвался за всех Маленков. Он впервые назвал отца по имени и отчеству. Знакомые уже более двадцати лет, с середины 1930-х годов, они звали друг друга по имени: Никита, Георгий. Обращение по имени-отчеству прозвучало как сигнал безоговорочной капитуляции и одновременно как мольба о пощаде.

– Как это не писали? – возмутился сидевший рядом с Игнатовым Мыларщиков. – Шепилов вчера в восемь вечера забаррикадировался на пятом этаже ЦК, оккупировал всех стенографисток, парализовал всю остальную работу.

– Клевета. Дикая фантазия, – взвизгнул Шепилов. – После возвращения из Финляндии Никита Сергеевич поручил мне сделать доклад, выступить на совещании руководящих кадров общественных наук.

Действительно, такое совещание состоялось, и на нем с вступительным словом выступал кандидат в члены Президиума и секретарь ЦК Шепилов, но не 21 июня, а 14–16 июня 1957 года.

– Я должен был выступать на совещании… – голос Шепилова дрожал, – никаких стенографисток не вызывал. Это можно проверить. Я работал на даче и по телефону продиктовал текст выступления по вопросам теории. Это же все неверно. У девушек-стенографисток можно все проверить.

– Они с Маленковым готовили резолюцию, – вставил свое слово Суслов. – Маленков начал писать ее на заседании.

– Это абсолютный вздор. Я писал совсем не то, – забеспокоился Маленков.

– Как не то? Я тебе тогда же говорил, зря ты резолюцию пишешь, – перебил его Микоян.

– Я выступления товарищей на Президиуме записывал, кто что сказал, – оправдывался Маленков.

– Для чего записывал? – спросил кто-то. Маленков не ответил.

– Резолюцию вы, товарищ Шепилов, писали или нет? – воспользовавшись паузой продолжил допытываться Суслов, понимавший, что ему представился уникальный шанс уничтожить своего конкурента, набиравшего силу на ниве пропаганды.

– Не давал мне лично никто такого поручения, – окончательно сник Шепилов и обреченно добавил: – не привлекался и не писал.

– Я – Первый секретарь ЦК и буду докладывать на Пленуме обо всем, что здесь произошло, – отец сделал вид или на самом деле не обратил внимания на перепалку о резолюции. – Вы все тоже изложите свою позицию. Товарищи заслушают нас и примут решение.

«То есть вместо вопроса “О неудовлетворительном руководстве Первого секретаря ЦК Хрущева” на Пленуме ЦК поставили абсолютно противоположный, надуманный вопрос “Об антипартийной группе Маленкова, Кагановича, Молотова”», – задним числом возмущается Каганович.

– Давайте голосовать, – жестко произнес отец.

Проголосовали единогласно и всем Президиумом перешли из боковой комнаты в зал заседаний. Там их уже заждались.

– Для волнений нет ни малейших оснований, – успокоил отец делегатов. – Пленум открывается завтра, 22 июня в 2 часа дня, по внутрипартийному вопросу.

Зал заседаний Президиума опустел. За столом оставались только участники уже закончившихся многодневных дебатов, но чем заняться теперь, они себе не представляли. Отец же закрывать заседание не спешил. Молчание, ставшее мучительным, снова прервал секретарь, он передал отцу какую-то записку.

«Хрущев надел очки, – Мухитдинов описывает происходящее до мельчайших деталей, – прочитал… “Это от Брежнева, – произнес Хрущев, – вот что он пишет… ” – и начал читать записку.

В записке говорилось (Мухитдинов воспроизводит ее по памяти. – С. Х.), что Леонид Ильич глубоко сожалеет, что заболел. Он полностью поддерживает Никиту Сергеевича, считает, что последний должен оставаться Первым секретарем, осуждает поведение заговорщиков, предлагает вывести их из состава Президиума и строго наказать.

Никто не сказал ни слова, но думаю, все будто заново увидели истинное лицо автора. Поразила его осведомленность о происходящем, вплоть до последних часов. Эта весьма своевременная поддержка опять изменила мнение Хрущева о Брежневе и опять перед ним открылась дорога наверх».

Очень интересное свидетельство Мухитдинова. Мне же Брежнев всегда представлялся стойким и последовательным сторонником отца, по крайней мере, до 1964 года. Оказывается, я ошибался.

В шесть часов вечера, как и в предыдущие дни, председатель, теперь уже не Булганин, а Хрущев, объявил заседание закрытым. Отец предложил встретиться завтра прямо на Пленуме в два часа дня в Свердловском зале Кремля.

