Текст книги "Год Дракона"

Елена выключила телефон, заперлась в квартире и барабанила пальцами по клавишам с такой скоростью, какой за собой раньше не замечала. Словно кто-то водил её рукой, – дни и ночи напролёт. Книга давно присутствовала в издательских планах, и с момента вычитки до завода прошли немногие дни.

«День Дракона» получился небольшим по объёму, чуть более ста страниц. Первые пять тысяч экземпляров исчезли с прилавков в считанные часы. Тираж пришлось срочно допечатывать, и через день публика, с раннего утра занимавшая очереди у дверей книжных магазинов, смела пятнадцать тысяч томов второго завода ещё до заката. Книготорговцы обрушили на издательство ураган звонков: открытая очередь на книгу показала невероятную цифру спроса – под триста тысяч заявок.

«День Дракона» – как и всё, что Елена писала прежде – дышал её страстью, её убеждённостью в правоте своего взгляда, своих слов, своих чувств. Современные мужчины так не умеют, – даже очень талантливые и сильные, они всегда делают политику, всегда стремятся понравиться кому-нибудь – пусть хотя бы и собственной жене. Нынешние мужчины никогда не бывают честными до конца – они всегда играют в свои мужские игры. Во всяком случае, подавляющее большинство. Только женщины – по крайней мере, те из них, кто состоялся в этом чудовищном мире – могут быть по-настоящему смелыми. И Елена была – лучшей из них.

Мир взвыл. Мир захлебнулся. Мир застонал, – от восторга, от неожиданности, от ненависти, от удивления. От страсти, которая выхлёстывалась с этих страниц. От гнева и гордости, бивших через край. Градом посыпались заказы на переводы – сразу на шестнадцать языков. Это был не просто успех, – это был триумф.

А Елену он, казалось, совершенно не волновал. Она ни с кем не виделась и не отвечала на телефонные звонки. Она похудела – зримо проступили ключицы, вокруг носа залегли складочки, под глазами обозначились синие тени. Её не трогало происходящее вокруг книги, вокруг её имени. Она вырвала текст из себя – с мясом, с кровью, выплеснув на бумагу всё, ставшее для неё за время, проведённое рядом с Драконом, таким очевидным. Несмотря на ошеломлённое молчание тех, кого прежде полагала друзьями и единомышленниками, она не считала, будто «День Дракона» – предательство идеалов. Наоборот. Но она не стала защищаться, не видя в этом никакого резона. Всё, что Елена хотела сказать, она сказала.

А люди – обычные люди – поняли всё. Они рвали её книгу друг у друга из рук, роняя слёзы над мужеством и отвагой любящей женщины, заслонившей любимого от подлой, изворотливой клеветы. Собой, – как всегда и бывает. История их любви, о которой в тексте не было ни единого слова, стала для читателей настоящим откровением. То, о чём так хотела Елена промолчать, сказало им куда больше всех слов на свете.

Воскресный номер «Народного слова» вышел без обычных аршинных заголовков на грани фола. Всю первую полосу занимал рисунок – силуэты высокого мужчины и хрупкой женщины, держащихся за руки и глядящих друг на друга на фоне стилизованного пражского пейзажа – башни собора Святого Витта, Град, Карлов Мост.

«Мы смеялись и плакали, негодовали и радовались, – вместе с тобой, пани Елена. Именно ты произнесла самые сокровенные слова, идущие из глубины народного сердца. Спасибо тебе. Храни Господь тебя и твою Любовь, Пражский Ангел!»

* * *

– Кто это написал? – спросил Вацлав, складывая газету.

Марина сидела, уставившись невидящими глазами в лежащий перед ней экземпляр, и кусала губы, комкая в руках бумажный платок.

– Не знаю, – Майзель пожал плечами, сделав вид, – процедура тщательного раскуривания сигары занимает его, как ничто другое на свете. – Не я. Ты доволен?

– Нет.

– Что так?

– Мне слишком дорого это обошлось.

– Тебе?!

– Тебе, – тихо проговорила Марина. – Это значит – и нам. Прости, Дракон.

Майзель усмехнулся и с силой выдохнул из себя дым.

– Нам не дано предугадать.

