Текст книги "Никита Хрущев. Реформатор"

Вслед за целиной отец взялся за жилье. После пищи крыша над головой – это то самое важное, от чего зависит жизнь человека. Весной 1954 года, еще до поездки на целину, он пишет записку в Президиум ЦК с планом перевода жилищного строительства по всей стране на современную, индустриальную базу.

К 1954 году основные технические проблемы сборного домостроения разрешились. В Москве два завода в три смены формовали на конвейерах стены домов, межэтажные перекрытия, внутренние перегородки. Грузовики-панелевозы единого общемосковского транспортного предприятия развозили их по стройкам. Монтажники единого Главмосстроя в ранее невиданно короткие сроки собирали жилые дома. Через пару-тройку месяцев после закладки фундамента обалдевшие от счастья новоселы радовались, осматривая новые жилища. Потом, оглядевшись, жаловались куда только можно на огрехи строителей. Отжаловавшись, своими руками приводили квартиры в надлежащий вид и, забыв о недавнем житье в общежитии или подвале, начинали костить начальство: и то не так, и это не эдак. Так уж жизнь устроена, человек не может и не должен быть доволен всем, если он, конечно, не покойник.

Все эти панельно-поточные новшевства пока ограничивались Москвой. Страна по старинке продолжала строить кирпичные двух-трехэтажные «хоромы» и одноэтажные дощатые бараки. Строительство дома из кирпича занимало несколько лет, таковы особенности технологии, я уже ее описывал, а потому отдавали предпочтение деревянным домушкам – их подводили под крышу за сезон. Повсеместно ведомства продолжали строить для себя и под себя, держали свои строительные тресты, свои автоколонны, заселяли в свои дома своих людей. Министерства и предприятия помощнее строили побольше, слабые – совсем мало, а мелюзга оставалась вообще ни с чем.

15 мая 1954 года Совет Министров СССР принял Постановление «О серьезных недостатках в жилищном и культурно-бытовом строительстве». 18 июля 1954 года Президиум ЦК разослал директивное «строительное» письмо всем секретарям ЦК компартий союзных республик, крайкомов и обкомов, заинтересованным министрам СССР и союзных республик. В приложении к письму полный текст записки Хрущева. Новое Постановление от 19 августа 1954 года, теперь уже совместное ЦК КПСС и Правительства СССР, конкретно предписывало: что, когда и где следует сделать. В частности, за три года построить 402 завода, производящих железобетонные детали домов, а в малых городах для тех же целей – 200 площадок полигонного типа.

1 декабря в Москве открылось Всесоюзное совещание строителей, на нем отец потребовал приступить к массовому жилищному строительству, уже не только в Москве, но и по всей стране. Как целина решала хлебную проблему, так сборным железобетонным панелям предстояло преобразовать страну коммуналок в страну пятиэтажек.

Свое выступление отец начал, как и полагается, рапортом о достижениях: за восемь послевоенных лет горожане получили двести миллионов квадратных метров жилья, селяне восстановили разрушенные немцами жилища и заново построили четыре с половиной миллиона домов, в среднем за год 25 миллионов квадратных метров и 600 тысяч домов. В истекавшем 1954 году советские люди получили 30 миллионов квадратных метров и 400 тысяч домов соответственно. Цифры огромные, но если раскинуть их на все население, на все 190 миллионов жителей СССР (примем площадь крестьянского дома за тридцать квадратных метров), то получается прибавка по 1,8 квадратных метра на человека плюс в 1954 году еще 0,2 квадратных метра. Для могилы достаточно, а для жилья – маловато.

Недавно я набрел на цифры общей обеспеченности горожан жильем, начиная с 1928 года. В 1928 году на одного городского жителя приходилось 5,8 квадратных метров, в 1932-м – 4,9, в 1937-м – 4,6, в 1940 году – 4,5. С каждым годом положение усугублялось, и это закономерно, крестьяне бросали свои дома, бежали в город, а нового жилья там не строили или почти не строили. В этом свете добавочные два квадратных метра на душу населения звучат весьма солидно, почти половина довоенного жилого фонда. Правда, от довоенного жилья мало что уцелело, начинать приходилось почти с нуля. Чтобы люди зажили по-людски, квадратных метров требовалось построить в несколько раз больше, чем имелось в стране, и не за десятилетия, а максимум – за две пятилетки.