Никаких протокольных мероприятий на вечер 21 июня не планировалось, и из Кремля отец отправился в ЦК. За ним потянулись его сторонники. Им следовало условиться насчет завтра, к тому же у отца за два вынужденных дня «простоя» поднакопились неотложные дела.

Оппонентам отца тоже надо было определяться с завтрашним днем. Они привычно собрались в Кремле, в кабинете Булганина.

Завершив дела и распрощавшись с посетителями, отец решил позвонить из ЦК Булганину. Ему очень не хотелось терять старого друга, они вместе уже двадцать с лишним лет. Тогда Николай директорствовал на Московском электрозаводе, а его, Хрущева, сделали секретарем райкома. Так они и шли по жизни, отец чуть впереди, Булганин – за ним в кильватере. И тут такое… Что же касается обид… За свои неудачные шуточки отец готов извиниться. Он набрал номер кремлевского кабинета Булганина.

Николай Александрович откликнулся после первого гудка, но, узнав голос отца, сник. Он не один, сообразил отец. Кто может в такой час сидеть у Булганина в Кремле, особой загадки не составляло, но отец решил прояснить все до конца.

– Николай, это я, Хрущев, хотелось бы поговорить, – бодряческим голосом начал отец.

Булганин засопел в трубку.

– Ты один? – ставил точки над «и» отец.

– Нет, – Булганин еще сильнее засопел и выдавил, – у меня Молотов, Маленков, Каганович.

– И чем же вы занимаетесь? – желание договариваться со старым другом у него пропало.

– А-а-а, – протянул неуверенно Булганин, – мы собрались, собрались… Отец, не попрощавшись, положил трубку. Примирения не получилось.

Открывшийся в субботу, 22 июня, Пленум ЦК подвел итог четырехдневным баталиям. Из 130 членов ЦК присутствовало 121, из 117 кандидатов – 94 и из 62 членов Ревизионной комиссии – 51. Вполне достаточно для принятия любого решения.

В момент открытия произошла курьезная сцена, если ее можно назвать курьезной. После формальностей открытия первого заседания председательствовавший Хрущев перешел к рассмотрению повестки дня и следующее заседание назначил на понедельник 24 июня на 10 часов утра. Тут Молотов заволновался, начал допытываться, зачем устраивать однодневный перерыв между заседаниями? Беспокоился он не без причины. В недавнем прошлом они со Сталиным использовали такие безобидные с виду антракты для ареста неугодных. На следующем заседании Пленума ЦК или сессии Верховного Совета те просто не появлялись. Никто тогда не интересовался почему. Отец понял опасения Молотова, но вида не подал. Предложил Молотову, если тот не согласен, внести альтернативное предложение, он его проголосует. Молотов стушевался, пробормотал, что не возражает.

Вопреки вчерашнему обещанию отца все лично рассказать Пленуму, докладывал Суслов. Так они решили вчера вечером в ЦК. С нелегкой руки Суслова «молотовцев» стали официально именовать антипартийной группой. Текст выступления Суслов подготовил всего на нескольких страничках, но на трибуне простоял долго. Из зала задавали вопросы, сыпались реплики. Затем говорили Жуков и министр внутренних дел Дудоров. Следом с покаянием выступил Маленков, он от всего открещивался и одновременно выражал готовность «нести за все ответственность», но вины за собой не признавал. За ним взахлеб каялся Каганович.

В шесть часов вечера, как и предусматривалось регламентом, Пленум свою работу приостановил до понедельника.

Заранее запланированное на воскресенье, 23 июня, празднование 250-летия Ленинграда прошло более чем скромно, а для непосвященных – непонятно. В Ленинграде отсутствовал даже собственный секретарь обкома Козлов, всеми делами заправлял, докладывал, возлагал венки председатель облисполкома Смирнов. Москву представлял Андрей Андреевич Андреев, старый член партии и Политбюро, к тому времени уже давно сошедший с политической сцены.

В понедельник, 24 июня, на утреннем заседании Пленума первым на трибуну вызвали Булганина. Он выглядел непрезентабельно, явно растерялся, говорил сумбурно. Следом за ним «признавали ошибки» Сабуров с Первухиным, просили учесть их «молодость» и искренность раскаяния. Затем с изложением своей позиции выступил Молотов. В отличие от «единомышленников», он остался тверд. Отец впоследствии не раз с уважением говорил об этом. После Молотова очень путано говорил Шепилов. Казалось, он не осознал до конца, что проиграл теперь уже окончательно и на всю оставшуюся жизнь. Ему все казалось, что произойдет чудо, ему поверят, простят. Не поверили и не простили.

