Текст книги "Год Дракона"

Сонечка, увидев Майзеля, улыбающегося и машущего рукой, через стекло терминала, оставила родителей и вприпрыжку помчалась ему навстречу. Андрей и Татьяна с оттенком ревности смотрели, как он подхватил девочку, подбросил в воздух, услышали её захлёбывающийся от радости смех.

– Срочно детей, – пробормотала Татьяна, почему-то сердито посмотрев Андрея. – Такой мужик – и один. Это же бред какой-то!

Корабельщиковых он тоже обнял – правда, подбрасывать не стал, и Андрей решил, – это к лучшему.

– Ну, что? Сказка на месте? – осведомился Майзель.

– На месте, – согласилась Сонечка.

– Тогда поехали!

Пока вагончик струны вёз их к давешнему домику для гостей, из девочки потоком изливались на Дракона новости:

– А у нас теперь есть Павлуша!

– Папин помощник? – уточнил Майзель.

– Да. Он такой смешной, – у него голова, как солнышко, а ресницы – как у бурёнушки! Он меня теперь в школу возит на старой нашей машине. Знаешь, он сильный какой? Как ты, может меня вообще одной рукой поднять!

– Не обижает он тебя?

– Ты что, он мне как братик, – улыбнулась снисходительно Сонечка. – А ещё Олеся!

– А это кто?

– Павлушина невеста.

– Ну, прямо уж сразу и невеста, – усмехнулась Татьяна. – Ей восемнадцать только в марте исполнится.

– Невеста, – упрямо повторила Сонечка. – Мне Павлуша сам сказал. Они поженятся обязательно. Она знаешь, какая красивая?! Очень-очень! У неё глазки, как блестящие вишенки, и учится на одни пятёрки!

– И такая высокая, – улыбнулась Татьяна. – Как встанет на каблук – под метр восемьдесят.

– Итальянская пара, – со знанием дела заявила Сонечка.

Майзель захохотал, Андрей фыркнул. Улыбнулась и Татьяна, а Сонечка надулась:

– И что я смешного сказала?!

– А ты как учишься, Софья Андревна? – поинтересовался Майзель, меняя тему. – Интересно?

– Мне скучно, – вздохнула Сонечка и принялась загибать пальцы: – Ну, сам посмотри. Читать я умею. Писать – тоже. По-английски, по-французски. Букварь этот дурацкий я в первый день прочла целиком. Компьютеры у них в отдельном кабинете стоят, туда только с пятого класса пускают. Интернет – по талонам. Безобразие!

– Сонька, – покачал головой Андрей.

– По талонам?! – снова расхохотался Майзель. – Таня, и это – «элитная гимназия»?!

– Зато языки, – сердито отрезала Татьяна. – Успеет ещё насидеться перед монитором. Дома – от компьютера не оттащишь! Она целый сайт про драконов смастерила на бесплатном хостинге, – я тебе покажу потом, упадёшь!

– Обязательно покажешь, – согласился Майзель. – Сгораю от нетерпения – так хочется хоть одним глазком на родственников взглянуть. Софья Андревна, ты ведь не против?

* * *

Они вышли на знакомом перрончике – чистеньком, ухоженном, аккуратно вычищенном от снега. Майзель опустил на землю чемодан и зачем-то охлопал себя по сюртуку:

– Ребята, у меня новости. Только не пугайтесь и не подпрыгивайте. Со мной, у меня – даже не знаю, как правильно. В общем, она сейчас там, хозяйничает, – он указал подбородком на крышу бунгало.

– Та-а-ак, – протянула Татьяна. – А я ещё в аэропорту поняла: какой-то ты особенный. И кто она?

– Елена Томанова.

– Та самая?! – хором выпалили Корабельщиковы и переглянулись.

– Да.

– Дракон! – прошептала Сонечка, широко раскрывая глаза. – Но ведь ты же ещё Дракон! Как же так?! Если она та самая – почему ты всё ещё Дракон?!

Родительскую реплику Сонечка поняла по-своему, – в полном соответствии со сказочным «дискурсом».