Для этого отец предложил собрать строительную индустрию в один кулак, распространить опыт Москвы на всю страну: сотни министерских, и иных, строй– и транспортных контор объединить в одно, оснащенное новейшей техникой, строительно-монтажное ведомство. А внутри его все тоже специализировать, выстроить технологическую цепочку наподобие сборочного конвейера на заводе: одни кладут фундаменты, другие возводят стены, третьи ставят перегородки, четвертые монтируют лестницы, пятые устанавливают сантехнику. В результате качество строительства улучшится, сроки сократятся, да и расходы на один дом уменьшатся значительно.

Соглашались с отцом далеко не все. Министры, особенно «богатые», не желали делиться своими квадратными метрами с бедняками, с «простыми» гражданами. Но дело не только в квадратных метрах, отец покусился на всевластие министров, распоряжавшихся в своих вотчинах всем и вся. Им совсем не улыбалось идти на поклон к главам городов и областей, наравне с другими выпрашивать жилье для своих работников. Министры глухо роптали. На их сторону встал Молотов. Тогда они с отцом впервые в открытую сцепились на заседании Президиума ЦК. Пока без последствий.

Отец настоял на своем. Семь с половиной тысяч разбросанных по стране строительных трестов, управлений, главков слили в несколько сотен крупных объединений. Не обошлось без компромиссов. Отец предложил все жилищное строительство передать регионам. Но министры встали на дыбы, пришлось сделать исключение для наиболее мощных министерств. Они внутри своих ведомств объединили строителей, обязались отдавать часть вновь построенных квартир местным властям. «Перетягивание каната» между министерствами и регионами продолжалось и в последующие годы, пока право распоряжаться экономикой не перешло к совнархозам.

Одновременно, и тоже по примеру Москвы, началась повсеместная централизация грузовых перевозок. Министры и тут ловчили, противились всеми способами, но скрепя сердце подчинились.

Переход на технологию сборных строительных конструкций проходил легче. Он всерьез не задевал интересы министров. Более того, в своем большинстве машиностроители приветствовали внедрение современных технологий.

В результате отцу, как перед решающим наступлением на фронте, удалось сосредоточить в местах «прорыва» имевшиеся в его распоряжении материальные ресурсы, проложить оптимальные пути подвоза, сделать все, что определяет успех наступления, успех большого дела.

Министры не противились переводу строительства на поток, но восстали архитекторы. В стандартизации городской застройки они усмотрели не просто покушение на свои привилегии, но и попытку вообще уничтожить архитектуру. Не могу с ними не согласиться. Архитектура, как и любая технология производства, при переходе от штучного к массовому производству претерпевает коренные изменения. Это естественно, как естественно и то, что старое изо всех сил противится новому. Так происходило в прошлом, и с тем же столкнулся отец. Вот как потомки оценят «баталии» тех лет: «К середине 1950-х годов вновь возникает ситуация несовместимости архитектурного и инженерного аспектов индустриального домостроения. Художественная выразительность отдельных сооружений в этой связи зависела, в основном, от качества строительно-монтажных работ. Как и 20 лет назад (в 1920 – 1930-е годы. – С. Х.), творческие устремления архитекторов и инженеров были направлены на решение различных проблем формообразования. Но в противоположность конструктивизму тридцатых годов, когда архитектурная мысль обгоняла возможности строительных технологий, сейчас темпы инженерно-технического совершенствования опережали собственно архитектурно-художественные поиски».

Однако архитекторы считали иначе, с отцом они категорически не соглашались, их приверженность к старому, неприятие нового в последующие годы попортят немало крови отцу.

Говорили на совещании и о дорогах на селе, об их отсутствии. Этой осенью от бездорожья сильно пострадал урожай на целине. Зерно приходилось везти по проложенным в поле колеям, рассыпая его на ухабах на радость воробьям и воронам. В отличие от поточного производства жилья, в этой части отец ограничился общими призывами строить прочные дороги из бетона. Однако производимого в стране цемента и на дома, и на дороги не хватало. Приходилось выбирать. Выбрали дома. Обходилась же Россия без дорог сотни лет. Дороги, конечно, строили, но по-прежнему медленно и плохо.

