Текст книги "Год Дракона"

Уцелевшему похитителю оказали первую помощь, – пуля Майзеля попала ему в плечо, да там и осталась. Кинетическая энергия швырнула его на землю и тем самым спасла от смертельного ранения второй пулей, лишь оцарапавшей скальп. Правда, крови было много, как всегда при ранениях головы, даже поверхностных. Надир лежал, крепко спелёнатый, и не мог двинуть ни рукой, ни ногой.

Увидев Елену, проходящую сквозь пластиковую завесу, – она уже облачилась, по настоянию Майзеля, в скафандр, – он зашипел и задёргался, издавая какие-то ругательства по-арабски. Елена знала лишь несколько слов на этом языке, и потому неясные проклятия оставили её равнодушной. Правда, одно слово она разобрала: дхимми[44]44
  Дхимми, Джимми, Зимми – презрительная кличка для немусульман, живущих в исламских обществах «под властью Аллаха» и согласных выполнять положения т. н. «Законов Омара». На практике введение законов Омара привело к массовому переходу в ислам, в течение 1–2 поколений христианские, а также иудейские общины сократились до маргинальной численности.


[Закрыть]. Так они называют тех, кто падает ниц, завидев мусульманина, вспомнила Елена. А решившихся посмотреть им в глаза они боятся – и убивают, навалившись толпой. Они понимают: то, что мы прочтём в их глазах, придаст нам сил. Как же так, вздохнула Елена. Отстали, отказались от жизни. Ради чего?!

Охранявший пленника боец вопросительно посмотрел на неё:

– Заткнуть его, пани Елена?

– Нет, зачем же, – брезгливо поморщилась Елена. – Чем больше он бесится, тем меньше себя контролирует. Вдруг сболтнёт что-нибудь важное. Вы же пишете всё?

– Так точно, пани Елена.

Елена посмотрела на пленника.

– У меня даже ненависти к тебе нет, – тихо проговорила она по-английски. – Даже надев костюм от Армани, галстук от Кавалли и туфли от Феррагамо, нацепив на руку «Бреге» и повесив Картье на шею, вы остаётесь дикарями. А знаешь, почему? Когда я была чуть моложе тебя сегодняшнего, я прочла прекрасную и мудрую книгу – она называется «Час Быка». Имя автора тебе, разумеется, неизвестно – ваши правители и авторитеты позаботились о том, чтобы такие книги не попадали вам в руки даже случайно. Но я её выучила чуть ли не наизусть. Свободная женщина великой и свободной Земли, рассказывает людям, оказавшимся на другой планете, историю их утраченной родины. В первобытных обществах, говорит она, женщины низводились до роли рабочего скота. Существовали якобы «священные» обряды специальных операций, как, например, обрезание, чтобы лишить женщину чувственного наслаждения при соитии. Зачем, испуганно восклицают слушатели. Чтобы женщина ничего не требовала, а покорно исполняла свои обязанности прислуги и деторожающего механизма. Каковы же были у них дети, спрашивают её. Тёмные и жестокие дикари, отвечает она. А разве могло бы быть иначе? – Елена помолчала, опустив веки и покачав головой, словно удивляясь пророческому дару великого русского писателя[45]45
  «Час Быка» – фантастический роман Ивана Ефремова, основоположника современной русской фантастики, выдающегося мыслителя, философа и учёного-палеонтолога. Цит. по изд.: И. Ефремов, Час Быка. Серия «Библиотека приключений», АСТ/Terra Fantastica, 2001, ISBN 5-17-004946-3, http://efremov-fiction.ru/roman/3/page/46


[Закрыть]. – Вы дикари, потому что так относитесь к женщинам. И пока вы так относитесь к ним, вы остаётесь, и останетесь дикарями, из года в год, из века в век. Даже ислам тут ни при чём.

– Дорого бы я дал, чтобы знать это наверняка, – покачав головой, по-чешски возразил внимательно слушавший её Майзель.

– Вряд ли такое возможно, – вскинула брови Елена.

