Текст книги "Никита Хрущев. Реформатор"

30 июня 1960 года отец отправился в государственным визитом в Австрию. Встречали его там восторженно. Еще бы! Пять лет тому назад он «дал им волю», настоял на подписании Государственного договора, «вывел» из Австрии не только советские, но и западные войска.

С австрийским канцлером Юлиусом Раабом у отца установились почти приятельские отношения. Отец все меньше обращал внимания на идеологические табу, а без Молотова «поставить ему на вид» за его «прегрешения» никто не осмеливался. Рааба отец шутливо называл своим «другом-капиталистом». Канцлер в ответ улыбался и, сводя указательный и большой пальцы правой руки, уточнял: «кляйне капиталист», маленький капиталист.

4 июля делегация посетила металлургический комбинат компании «Фест» в окрестностях Линца. Отец специально попросил об этом Рааба. Еще в 1956 году он прочитал в «Известиях» статью академика Бардина об австрийском изобретении, позволявшем получать сталь в продуваемых кислородом бочках-конверторах за сорок минут вместо шести-восьми часов, необходимых для мартеновской плавки. Восемь часов и сорок минут – конвертор увеличивал производительность в двенадцать раз.

Отец тогда же решил разобраться в этом крайне важном для страны деле и поехал к Бардину в его Институт черной металлургии. Они проговорили более двух часов.

Австрийское изобретение «Линц-Донавицкий» – процесс переработки чугуна в сталь, названный в честь расположенного на берегу Дуная, неподалеку от Линца, местечка Донавиц, где его запантетовали в 1949 году. «На самом деле ученые-металлурги комбината “Фест” не придумали ничего принципиально нового, а лишь кардинально усовершенствовали давно известный способ, – Бардин начал свой рассказ издалека. – Англичанин Генри Бессемер еще в 1856 году предложил выжигать лишний углерод из расплавленного чугуна, залитого в специальную бочку-конвертор, продувая ее со дна сжатым воздухом. Частицы углерода “выгорали” как бы сами по себе, за счет содержавшегося в воздухе кислорода. Однако качество конверторной стали оставляло желать лучшего. Конвертор Бессемера доминировал в мировой металлургии недолго. В 1847 году братья Карл и Фредерик Сименсы, будущие основатели крупнейшего германского электротехнического концерна, занялись разработкой принципиально нового метода получения стали не в конверторе, а в печи, разогреваемой сгорающим в ней углем. В 1861 году Карл получил патент на свою технологию и в 1869 году основал сталелитейную компанию, но неудачно, в 1880-е годы она обанкротилась. Больше Сименсы металлургией не занимались, переключились на электротелеграф и другие электрические устройства.

Французу Пьеру Мартену повезло больше. Он запатентовал в 1862 году очень похожий на сименсовский способ получения стали. Но по ходу плавки в расплавленный чугун стали вводить добавки, убиравшие вредные примеси, в том числе серу с фосфором. Печи потом так и назвали мартеновскими. Процесс по сравнению с конверторным получился длительным, но зато сталь получалась заданного качества. К началу Первой мировой войны Мартен победил, его печи повсеместно вытеснили конверторы. Правда, к тому времени обоих изобретателей уже не было в живых, Бессемер умер в 1896 году, а Мартен – в 1915-м».

Историю металлургии отец знал, изучал еще на рабфаке, а потом в Промышленной академии, но ожидая, когда же академик доберется до сути, слушал не перебивая.

«Австрийцы, казалось бы, сделали самую малость, – Бардин наконец заговорил о том, ради чего отец и приехал в его институт. – В своем конверторе они продувают расплав чугуна не воздухом, а кислородом и впрыскивают внутрь добавки, выводящие серу, фосфор и другие вредные примеси. Бессемер о таком и мечтать не смел, чистый кислород в необходимых для металлургии количествах только недавно научился получать академик Капица. Он, кроме всего прочего, возглавлял в правительстве самостоятельный Кислородный Главк. Однако после того как 17 августа 1946 года Сталин, с подачи Берии, отстранил Капицу от работы, дело застопорилось. Вот и получилось, что технология получения кислорода наша, а сталь Линц-Донавицкая».

Отец пообещал Бардину поддержку и всем своим весом принялся проталкивать сулившую многомиллионную экономию австрийскую новинку. Но даже у него не очень получалось. Никто ему впрямую не возражал, более того, все высказывались «за», но то Госплан не находил денег на модернизацию заводов, то ученые старой, мартеновской, школы сомневались: удастся ли получать в конвертере сталь нужного качества.