– Она вернётся, – произнёс Вацлав, глядя на Майзеля. – Она обязательно вернётся, Дракон. Женщины не оставляют таких мужчин, как ты.

– Смотря какие женщины, величество, – он снова усмехнулся.

– Но она же любит тебя!

– Да. Наверное. Только так и не сказала этого ни разу.

– Но все это поняли. Посмотри же! – Марина подняла на Майзеля горящий взгляд.

– Я не знал, что такое может случиться с нами, Дракон, – Вацлав остервенело вдавил остатки сигары в пепельницу, – искры и кусочки табака полетели в разные стороны. – Прости.

– Она вернётся, – убеждённо повторила, вслед за мужем, Марина. – Клянусь моими детьми, она вернётся!

– Вы настоящие друзья, ребята. Спасибо.

– Ты заварила эту кашу, – Вацлав развернулся к Марине, и она зажмурилась: ей показалось, он готов был ударить её. – Ты что натворила?!

– Слав. Перестань, – Майзель крепко взял его за руку. – Никто не виноват. Все виноваты. Какой смысл?!

– Ты, – Вацлав поднялся и показал на Марину пальцем. – Ты начала – тебе и расхлёбывать. Делай, что хочешь, – но ты обязана всё исправить. Слышишь меня?! Любая помощь, которая потребуется, – только скажи. Я не только сделаю всё. Я… Марина, ты меня слышишь?!

– Да, Слав, – Марина сжала в ладонях лицо. – Я слышу, родной. Прости меня. Я всё исправлю. Мы всё исправим. Клянусь.

– Святые головастики, – Майзель взялся рукой за горло. – Как я устал.

Марина и Вацлав воззрились на него, словно увидели в первый раз.

– Что, мне уже и устать нельзя? – деланно удивился Майзель. – Ах, да, как я мог позабыть: ведя я же Дракон!

И он вышел прочь, – стремительно, даже не попрощавшись.

– И ты только сейчас смог раздобыть эту штуку, – не столько спрашивая, сколько утверждая, посмотрел на Гмырю начальник управления «К»[55]55
  Управление «К» – отдел по борьбе с киберпреступностью.


[Закрыть] Ляхович.

– Так точно, Иван Степанович, – подтвердил Гмыря. – Мы давно их в поле зрения держим, но оборудование только сейчас начало появляться в значительных объёмах.

– В значительных, – задумчиво повторил Ляхович. – Почти сто тысяч аппаратов – это ты, Пётр Николаич, называешь «значительными объёмами»?! Это не «значительные объёмы», Пётр Николаич. Это – гнездец. Полный. Понимаешь?

– А что мы можем сделать?! – глядя в переносицу начальнику, отпарировал Гмыря. – Их же привозят буквально в карманах! Где взять ресурсы, чтобы каждый просёлок, каждую машину, каждый вагон контролировать? Насчёт ста тысяч – это прикидка только. Откуда мы знаем, сколько их на самом деле?

– А по трафику отследить?

– Да они наш трафик вообще не потребляют, Иван Степаныч! Как же их отследить, если у них всё своё – частоты, модуляции, спутники?! Воздух руками хватаем, и всё!

Ляхович снова взял в руки устройство и хмыкнул – изумлённо, завистливо. Матовое стекло – с одной стороны, какой-то металл – не то алюминий, не то титан – с другой. Без щелей – только еле различимый зазор по периметру, даже бритву не всунешь. Ни кнопок, ни портов, ни разъёмов. Монолит. Ни одной буквы, ни единого значка. Аппарат не хотелось выпускать из рук, – он словно обладал какой-то магической притягательностью. Владеть такой добротно, с любовью сделанной вещью – сплошной кайф, тут даже понимать ничего не надо. Как будто бархатистый на ощупь металл ласкал кожу ладоней, стекло так и манило прикоснуться к нему, провести подушечкой пальца, увидеть, как оживает экран. Ляхович слегка подбросил аппарат в руках, – размером чуть больше половины листа писчей бумаги, он «тянул» где-то на полкило. Не легковесный, не тяжёлый – именно такой, какой нужно. Буржуи проклятые, вздохнул полковник. Чтоб вам!

