Текст книги "Никита Хрущев. Реформатор"

13 февраля 1958 года все центральные московские, а затем и региональные газеты опубликовали решение ЦК компартии Украины «Об ошибке при закупке коров у колхозников в Запорожской области». Речь шла даже не обо всей области, а о двух ее районах: Приморском и Мелитопольском. Что же такого там случилось, что шум подняли на всю страну?

Все началось два года назад, летом 1956 года. Возвращаясь после отпуска из Крыма, отец остановился в своей родной Калиновке, благо от шоссе Симферополь – Москва она находилась рукой подать. Отец, как и в предыдущие годы, пообщался с колхозниками, зашел в пару хат к своим старым приятелям, поговорил с председателем в правлении, а потом выступил на центральной площади. Говорил он, как обычно в таких непротокольных случаях, без бумажки, без заготовленного текста и даже без плана. Он рассуждал, делился со слушателями своими мыслями. Его слова привели слушателей в замешательство. Отец предложил передать коров из личных хозяйств колхозников в колхозные фермы. Крупные, механизированные, они обеспечат коровам лучшую жизнь, удои поднимутся, а колхозники избавятся от непроизводительного труда по обслуживанию одной-двух буренок, у них отпадет необходимость в ручной дойке. Доить коров на фермах станут по-современному, «елочкой».

Так называлась еще одна позаимствованная в США технология. Там уже много лет не доили коров вручную, а надевали им на соски специальные наконечники, соединенные трубочками с приемной молочной цистерной. Хитроумно сконструированная вакуумная система то, разрежая воздух, то увеличивая давление, массировала вымя получше рук опытной доярки и одновременно отсасывала по стерильным трубочкам молоко в стерильный же бак. «Елочкой» систему прозвали за геометрию стойла, куда загоняли коров на дойку. Коров ставили под острым углом головой к центральному стволу молокопровода, вот и получалась «елочка». Система оказалась простой, удобной, высвобождалась сразу целая армия доярок, да и разбавлять молоко водой становилось труднее. Раньше плеснешь в неполный подойник из ковшика – и выполнил план по удою, а тут в переплетение трубок и не подлезешь.

Прочитав о механической дойке, отец стал ее горячим сторонником, пропагандировал «елочку» в своих выступлениях, газеты отводили «елочке» целые развороты. И теперь, выступая перед односельчанами, он не преминул вновь помянуть «елочку».

Слушатели знали «елочку», ее недавно установили на местной ферме. Система работала, но крестьянам казалось, что доились коровы не совсем так, как вручную. Дома буренку, если заартачится, и по вымени погладишь, и похлопаешь, и за соски потянешь нежно. А с машины, что взять? Выдаивает не до конца, приходится добирать вручную. Однако отцу они не перечили, коров в «елочку» загоняли исправно. А затем и доярки, и коровы привыкли, – «елочка» прижилась. Казалось, так доили всегда.

Закончив рассказ о преимуществах «елочки», отец вернулся к исходной мысли, разъяснил, что, передав коров на общественную ферму, молоко, масло, сметану, творог крестьяне смогут купить в колхозном магазине, притом затратят на продукты меньше, чем выходит сегодня.

Собственно, отец и тут ничего нового не открывал. В той же Америке фермы давно специализировались: одни на зерне, другие на мясе, третьи на молоке. В первой половине XX века хозяйство стало товарным, времени на собственный огород у фермера не оставалось, свой товар продавали, а чужой покупали. Цифры производительности труда, себестоимости, товарной эффективности, их отец мог повторить без запинки, свидетельствовали о несомненных экономических преимуществах крупных специализированных хозяйств.

К сожалению, неоспоримые в Америке истины на российском подворье выглядели иначе. Крестьяне цепко держались за свои приусадебные участки, за домашний скот. Кто его знает, что там власти надумают, за что заплатят, за что и не заплатят, а личное подворье не подведет.

Рассуждения отца представлялись оторванными от реалий крестьянской жизни не только для калиновцев. По мнению экономистов-аграриев, без своего подворья колхозники просто не выжили бы. Согласно справке Центрального статистического управления, которые отец регулярно читал, в 1958 году доходы крестьянской семьи от личного хозяйства составляли 42,0 процента, в колхозе они зарабатывали чуть меньше: 41,3 процента, то есть делились практически поровну. Если их сложить, получится 83,3 процента. Остающиеся 16,7 процента автор отнес на счет доходов «от государственных и кооперативных организаций», не расшифровав, что же это такое. В нашем случае это не так уж важно.