1955 год

1955 год снова встречали в Кремле, в Георгиевском зале, за теми же столами, с теми же бесконечными тостами и концертом до поздней ночи. Отец держался хозяином, подшучивал над Маленковым, со смаком чокался с прорывавшимися к главному столу гостями, с удовольствием аплодировал артистам. Он наслаждался. Не все приглашенные разделяли его чувства. Многими кремлевский прием воспринимался как работа, обязаловка, они предпочли бы в эту ночь расслабиться с друзьями дома или в обществе артистов-писателей, например, в Доме литераторов, Доме композиторов или где-то еще. Там не звучали официальные тосты за мир и дружбу, а вовсю потешались на полулегальных капустниках.

Недовольные глухо ворчали, но высиживали до конца.

18 января было принято решение о переносе дня памяти Владимира Ильича Ленина с годовщины его смерти, 21 января, на день его рождения, 22 апреля. После смерти Ленина 21 января стало на какое-то время днем всеобщей скорби. С годами скорбь улетучилась, остался просто нерабочий день с формальным торжественно-траурным заседанием в Большом театре. День траура постепенно превращался в праздничный выходной, наподобие 1 Мая или 7 Ноября. В быту все чаще звучали слова о праздновании дня смерти Ленина. После войны власти одумались, 21 января сделали рабочим днем. Теперь же торжественно-траурное заседание заменялось на просто торжественное и проводилось 22 апреля. До субботников тогда еще не додумались, прагматичная мысль совместить день памяти вождя с очисткой городских улиц и дворов от накопившегося за зиму мусора придет кому-то в голову позднее.

В первый день февраля газеты сообщили о встрече отца с видным американским бизнесменом Маршаллом Макдаффи.[15]15
  Газеты сообщили о встрече задним числом. Маршалл Макдаффи в своей книге «Красный ковер» пишет, что Хрущев принял его 14 ноября 1954 года. После 56-дневного путешествия по Советскому Союзу он покинул территорию СССР в середине декабря 1954 года.


[Закрыть] 2 февраля он дал интервью В. Р. Херсту-младшему, главе крупного американского газетного концерна, крайне реакционного и антисоветского, как писали наши газеты.

Газеты я читал внимательно, прочитанному верил и не понял, зачем отцу понадобилось с этим Херстом встречаться. Отец в ответ на мои расспросы только рассмеялся: Херст не лучше, но и не хуже других, а если мы хотим улучшать отношения с Америкой, то должны находить общий язык с американцами, какие они есть. Я в душе не согласился, но промолчал.

Херста отец принимал как представителя враждебного лагеря, а к Макдаффи он питал почти дружеские чувства настолько, насколько это допустимо в отношении американца. Вероятно, потому, что Макдаффи в рамках деятельности ЮНРРА старался помочь разоренной войной Украине. Отец ценил его искренность и в виде ответной любезности постарался обставить путешествие своего «друга» по советской стране со всеми возможными в то нелегкое время удобствами. Дома отец с юмором пересказывал, какие мытарства пришлось испытать его гостю, как по дороге к нам, так и во время путешествия.

Не могу удержаться, чтобы не воспроизвести пару наиболее примечательных приключений. Вскоре после смерти Сталина уже ушедший с государственной службы, теперь просто американский бизнесмен, Макдаффи написал отцу письмо. Он сохранил самые приятные воспоминания о годах, проведенных на Украине и хотел бы приехать в СССР посмотреть, как страна оправилась после военной разрухи и, если возможно, повидаться со старым знакомцем – Никитой Хрущевым.

Макдаффи отправил письмо по почте в конверте с адресом: СССР, Москва, Кремль, Хрущеву – без особой надежды на ответ. В те годы советско-американские контакты не то что не поощрялись, они пресекались в зародыше обеими сторонами. Однако письмо дошло, и через пару месяцев в дверь нью-йоркской квартиры мистера Макдаффи позвонили два пожилых угрюмых человека в одинаковых темно-серых пальто и темно-серых шляпах. Они отрекомендовались консульскими работниками советского посольства в Вашингтоне и сказали, что приехали в Нью-Йорк специально, привезли мистеру Макдаффи советскую визу. Он пригласил их в квартиру, предложил выпить, завязался разговор. Слово за слово, освоившись, гости осторожно полюбопытствовали, кто он вообще такой. Они получили указание из Москвы доставить визу на дом, и это во времена, когда визы на въезд в СССР выдавались едва ли не десятку американцев за год, в основном, дипломатам.

Макдаффи, засмеявшись, пояснил, что они с Хрущевым старые приятели, он написал ему, что хотел бы повидаться, и теперь они доставили ответ. Ничего особенного – дело житейское. Дипломаты «дипломатично» улыбнулись и больше Макдаффи не расспрашивали.