– Четыреста девяносто шесть граммов, Иван Степанович, – уточнил Гмыря. – В режиме ожидания вообще не излучает ничего. Ни изотопов, ни фона – пусто!

Ляхович поднёс аппарат к уху – тишина.

– Там, судя по всему, никаких движущихся частей нет, – вздохнул Гмыря. – Понятно, всё это драконовы штучки. Но доказать?!

– Вскрой его.

– А давай ты, Иван Степаныч, сначала смету на саркофаг типа чернобыльского пробьёшь, перед вскрытием? – окрысился Гмыря. – И семье моей генеральскую пенсию. Пускай тот его вскрывает, кому жить надоело. У меня, между прочим, детей двое.

– Ну, ладно, ладно, завёлся, – примирительно махнул рукой Ляхович. – Всё равно второго устройства нету пока.

– Ну, достанем второе или третье. Да хоть сто третье! – скривился Гмыря. – Мы даже к разъёмам на системной плате подключиться не сможем, гарантию даю. Я тебе без всякого вскрытия скажу: там всё на один кристалл нанесено рентгеновским лазером – у нас даже нечем такую схемотехнику считывать!

– А у москвичей?

– И у москвичей нет. У японцев есть, – одна установка стоит два миллиарда. А кто на ней работать сможет? Я, что ли?!

– Нихерассе, – вскинул брови Ляхович. – Ясно. А как она заводится-то, эта штука?

– У нас с тобой не заведётся, Иван Степаныч, – Гмыря провёл ладонью по волосам. – Заводится только с биометрическими данными хозяина.

– И где же хозяин?

– Сидит там, – махнул рукой в сторону коридора Гмыря. – Опять же, – что толку?! Если человек под наблюдением, аппарат его к порталу не подпускает. Заставка крутится, а портал не открывается.

– Откуда же он, трёпаный в грот, знает, под наблюдением фигурант или сам пришёл?!

– Так они, биопараметры эти, – их под две сотни штук на считывание! У нас в языке их даже обозначить нечем – всё, что за первым десятком идёт!

– Дупа[56]56
  Задница (бел.)


[Закрыть], – Ляхович опять хмыкнул. – Как он вообще работает?!

– На атомной батарее, наверное. Как и телефоны ихние.

– Что, и заряжать его не надо?! – уставился Ляхович на подчинённого.

– Нет, – Гмыря поднял и снова опустил плечи. – К нему ещё что-то вроде базы можно докупить, – монитор побольше подключить, клавиатуру, принтер. Но там тоже всё запаяно, только порты стандартные да разводка электрическая, а весь контакт через индуктивность, похоже. В общем, тяжёлый случай.

– Аж три доменных зоны, – заглянув ещё раз в справку, предоставленную Гмырей, покачал головой Ляхович. – Кириллическая и две латинских. Круче, чем в Америке. Великое княжество, ангидрит вашу перекись!

– Да уж, – Гмыря поджал губы. – Молодняк – фанатеет просто. На портале этом вся музыка бесплатно, игры, фильмы, новости – в наружный Интернет даже выходить незачем.

– И порнуха? – усмехнулся Ляхович.

– Нет, с этим строго, – усмехнулся в ответ Гмыря. – Фильтруют, не иначе.

– Так ты всё-таки видел его, портал-то? Я справку не дочитал, извини.

– Видел – криво снятый на камеру наблюдения. У них обычная версия есть, в Интернете. Но там ничего особо интересного нет, только информация общая. Всё вкусное – через девайс.

– Н-да, – Ляхович осторожно положил аппарат на стол и, наклонив набок голову, немного постоял, рассматривая. – Любая совершенная технология неотличима от магии. Кто это сказал? Лем, что ли? Или Гаррисон?

– Кларк, вроде.

– Всё равно – буржуй. Тьфу ты, тля! А глушить пробовали?

– Пробовали. По всем диапазонам. Он даже в метро работает. Наши спецы тоже от восторга захлёбываются: какая-то суперчастотная модуляция, спутниковый сигнал с исключительно хитрым распределением временных слотов, перемешиванием, – короче, у нас даже таких компьютеров нет, чтобы это отследить. А глушить можно, конечно – но чохом, не избирательно. Избирательно не сможем. А тогда и вся наша радиосеть, и вещательная, и коммуникационная, к трепеням ляжет.

