Текст книги "Год Дракона"

Зал «Кастрычник», одна из немногих современных концертных площадок с хорошей – рассчитанной на голос, а не на усилители – акустикой, был переполнен, – люди сидели и даже стояли в проходах. Корабельщиковы в полном составе и нарядный, как праздничный торт, Павел, не выпускающий руку Олеси из своей, сидели в ложе, – приглашения прислала Галина.

Павел с Олесей впервые очутились вместе на концерте, да ещё на таком, и оба смущались. С девушкой он познакомил Корабельщиковых в конце сентября – и Андрей, и Татьяна, и Сонечка просто влюбились в неё с первого взгляда. О Павле же – нечего и говорить!

Армейский приятель затащил Жуковича на студенческий вечер в иняз – а дальше всё произошло по сценарию. Солидный, при средствах и на колёсах, пристроенный к делу Павел, из лексикона которого практически исчезли всякие «лишние» в человеческой речи слова, являл собою живую иллюстрацию к излюбленной драконьей практике – сдувать с людей мусор. А с Олеси ничего и сдувать не пришлось – девушка оказалась той поредевшей, но всё ещё существующей породы верных, смелых и прекрасных женщин, о встрече с которыми любой мужчина только и может мечтать. А когда мечты сбываются, главное – не быть дураком и вести себя, как подобает мужчине. В ходе ориентирующе-разведывательной беседы Андрей выяснил: Павел всё понимает, и ведёт себя соответствующе. Ну, да жаловаться на его сообразительность, трудолюбие и преданность у Корабельщикова повода не возникло ни разу.

Занятия с Сонечкой английским и французским два раза в неделю приносили Олесе целую сотню долларов в месяц – неплохое подспорье для студентки, тем более, родители деньгами помочь не могли, только продуктами. Перед походом на концерт Татьяна вплотную занялась внешностью Олеси, и результат превзошёл всеобщие ожидания, а Павел, похоже, не очухался до сих пор. Глядя на Павла и Олесю, Андрей и дивился, и радовался одновременно, ощущая и собственную причастность к тому хорошему – главному – что происходило с молодыми людьми.

Нам тоже есть, за что сражаться, подумал он. Дракон, слышишь меня?!

* * *

Величкова вышла на сцену, и по рядам пробежал шепоток: ни у рампы, ни в руках у певицы не было микрофона.

– Как вас много, – улыбнулась Божена, оглядывая мгновенно затихший зал. – Спасибо, – я так рада всех вас видеть!

Она совсем не походила на примадонну – небольшого роста, хрупкая, с короткой стрижкой светло-каштановых волос, яркими голубыми глазами и чуть смущённой улыбкой. Оставалось тайной, где же помещается её голос, – такой голос.

Две с лишним тысячи человек не решались вздохнуть, чтобы не спугнуть волшебство. Голос Божены наполнял собой всё пространство, околдовывал, завораживал, уносил прямо в небо. И репертуар Величкова подобрала совсем не оперный, а задушевный, – и при этом торжественный. Сначала прозвучал «Магутны Божа», словно задавая тон всему действию. Следом пришло время романса, и после – народных песен.

Божена выстояла пред публикой, то и дело взрывающейся аплодисментами, почти полтора часа. А потом она запела «Пагоню».

Сначала никто даже не понял, что происходит, – мелодия была незнакомой. Другой, – быстрой, ритмичной, похожей на марш. И, лишь когда прозвучали слова, зал замер.

А в конце первого куплета – поднялся. Весь.

 
Толькi ў сэрцы трывожным пачую
За краiну радзiмую жах, —
Ўспомню Вострую Браму сьвятую
I ваякаў на грозных канях.
 
 
Ў белай пене праносяцца конi,
Рвуцца, мкнуцца i цяжка хрыпяць —
Старадаўняй Лiтоўскай Пагонi
Не разьбiць, не спынiць, не стрымаць.
 