Члены ЦК выступали крайне резко. Каждый стремился вылить свой ушат грязи на головы оппозицинеров. Заседания продолжились целую неделю, до 29 июня. Из двухсот пятнадцати записавшихся выступили шестьдесят, на этом прения прекратили. Еще сто шестьдесят четыре участника Пленума, понимая, что до трибуны им не добраться, прислали письменные заявления.

Сейчас все выступления опубликованы, и нет никакого смысла их пересказывать, желающие могут ознакомиться с ними сами.

А вот как запомнился Пленум его основным «игрокам» – членам и кандидатам в члены Президиума ЦК.

Начну с Жукова: «Н. С. Хрущев, получив крепкую поддержку и заверения от некоторых прибывших в Москву членов ЦК о желании серьезно расправиться с группой Молотова-Маленкова, вновь почувствовал прилив энергии и стал прежним Хрущевым-оптимистом. И он не ошибся. Пленум единодушно его поддержал.

Состоявшийся июньский Пленум ЦК резко обвинил группу Маленкова – Молотова в антипартийных действиях. Надо сказать, что если на Президиуме ЦК шла речь только вокруг деятельности Хрущева, с тем чтобы снять его с поста Первого секретаря ЦК, то на Пленуме вопросы были значительно расширены, и группе Маленкова – Молотова были предъявлены тяжелые обвинения по ряду принципиальных вопросов, в том числе документальное обвинение Молотову, Кагановичу, Ворошилову в истреблении, вместе со Сталиным, многих и многих честных партийных, военных и советских деятелей.

Как же вела себя группа противников Хрущева?

С первых же часов заседания Пленума ЦК в антипартийной группе начался разброд и шатания.

Первухин, Сабуров и Шепилов начали каяться в своих заблуждениях и просили учесть их раскаяние. Булганин растерялся, петлял, как трусливый заяц, плел всякие невразумительные оправдания. Выглядел он крайне неавторитетно. Молотов и Маленков с начала и до конца держали себя твердо и отстаивали свои убеждения. Каганович, как всегда, был очень многословен, но его многословие плохо воспринималось членами ЦК КПСС. Ворошилов вначале пытался солидаризироваться с Молотовым, а затем растерялся, стал оправдываться тем, что он не понял истинных целей и намерений группы Маленкова – Молотова. В этом сказался весь Ворошилов, каким он был при Сталине.

После Пленума ЦК был избран новый состав Президиума ЦК КПСС. Я был избран членом Президиума ЦК. Работа постепенно вошла в нормальную колею».

Напомню, что написан текст в 1963–1964 годах, когда Хрущев еще находился у власти.

Теперь я процитирую воспоминания Кагановича, обнародованные спустя много лет после смерти отца. Ему Пленум, естественно, представляется иначе: «По-фракционному, за спиной Президиума ЦК организовавший это собрание, сбросивший свою маску смущения, ободренный Хрущев рядом с Жуковым и Серовым шествовал в Свердловский зал. Доклада о заседании Президиума ЦК и обсуждавшихся им вопросах фактически не сделали, зато нанизали целый комплекс политических обвинений в адрес выдуманной антипартийной группы Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним кандидата в Президиум Шепилова.

Итог известен: приняли предложенный проект постановления, опубликованный в “Правде”, “Об антипартийной группе Маленкова Г. М., Кагановича Л. М., Молотова В. М.”. Могут сказать: ловок все-таки Хрущев. Да, но ловкость эта – троцкистская».

Но это все потом, тогда же Каганович не находил себе места, гадал, что его ожидает. Основываясь на своем богатом опыте в подобного рода делах, он предполагал самое худшее.

Еще один мемуарист – Мухитдинов в воспоминаниях, датируемых 1995 годом, путается в последовательности выступавших, что простительно, столько лет прошло, но он твердо запомнил, кто и что говорил.

«Утром открылся Пленум, – пишет он, – Хрущев (на самом деле Суслов. – С. Х.) сделал доклад о положении в партии и подробно рассказал о трехдневном заседании Президиума ЦК: о чем шла там речь, кто и как себя вел, какое решение хотели принять и как был дан отпор. После него слово дали Молотову. Он кратко изложил позицию “семерки”.