– Гнездец, – хлопнул себя по щеке Ляхович и поморщился. – Но кто-то же это всё координирует?

– Да их уже сеть целая. Одного сцапаешь – тут же на его месте десяток появляется. А что ты ему предъявишь, координатору этому?

– Сбыт несертифицированного оборудования. Незаконное использование частот. Мне тебя учить, что ли?!

– Так ведь уголовной ответственности за это не предусмотрено, только административная, – поджал губы Гмыря. – И к частным лицам вообще применить эту статью – ухезаешься. Денег они не берут, услуг не предоставляют. Это ж не радиостанция незаконная, которую пеленгатор засёк – и дело в шляпе! Если бы законодательную базу изменить, чтобы за такое реально сажать можно было. Но время! А штрафов они не боятся, – ты, Иван Степаныч, и сам, думаю, понимаешь.

– А ноту Короне? Где портал-то хостят?

– А нигде, – огрызнулся Гмыря. – Стоит баржа в сто тысяч тонн между Италией и Югославией, а на ней – сервера и тарелки. Каналы какой-нибудь прадпрымальник[57]57
  Предприниматель (бел.)


[Закрыть] с Лесото арендует. И нотой этой, Иван Степаныч, они подотрутся.

– А спутник чей?

– Что, космос уже на баланс администрации перекинули? – удивился Гмыря. – Надо же – я и не знал! Спутник Дракон запустил – пиши ему жалобу!

– Остряк, – надулся Ляхович. – Слушай, а чего они на нас вообще накинулись? Где им наш «бацька» дорожку перешёл?

– А вот это уж не моего ума дело, – усмехнулся Гмыря. – Я себе таких вопросов даже не задаю.

Дружить надо с правильными пацанами, вот что, зло подумал Ляхович. А твои товарищи – кто?! Нам Он Кум да Махмуд Нежид. И толку в нём только и есть, что не жид – да от любого жида толку больше! Да. С такими дружками только хоронить весело. Того и гляди, и нас вместе с тобой похоронят. Ну, так ты сам на кладбище ползи, кормилец ты наш, я тебе не попутчик!

– Может, и верно, – пожевал губами Ляхович. – Ну, и какие соображения?

– А какие тут соображения, кроме репрессивных, Иван Степаныч? – пожал плечами Гмыря. – Повальные обыски, конфискации, кордоны на каждой тропе. Только это же всё чепуховина полнейшая. Нам и тарелки-то спутниковые снять не под силу – проспекты в облцентрах прочесали, и всё. А тут?! И сколько мы сможем таким огораживанием заниматься? Опять на нас все пальцем показывать будут – смотрите, эти идиоты у детей игрушки отбирают! Я лично не хочу дураком выглядеть. Ты, Иван Степаныч, думаю, тоже.

– Так что – лапки кверху?

– Ну, зачем сразу – кверху, – Гмыря покосился на аппарат. – Я план мероприятий составил, ты его подпиши, и будем работать. Потихонечку.

– Потихонечку – это как? – наклонил голову к плечу Ляхович. – Саботажем, что ли, заниматься надумал?

– Да ты что, Иван Степанович, – обиделся Гмыря. – Какой такой саботаж?! Служба есть служба. У меня только один вопрос, – что мы можем против этой фантастики выставить? Самую большую микросхему в мире? Дубинку с разрядником? СОРМ, у москвичей списанный?

– Нехороший это вопрос, Пётр Николаич, совсем нехороший, – упёрся взглядом в Гмырю Ляхович. – Я бы тебе на него ответил, но давай договоримся лучше – ты его не задавал. Добро?

– Добро, – буркнул Гмыря.

– Н-да. Полный гнездец, с какого боку не глянь, – яростно потёр щёку Ляхович. – Чё ж я «бацьке»-то докладать буду? Он же меня ногами топтать станет – и будет прав!

– Ты начальник, тебе и отдуваться, – проворчал Гмыря.

– А я на тебя всё свалю, – выставил вперёд нижнюю челюсть Ляхович. – Ты как, Пётр Николаич, – не возражаешь?