Готовясь к поездке в Австрию, отец вспомнил о конвертере и попросил включить посещение Донавица и расположенного там комбината «Фест» в программу визита. Он решил сам разобраться, кто прав, а кто попросту мутит воду. Почему австрийская технология распространяется по миру, а нам она, видите ли, не годится?

И вот теперь отец в Линце, на его глазах в многотонную реторту конвертора заливают расплавленный чугун, снизу вдувают кислород, сверху рассыпается каскад искр догорающего углерода и через сорок минут готовая сталь разливается по формам-изложницам. Отец дотошно расспрашивал инженеров «Феста», какого качества получается сталь из конверторов, в Москве его уверяли, что за столь короткое время плавки марганец, хром, другие добавки, придающие ей нужные качества, просто не успевают раствориться. Австрийцы удивились, вежливо пояснили, что процесс плавки «Линц-Донавиц» позволяет выпускать все общеупотребительные марки стали. Возможно, специальные броневые стали для танков и крейсеров потребовали бы каких-то усовершенствований, но Австрия – страна нейтральная и броневая сталь у них не имеет сбыта.

Все, что рассказывал ему Бардин, оказалось правдой. Вот только Бардин уже умер.

Отец поинтересовался у руководства завода, не продадут ли они лицензию? Инженеры замялись, торговля – не их дело. Отец поручил присутствовавшему тут же Косыгину заняться конвертором вплотную. Занимался им Косыгин долго. Он переправил всю документацию на заключение в Госплан и Академию наук. Сначала академики подвергли сомнению состоятельность конвертора в принципе, затем, прочитав доставленные с австрийского комбината описания, заявили, что они сделают свой конвертор получше фестовского. И Госплан конвертор не жаловал, мартены строились по давно установившейся схеме, в сложившейся кооперации, а конвертор – журавль в небе. Что-то не заладится, и вся пятилетка окажется под угрозой. Косыгину, видимо, тоже не хотелось рисковать. Переговоры с австрийцами затянулись. Тянулись они до конца 1964 года. Став Председателем Совета Министров, Косыгин больше такой «ерундой» не занимался.

В 1987 году я прочитал в газете «Известия» статью, призывавшую переходить от мартеновской к более прогрессивной, конверторной технологии выплавке стали.

3 июля 1960 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР установили новый порядок «стимулирования внедрения новой техники и автоматизации», разрешавший предприятиям полученную в результате освоения в производстве изобретений и других новаций прибыль не перечислять в бюджет, а оставлять себе. Таким образом, по мысли отца, директора окажутся материально заинтересованными в обновлении продукции, внедрении на своих заводах новых машин и технологий. Образно говоря, он хотел повесить перед их носом «морковку».

«Морковка», однако, оказалась малодейственной. В чем же тут дело? Всякая серьезная новация таит в себе немалый риск. Изобретатель – обычно человек одержимый, убежденный, что его идея гениальна, он осчастливит человечество, обогатится сам и обогатит всех, кто его поддержит. Настойчивость его не знает пределов. Ответ же, прав он или нет, таится в будущем, а оно нам неведомо. Новые идеи всегда кажутся сумасшедшими. Большинство их на поверку действительно оказываются сумасшедшими, неосуществимыми, невнедряемыми и бесполезными. Но объяснить этого изобретателю невозможно, он всегда найдет «неоспоримые», по крайней мере для него самого, доводы в свою пользу. Девяносто процентов изобретений, я говорю о новациях, а не усовершенствованиях уже известного, принадлежит именно к такой нереализуемой категории. Из оставшихся десяти процентов лишь малая толика принесет прибыль, и только единицы способны «перевернуть мир». Изобретатель же предлагает советскому директору или западному предпринимателю поставить на кон все: репутацию, деньги, ресурсы, и все ради того, чего никогда никто не делал. Прошлый опыт и логика тут плохие помощники. Никто и никогда не ездил на самодвижущихся повозках. Никто и никогда не летал на аппаратах тяжелее воздуха. Никто и никогда не доверял расчет своих доходов и расходов электронному ящику. Никто… Никогда… Здравый смысл всеми способами препятствует, сопротивляется, доказывает, что такого не может быть, потому что не может быть никогда. Так в свое время французские академики, основываясь на логике и предыдущем опыте, постановили, что камни с неба падать не могут, и сообщения о подобных глупостях они принимать к рассмотрению отказываются. Речь тогда шла о метеоритах. В такой ситуации остается только довериться интуиции. А она может и подвести.