– Сонька! – зашипел Корабельщиков.

Майзель присел перед девочкой, заглянул ей в лицо:

– Понимаешь, – я ей пока не сказал.

– Почему?! – изумилась Сонечка. – Если она точно та самая!?

– Она – та самая, – подтвердил Майзель. – Никаких сомнений. Но я не знаю, как ей об этом сказать.

– Да просто скажи ей, дурак ты несчастный, – топнула ногой Сонечка. – Она же не знает, как надо тебя расколдовывать! И как она узнает, если ты ей не скажешь?!

– Я попробую, Софья Андревна, – пообещал Майзель. – Но есть ещё кое-какие обстоятельства. Идёт война. Я пока не могу быть никем другим. Сначала нужно победить.

– А после победы – ты ей скажешь? – подозрительно прищурилась девочка.

– Даю слово. Но сейчас я тебя попрошу пока сохранить наш разговор втайне. Идёт?

Сонечка повернулась к родителям:

– Не вздумайте проболтаться!

– Ты за собой последи, разведчица, – усмехнулся Андрей. – Мы уж как-нибудь.

– Дракон, это серьёзно? – с тревогой посмотрела на него Татьяна.

– Это ужасно, – вздохнул Майзель. – Ну, пойдём. Нас ждут.

* * *

Корабельщиковы, разумеется, читали «Ярость пророка», и потому ожидали встретиться лицом к лицу с кем-нибудь вроде современной Долорес Ибаррури. И, увидев вместо Пассионарии нежную, как весенняя верба, милую светловолосую женщину с дивным, изнутри светящимся, лицом, словно сошедшим с полотен Крамского или Перова, с ясными, синими, как июльское небо, глазами, казавшуюся ещё моложе из-за своей хрупкости, обомлели. Майзель обнял её и поцеловал в висок:

– Ну, будьте знакомы, ребята. Это – Елена. А это – Андрей, Татьяна и Софья Андревна в масштабе один к одному.

Елена запрокинула голову, посмотрела на Майзеля и улыбнулась. Эта улыбка длилась, быть может, одно лишь мгновение, – но Татьяне, чтобы всё разом понять, больше не требовалось. Её сердце сжалось от какого-то странного предчувствия. Она стиснула руку Андрею, – молчи, молчи, не смей ничего говорить!

Елена присела перед девочкой и протянула ей маленького, с ладонь, плюшевого зайца на короткой цепочке с кольцом:

– Здравствуй, Сонечка. Это тебе. Для школьного ранца, у нас все дети здесь носят такое. Очень модно.

– Спасибо, Леночка, – просияла Сонечка. – Можно, я тебя так буду называть? Ты же не тётенька никакая, – ты просто Леночка!

– Можно, – кивнула Елена и снова посмотрела на Майзеля.

– Леночка и Дракон, – задумчиво произнесла девочка и тоже кивнула, соглашаясь сама с собой. – Да. Здорово как, – Леночка и Дракон!

И она по-хозяйски взяла Елену за руку.

– Вы не обращайте на неё внимания, – пробурчал, заливаясь краской, Андрей. – Сонька, вообще-то, нормальный ребёнок, просто тут, у вас, ей прямо крышу напрочь сносит. Сонька! Прекрати выступать и веди себя по-человечески!

– Ну, что вы, – улыбнулась Елена. – Всё замечательно! Пойдём, Сонечка, – я купила пластилин такой, фигурки из него потом можно обжечь в духовке, чтобы не помялись и не растаяли. Любишь лепить?

– О-бо-жаю, – продекламировала Сонечка. – Моя детская, надеюсь, на месте?

* * *

– Так она говорит по-русски, – удивлённо покачал головой Корабельщиков, когда они втроём очутились на кухне. – Не ожидал!

– Что с ней? – осторожно спросила Татьяна. – Она так смотрела на Соньку! Проблемы со здоровьем?

– В общем, можно назвать и так, – у Майзеля на щеках выступили желваки. – Гонта назвал это историей с любовью и ненавистью. Последствия оказались необратимыми. Увы, машины времени у меня пока нет.