– У меня такое чувство, как будто я бронепоезду подножку ставлю, – кисло заявил Гмыря. – Или рогаткой с резинкой из рваного гондона хочу ракету сбить. Или и то, и другое сразу.

– Слушай, Пётр Николаич, – поморщился Ляхович. – Давай без панических настроений, а? Нас сюда поставили, чтобы с подобными вещами бороться – вот и будем бороться!

– И как мы будем бороться? С кем? И чем?! Корона львиную долю чипмейкеров контролирует! Какую микруху ни возьми – за спиной того сяо ляо, который её испёк, инженеры и технологи из Короны маячат! Чипов этих где только нет сейчас – электростанции, канализация, водопровод, транспорт! Как нам при таком раскладе пресекать несанкционированный доступ?! Да они нас в дерьме утопят, если захотят – мы только булькнем, и знать не будем, какой интерфейс где задействован! Надо свою элементную базу иметь, – а где её взять сейчас, когда за двадцать лет всё развалили?! Даже то немногое, что было, в распыл пущено. Все эти фаерволы и прочая дребедень – это же для школьников, специалисты их на счет «раз!» кладут, – да что я тебе рассказываю?! Ты будто сам не шаришь! У кого кремний, у кого золото, у кого литография рентгеновская, – у нас с тобой?!

Гмыря вдруг перегнулся через стол к шефу и, заглянув ему в глаза, прошептал:

– А может, ну его к херам, а, Иван Степаныч? Мы ж с тобой, кроме службы, ничего другого и не умеем, верно? Так зачем нам самим себе волчий билет выписывать? Или, думаешь, нам с тобой будет веселее бананами торговать?

– Ты вот, что, майор, – тоже почему-то шёпотом, хотя и подпуская в него начальственную грозу, произнёс Ляхович, и непроизвольно дёрнул головой, словно хотел оглянуться. – Ты говори, да не заговаривайся, понял?! Всё, свободен. А я подумаю!

Последняя реплика прозвучала более чем двусмысленно. Оба осознали это одновременно – и оторопело уставились друг на друга.

От большей части гонорара Елена заранее отказалась, попросив перечислить деньги в «Коруну». Узнав об этом на второй день кампании, пресса на мгновение замерла, чтобы тут же разразиться новым шквалом догадок и предположений. Елена также отказалась от публичных чтений и авторских презентаций. Она почти не выходила из квартиры, приобрётшей за время её отсутствия нежилой вид, почти ничего не ела. Только читала своего излюбленного Монтеня и немного спала, – иногда.

Наконец, депрессия, в которую она погрузилась едва ли не по доброй воле, надоела ей самой. Саднящее чувство разрыва живой ткани слегка притупилось, и Елена неистово принялась наводить порядок – включила музыку, вытерла пыль, сунула постельное бельё в стирку, вымыла и включила старенький холодильник.

Когда Елена возвращалась домой с продуктами, ей показалось, будто перед ней снова мелькнул силуэт той самой старухи. Стоял туман, – противный, густой, – такие туманы накануне весны сжимают в своих объятиях город, словно пытаясь уверить людей в непреложной власти зимы и смерти. Воздух становится тогда густым, мешает дышать, раздирая крошечными льдинками горло, проникая холодом в самую душу. По крайней мере, так чувствовала себя Елена.

Дома Елена сбросила обувь, опустила на пол пакеты с продуктами и прошла в гостиную. Её била странная дрожь. Словно наяву, услышала она голос Сонечки, её смех. У Елены тяжело, гулко забилось сердце. Чтобы успокоиться, она вытянула из серванта бутылку рябины на коньяке, стоявшую там с незапамятных времён, сорвала сургуч, и, стуча зубами по горлышку, сделала два длинных глотка. Вздрогнув от резкого вкуса, она проглотила спиртное и буквально через несколько секунд ощутила, как тепло растекается по всему телу, делая его ватным и непослушным. Не раздеваясь, Елена упала на кровать в спальне и мгновенно забылась глубоким сном.

Ей снилась Сонечка.

* * *

Проснулась Елена, когда уже совсем стемнело. Она поднялась, включила свет, переоделась в домашнее и направилась в кухню. Елена собиралась сварить кофе, когда раздался звонок в дверь. Она вздрогнула, но тут же мысленно обругала себя, заставив успокоиться. Развязав узел рубашки на животе и, убрав выбившиеся из-под заколки волосы, она подошла к двери.