Отец, как я уже писал, по складу характера и природной любознательности скорее поддерживал новые идеи, чем отвергал. И хотя он старался проявлять осторожность, всю равно не раз попадался на удочку «одержимых изобретателей». Чего стоил один Лысенко! Он истово верил в свое предназначение, в свое толкование природы, в то, что он принесет процветание и стране, и людям. Не знаю, уж какой он обладал гипнотической силой, но вопреки логике он сумел обратить в свою веру и сверхподозрительного Сталина, и отца. Оба они поверили Лысенко, поставили на него и потерпели сокрушительное поражение, растратив при этом громадные ресурсы.

Отцу еще везло, Лысенко – исключение, большинство его протеже: ракетчики Королев, Янгель, Челомей, строитель-инженер Козлов, селекционеры Пустовойт или Лукьяненко, корабельщик Ростислав Алексеев, перечисление можно продолжить, оказались не пустоцветами.

К сожалению, отрицательных примеров изобретательства-прожектерства в истории накопилось больше, чем положительных, от мага Калиостро до средневековых алхимиков. Все они, как и Лысенко, истово верили в свою правоту, обладали даром убеждения, все они впустую растрачивали свои и не свои богатства. Именно потому, что наперед почти невозможно отличить реальное изобретение от нереализуемой пустышки, руководители крупных компаний, директора преуспевающих предприятий к «изобретателям» испытывают предубеждение, на риск идут крайне неохотно. Особенно в советских условиях, когда выпускаемый их заводами продукт и так распродается без остатка. От добра добра не ищут. Так рассуждали советские директора-монополисты, так рассуждали и рассуждают капиталисты, президенты крупнейших мировых компаний. На худой конец, права на потенциальное изобретение, чтобы им не завладели конкуренты, покупают впрок и отправляют его в долгий ящик.

Чтобы не казаться голословным, приведу пример. Зависть и восхищение вызывает успешность на мировых рынках компьютерной компании IBM. Во время Второй мировой войны она, благодаря эффективности менеджмента и интуиции ее основателя Томаса Уотсона, не столько захватила, сколько создала рынок калькуляторов-табуляторов и прочно обосновалась на нем. Устойчивый сбыт, огромные прибыли не побуждали к инновационному риску. Хотя IBM и обладала лучшими в мире исследовательскими лабораториями, но они улучшали уже изобретенное, закрепляли уже завоеванные позиции.

Пришедший на смену отцу Томас Уотсон-младший в книге воспоминаний не скрывает, что IBM проглядела транзисторы, прозевала микросхемы.

Спохватывались только тогда, когда конкуренты, первыми освоившие «сомнительные» новшества, начинали их обходить. Хваткому менеджменту IBM обычно удавалось восстановить лидерство на рынке. Подчеркну – восстановить. Рисковать успешная компания резона не имела. Том Уотсон-младший, мне с ним удалось познакомиться, любил рассказывать поучительную историю из собственной жизни. На заре постиндустриальной революции, а может быть, еще до нее, никому не известный изобретатель новой копировальной технологии, того, что мы сейчас называем «ксерокс», настойчиво стучался в двери IBM. Томас Уотсон-младший, тогда президент компании, его принял, внимательно выслушал и дал от ворот поворот, уж слишком сомнительным показалось ему изобретение. Зачем рисковать, если дела и без него идут успешно?

В конце концов изобретатель нашел поддержку в другом месте. Прошло не так уж много времени, и производители копировальных машин по мощи сравнялись с «самой» IBM. На этом месте Том Уотсон-младший всегда делал театральную паузу и завершал: «Поступи я в тот день иначе, и сегодня IBM с “Ксероксом” работали бы под одной крышей».

Совершил ли Том Уотсон ошибку? Личную – безусловно, да. Но корпоративную – нет. Он следовал логике руководителя успешного предприятия. Риск без необходимости – уже не риск, а безрассудство. Это правильно, как правильно и то, что новое само пробивает себе дорогу, если ее, конечно, удается пробить.