– О боже, – Татьяна закрыла глаза и повела головой из стороны в сторону. – Надеюсь, ты оторвал головы историческим персонажам.

– Не головы, но оторвал, – скривился Майзель. – И чуть Елену не потерял из-за этого.

– Расскажешь?

– В другой жизни. Всё, забыли, – распорядился Майзель. – Я ставлю чай.

– Сонька её уморит, – озабоченно заметил Андрей.

– Без тебя разберутся, – усмехнулась Татьяна и обернулась на приближающиеся шаги.

В кухню заглянула Елена:

– Мы ещё там полепим, ладно? Вы справитесь?

– О чём разговор, – кивнул Майзель.

– Она такая взрослая, – улыбнулась Елена. – Смешной такой, серьёзный маленький человечек.

– Что ж тут странного, – Татьяна бросила на Майзеля короткий взгляд. – Постоянно со взрослыми, среди взрослых разговоров, – сейчас таких детей много. Даже всякие глупости начали по этому поводу придумывать – индиго, и прочую ерунду.

– Я…

– Леночка! – раздался в динамиках голос Сонечки. – Леночка, иди сюда скорей, смотри, что я придумала!

И Елена так стремительно развернулась на этот зов, – у Майзеля задёргалась щека, и он судорожно за неё схватился, а Татьяна прижала ладонь к губам.

* * *

– Спасибо тебе за Божену, – сказала Татьяна, когда все, наконец, собрались на кухне. – Это было восхитительно.

– Нет, восхитительно – не то слово, – подтвердил Андрей. – Мы до сих пор под впечатлением.

Ну, ладно, допустим, – Корону и всё остальное можно, вообще-то, сочинить, подумал Корабельщиков. И даже – воплотить. Но Божена?! Она же – настоящая! Её-то он никак придумать не мог?!

Майзель открыл рот, но Елена его опередила:

– Наше – значит, отличное. Следующая реплика – насчёт непревзойдённых инструментов. Драконище, пора сменить пластинку!

– Вот всегда она так, – подпуская в голос слезу, заявил Майзель. – Какая же ты Леночка?! Ты щука-колюка, вот ты кто!

– Выучить скудный набор твоих сентенций, сплошь состоящих из одних трюизмов, вовсе не трудно, – фыркнула Елена. – А кто тебя будет на землю сдёргивать, – наши генералы, которые смотрят вам с Вацлавом в рот и ловят каждое слово?!

– Наши, – торжественно поднял палец вверх Майзель. – Ещё полгода назад они были исключительно «ваши», а теперь – «наши». Прогресс налицо!

– Нос не задирай, – поджала губы Елена. – Ишь, загордился.

– Вы молодец, Елена, – усмехнулась Татьяна. – Так его, перепончатокрылого.

– И ты, Брут?! – простонал Майзель.

– Давайте мы всё-таки будем на «ты», – предложила Елена. – Дракон тыкает всем подряд, от короля до сержанта, а они – ему, соответственно. Я уже привыкла, и, когда ко мне обращаются на «вы», чувствую себя неуютно.

– Отличная мысль, – обрадовался Майзель, – это надо закрепить, как там, у Ерофеева, – «и немедленно выпил!»

– Ваша доченька – настоящее чудо, – улыбнулась Елена, поднимая бокал. – Давайте, – за то, чтобы у неё всё получилось. И в жизни, и вообще!

– Рассказывайте, ребята, – Майзель поставил пустой бокал на стол. – Вы же понимаете, – отчёты, сводки я читал, а вот ощущения – хочу услышать. Не остыли?

– Нет, – Андрей дотронулся до тонкой ножки бокала и сцепил пальцы в замок. – А инструменты действительно великолепные, поэтому работа движется, и неплохо. Но с некоторыми очень трудно.