Статистика предыдущих и последующих практически такая же. В валовой продукции животноводства доля личных хозяйств никогда не опускалась ниже 45–50 процентов, а по яйцу – ниже 75 процентов.

Все это отец знал и, тем не менее, попытался с наскока, одними благими пожеланиями сразу в корне изменить структуру сельскохозяйственного производства и взаимоотношений в деревне. Разумного объяснения я найти не могу. Противники отца сошлются на его дилетантство. Это освобождает их от необходимости думать и копаться в поисках истины. Я не могу с ними согласиться, не потому что я сын, а просто отец никогда дилетантом не был, сельское хозяйство знал на уровне хорошего специалиста-практика, да и теорией владел не хуже кандидата сельскохозяйственных наук. Другое дело, что порой он ошибался, в спорах иной раз занимал, как мы теперь понимаем, неверную позицию. Но это теперь, а тогда он считал, что придерживается одного из многообещающих направлений сельскохозяйственной науки.

Концентрируя свое внимание на ошибках отца, особенно на поддержке им Лысенко, критики не замечают множества других, положительных, примеров. Если сложить плюсы и минусы, то в результате получится плюс, подтверждаемый цифрами. До того, как оспорить мои слова, посоветую открыть соответствующие статистические ежегодники. И предмет спора отпадет сам собой. Так что обвинение в дилетантизме не подходит и ничего не разъясняет.

Попробуем разобраться. Сама идея перехода от мелких, личных хозяйств к крупным товарным возражения не вызывает. Другое дело: как переходить? Как мог отец без должных оснований посчитать российскую деревню похожей на цивилизованную американскую, когда она и в XXI веке еще топчется в своем, отгороженном от остального сельскохозяйственного мира подворье? К сожалению, он слишком доверился экономической целесообразности, полагался на логику, тогда как речь шла о психологии выживания в противостоянии крестьянского подворья давлению государства, основанной на опыте, и последних, сталинских лет, и предшествующих столетий. В дополнение ко всему, к сожалению для отца, для крестьян, для государства в целом, претворение в жизнь разумного в своей основе проекта покатилось по накатанной российской бюрократической колее. Совет Хрущева, растиражированный газетами по всей стране, местные начальники восприняли как директиву и постарались немедленно провести в жизнь, отчитаться о выполнении и перевыполнении. В целом, в 1956 году ничего хорошего из благого начинания отца не получилось, но и ничего страшного не произошло.

Беда наступила после нового призыва отца весной 1957 года, поставившего задачу догнать и перегнать США в кратчайшие сроки по производству мяса, молока и масла на душу населения. С молоком и маслом особых коллизий не возникло. Если молока мало, надо постараться раздоить корову или завести еще одну телочку. А вот мясо получают из уже зарезанных быков, свиней или баранов. Вторично с их костей мяса не срезать. Увеличение заготовок мяса лимитируется естественными ограничениями прироста поголовья, я уже писал об этом. Дело это и трудоемкое, и долгое, а местным руководителям хотелось, и как можно скорее, желательно досрочно, отрапортовать о выполнении и перевыполнении заданий. И Москва их к тому побуждала. Отсюда желание отыскать то, что на чиновничьем языке называется скрытыми резервами, а по-простому соблазн пустить под нож сегодня все, что попадется под руку и отчитаться перед начальством победной реляцией. А завтра? Завтра – не сегодня, там видно будет.

В результате коров, как и рекомендовал отец, с крестьянских подворий начали перегонять в колхозные стойла. Не добровольно, конечно, кто же их добровольно отдаст? Но оформляли передачу как добровольную. Затем обобществленных коров сдавали прямиком на мясокомбинат и тем самым избавляли себя от лишних забот об их пропитании и одновременно догоняли США по производству мяса. Первым такая схема пришла в голову украинцам.

Моя жена Валентина Николаевна, в 1957 году десятилетняя девочка, со своей младшей сестрой Любой, как обычно, проводили каникулы у тетки в селе Бело-церковка, расположенном в благодатном южном украинском крае, о котором шла речь выше в упомянутом постановлении.

В Белоцерковке жили зажиточно, в каждом дворе корова, а то и две. Молока надаивали вдоволь, излишки сдавали на свой же колхозный молокозавод. На личном подворье коровы давали 3 500 – 4 000 литров молока в год, при жирности 3–5 процентов (в колхозе – 1 200 – 1 500 литров, 1,5 – 2-процентное).