Смолкли голос и музыка, и мгновенная тишина «Октября» разразилась такой овацией, какую эти стены не слышали, наверное, никогда. Божену не отпускали минут двадцать, и она спела «Пагоню» на бис, после чего везде – в партере, на балконе и в ложах – началось нечто совсем уже невообразимое. У Андрея и у самого глаза были на мокром месте. А когда «Пагоня» зазвучала в третий раз, слова повторяли за Боженой все – до последнего человека.

 
Бiце ў сэрцы iх – бiце мячамi,
Не давайце чужынцамi быць!
Хай пачуюць, як сэрца начамi
Аб радзiмай старонцы балiць.
 

Андрей смотрел на людей, и в душе его поднималась горячая волна гордости и ликования. Люди, – совсем разные люди, он заметил даже лица из чиновничьей «обоймы»! – брались за руки, образуя живую цепь, по которой текли токи искреннего, непередаваемого и необъяснимого никакими словами чувства, превращающего собравшихся вместе людей – в народ.

Величкова подняла руку, и зал, послушный её воле, утих.

– Спасибо вам, – сказала Божена. В её голосе тоже звучали слёзы. – Вы прекрасные зрители! Вы так похожи на мою родную публику, к которой я привыкла, и я так рада, что выбралась к вам. Но я должна сказать вам нечто важное, – она улыбнулась и обвела взглядом внимающие каждому её слову ряды. – Меня попросил приехать и спеть для вас один очень хороший человек, мой друг, – может быть, самый лучший. Если бы не он, мы бы не встретились! Мне даже подумать страшно сейчас об этом. Я безумно благодарна вам за приём – и ему! Когда-то я не отважилась полюбить его так, как он того заслуживает, но поклялась оставаться его другом и делать всё, о чём бы он ни попросил. Я знаю, – он никогда не попросит меня сделать что-нибудь неправильное или стыдное. Уж такой он человек. И я хочу, чтобы и вы это знали. Я привезла вам привет от него. И ещё от многих, многих других, граждан нашей Короны – таких разных, таких похожих на вас. И, конечно же, привет от нашего короля. Мы вас любим. Любим и ждём!

* * *

– Слушай, Андреич, а про кого эта Божена говорила? Кто этот её друг?

Они давно перешли на «ты», Павел называл Корабельщикова по отчеству – «Андреич», а Татьяну именовал исключительно полным титулом, то бишь – «Татьяна Викторовна» и на «вы». А Сонечку – «барышня».

Андрей посмотрел на Павла и улыбнулся. Жукович оказался настоящей находкой. Он легко и с удовольствием впитывал всё, чему Андрей его учил. Конечно, он был – особенно поначалу – неотёсан и дик, и в знаниях его о мире имелись даже не пробелы – зияющие пропасти. Но главное – он был со светлой стороны, этот парнишка, что-то очень важное успел он о жизни понять и почувствовать, и это помогло Андрею, сделало за него добрую половину работы. У Павла тоже был внутри, в душе, стерженёчек, который не ломался, а только гнулся.

Андрей чуть повернулся к Павлу:

– А сам не догадываешься?

– Не-а, – покачал головой Жукович.

– Дракон.

Конечно, он знал, какой невероятный эффект произведёт выступление Божены, подумал Андрей. Ну, ещё бы! А после того, как разойдётся по Республике запись концерта, – каждый, буквально каждый, будет знать: Корона – это Божена, а Божена – это Корона. Голос Божены – Короны – неизъяснимо прекрасный голос, – польётся теперь из всех окон, из компьютеров, из плееров и телефонов. Это они имели в виду, говоря о технической поддержке?! Да с такой поддержкой мы горы свернём!

– Тю, – не удержавшись, присвистнул Павел. – Так он что – правда есть?!

– Есть, Паша. Есть. Существует. Он и мой друг.

Павел вытаращил глаза на Андрея и сидел, замерев, не меньше минуты. И вдруг просиял:

– Теперь всё понятно!

– Что же тебе понятно, Паша? – снова улыбнулся Корабельщиков.

– Ну, – смутился Жукович, – ну, откуда всё, в общем. Такое вот.

– А тебя это не беспокоит? Только честно.