На пороге стоял Горалек:

– Привет. Можно войти?

– Проходи, – Елена посторонилась. – Случилось что-нибудь?

Она сохраняла с бывшим мужем некое подобие «интеллигентных дружеских отношений». После того, как Елена убедилась: она не только умнее и способнее, но и гораздо взрослее Франты, он сделался ей безразличен бесповоротно. Елене тогда – всегда! – нужен был совсем другой мужчина. Только Франта, кажется, и по сей день отказывался это понимать. Разумеется, соображал он достаточно, чтобы не устраивать Елене сцен, однако настойчиво набивался в друзья: рассказывал ей о своих многочисленных интрижках, спрашивал советов, иногда занимал деньги, – впрочем, обычно возвращал их довольно аккуратно. Елена до сих пор не отказывала ему от дома – как ни крути, а он был первым и пока единственным мужчиной, с которым она решилась соединить свою жизнь, пусть и ненадолго. Единственным мужчиной, с которым она сознательно и упорно пыталась родить ребёнка. Поначалу он даже поддерживал её. Но такое облегчение просквозило в его взгляде, когда он узнал, – ничего не выйдет! Наверное, это и послужило самой значительной причиной их расставания.

С Франтой её связывали всякие воспоминания – не только плохие, и Елена едва ли не искренне старалась поддерживать игру в мирно разбежавшихся современных супругов. Нельзя сказать, будто эта игра доставляла ей удовольствие, однако и обременяла не слишком. Оставляя прочих своих мужчин, Елена никогда не стремилась сохранять отношений, – то ли старомодное воспитание, то ли слишком независимый, по мнению многих, характер давали о себе знать. Франта же использовал свою исключительность так, как ему было выгодно и удобно. Елена прекрасно понимала это, однако, следуя правилам игры, старалась не замечать.

– Вот, заскочил на огонёк, – ненатурально улыбаясь, сказал Горалек, снимая пальто и протягивая его Елене. Она не сделала никакой попытки исполнить роль гардеробщицы, и он, помешкав, сам повесил пальто на вешалку. – Ничего, что так поздно?

Франта принялся разматывать кашне с характерным рисунком, – традиционный орнамент платка-«арафатки» стал неотъемлемым атрибутом эпатажа и фронды в Короне. Извинительное какому-нибудь юнцу из числа студентов Нового университета, на Горалеке – грузном, довольно обрюзгшем, казавшемся из-за этого ещё старше, – оно смотрелось нелепо, и Елена усмехнулась.

– Довольно поздно, но ничего. У тебя ко мне какое-нибудь дело? Я тут порядок затеяла навести.

– Да брось ты, старушка, – Горалек по-хозяйски прошёл в гостиную и уселся на диван, закинув ногу на ногу. – Давай лучше кофейку выпьем, да и от чего покрепче не откажусь.

– Франта, извини. Я совсем не расположена сейчас пьянствовать с тобой.

– Ты какая-то напряжённая, – расплылся в улыбке Горалек. – Не хочешь немного расслабиться?

– Франта, в чём дело? – Елена сложила руки на груди и, сердито нахмурившись, посмотрела на бывшего супруга. Она только теперь заметила, – Горалек уже принял «для сугрева».

– Ну как же, – больше не надеясь на гостеприимство Елены, он встал и направился к серванту. Дорогу он знал хорошо – за те годы, что его здесь не было, обстановка в квартире совершенно не изменилась. – Все вокруг только про твою книжку и талдычат. Ошеломляющий успех, говорят. А из тебя прямо икону сделали. Пражский ангел, ептыть! – Горалек сделал удивлённое лицо и помотал головой. – Надо это отметить!

– Отметь и проваливай, – прищурилась Елена.

– Да ладно, я не обижаюсь, – махнул рукой Горалек. – И торопиться мне тоже некуда. А тебе надо бы прислушаться к воксу, так сказать, попули, он же – деи[58]58
  Vox populi – vox Dei (лат.) – «глас народа – глас божий».


[Закрыть].

– Это ты – народ? – спокойно удивилась Елена.