– Антропология – самая несчастная из наук, – мрачно отозвался Майзель. – В прошлом веке её обесчестил Гитлер, и теперь о связи народа с землёй, на которой он живёт, о том, как влияют климат, ландшафт и рельеф на веру, язык и характер, запрещено говорить. Идею о том, что все люди должны быть равны перед законом, подменили идеей, будто все они одинаковы. Но когда-нибудь мы узнаем, что и как делает нас такими, какие мы есть. Одним майоратом и жаждой золота ничего объяснить не получится[46]46
  Майорат – феодальный порядок наследования, при котором земельное владение переходит к старшему сыну или к старшему в роде, а младшие сыновья должны самостоятельно заботиться о себе. Существованием этой юридической нормы многие историки пытаются механистически обосновать такие сложные социально-культурные явления, как эпоха Великих географических открытий или колониализм.


[Закрыть]! Почему, например, Колумб и Лаперуз, Беринг и Дрейк, Крузенштерн и Лисянский отправлялись навстречу стихиям на утлых судёнышках, имея при себе лишь компас с астролябией, и возвращались с триумфом, и почему даже султану Мехмету, носившему громкое прозвище «Завоеватель», не пришло в голову отправить Хайреддина Барбароссу хотя бы следом за Колумбом. Только честно ответив на самые неудобные вопросы, мы сумеем заставить симфонию человечества зазвучать во всём многообразии и глубине её отдельных нот.

Кремлёвский мечтатель, подумала Елена. Не поэтому ли я так приросла к нему?

– А уж когда начинаешь читать работы, созданные на стыке наук – истории, биохимии, антропологии, социологии – волосы дыбом встают: как хрупок человек, как зависят его реакции, поведение, настроение от ничтожных концентраций каких-нибудь гормонов в крови. – Майзель вздохнул и покачал головой.

Боже, правый, а это он когда успевает, подумала Елена. Ах, да – ночью, когда все спят.

– Вели своим учёным заняться всем этим, – пожала плечами Елена.

– Ты говоришь – вели. А объём исследований ты себе можешь представить?! Тут тысячью опрошенных не обойдёшься. Десятки лет на это уйдут. Конечно, мы занимаемся. Ещё как! Дай только ночь простоять да день продержаться!

– Ну, и?! – уставилась на него Елена.

– Боюсь, их выводы, – пока ещё довольно приблизительные, – тебе не понравятся, – Майзель бросил оценивающий взгляд на пленника и кивнул каким-то своим мыслям. – Я и сам от них отнюдь не в восторге. По нашим данным, у них производится – и потребляется – невероятное количество синтетики: есть, от чего прийти в ужас![47]47
  Только в Саудовской Аравии в 2009 году были конфискованы 12,8 тонн амфетаминов. Чтобы понять масштаб проблемы, следует учесть, что на всем Ближнем Востоке в том же году конфисковали 15,3 тонны, а по всему миру – 24,3 тонны. Среди жителей Ближнего Востока особенно популярен каптагон – лекарственное средство, использовавшееся в 60-х годах для исправления «дефицита внимания и концентрации». Позднее каптагон был несколько «модернизирован» и с тех пор является одним из наиболее употребляемых амфетаминов. Отсутствие точных статистических данных по региону, в особенности по Саудовской Аравии, затрудняет оценку масштаба наркотической зависимости населения.


[Закрыть] Мы имеем дело с особым типом психики, кинестетическим, – они обладают повышенным, неосмысленным ими самими уровнем внутренней энергетики. Кинестетики преисполнены самомнения, мнительны и обидчивы, – их пресловутая «гордость» суть не что иное, как защитная реакция против индустриального мира, в котором они особенно остро ощущают свою ущербность, – именно ощущают, а не осознают. Они чувствуют обиду, огромную, всеобъемлющую, – а это очень сильное для них впечатление, тем более сильное, чем меньше они способны на рефлексию и анализ. Свою интеллектуальную несостоятельность кинестетик воспринимает как физическую неполноценность и хватается за нож: для него насилие – легитимный аргумент, вроде цитаты. Не улыбайся, – они-то не шутят! Именно поэтому кинестетики так мелочны и мстительны, никогда ничего не забывают и не прощают. Для них очень важно ощущать превосходство – они любят поиздеваться над поверженным противником и буквально «питаются» его страхом. Утрата превосходства вызывает у них всплеск агрессивной истерии, – достаточно взглянуть на их лица в толпе. Только грубая, жестокая сила способна удержать в узде такой тип, и этим обусловлена средневековая жестокость их законов.

– А у нас разве не то же самое творилось ещё каких-то сто лет назад?! – возмутилась Елена.