Макдаффи, хоть он и находился в отставке, проинформировал о будущей поездке Госдепартамент. На следующий день в дверь квартиры Макдаффи уже звонил чиновник Госдепа. Он срочно приехал из Вашингтона прояснить, как Макдаффи удалось получить советскую визу. Рассказанной ему истории он, видимо, не поверил и попросил показать паспорт. Макдаффи с готовностью открыл паспорт на странице с визой, и не сразу осознал, что произошло следом. Чиновник выхватил из кармана печать и припечатал на лист «Cancel» (Недействительно). Визу он не мог отменить, он просто «погасил» паспорт вместе с проставленной в нем визой. Возражений Макдаффи он слушать не пожелал и, не мешкая, отбыл восвояси.

В США в неспокойные времена борьбы Маккарти с антиамериканской «заразой» поездки в Советский Союз не поощрялись, и Макдаффи потребовалось немало времени, чтобы восстановить паспорт. Это несмотря на все его связи в Госдепартаменте, где он в свое время занимал немалый пост.

В Советском Союзе Макдаффи получил специальное рекомендательное письмо ко всем областным и прочим начальникам за подписью отца. В сопровождении гида-переводчика от «Интуриста» он объехал всю страну от Харькова, через Сибирь, до Ташкента и Самарканда, и повсюду ему задавали тот же вопрос: как он сюда попал? Для справки: в 1953 году СССР посетило 43 иностранных туриста, в 1956 году – около двух тысяч, в 1964-м – более двадцати тысяч.

Несмотря на высочайшее покровительство, Макдаффи вместе с его гидом не раз задерживала милиция за нарушения правил, которые уже через пару лет не вызывали ничего, кроме досадливой улыбки. К примеру, в Харькове он сфотографировал на торце новенького жилого дома огромное панно – рекламу грузинских вин, изображавшую дуб и на его фоне молодую пару потягивающих гурджаани или цинандали. Под рекламой на улице с лотка торговали дефицитными лимонами. За ними выстроилась очередь. Фотографировать очереди, как мосты, вокзалы и другие «объекты», воспрещалось. Макдаффи отвели в районное отделение милиции, где он торжествующе показал бумагу за подписью Хрущева, предписывающую всем-всем-всем оказывать ему всяческое содействие. Хотя лица у милиционеров вытянулись, но они бумаге не поверили. Стали названивать в Москву. Дозванивались несколько часов, наконец дозвонились, доложили. Ответ получили еще через несколько часов. Все это время Макдаффи просидел в отделении. Когда все выяснилось, дежурный вежливо откозырял и посоветовал больше не нарушать. Однако Макдаффи продолжал «нарушать», его книга, наряду с фотографиями памятников старины, театров, школ и других достопримечательностей, пестрит изображениями бедно одетых людей, обшарпанных улиц, очередей на колхозных рынках, есть в ней даже фото здания КГБ на Лубянке и «секретного» Крымского моста.

В Москве, уже по пути домой, Макдаффи встретился с отцом. Они вспомнили прошлое, поговорили о будущем. Через год Макдаффи издал книгу с описанием своих приключений в послесталинской России. Он прислал отцу экземпляр с дарственной надписью: «Н. С. Хрущеву. Эта книга написана в духе дружбы. В предисловии я написал: “Надеюсь, что точно и беспристрастно описал то, что видел и слышал”. С огромной благодарностью за Ваше внимание. С совершеннейшим почтением. Маршалл Макдаффи».[16]16
  Marshall MacDuffie. The Red Car pet: 10.000 miles through Russia on a visa from Khrushchev. NY, W. W. Norton & Company, 1955.


[Закрыть] Эта книга долгое время хранилась у меня, пока я ее не передал в 2005 году в Музей современной истории в Москве. Читается она с огромным интересом и удивлением: неужели это мы были такими в 1954 году? По историческим меркам – почти вчера.

25 января 1955 года собрался очередной Пленум ЦК, отец докладывал его членам план разрешения кризиса в животноводстве. К животноводству мы вернемся позднее, а главной сенсацией Пленума стало обсуждавшееся последним вопросом снятие Маленкова с поста Председателя правительства.