– Конечно, – приосанился Франта. – А кто? Или, по-вашему, народ – только те, кто портретиком кайзера с семейкой стены обклеивает? Я – народ, пролетарий, – у меня, кроме моей свободы, ничего нет!

– Это заметно, – хмыкнула Елена. – Закуси ею рябиновку и убирайся.

– Вообще интересно, – снова устроившись на диване и, как будто не обращая внимания на нетерпеливо притопывающую ногой Елену, задумчиво продолжил Франта. – Тебя всегда тянуло к евреям. Шахматист этот. Вот, Полина твоя, – тоже еврейка.

– Что это ещё за «тоже»? – негодуя и недоумевая, насторожилась Елена. Раньше она не замечала у Горалека интереса к еврейскому вопросу. Разве что над анекдотами он смеялся, – так и Елена над ними смеялась, если они того заслуживали. А сейчас в его тоне прозвучали какие-то новые, незнакомые, почти угрожающие обертоны.

– Не понимаешь? – Горалек укоризненно и сочувственно покачал головой. – Жиды тебя просто используют. Сначала «Ярость», теперь «Дракон». Бредятина, конечно, лубок для всякого быдла, – но чем-то цепляет. Цепляет, – этого не отнять. Так хоть бы заплатили прилично, – он обвёл рукой обстановку гостиной. – А то всё даром норовят получить. Использовать, а заодно и оттрахать. А может, ты и рада? Ты всегда так раскисаешь, когда тебя трахают, – он мечтательно усмехнулся. – И трогательно так просишь – «ещё, ещё»!

Возможно, ей не следовало этого говорить. Даже наверняка. Но Елена совершенно осатанела. Надо же, запомнил! Она шагнула вперёд и выплюнула Горалеку в лицо:

– Только тебя вот на это «ещё» никогда не хватало!

Горалек вдруг отшвырнул бутылку и, вскочив, бросился на неё. Елена не ожидала такого от вежливого, даже слегка трусоватого Франты, – оцепенев на какую-то долю секунды, она не смогла увернуться. Горалек был сильнее и намного тяжелее Елены: он сразу свалил её на ковёр – она довольно сильно стукнулась головой, и это ослабило её ещё больше. Прижав её собой и сдавив одной рукой её горло, другой он рванул на Елене рубашку, – посыпались пуговицы:

– Ему мало целой страны, мало всех баб, – и до тебя он добрался! Совал тебе свой обрез во все дырки, а ты тащилась, визжала, небось, блудливая сучка! – шипя, Горалек пытался впиться своим ртом в губы Елены. – Подстилка жидовская, я сейчас тебе вставлю! Потекла уже? Потекла?!

Он сильно придавил Елену, перекрыв доступ воздуха в её лёгкие, – она уже ничего не видела, кроме радужных кругов перед глазами. Последние звуки, которые донеслись до неё сквозь мрак угасающего сознания – треск и хрустальный звон.

* * *

Очнувшись, Елена обнаружила себя полулежащей на диване, закутанной в плед. Она сразу же оглохла от шума и ослепла от света. В комнате, усеянной осколками рам и оконных стёкол, находились три «робокопа», Богушек и двое из «наружки» в штатском. Горалек валялся на полу. Над ним возвышался Дракон.

Чувства Елены были обострены до предела. Возможно, поэтому – а может, ей помстилось от всего пережитого?! – она увидела, как корчится Франта, хрипя, пытаясь содрать с себя клочья одежды, выгибаясь, судорожно скребя ногами по полу, – и медленное голубовато-багровое пламя, охватившее его целиком.

Елена хотела закричать, но крик застрял в её горле. Огонь, пожиравший Горалека, пропал, но Франта продолжал извиваться в конвульсиях горящего заживо. И тут Елена услышала голос Майзеля – спокойный, тусклый и давящий какой-то потусторонней жутью:

– Да сдохни уже.

И тут она, обмерев, поняла: это правда! Дракон в самом деле способен поджечь человека взглядом, – молва не лгала. Огонь оставался невидим – но это ничего не меняло.

Богушек поднял голову и чуть заметно поморщился. Горалек дёрнулся и обмяк. Жизнь, кажется, всё ещё теплилась в нём – но это была, конечно, агония. Елена села рывком на подушках:

– Дракон!