Кстати, для меня так и осталось загадкой, как отец, выступая в Калиновке, мог поменять местами показатели надоев в личных хозяйствах с колхозными. Обманывать он своих слушателей не собирался, да и как обманешь, если это их коровы в хлеву и их коровы на ферме. Не понимаю. Мистика какая-то!

Всегда очень ценились коровы, дающие жирное молоко. За теленком от такой коровы соседи заранее выстраивались в очередь. Так постепенно единоличное стадо становилось элитным.

Колхозное стадо тоже улучшали, покупали хороших производителей. Жирность молока росла, но угнаться за показателями единоличных коров не могла.

В тот, 1957 год, Валя приехала в Белоцерковку к самому началу «борьбы за заготовку мяса». Она запомнила, как приказали всем поголовно отдать коров на ферму и получить за них деньги по сдаточной цене, такой, какую платили на мясокомбинатах. Других прейскурантов просто не существовало. Непокорным пригрозили всяческими неприятностями, и люди подчинились. Коровы же оказались менее «сознательными», уходить со двора отказывались, приходилось их выталкивать силой, в том числе и корову Валиной тетки Пани. Вытолкали, коров согнали на ферму, а оттуда прямиком отправили на скотобойню. Поначалу забрали не всех коров, оставили по одной на десять дворов. Молоко сразу стало дефицитным и счастливчики-хозяева с соседями делились неохотно. Потом и последних коров забрали. В сельском магазинчике молоко продавали, а вернее отпускали строго по регламенту, сначала местной верхушке: учителям, врачам, заведующему клубом и еще кому-то, они своих коров не держали и раньше молоко покупали, а потом уже всем остальным, кому повезет. Везло немногим, почти никому не везло, практически все колхозное молоко свозили на молокозавод. В тот год Валя с Любой остались без молока.

В верха полетели жалобы. Жаловались и в Запорожье, и в Киев, и в Москву. Одно из писем дошло до отца. Он возмутился, позвонил недавно избранному Первым секретарем ЦК Украинской компартии Николаю Викторовичу Подгорному и выговорил ему. Выговорил за излишне ретивое исполнение его собственного призыва. Как следствие этого разговора и появилось Постановление, которым я начал рассказ. В нем заклеймили «секретарей Приморского и Мелитопольского райкомов партии, которые дали указание проводить массовую закупку коров, не засчитывали отказникам трудодни и применяли другие меры, принуждающие продавать коров». В Постановлении разъясняли, что «дело это исключительно добровольное. Покупка коров у колхозников и передача их на колхозные фермы (о забое коров вообще не упоминалось) может производиться лишь в виде опыта в отдельных передовых колхозах, где колхозники сами пришли к такому убеждению и уже в настоящее время созданы хорошие условия для содержания колхозного стада, где за счет общественного животноводства одновременно с выполнением государственных планов заготовок можно полностью удовлетворить потребности всех колхозников в молоке и молочных продуктах».

25 апреля 1958 года отец снова выступал на Курщине, теперь по случаю вручения области ордена Ленина. В парадной речи он счел уместным упомянуть и о кампании по передаче коров на колхозные фермы. Повторив, что «продажа коров колхозу в условиях Калиновки оказалась весьма выгодной и государству, и колхозникам», он предостерег слушателей: «…в большинстве колхозов для этого не созрели условия, и было бы неразумно такое мероприятие проводить повсюду».

Не знаю, приходило ли такое сравнение в голову отцу, по мне все это напомнило сталинское письмо «Головокружение от успехов», написанное в тридцатые годы на пике коллективизации. В нем автор осудил «перегибы» на местах. Люди вздохнули чуть свободнее, но выдохнуть не успели. Вскоре все вернулось на круги своя. Сходство усиливалось публикацией в «Правде» 27 августа, через полгода после осуждения «секретарей Приморского и Мелитопольского райкомов партии», статьи под заголовком «Победа нового. Добрый совет». В ней автор, ссылаясь все на выступление отца в Калиновке летом 1956 года, а не весной 1958-го в Курске, настойчиво советовал крестьянам отдать своих коров, конечно, добровольно, ведь «у колхозников они неухоженные, а в колхозе сытые, довольные и молока дают больше».