– С гуманитариями, в основном, – Татьяна достала сигарету и благодарно кивнула Майзелю, галантно поднёсшему ей огонь. – Ясно, что без свободы нельзя сделать людей ни сытыми, ни здоровыми. Но и одной свободой этого тоже сделать нельзя! Должен быть стратегический план реформ, должны быть созданы институциональные предпосылки осуществления этого плана. Нужно заручиться поддержкой соответствующих структур с тем, чтобы с наступлением свободы пришли те самые финансовые и интеллектуальные силы, без которых свобода превратится в хаос, а народ решит: лучше сыр в мышеловке, чем мышеловка без сыра. Они не понимают: политика – не говорильня, а военная операция. Ну, да что с них взять – матаном[52]52
  Матан – математический анализ (жарг.)


[Закрыть] они не владеют, отсюда вся косорыловка и идёт!

– Они думают, мы для себя стараемся, – покачал головой Андрей.

– Вы действительно для себя стараетесь, – пожал плечами Майзель. – Я тоже для себя старался – по-моему, получилось довольно сносно в результате, причём для всех. А с интелями нянчиться – никогда ничего не сделаешь, только буквами захлебнёшься!

– Это верно, – согласился Корабельщиков. – Но всё равно – нужна какая-то идея. Идеология. Без неё – не выстрелит.

– Ватикан вам мало идеологов передал, в полное ваше распоряжение? – усмехнулся Майзель. – Хотите – берите нашу, нам не жалко.

– Да? – удивился Андрей. – Я, кстати, никаких чётких формулировок не слышал. Разве есть такие?

– Идеологий у нас несколько, – ехидно улыбнулась Елена. – Для разных, так сказать, степеней посвящения.

– А зачем так сложно-то? – приподняла брови Татьяна.

– Затем, что не все могут сразу уяснить себе главное, – развёл руками Майзель. – Поэтому идеология – как матрёшка: одно в другое входит, как неотъемлемая составная часть, но то, что внутри, видно не сразу. Да оно и незачем – сразу.

– Ну, допустим, – Татьяна положила дымящуюся сигарету на край пепельницы. – Излагай уже!

– Первый уровень – это сильное, эффективное государство. Поверь, многим этого достаточно, – знать, что они хорошо защищены. Второй – первый плюс многонациональное и наднациональное государство всеобщего благоденствия. Третий – это первые два плюс технократическая сверхдержава для обеспечения выхода человека в Большой Космос. Наши «Соколы», например, – это постепенно становящийся международным союз молодых технократов-специалистов, активистов и энтузиастов освоения Вселенной Человечеством. Для любопытных, скептически настроенных, критически мыслящих – четвёртый уровень: первые три являются непременным условием обеспечения непрерывности Познания как цели человеческого существования во Вселенной, и завоевание Космоса невозможно без Познания, как Познание – без завоевания Космоса. Выход в Космос обеспечивает практическое бессмертие цивилизации даже в случае утраты её колыбели – планеты Земля и Солнечной системы – в результате природного или техногенного катаклизма. И, наконец, для самых-самых подготовленных: Человечество – единственный инструмент собственного бессмертия и бессмертия Вселенной, способный предотвратить победу Хаоса. Заметьте, не победить Хаос, а удерживать его в узде. В идеале, к которому мы стремимся, – чтобы каждый человек обладал достаточным интеллектом, моралью и этикой для сознательного, свободного подчинения всей своей жизни этой задаче. Опять же, заметьте: свободного и сознательного! И этот же уровень – при надлежащем низведении и вульгаризации – очень легко усваивается теми, для кого непременно важно присутствие в гипотезе всяких избыточных сущностей, вроде бога. И вот тут без Ватикана никак не обойтись.

– Суггестивненько, – вздохнула Татьяна. – Ай-яй-яй. А почему не православие?

– И там есть наработки, – кивнул Майзель. – Урбан – последовательный сторонник воссоединения ветвей христианства, и преемника себе выберет соответствующего. То есть, уже выбрал.

– Ватикан тоже?! – вытаращил глаза Андрей.

– Что – «тоже»? – недоумевающе посмотрела на мужа Татьяна.

– Закон о престолонаследии.