– Не, не беспокоит, – тряхнул головой Павел. – Я, короче, так понимаю, Андреич: раз ты – человек, то и друг твой – тоже мужик, что надо. А эта Божена – раз она говорит, он её друг, значит, – опять же, что? Значит, всё, как полагается. Тьфу, Андреич, – прости, ну, не умею я слов говорить!

– Научишься, Паша, – утешил его Андрей. – Непременно. Ты только стараться не прекращай – а остальное приложится.

– Да я буду, – пообещал Павел и осторожно покосился на Корабельщикова: – Слышь, Андреич. А мы с тобой уже сколько крутимся?

– Да вроде бы достаточно, – усмехнулся Корабельщиков. – Ты так долго держался, ни разу не спросил ничего – я это оценил. Теперь можешь спытать.

– Андреич, а мы чё вообще делаем-то? Это ж не бизнес никакой, это чё-то такое… Непонятное.

Корабельщиков остро взглянул на Павла:

– У тебя, Паша, в школе, – что за оценка была по истории?

– Трояк, – покаянно вздохнул Жукович.

– Плохо, Паша, – покачал головой Корабельщиков. – Тройка – это не отметка, а милостыня. Но ты неглупый парень, – так почему же трояк? Ладно. Мы с этим ещё поработаем. А пока слушай. Во время второй мировой войны в немецкой армии служил один офицер. Звали его Клаус Шенк граф фон Штауффенберг. Происходил из благородной семьи – из «элитной», как теперь говорят. Писал стихи, мог стать учёным, – имел для этого все возможности. Но выбрал службу – стал военным. Женился на красавице, – по любви, они жили счастливо и в достатке, родились четверо детей. Был он умелым и храбрым командиром, воевал грамотно, подчинённых строем на пулемёты не водил. Всё портил ему лишь один существенный недостаток: честность. Честность и честь не позволяли ему закрывать глаза на то, что творили немцы – особенно тут, у нас, на Восточном фронте. Его тяжело ранило в Африке – он потерял левый глаз и кисть правой руки. Калека, он мог бы выйти на заслуженную и даже почётную пенсию – но он предпочёл возглавить штаб резервной армии в Берлине, чтобы подготовить план переворота, совершить покушение на Гитлера и прекратить войну, которая, как он прекрасно понимал, ведёт страну к катастрофе. В отличие от других участников всяких прочих заговоров против Адольфа, он хотел именно прекратить войну, а не договориться с американцами и англичанами, чтобы продолжать воевать с Советским Союзом. Как-то энтузиасты посчитали, сколько жизней удалось бы сохранить, увенчайся покушение и переворот Штауффенберга успехом. Знаешь, сколько, Паша?

Жукович помотал головой.

– Восемь миллионов, – тихо сказал Корабельщиков. – Как минимум. От восьми до десяти. Война продолжалась потом ещё почти целый год. Штауффенберг понимал: его непременно назовут предателем и преступником. Но на самом деле он просто очень любил свою страну и своих детей. Он хотел, чтобы у них было будущее. Вот так, Паша.

Жукович долго думал о чём-то, хмурился, шевелил губами. Андрей ждал.

– Андреич, а кто стихи-то написал, про «Пагоню»?

– Богданович.

– Это которого в школе проходят, что ли?

– Он самый.

– То есть давно, – заключил Павел.

– Да уж сто лет скоро, – подтвердил Корабельщиков.

– И чё ж это за херня такая выходит, – с обидой посмотрел на Андрея Жукович. – Пока Дракон нам эту деваху с ангельским голосом не прислал – наш собственный гимн нам спеть, мы и не знали, что он у нас есть?!

– Это хороший вопрос, Паша, – Андрей повернул рукоятку настройки информационной системы. – Это замечательный вопрос. А больше всего мне нравится то, что ты его задал. И я больше, чем уверен: сейчас такой же точно вопрос, – ну, может, чуть другими словами – задают себе десятки людей. А завтра их будут уже тысячи. Понимаешь, как это здорово?

– Понимаю, Андреич, – помолчав, тихо ответил Павел. – Чё ж тут не понять?!