Тети-Паниной корове повезло, по каким-то нам неизвестным причинам ее не зарезали, оставили на колхозной ферме. Наверное, надои молока у нее были больше и жирнее. После выхода Постановления всех оставшихся коров вернули прежним хозяевам. Но в каком виде? Корова тети Пани запомнилась Вале исхудавшей, изголодавшейся и практически без молока. Помаялась тетя Паня с коровой, попыталась ее снова раздоить, но неудачно, и продала. Теперь уже не колхозу, а просто на колхозном рынке. Семья просуществовала без молока год, а потом тетя Паня купила козочку. Благо коз не трогали, они в соревновании с США не участвовали. На следующее лето козочка выросла в козу, доилась, бодалась, нещадно объедала огород, как собственный, так и соседские. Заборов между подворьями на селе тогда не городили. Молока, конечно, коза давала меньше коровы, не тот калибр, но себе хватало, а вот на молокозавод оно из крестьянских хозяйств больше не поступало.

Никто тогда не усомнился ни в правоте отца, ни в своевременности его «коровьей» инициативы, наоборот, она «получила всеобщую поддержку». Газеты 1958 года пока еще в открытую не славословили отца, но в ближнем кругу соратников вовсю звучал столь привычный в России хор сладкоголосых восхвалителей-подхалимов. Отец все больше становился объектом того, что он сам недавно применительно к Сталину осудил как культ личности. После отставки отца Брежнев и иже с ним обвинят Хрущева в возведении собственного «культа личности» и тут же начнут выстраивать свой.

Я не знаю, кто придумал термин «культ личности». Применительно к политику и политике «культ личности» – термин неудачный, не объясняющий, откуда и как возникла сталинская деспотия. Культ верховного правителя, вернее, его восхваление – ее следствие, а отнюдь не причина. Другое дело культ певца, балерины, поэта. Можно говорить о культе личности оперного баса Федора Шаляпина, лирических теноров Сергея Лемешева, Ивана Козловского, кумиров эстрады Аллы Пугачевой или Майкла Джексона. Тут и неистовое восхищение талантом, и купленные на последние рубли шикарные букеты цветов, и стояние под окнами. Это – настоящий культ личности, культ таланта, возведенного толпой на пьедестал.

Славословие в адрес правителя, им самим или его окружением инициированное, отрепетированное, преследующее абсолютно конкретные «земные» цели вряд ли правомочно называть «культом». Какой это «культ», если на многолюдных митингах и демонстрациях призывы, звучащие из мощных динамиков, сопровождаются громом не спонтанных, а заранее записанных на пленку аплодисментов. Стоящим на площади людям остается только сопроводить их своими, никем не услышанными хлопками в ладоши и выкриками. Во время торжественных заседаний специально рассаженные в зале натренированные хлопальщики и кричальщики побуждают присутствующих к аплодисментам, вставанию и другим выражениям восторга. Когда надо и сколько надо.

Могут возразить, что и театральные кумиры пользуются подобными приемами, а политические лидеры и сами по себе привлекают к себе толпы людей, жаждущих хоть глазком взглянуть на президента или премьера. Все это так, но «некультовому» певцу или актеру никакие заранее оплаченные «хлопальщики» не помогут, отхлопают они свое, и дело с концом. Президенты, собирающие толпы на пути следования своих кортежей – скорее объект любопытства, а не восторга.

Естественно, попадаются и среди политиков объекты, вызывающие культовое поклонение толпы. Кадры кинохроники запечатлели толпы немцев и итальянцев на площадях Берлина и Рима, заходившихся в иступленной любви к Адольфу Гитлеру или Бенито Муссолини. Их невозможно заподозрить в неискренности. В определенной степени к таким же лидерам относится и Сталин. В определенной степени потому, что, в отличие от Муссолини и Гитлера, Сталин не рисковал, особенно в последние годы, появляться перед большими скоплениями «не проверенных заранее» людей, перед толпой. По своей природе человек трусливый, он толпы боялся. И тем не менее, в народном поклонении Сталину отказать нельзя.

Все они, и Гитлер, и Муссолини, и Сталин – талантливые актеры, тщательно репетировавшие свою роль, свое появление на «публике». Они выверяли каждое слово, каждый жест, каждую паузу, заботясь о том, как «зрители» воспримут их, подчинятся их актерскому таланту. Полюбопытствуйте, сколько времени тратил Сталин, многократно правя перед публикацией в «Правде» свои самые ординарные тосты на банкетах. Можно насчитать до десятка вариантов.