Внешне ничего не предвещало такого поворота событий. Маленков регулярно приезжал к нам на дачу. Они, как и прежде, подолгу гуляли с отцом, а мы, оба семейства, как и раньше, сопровождали их. Строительство усадьбы Маленкова в Ново-Огареве вступило в заключительную фазу. Правда, Маленков порой выглядел мрачновато, вернее, не сиял улыбкой, как обычно. Я не придавал этому особого значения, мало ли что может человека расстроить?

Конечно, какие-то признаки назревавших перемен витали в воздухе: в октябре 1954 года Маленкова не включили в состав делегации, направляющейся на празднование пятилетия КНР. Отец объяснил свое решение тем, что кому-то надо «оставаться на хозяйстве». К тому же, Китай – страна, строящая социализм, общение предстоит не столько по государственной, сколько по партийной линии. Место Маленкова в делегации занял Булганин и Микоян.

Постановление Пленума ЦК об освобождении Маленкова от должности для меня было как гром с ясного неба. Я ничего не понимал. Отец на мои расспросы отвечал без охоты, ограничился общими словами: «Маленков слаб, безынициативен, легко пасует перед иностранцами, что особенно опасно сейчас, когда мы собираемся налаживать контакты с Западом, с американцами». По опыту я знал, если отец не хочет отвечать или не знает, как ответить, лучше к нему не приставать, толку все равно не добьешься. Я и не приставал. Там приняли решение – значит, так надо.

Опубликованное через много лет, секретное в 1954 году Постановление Пленума ЦК тоже не добавляет ясности. В нем все свалено в кучу, как это обычно делалось в подобных случаях, как до, так и после Маленкова. Его обвинили в грехах реальных, таких, как «Ленинградское дело», арест и казнь Кузнецова, Вознесенского и тысяч их «подельников», арест маршала артиллерии Яковлева и других генералов, учреждение специальной, подвластной только ему, секретарю ЦК КПСС, тюрьмы, так и виртуальных – развал сельского хозяйства, «противопоставление темпов развития тяжелой промышленности темпам развития легкой и пищевой промышленности, выдвижение лозунга форсированного развития легкой индустрии», особо подчеркивалось политически вредное утверждение о возможности «гибели мировой цивилизации в случае если империалисты развяжут третью мировую войну».

Все вместе трактовалось «как клевета на партию, отрыжка правого уклона, отрыжка враждебных ленинизму взглядов, которые в свое время проповедовали Рыков, Бухарин и иже с ними». И это говорил не какой-то заштатный пропагандист. Я процитировал выступление отца на Пленуме.

Не проясняют дело и ставшие ныне доступными записи, сделанные на заседаниях Президиума ЦК 21 и 31 января. В них повторяются аргументы, приведенные в Постановлении Пленума, вернее, Постановление Пленума писалось в русле высказываний участников этих заседаний. И отец, и остальные члены Президиума на своем совершенно секретном заседании говорили что думают, и нет никаких оснований подвергать сомнению запись их слов. Другое дело, что говорили они шаблонно, так, как полагается говорить в ситуации, когда один из них отрешается от власти. Шаблон стал частью естества этих людей, выросших и созревших внутри сталинского руководства. Ничего не меняется в одночасье, а особенно человеческое сознание. Нам кажется, что мы уже давно в будущем, а время по-прежнему отмеряем по часам прошлого. Перевести стрелки удается с трудом и мучениями, а кому и вовсе не удается. Последние так и живут в раздвоенном сознании одновременно и в настоящем, и в прошлом.

И тем не менее, наверное, у отца имелись какие-то внутренние, невысказанные, а возможно, и не до конца осознанные мотивы отставки Маленкова. Думаю, что отцом двигало опасение предательства. Он не сомневался, что при первом же даже не кризисе, а просто столкновении Маленков его предаст, как он предал Берию, переметнется к тем, кого посчитает на тот момент сильнее и перспективнее. И станет служить новому хозяину, как раньше служил Сталину, Берии, как теперь служит Хрущеву. Плюс разговор у постели умирающего Сталина о будущем раскладе власти, вернее, отказ Маленкова говорить с ним запали отцу и в душу, и в память. Тогда они нашли общий язык с Булганиным, а Маленков… Отец не забыл и не простил. При всей своей природной, личной мягкости, отец, разуверившись в человеке, внутренне ему больше никогда не доверял. Разуверившись в Маленкове, он уже не мог ничего с собой поделать, дни последнего были сочтены, и январский Пленум ЦК просто подвел черту под давно решенным. Здесь, видимо, и скрывается истинный мотив произведенных изменений.