Заглянем чуть глубже в историю, вспомним, как великий американский изобретатель Томас Альва Эдисон увещевал молодого Генри Форда бросить возиться в сарае с «керосинкой» – будущим автомобилем марки «Форд», заняться серьезным делом, не бензиновым мотором, а электродвигателем в его, Эдисона, компании «Дженерал Электрик». Тогда она называлась иначе. А несколько десятилетий до этого самого Эдисона серьезные люди его времени держали за городского сумасшедшего. Пока он самостоятельно не выбился в люди и не основал свою компанию. «Самостоятельно» – это ключевое слово коммерческого успеха большинства новых технологий. Научно-технический прогресс тут следует по проторенной тропе биологической эволюции, бесчисленно количество мутаций живых организмов, но выживают, дают потомство – единицы. Вот этим единицам покоряется будущее.

Десятки, сотни тысяч сумасшедших, полусумасшедших и вполне нормальных изобретателей на собственный страх и риск или, на худой конец, с помощью верных друзей и доверчивых инвесторов пытаются протолкнуть свои идеи. Согласно законам эволюции, подавляющее большинство из них, не добившись ничего, сходят с дистанции. Только единицы настоящих изобретателей становятся знаменитыми и богатыми. И в свою очередь, они теперь начинают отбиваться от осаждающих их изобретателей. И первый, «яблочный», компьютер произвели на свет не в оборудованной лаборатории, а в гараже. И король программного компьютерного обеспечения Билл Гейтс выбился в люди сам. Можно вспомнить и Тэда Тернера с его Си-эн-эн, или еще множество других, кого мы уже знаем и кого нам еще только предстоит узнать.

Таков естественный путь технического прогресса, столь же естественный, как и появление новых видов организмов в живой природе. Ни то ни другое невозможно ввести в бюрократическое русло, подчинить написанным где-то какими-то умными людьми инструкциям, поставить в зависимость от заключений других умных людей. На самом деле революционная новая идея потому считается сумасшедшей, что ни один уважающий себя профессионал не рискнет ради нее своей репутацией разумного человека.

Так что «благое» Постановление, стимулировавшее директоров за внедрение новой техники, мало что могло изменить. Тут требовалось менять систему так, чтобы заложенное самой природой стремление выбиться, завоевать себе место под солнцем, возвыситься, реализовывалось бы естественным путем, а не через поддержку сверху. Другими словами, для обеспечения научно-технического прогресса следовало обеспечить свободу… Свободу чего? Предпринимательства? Наверняка нет. Скорее всего, свободу равных возможностей. Интуитивно отец выбирал именно этот путь. Вводя принципы материальной заинтересованности, он двигался в направлении освобождения производителя, а с ним и изобретателя от терний централизованной бюрократии, но пока только еще только нащупывал путь.

О новых радикальных переменах серьезно он еще не думал. Региональное управление, совнархозы его устраивали. Пока устраивали.

1 июня 1960 года отец ведет своих коллег по Президиуму ЦК, не всех, а выразивших хоть какой-то интерес, в Манеж на ежегодную выставку произведений художников РСФСР. Оттуда они перемещаются в Музей Изобразительных искусств, там выставлены картины Николая и Святослава Рерихов.

Святослав Николаевич встретил отца как старого знакомого. Они познакомились в 1955 году во время визита советской делегации в Индию, снова повстречались этой зимой в Дели. Тогда-то отец и пригласил Святослава Николаевича с женой посетить Москву. Без проволочек оформили официальные бумаги, договорились о выставке, и вот теперь Рерих на правах хозяина показывал Хрущеву картины отца и, естественно, свои. Никите Сергеевичу экспозиция нравилась, хотя он видел эти полотна не первый раз. В 1955 году Святослав Николаевич уже демонстрировал ему кое-что из своего собрания, подарил тогда небольшие сине-голубые Гималаи работы отца.

Сейчас Рерих подвел отца к отдельно стоящей на подставке большой картине: шоколадные гибкие южные женщины на фоне пальм занимались каким-то сельскохозяйственным трудом. По стилю, вернее своими мотивами, полотно напоминало Поля Гогена. Отец похвалил художника, его впечатлила тропическая яркость красок, переливы цвета, да и тема подходящая.

– Это я привез вам в дар, – несколько торжественно произнес Святослав Николаевич.

Отец смутился, вроде он напросился на подарок, но Рерих, заметив это, поспешил добавить: «Я так решил еще в Индии. Видите, и стоит полотно отдельно, и в каталог выставки я его не включил. Прошу принять».