Я уже не говорю о серьезных выступлениях, тут составлялись полновесные сценарии явления вождя народу. Политические лидеры такого типа своими повадками и приемами не отличаются от кумиров сцены. Не отличаются и, одновременно, очень даже отличаются. В отличие от обычных актеров, актеры-властители не полагаются на переменчивую симпатию толпы, они тщательно следят за своими зрителями, «выпалывают» из их рядов не только недовольных, но и не проявляющих надлежащего энтузиазма. Их «культ личности» зиждется не только на поклонении, но и на страхе, который со временем преобразуется в еще более истовое рабское преклонение. Только по достижении гармонии «винтика и мастера с отверткой в руке», раба с хозяином, когда рабство более не тяжелая ноша, а хозяин олицетворяет собой «божество», можно говорить о «культе личности» политика.

Говорить же о культе личности политика, превозносимого его собственным «ближним» окружением, восхваляемого его собственной печатью и одновременно героя сочиняемых народом анекдотов, – несерьезно. Анекдот, не влекущий за собой неотвратимого и жестокого наказания, делает культ такой личности невозможным. Анекдот без наказания – это первый шаг к освобождению, если хотите, к демократии. А демократия и культ личности несовместимы, как несовместимы гений и злодейство.

Так что в Советском Союзе XX съезд партии на самом деле покончил с культом личности. С культом-то покончили, но режим оставался по своей сути старым: авторитарно-монархическим с присущим ему ритуальным восхвалением и власти, и властителя.

Подобострастное отношение к правителю в российском авторитаризме выстраивалось веками. Царь, император, самодержец величал себя Божьим помазанником, говоря современным языком, поддерживал культ собственной личности до тех пор, пока Россия не разуверилась в его «непогрешимости». Тут и грянула революция, положила конец и «божественности», и «непогрешимости». Отторгнув конкретных носителей тогдашней абсолютной власти, династию Романовых, революция не изменила ни саму абсолютную власть, ни восприятие ее россиянами. Сидевший в Московском Кремле человек подсознательно ощущал себя царем, помазанником, теперь уже не Божьим, а народным. Так же воспринимался он и большинством своих подданных, скинувших никчемного Николашку и усадивших на его трон настоящего, пролетарского царя Владимира Ленина. И похоронили его «по-царски», даже более того, «по-фараонски». Сталин пошел дальше, он сознательно равнялся то на царя Ивана Грозного, то на Петра Великого. На вопрос своей престарелой матери: «Кто же ты теперь, Иосиф?» Сталин без колебаний ответил: «Царь». И отец унаследовал этот «титул». Односельчане его тоже величали «царем». Но сам он себя, если и ощущал царем, то царем-освободителем, царем-реформатором.

Тут естественен вопрос: «Какой царь? Какая монархия? И отец, и Сталин, и Ленин, при всех их различиях – революционеры, исповедовавшие марксистскую теорию, по ее лекалам кроившие будущее страны. Разве правомочно выстраивать в один ряд марксизм и монархию?» Так-то оно так и одновременно не так.

Теория, пусть самая правильная, самая марксистская или самая демократическая, не способна в одночасье изменить образ мышления, менталитет народа. Не марксистская идеология преобразовала Россию, она сама смутировала, адаптировалась к российскому самосознанию, своими корнями нисходящему к еще византийским имперским традициям обожествления цезаря-кесаря-царя. Восточная деспотия Сталина, либеральный авторитаризм реформатора-Хрущева, ленивая бездеятельность брежневского застоя, если поскрести их, то обнаружится, что они опираются все на тот же, казалось бы, давно разрушенный византийско-российский монархический фундамент, а не на теоретические заветы марксизма-ленинизма.

И это не только российский феномен. Народный Китай перетолковал марксистскую теорию на своей, конфуциано-китайско-имперский манер. Северокорейский «марксизм», они и назвали его по-своему «чучхе», отражение чисто корейского самосознания, одинаково далекого, как от «истинного» марксизма, так и от его российской интерпретации. У кубинцев сквозь марксистские лозунги проглядывают черты привычной им центральноамериканской диктатуры.

Испокон веков в Византии, а потом в России, слово государя оставалось несоизмеримо весомей любого закона. Оно и понятно, – законы издавались, изменялись, отзывались, применялись, или не применялись по воле государя. И правители, и подданные привыкли: «закон, что дышло, куда повернешь, туда и вышло». Народ полагается на «добрую волю» правителя, а не на писанный неизвестно кем и когда закон.