– Да у них он и был всегда примерно такой, – усмехнулся Майзель. – Оставалось самую малость подкорректировать. Смотри, – священник проходит все ступени испытаний, соблазны, его повседневный удел – рутинный труд врачевателя душ, – пока он не доберётся до кардинальской мантии. А потом из кардиналов выбирают понтифика. Чем не наш закон? Только с возрастом ситуация была плачевная до сих пор, но Рикардо всё это уже практически поправил. У нас сейчас появится почти полтора десятка кардиналов, которым от тридцати пяти до пятидесяти.

– И что, понтифик уйдёт на пенсию?!

– Он уйдёт, ребята, – жёстко произнёс Майзель. – Когда его срок настанет – он уйдёт. Когда всё будет готово. Вы Рикардо не знаете. А я – знаю.

– Драконище, – предостерегающе произнесла Елена. – Не пугай ребят, на них и так лица нет!

– Да, – выдохнул Андрей. – Впрочем, от Урбана следовало ожидать чего-то подобного. Уж больно личность незаурядная.

– Ты не договорил насчёт православия, – Татьяна снова взяла сигарету.

– У православия очень плачевная, на самом деле, ситуация, в перспективе – особенно. Там есть люди, которые это понимают, и мы им по мере сил, хотя и осторожно, чтобы не спугнуть и не скомпрометировать, содействуем. Смотрите, – все православные, кроме России, к нам тянутся, разве что греки в Евросоюз ушли. Да и в России православие угасает, несмотря на бум храмостроительства.

– В чём же дело? Почему не угасает католицизм? Или протестанты?

– О, тут ответ практически на самой поверхности. Православие – не от мира сего. Оно не ставит перед человеком задачи обустроить этот мир: оно требует от него обустройства души и подготовки к вечной жизни в царстве божием. А цивилизация – это обустройство мира. В этом её смысл, её пафос! Католики, и ещё в большей степени – протестанты, переделывают мир, делают жизнь удобной. Их архетипы – цивилизационные по своей сути. Почему? Однозначного ответа нет, да, наверное, и быть не может. Но и православие на него не отвечает!

– Не говоря уже об исламе, – хмыкнул Корабельщиков.

– Слушай, мне эта тема окончательно надоела, – поморщился Майзель. – С ними всё давно понятно. Кто не хочет меняться – вымрет. Очень просто.

– Может, меняться – это не так уж и здорово? Может, пусть лучше мир под нас прогибается?

– Он сам не прогнётся, Таня, – возразил Майзель. – Его надо прогнуть! Но прогнуть и взорвать – это, знаешь ли, две большие разницы. Взрывать не дадим. Пусть вымирают тихо.

– Дракон, так нельзя, – вздохнул Андрей. – Как бы там ни было – это великая культура.

– Да? – прищурился Майзель. – Неужели? Мудрость Афин и доблесть Спарты, гордость Рима и яростное единобожие Авраама, астрономия и математика Шумера, – всё это произошло задолго до них! По какому такому праву они заявляют о том, будто кто-то перенял от них какую-то культуру?! Не надо говорить о культуре. Всё – враньё! Это ромеи, византийцы научили мыться и бриться безграмотных погонщиков верблюдов, а цифры придумали в Индии, когда Великий Рим был рыбацкой деревушкой, и ни самого Магомета, ни даже племени, из которого он вышел, не существовало и в помине! Они всё подсмотрели, списали – но ничего своего на этой основе не создали! Где их Гегель и Фейербах, Декарт и Ньютон, Монтень и Гёте, Фарадей и Эдисон, Резерфорд и Кюри, Пастер и Кювье?! Где исламские Эразм Роттердамский или Мольер? Где машины, станки, самолёты и спутники? Да они даже производство патронов не способны наладить без посторонней помощи!

– А у нас откуда все Эдисоны с Фарадеями взялись? Кто нам помогал?

– Никто. В том-то и дело! Всё сами, своим умом! А эти даже с живым примером перед глазами продолжают сидеть на попе ровно – аллах им не велит! Только отступление от «железобетонного» ближневосточного христианства, размывание бескомпромиссного, фанатичного единобожия и конвергенция с античностью дали Возрождение, затем Просвещение, а после и Модерн. В исламском же мире ничего подобного не случилось. И не случится, пока эта «религия» не уберётся в преисподнюю, откуда она выскочила, зацепившись за язык бесноватого педофила!