Очень серьезными и, в отличие от других претензий, не конъюнктурными, мне представляются опасения, что Маленкову не удалось бы отстоять интересы страны в международных делах. Предстояло знакомство с Западом, первая после Сталина, встреча глав четырех держав, первое серьезное испытание «на прочность». У отца крепко сидели в мозгу предсмертное предостережение Сталина: «Котята вы, не станет меня, и империалисты вас сомнут». Отец старался сделать все, чтобы пророчество Сталина не сбылось.

Особые опасения вызывал Черчилль. Возникает вопрос, при чем здесь Черчилль? Он потерял власть еще в 1945 году, когда британские консерваторы проиграли выборы лейбористам. Теперь они восстановили свои позиции, но премьер-министром стал не Черчилль, а Энтони Иден. Черчилль же жил в своем поместье, писал мемуары, рисовал картины и выкладывал из кирпичей бесконечный забор. Но и политики он из вида не упускал. Все знали, что именно он подталкивал правительства западных стран к встрече с советским руководством, считал, что следует, не теряя времени, познакомиться с новыми хозяевами Кремля, понять, чем они дышат, и, если получится, развернуть отношения Запад – Восток в выгодном для Британии направлении. Когда будущую встречу обсуждали в Президиуме ЦК, Молотов предположил, и отец с ним согласился, что Черчилль, если сам и не приедет на встречу, то наверняка станет из-за кулис направлять действия не только британской делегации, но всех западных представителей.

Силу и гипнотическое влияние Черчилля все они, кто лично, а кто заочно, испытали во время войны и теперь очень боялись ударить в грязь лицом. Маленков, по общему мнению, не мог противостоять не только тяжеловесу Черчиллю, но и «более легковесному» президенту США Эйзенхауэру. Георгию Максимилиановичу, так же, как почти полвека спустя Горбачеву, донельзя нравилось нравиться собеседникам, особенно иностранным. Ради того, чтобы добиться их расположения, он внутренне был готов на многое. Эти страхи подтверждала недавняя поддержка Маленковым нелепой идеи, не просто отказаться от социализма в ГДР, но и за здорово живешь уступить врагу Восточную Германию, завоеванный кровью форпост в сердце Европы. Не нужно большого ума, говорил отец, чтобы растранжирить нажитое поколениями. Вернуть утерянное будет много сложнее.

Что же касается маленковской несамостоятельности, в этом его тоже обвиняли на Пленуме, очень даже устраивала отца. Не случайно он заменил Маленкова на столь же безынициативного и аполитичного, если дозволено так говорить о главе правительства, Булганина.

В профессиональной историографии общеприняты рассуждения о борьбе за власть между Хрущевым и Маленковым, которая завершилась победой отца. Побойтесь Бога. Какая борьба за власть? Маленков никогда не претендовал на реальную власть. Сразу после ареста Берии отец уверенно занял место лидера. Он председательствовал на еженедельных заседаниях Президиума ЦК. Постановления правительства по различным хозяйственным вопросам сначала стали Постановлениями Совета Министров СССР и ЦК КПСС, а с июля 1954 года на первом месте уже писался ЦК КПСС, а правительство – на втором, неоспоримый знак того, где сосредоточена реальная власть. Маленков воспринимал происходившее как должное, роль ведомого, «пристяжного», его устраивала, а если он и переживал, то никому свои переживания не показывал.

И после январского Пленума в отношении Маленкова к отцу внешне ничто не изменилось. Он, казалось, удовлетворился всем происшедшим и тем, что 9 февраля Верховный Совет СССР, освободив его от обязанностей главы правительства и назначив министром электроэнергетики СССР, сначала оставил за ним пост заместителя председателя Совета Министров, а уже через три недели, 1 марта, под предлогом реорганизации структуры правительства, по предложению Булганина, естественно, инициированному отцом, выставил из заместителей председателя. Теперь он стал просто министром, но в ранге члена Президиума ЦК КПСС. Маленков по-прежнему был частым гостем у нас на даче. Он, как ни в чем не бывало, гулял с отцом, с видимым увлечением рассказывал о своих новых, министерских делах, продолжал строительство своей новоогаревской дачи. Внешне все, а возможно и внутренне – чужая душа потемки – не изменилось. Возможно, Георгий Максимилианович пока не видел на политическом горизонте реального очередного «хозяина».