– Все законы в России плохи, – сожалел в XIX веке Салтыков-Щедрин. – Одно хорошо, внимания на них никто не обращает.

Так было, и так, к сожалению, осталось. Воля государя, как бы мы его ни именовали, главенствовала и главенствует в России над любым писаным законом, в том числе и воля, требующая уважения этого самого закона, Конституции. Пока есть на то воля государева, будут уважать, но только пока она есть. В этом основное отличие от демократии, где Конституция, Закон – всему голова, и даже самые благие намерения государя, если они нарушают закон, пусть и устаревший, априори преступны. Сначала измени закон, не единолично, а проведя его через парламент, а уже потом твори добро.

Россия уже давно не монархия византийского образца, в стране формально главенствует Конституция, президента выбирают всеобщим голосованием, парламент принимает законы, за их исполнением следят суды всех уровней, включая Конституционный, не говоря уже о телевидении и прессе. О каком всевластии Государя можно вести речь? Действительно, все атрибуты демократии на лицо, но именно атрибуты. Пока в парламенте главенствует партия власти, партия государя, полностью от него зависящая, вместе с ним возникающая на политической сцене и вместе с ним сходящая с нее, следует говорить лишь об имитации демократии, имитации демократических процедур, тогда как истинная власть остается в руках государя. Вспомните, как, начиная с самой первой конституции, каждый новый российский властитель считал обязательным принятие собственной. Не государь жил по конституции, а конституция приспосабливалась к норову государя. Только от государя зависело и зависит, пожелает ли он править бессменно или ограничит себя какими-то рамками. Только от государя зависит, «получит ли» он большинство голосов на выборах или позволит победить оппоненту. Другими словами, только от его, государевой, воли зависит будущее страны, подчинится ли он по доброй воле главенству Закона, только от него одного зависит, пойдет страна к демократии или повернет вспять к монархии.

Консервативное по своей сути большинство народа охотнее поддержит возврат к привычному, старому, чем перемены к новому. Народное самосознание меняется, но меняется медленно, в течение десятилетий, и не само по себе, а вслед за изменением структуры власти, под ее целеустремленным давлением.

Россия в этом не уникальна. На заре американской демократии будущее Соединенных Штатов тоже зависело от воли единственного человека. Америка предложила генералу Джорджу Вашингтону королевскую корону, однако он нашел в себе силы от нее отказаться и тем самым выбрал судьбу свой страны. Как мы теперь знаем, завидную судьбу. Этот выбор, дав свободу народной инициативе во всех сферах – политической, экономической, технической, предопределил мировое лидерство США. Если бы Джордж Вашингтон тогда не пошел наперекор традиции, в мире появилось бы еще одно захудалое королевство. И не более того.

Так что и будущее России всецело зависит от воли государя. Сохраняющаяся в своей первозданности единоличная власть, как ее ни назови, предопределяет атмосферу сладкоголосого восхваления первого лица. Благоденствие «свиты», ближнего круга, зависит только от благорасположения «государя». Каждое его слово сопровождается искренним или не очень искренним одобрением. В результате «государь» остается наедине с собой – сам себе прокурор, сам себе судья, сам себе «сдержка и противовес», что противоречит природе вообще и человеческой природе в частности. Человек сам не способен ни раскритиковать, ни отвергнуть рожденные им самим в долгих раздумьях и сомнениях новации. Противоестественно в ответ на «единодушное» одобрение соратников, воскликнуть: «Очнитесь! Меня, кажется, занесло не туда».

Дело еще более усугубляется и тем, что в условиях единовластия любые разногласия неизбежно переводят критика из соратников в оппоненты, а затем и в его противники. Дальнейшее зависит от личных качеств «государя»: один ограничится увольнением от должности, другому и тюремной камеры покажется недостаточно. Противоядие – демократическое разделение властей, когда «государь» уже и не государь, а временный управитель, чье пребывание на Олимпе ограничено, а сам он окружен равными ему и от него на деле, а не на бумаге независимыми структурами: парламентом, судом, прессой. Оппозиция внимательно отслеживает каждый шаг правящего «государя», замечает и раздувает каждую ошибку, каждую оплошность, что не позволяет государственной системе пойти вразнос. Мудрый правитель учтет предупреждения, вовремя подправит свою политику, а неразумного упрямца попросту не переизберут в предусмотренный законом срок, сменят на оппонента, и он тут же сам превратится в оппонента новой власти. И так без конца…