– А вот интересно – почему? Почему ничего нельзя?

– Разум запрещён, Дюхон. Инстинкты разрешены – и ничего больше! Запрещено даже подумать о том, почему, собственно, минарет так похож на ракету. Меняется что-то вокруг? Отменить, запретить, взорвать к чёртовой матери! Единственный ответ на вызов эпохи – джихад и пять раз в день лбом об землю! Пусть гяуры и кафиры надрываются, строят телескопы и звездолёты. Аллах велик и милосерден, нужно лишь побольше и почаще молиться. Святые головастики, какой полёт фантазии!

– Ну, если хорошенько приложиться башкой об землю, можно таки отправиться в межзвёздные дали, – ухмыльнулась Татьяна. – Дёшево и сердито, знаешь ли, – и звездолёт ни к чему!

– Я немного не о том, – настойчиво посмотрел на Майзеля Андрей. – Почему здесь – у вас, в Европе, в России, в Америке – есть технологии, наука, прогресс, а там, на Востоке – ничего нет?

– Кстати, не только на исламском Востоке, – подтвердила Татьяна. – В Китае, в Японии – нет своей собственной научной школы. Всё – европейское!

– Сейчас он скажет: «ну, это же просто», – иронически приподняла бровь Елена. – Смотрите, смотрите. Вот. Сейчас.

– Это действительно просто, – улыбнулся Майзель. – Тот, кто знает историю, знает и ответ на этот вопрос. Что касается Китая и Японии – там вообще не было религии в христианском или еврейском понимании, у них отсутствует главное – идея разумного устройства мира. Природа непознаваема, хаотична, нечего и думать о её постижении. Это христиане пытаются всё время распилить гирю, чтобы выяснить, как она устроена, – даосу или мусульманину такая мысль даже в голову не может прийти. Я могу сколько угодно издеваться над идеей бога-творца, разумного замысла, но именно она – корень научного знания, поиска законов природы, законов для людей и попытки объяснения их механизмов. Именно поэтому китайской или японской, индийской или ещё какой-то науки не существует. Вторая причина, характерная и для китайцев с японцами, и для Индии, и для Востока целиком – это идея цикличности времени. Христиане заразились идеей прогресса от евреев, усвоив их концепцию линейного времени, сумев её творчески переосмыслить. А ислам, наряду с остальными, этого не признаёт. Для них время движется по кругу, – даже не по спирали. Зачем что-то менять? Вообще ничего нельзя менять – это может порвать круг времён. Кто не согласен – в топку его, неверного!

– Я вынуждена с ним согласиться, – с горечью подтвердила Елена. – Они хотят уничтожить всех непокорных. Меняться они не желают. Ужас в том, что они и не могут. Это не религия. Там нет обратной связи, вообще никакой. Ислам – это покорность. Якобы богу – но это лишь иллюзия. В реальности – покорность всему, чему велят покориться. «Хотеть – значит мочь» – это выросло из христианства, а ислам такого не знает, не понимает даже. И договориться с ними не получается. А те, с кем можно договориться, ничего не решают, и сами боятся того, чего хотят. И ещё – их так мало!

– О чём говорить с теми, кто таскает расчленённые трупы убитых вражеских солдат по улицам своих городов, обливая их бензином и поджигая, прыгая и визжа при этом от радости – вместо того, чтобы похоронить с воинскими почестями?! – рявкнул Майзель. – Взрослые люди так себя не ведут! Так ведут себя беспризорники, подростки, покинутые родителями и наставниками, сбившиеся в стаю маленькие, напуганные дикари! Они любую попытку начать с ними разговор воспринимают, как гопота: или ты испугался, или у тебя патроны кончились! Твоим парижским дружкам давно пора понять очевидное!