Называлась картина «Труд», Святослав Николаевич написал ее в 1944 году. Отец повесил ее на стену в резиденции, затем она кочевала вслед за ним, в пору отставки висела в столовой в Петрово-Дальнем, а после смерти отца перешла ко мне. Я ее очень люблю.

Расстались отец с Рерихом по-дружески, обнялись. В последующие годы во время приездов Рерихов в Москву им довелось встретиться еще пару раз.

День за днем

2 июня отец осматривает экспонаты на Британской выставке «Пластические массы в промышленности», договаривается с хозяевами о возможных продажах еще не известных нам технологий, дает распоряжение толпящимся рядом с ним внешторговцам и госплановцам начать переговоры.

7 июня 1960 годы отец выступает на совещании по градостроительству, я уже писал о нем, и на следующий день улетает в Пицунду, там готовится к поездке в Румынию на съезд Рабочей партии, а главное – к предстоящим непростым переговорам с китайцами. Они тоже готовятся и направляют в Бухарест более чем представительную делегацию.

11 июня, оторвавшись от бумаг, отец осматривает новые пансионаты Пицундского туристического комплекса, возводимого рядом с госдачами, разговаривает с отдыхающими, фотографируется. Отец доволен, работы идут быстро, новые многоэтажные корпуса выглядят привлекательно внешне и достаточно комфортабельны внутри.

В Москву он возвращается 18 июня. Во Внуковском аэропорту его поджидает киевский авиаконструктор Олег Константинович Антонов и приглашает осмотреть его последний самолет Ан-24. На местных авиалиниях он заменит «Аннушку», старенький, тоже Антоновский, Ан-2.

18 июня 1960 года, едва успев разобраться с делами в Москве, отец улетает в Бухарест. Возвращается он только через 10 дней, 27 июня.

24 июня 1960 года, в его отсутствие, состоялся учредительный съезд Союза художников Российской Федерации. Вслед за писателями и музыкантами российские художники образовали свое творческое объединение.

26 июня 1960 года вышло Постановление ЦК КПСС и Правительства «О передаче предприятий промысловой кооперации в систему совнархозов», по сути, предопределявшее преобразование кооперативных предприятий и артелей в государственные. Решение «толкали» не хозяйственники, а идеологи, доказывавшие, что, согласно теории, более «низкая», кооперативная, форма собственности обязана преобразовываться в более «высокую» – государственно-общественную.

Чушь, конечно, но тогда к подобным заклинаниям относились серьезно. С точки зрения дела, огосударствление артелей ничего, кроме вреда и дополнительной головной боли для руководства совнархозов не несло. Централизованная экономика наиболее эффективна в приложении к крупным задачам: создание новых отраслей промышленности, освоение целины, прокладывание каналов. До мелочей ни у министерств, ни у их преемников – совнархозов руки не доходили. «Мелочами» занималась промышленная кооперация, вобравшая в себя полугосударственных-получастных умельцев-кустарей. Они чинили обувь, лудили кастрюли, склеивали фарфор, занимались еще массой дел, неприметных, но в каждодневной жизни незаменимых. В общую «копилку» кооперация нарабатывала 4,1 процента от общего выпуска продукции, работало там 800 тысяч человек. И вот теперь Госплан с подачи идеологов подготовил постановление. Отец судьбой кооперации, к сожалению, не заинтересовался, после скандала с американским самолетом-шпионом, демонстративным разрывом с президентом Эйзенхауэром его поглотила организация в ООН, в Нью-Йорке, встречи глав государств мира. Он чуть ли не еженедельно выступал на эту тему, обменивался посланиями с премьер-министрами и президентами. Во всей этой горячке «рядовое» постановление о кооперации его внимания не привлекло. Осведомившись, все ли завизировали проект, отец, не вникая в суть, подписал его и за ЦК, и за Совмин.

Совнархозы «кооперативному подарку» не очень обрадовались, от «артельщиков» – одна головная боль. Их подчинили второстепенным главкам и забыли о них. Главкам возиться с артелями вскоре надоело и их, одну за другой, позакрывали. Умельцы разбрелись кто куда. Не стало кооперации, и из нашего быта исчезли столь важные для человека мелочи.

30 июня отец – в Австрии, я уже написал о его визите в эту страну. Он продолжается по 8 июля. Сразу по возвращении, 9 июля, он выступает на съезде учителей.