– Нет, – Майзель сжал пальцами подбородок. – Увы, такой путь рассуждений – когда-нибудь они повзрослеют! – заводит в тупик. Условия жизни в Европе предопределили преобладание интеллектуального типа людей над кинестетическим – последние просто не выживали.

– Почему?!

– Спорынья, – усмехнулся Майзель. – Систематическое отравление этим грибком на протяжении четырёх столетий выкосило кинестетиков, оказавшихся наиболее подверженными всякого рода трансам, истериям, галлюцинациям и прочим сенсорным расстройствам. Наша психика стала иной. В стремлении улучшить жизнь мы начали пользоваться Разумом – результатом эволюции высшего уровня. У кинестетиков, к сожалению, имеется предел, по достижении которого они перестают усваивать новую информацию. Их потенциал жёстко зафиксирован их же биологической организацией. В мире, где любая профессия предусматривает постоянное обучение и совершенствование, изменение навыков, кинестетикам даже не тяжело – невозможно. Их, с позволения сказать, религия только укрепляет и воспроизводит эту своеобразную «матрицу». Прожил день – и хорошо, стал ещё на один шаг ближе к смерти, после которой и наступит вечное блаженство, – это не наш метод, Ёлка. Их чутьё, восприимчивость и «витиеватость», которыми они так любят щеголять, в столкновении с интеллектом и его детищем, машинной цивилизацией, технологиями – бессильны, они чувствуют ненависть – и страх. Страх – их самое слабое место, как, впрочем, и преступников, три четверти которых – эпилептоидные психопаты. В этом страхе перед страхом они удивительно конгруэнтны! Страх парализует, лишая способности к психологическому и физическому сопротивлению. Страх перед равнодушной жестокостью обстоятельств, перед силой разума, способной на куда более изощрённую психологическую игру и провокацию, смертелен. И тебе предстоит в этом убедиться.

– Тогда, может, начнём? – Елена подошла к столу, на котором лежали изъятые у пленника предметы.

– Нашли при нём что-нибудь стоящее? – Майзель посмотрел на охранника.

– Только нож, – щёлкнул каблуками гвардеец. – В остальном – мелочь всякая, ничего интересного.

Майзель тоже подошёл к столу и, взяв в руки кинжал, рассмеялся.

– Неужели картонный?! – съехидничала Елена. – С чего вдруг такое веселье?

– Это очень дорогая игрушка, – Майзель прокрутил кинжал между пальцев. – Судя по типу клинка, из Аравии. Такие вещи не дают посторонним – это фамильное достояние. По этой раззолоченной зубочистке мы легко отыщем его родню, а вместе с ними и тех, кто послал его сюда.

– Какой феерический болван, – скривилась Елена. – И никто не сумел ему объяснить, как это глупо – тащить на гоп-стоп семейную реликвию?!

– Дикари очень любят всякие глупые ритуалы, – хмыкнул Майзель.

– Вы тоже обожаете побрякушки, – отпарировала Елена. – Лейб-гвардия, шпоры, плюмажи, отдельный корпус жандармов. Не очень-то далеко вы от них ушли!

– Как же я рад это слышать, – воздел очи горе Майзель. – Вижу, ты в полном порядке, щучка-колючка моя!

– Ты будешь с ним говорить или уже передумал? – прошипела Елена.

– Буду, – кивнул Майзель и протянул Елене беспроводную гарнитуру. – Надень это.

– Зачем?

– Скоро узнаешь.

Она подчинилась. Майзель уселся на стол и посмотрел на пленника. Тот дёрнулся и притих. Елена подняла на Майзеля глаза – и поняла, почему.

На пленника смотрел Дракон.

О боже, содрогнулась Елена. Как он это делает?! Это же невозможно! Она увидела, как сглотнул слюну и облизал губы гвардеец.

И тут Дракон заговорил.

Надир почувствовал: он сходит с ума. Дракон говорил по-арабски, – но не это раздавило, расплющило его. И даже не то, что именно Дракон говорил, хотя такого он никогда не слышал.