– Они мне не дружки, – отрезала Елена. – Если наши позиции по некоторым вопросам совпадают, это не значит, будто я с ними во всём и всегда согласна! С точностью до наоборот!

Татьяна с интересом наблюдала за их пикировкой, и в глазах у неё плясали весёлые искорки.

– Вы всегда так друг в друга вцепляетесь или только при старых приятелях?! Ах, – Татьяна хлопнула себя ладонью по лбу. – Леночка! «Мурена» – это же ты! Как же я сразу не догадалась!

– Внешность обманчива, – хмыкнул Майзель. – А она этим пользуется, да ещё и самым бессовестным образом!

– Кто бы говорил, – рассмеялась Елена, запуская пальцы в шевелюру Майзеля. – У, Драконище!

– Заросли паутиной, обленились, обабились, – осторожно освобождаясь, проворчал Майзель. – Где Наполеон, где Ньютон, где хотя бы Талейран, наконец?!

– Талейраны повывелись, одни толераны остались, – фыркнул Андрей.

– Толерашки, – поправила мужа Татьяна.

– Вот именно. Развели у себя в городах чуркистаны, любить и воевать разучились, только мешают работать со своими воплями о «демократии».

– В общем, чемодан без ручки, – и тащить неохота, и бросить жаль, – подвела итог Татьяна. – Чего ж ты с ними возишься?

– А с кем ещё? – пожал плечами Майзель. – Никакой другой цивилизации нет. За неимением гербовой, как говорится. Наука родилась в Европе, из этого источника мы все пьём, и придётся его расчистить.

– Дракон, ты злой, – заявила Татьяна и закатила глаза: – Кувшинки, лягушечки, рясочка – это же так романтичненько! Хочешь болото опять в родник превратить? Ну, так не удивляйся, – лягушки тебя ненавидят!

– Разумеется, – хмыкнул Майзель. – К тому же – я их на завтрак ем.

– Да, чувствуется, – интеллигенцию ты трепетно обожаешь, – сардонически улыбнулась Татьяна. – И, похоже, они тебе той же монетой платят.

– А за что их сильно любить? – удивился Майзель. – Самые гнусные нацистские идейки рождаются в умах именно интиллихентов – дураков с дипломами, научившихся гладко говорить и писать, правильно расставляя запятые! Они боятся, как огня, честного, справедливого соревнования, свободы духа и разума, и подталкивают к размежеванию. Поднимают со дна народной души всякую муть, раскачивают лодку, – лишь бы покрасоваться на страницах партийной печати, лишь бы проорать очередной громкий лозунг, на поверку оказывающийся непременно какой-нибудь чушью. С ними нельзя создать великую державу – они даже в своих стенгазетах не могут поделить редакторские обязанности! К чёрту, даже вспоминать о них не хочу – по крайней мере, сегодня.

– Это правда, – кивнула, хмурясь, Елена. – Вацлава тоже ненавидят, но Дракона – особенно. Как он смеет, жид, почему не марширует покорно в душегубку, а хлещет нас по мордасам нашим же знаменем?! Услышав это впервые, я – как правильно будет по-русски? – взбеленилась, вот.

– Что – вот такими прямо словами?! – изумилась Татьяна.

– Мы же все умеем читать между строк, – Елена взяла ладонь Майзеля обеими руками. – Да, в общем, именно такими. Они никогда не простят Дракону своей слабости, своей трусости, своего заискивания перед нефтяной мафией, западной и восточной. Ещё и потому, что еврей. Они позволили гитлеровцам убивать евреев, а теперь реализуют свои комплексы, защищая ислам от «гонений». Им не хочется чувствовать себя виноватыми. Они и израильтян за это ненавидят. Были бы евреи несчастненькими – они бы их жалели и гордились собой, своей толерантностью и терпимостью. Для них главное – гордиться собой.

– Да, быть виноватым неприятно, – Татьяна выпустила струйку дыма вверх, к потолку. – А мусульмане, значит, по их версии, бедненькие? Может, они надеются гранты у них получить? На книжки про толерантность? Знаешь, Леночка, – пускай ненавидят. Лишь бы боялись.