Он мгновенно оказался рядом с ней, и, опустившись на диван, обнял Елену, молча прижал к себе.

– Дракон, – опять прошептала Елена.

Он осторожно приподнял её голову, рассматривая следы пальцев у неё на шее. Взяв услужливо протянутую одним из «робокопов» фляжку с коктейлем, поднёс её к губам Елены. Она послушно сделала несколько глотков, и крупная дрожь, колотившая её, почти сразу же стала стихать.

– Закругляемся, – разлепил губы Богушек. – Вы трое – с Драконом и пани Еленой. – Он кивнул «робокопам» и указал подбородком, – снаружи доносился свист винтов «Афалины», и ночь за окном озарялась синими и красными высверками габаритных огней. – Дракон, шевелись.

Майзель подхватил Елену, – словно она и не весила ничего – и шагнул на балкон.

* * *

– Почему ты его пропустил? – тон Богушека оставался спокойным, но это не могло обмануть того, к кому обращался Гонта.

– Виноват, – чётко ответил сотрудник и вытянулся. – Готов понести заслуженное наказание.

– Понесёшь, – согласился Богушек. Уточнил: – Заслуженное. – И обратился к другому: – Пробей родню по базе, – есть ещё кто-то, кроме отца?

Тот сверился с планшетом.

– Никак нет, – он отрицательно качнул головой, убирая прибор в карман. – Больше никого.

– Да. Старика жалко. Вызови чистильщиков, – Богушек поправил ус. – Пьяный, прыгнул с моста, утонул, ищем. Летом найдём. Тело, тряпки – сжечь, пепел спустить в очко. В урну песка насыпьте. На месте всё оформишь. Квартиру вернуть в прежний вид. Вопросы?

– Никак нет.

– Ты, – Гонта повернул голову к проштрафившемуся сотруднику. – Ствол и жетон – сюда. Отстраняю на месяц. Явишься во внутреннюю безопасность, напишешь рапорт, пройдёшь полиграф. Дальше – посмотрим.

– Есть, – сотрудник выложил на стол рядом с Гонтой требуемое и выпрямился: – Разрешите идти?

– Куда? – удивился Богушек и кивнул на Горалека. – А работу Швейк за тебя доделывать будет?! Прикончи его.

Сотрудник, не дрогнув ни единым мускулом лица, шагнул к распростёртому на полу телу. Секунду спустя раздался знакомый хруст.

Ну, вот, подумал Богушек, теперь всё, как надо. Порядок есть порядок. Тоже мне, – святой Егорий, сокрушающий змия. Сявка пробитая, рейтузная вонь. Ишь, как обдристался.

Он поднялся и сунул руки в карманы плаща:

– Поехали.

* * *

Майзель уложил Елену в кровать и осторожно прикрепил у неё за ухом пластырь с транквилизатором:

– Спи, ёлочка-иголочка. Тебе обязательно нужно сейчас выспаться. Сон – это лекарство.

– Прости меня.

– Это была вторая попытка, – он вздохнул, покачал головой. – У меня такое предчувствие, – будет ещё, наверное, третья. Так давай условимся, – третья попытка станет последней. Слышишь?

– Слышу, – эхом отозвалась Елена. – Как ты узнал?

– А как я мог не узнать?!

– Прости меня, – повторила Елена. – Я не хотела, чтобы так случилось.

– Я знаю.

– Не уходи. Будь со мной.

– Я с тобой, Ёлка. Неужели ты до сих пор этого не поняла?!

– Ляг со мной. Просто полежи рядом. Прошу тебя!

Майзель сбросил сюртук, стянул сапоги и лёг. Она повернулась, прижалась спиной к его животу, а он обнял её.

– Спи, мой ангел.

– Это ты – мой ангел, – прошептала Елена. – Ты снова меня спас.

Ящерка моя зеленоглазая, подумала Елена с такой нежностью, что ей захотелось снова заплакать.

– Спи, – он тихонько поцеловал Елену в шею.

Через несколько минут она вздрогнула и задышала ровно и размеренно. Уснула.

А Майзель долго ещё гладил спящую Елену по волосам.