Затем пошло обсуждение. Все мы, участники заседания, поддержавшие Хрущева, высказали свое мнение. С той стороны выступили Ворошилов, Сабуров, Булганин, Первухин. Изложив свою вчерашнюю позицию, сегодня они признали ее ошибочной. Члены ЦК, один за другим – по существу почти все, – выступая, называли их заговорщиками, карьеристами, пытавшимися произвести переворот. Позже других выступил Маленков, тоже с самокритикой.

29 июня на утреннем заседании Пленум дал оценку действиям “семерки” и принял решение. Зачитал его Суслов. За его принятие голосовали все участники Пленума, включая шестерых из семи членов “группы”. Только один Молотов воздержался от голосования.

Что же записали в решение?

В преамбуле было сказано, что Маленков, Каганович, Молотов создали антипартийную группу, изложили суть их позиции. Из Президиума и ЦК вывели Молотова, Маленкова, Кагановича и Шепилова. Сабуров был выведен из состава Президиума, но остался членом ЦК и на своем посту. Первухина перевели из членов Президиума в кандидаты. На Пленуме договорились воздержаться от упоминания в “группе” Ворошилова, Булганина и других, принимая во внимание, что Ворошилов являлся Председателем Президиума Верховного Совета, а Булганин – Председателем Совета Министров страны.

На этом Пленум закончился, но потребовалось еще четыре дня, чтобы окончательно отредактировать постановление, опубликованное потом в печати. Мы разъехались».

Пленум завершил свою работу вечером в субботу, 29 июня 1957 года.

5 – 6 июля, когда ситуация в Москве успокоилась, провели повторное празднование 250-летия Ленинграда. И провели по первому разряду, с участием не только Козлова, но и Хрущева, Булганина, Ворошилова, Фурцевой и только что избранного в Президиум ЦК представителя старой гвардии Отто Вильмовича Куусинена.

На митинге в Ленинграде отец отвел душу, сказал о своих, теперь уже бывших оппонентах все, что думал.

Напомню, что все описанные выше баталии прошли мимо моего сознания. Когда я субботним вечером 22 июня приехал из Загорска на выходные, все уже встало на свои места. В воскресенье отец вел себя, как обычно: гулял, затем сел на весла и катался по Москве-реке, после обеда читал бумаги.

Моя практика окончилась 29 июня одновременно с завершением Пленума ЦК. Домой я вернулся, все еще пребывая в полном неведении. Никаких официальных сообщений о Пленуме пока не публиковалось. Отец мне тоже ничего не рассказал. О происшедшем узнал я только в среду, 3 июля, из газет. Почему-то мне запомнилось солнечное летнее утро. Только что на дачу привезли почту: разноцветные пакеты, скрепленные сургучными печатями, и газеты. Отец расписался на квитанциях фельдъегерской связи и, сложив бумаги стопками на круглом плетеном столике, сначала принялся за прессу. Я сел рядом и через плечо увидел на первой странице «Правды» официальное сообщение о состоявшемся Пленуме. В конце текста обычно сообщалось, кого избрали, кого убрали. На сей раз перечень фамилий занял целый абзац. Среди исключенных я увидел такие имена… Вожди! К тому же друзья… Не поверил своим глазам. Совсем недавно все сидели за одним столом на моей свадьбе, и вот тебе на! Когда отец работал, его не отрывали. Такой порядок завели давно, и он свято соблюдался. Сегодня я не мог терпеть, засыпал его вопросами. Он в подробности вдаваться не стал, сказал только, что бывшие соратники заняли неправильную позицию, вот Пленуму и пришлось их поправить.

– Они осознали свою неправоту и сами проголосовали за свое осуждение, – в голосе отца проскользнула презрительная нотка. – Один Молотов воздержался.

Единственное, что я узнал от него в то утро: против отца выступили не только четверо упомянутых в газете членов «антипартийной группы»: Маленков, Молотов, Каганович и примкнувший к ним Шепилов, но еще некоторые другие члены Президиума ЦК, в том числе Булганин и Ворошилов.

– Мы решили не называть их фамилий. На Пленуме они покаялись. Происшедшее послужит им хорошим уроком. Да и для внешнего мира так лучше, – закончил отец и погрузился в свои бумаги.

Постепенно противники отца, не названные в официальном сообщении, один за другим покидали Президиум. Одни, как Сабуров и Первухин, раньше, другие задержались чуть подольше.

Июньский Пленум расширил состав Президиума ЦК. Членов стало пятнадцать, а кандидатов – девять. Список формировал отец, естественно, из своих сторонников. Игнатов тоже вошел в состав Президиума.

Участники «антипартийной группы» обреченно и смиренно ждали решения своей судьбы. Не выдержал лишь Каганович, он позвонил отцу.