Чудовище говорило самым прекрасным голосом из всех, что слышал в жизни своей Надир. Голосом шейха Абдур-Рахмана Судаиса, имама Запретной Мечети, сладким, тягучим, как мёд, голосом – отрадой души правоверных, голосом, созданным Аллахом для пения сур святого Корана, чтобы звучали они, будто бы сам Аллах их пел:

– Я не дам тебе умереть сразу. Быстрая смерть – слишком лёгкий жребий. Ты поднял руку на ту, кто мне дороже всех сокровищ на свете. За гной, который изливал твой гнусный огарок души сквозь дырку твоего поганого рта, – я всё слышал, – ты будешь наказан. Ты послужишь уроком, – чтобы никто из вас никогда больше не смел ни смотреть так, ни говорить такое женщинам моей земли, – прекрасным женщинам с золотыми, как солнце, волосами и синими, как небо, глазами. Женщинам, умеющим любить, как вам и не снилось, – вам, дикарям, поклоняющимся чёрному камню!

А потом Майзель – нет, Дракон, – подался вперёд.

– Я велю облить тебя секретом свиньи, привязать голым к скамейке и оставить в хлеву с кабанами. Каждый раз, когда хряк будет вламываться в тебя, ты станешь содрогаться от наслаждения, и возненавидишь себя за это. А когда ты превратишься в растение, мечтающее только об одном – снова почувствовать в себе горячую, твёрдую звериную плоть, – я тебя отправлю твоей родне. Я дам им посмотреть на тебя, полюбуюсь на них – и велю их убить. Всех – до единого. А после – свалить их трупы в угольную яму, засыпать выкопанными костями всех ваших предков, и сжечь. Сжечь, размешать и скормить пепел свиньям. Слышишь меня, сын скотоложца и шлюхи?!

Елена увидела, как извивается пленник, не в силах отвести взгляд, как пена выступает в уголках его рта. А Майзель… Да, конечно, – какая техника, какое владение инструментом, и всё же… Боже мой, да как же можно такое придумать, почти простонала Елена. Но – именно так мы должны говорить с нашими врагами!

Она сорвала с себя гарнитуру и закрыла глаза. От слов, произнесённых Драконом, ей сделалось трудно дышать. Пленник обгадился и дрожал, подвывая тоненько, жалобно, – он теперь ничем не напоминал уверенного в себе, откормленного мерзавца, каким был всего три или четыре часа назад.

Елена услышала всё, что хотела – и даже гораздо больше. Неужели он смог бы, в ужасе подумала она. И поняла: да, он – смог бы. Он – страстный человек. Что ж, – бесстрастным нечего делать на этой войне. Есть бог, или нет – но, совершив такое, человек убьёт свою душу. А ради нас он даже на это готов, – принести себя в жертву всего, без остатка. Заслонить собой – женщин, детей и мужчин, живущих на этой земле, у этих вечных камней, над этой вечной водой, вдыхающих этот воздух, – пьяняще-чистый, прохладный воздух Европы. Европу, – Тоскану и Моравию, холмы Каринтии и вершины Карпат, норвежские скалы и буйные травы альпийских лугов, замки над Рейном и Сеной, виноградники Шампани и пыль арагонских равнин. Будет биться за них – до последнего вздоха.

– Дракон, – тихо позвала Елена.

Майзель развернулся к ней – стремительно, как умел он один, наверное, на всём белом свете.

– Я тебя напугал, – Елена услышала в его голосе горечь раскаянья. – Прости, мой ангел. Это война.

– Зато теперь я знаю, как ты разговариваешь с ними. Это того стоило, Дракон.

– С дикарями приходится разговаривать на их языке.

– Это опасно. Легко уподобиться.

– Цивилизация – это одежда, которую я ношу, находясь среди людей, в мире, где люди предпочитают такую одежду всякой другой. У многих она уже приросла к телу, но не у меня. Когда я собираюсь воевать, я снимаю цивилизацию и надеваю драконью шкуру.

– Я так не смогу.

– Я всегда буду рядом, Елена.

Давно он не называл её так – «Елена». Я даже успела отвыкнуть, подумала она.

– Почему?! Почему ты всегда будешь рядом со мной?!

Ну, скажи же это, наконец, взмолилась она про себя. Скажи, – «потому, что я тебя люблю». Не говори мне о любви к Европе, к цивилизации, не смей даже заикаться об этом, ведь на самом деле это второй ряд или третий, или пятый, или сто пятый. Скажи это мне, Дракон. И я прощу сразу всё, и себя, и тебя, и буду с тобой, пока могу дышать!

– Ты знаешь, почему, – еле слышно произнёс он.