Текст книги "Год Дракона"
Автор книги: Вадим Давыдов
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 34 (всего у книги 48 страниц)
Проснувшись утром, Елена обнаружила на прикроватной вешалке новую одежду, кем-то заботливо вынутую из её платяного шкафа. Она накинула халат и прошлёпала босиком по подогретому полу в ванную. Там она долго рассматривала себя в зеркало. Тело ныло, на шее и на груди – синячищи. Елену передёрнуло. Ну и видочек, подумала она, наверное, вот это и называется, – краше в гроб кладут. Она вздохнула и принялась рисовать лицо.
Выйдя из ванной, Елена натянула белый вязаный свитер с высоким «горлом», джинсы, всунула ноги в мягкие полуспортивные туфли на низком каблуке. Выкурив сигарету и окончательно собравшись духом, вошла в лифт – и с замирающим сердцем возложила ладонь на сканер. Лифт приветственно тренькнул – и привёз её в кабинет.
* * *
– Не надо на меня так смотреть, – со вздохом попросила Елена. – Я знаю, как выгляжу. Читать это ещё и в твоих глазах мне, право, не хочется.
– Ты устала, – ласково упрекнул Майзель.
– Да? – иронически хмыкнула Елена. – Точно, устала – будто мешки ворочала. Можно мне в редакцию съездить?
– В квартире ремонт. Туда пока нельзя.
Вот змей, подумала Елена.
– Я заплачу́.
– Служба накуролесила – Служба покроет расходы. И хватит об этом.
– Я действительно хотела проведать редакцию.
– Полина всё знает. Богушек ей позвонил.
– Зачем?!
– Ёлка. Перестань.
– Действительно, – вздохнула Елена. – Ну, так можно?
– Ты что – под арестом?!
– Разве нет? – почти натурально удивилась Елена. И покаянно добавила: – А следовало бы. На самом-то деле.
– Чёрт, Ёлка. Прекрати.
– Есть прекратить. Уже. Когда мне приехать?
– Когда освободишься.
– Постарайся не сердиться на меня, ладно? Я вернулась, – она подошла к нему, обняла его голову и поцеловала в макушку. – Пока?
– Пока, – Майзель сильно прижал Елену к себе на мгновение, и Елена с удивлением, радуясь этому удивлению и удивляясь этой радости, ощутила знакомый трепет крыльев бабочки под сердцем.
Вот это да, подумала Елена. Неужели я ещё жива? И буду жить?!
* * *
«Сакура» ждала хозяйку в подземном гараже. И об этом подумали, грустно улыбнулась Елена. Эх, вы. Джедаи.
Она доехала до ближайшей открытой стоянки и позвонила Богушеку. Занимайся своими делами, сказал Гонта. Я тебя найду.
* * *
Елена повернула голову на стук в боковое окно и кивнула. Богушек устроился рядом на пассажирском сиденье:
– Ты как, Еленочка? Здравствуй.
– Ужасно.
– Верю. Выглядишь соответственно.
– Спасибо, – усмехнулась Елена. – Ты, как всегда, галантен до умопомрачения. Прости меня, Гонта. Я опять его подвела.
– Подвела? – удивился Богушек. – Это я лопухнулся, я и отвечу. Ты-то при чём?!
– Я не должна была пускать его на порог.
– Давно следовало его потереть, – усмехнулся Богушек. – Ну, да ладно. Чего уж теперь.
– Гонта, я бы сама его убила. Правда. За эти его слова – убила бы, не задумываясь. Он… мёртв?
– Ну да, – спокойно, буднично пожал плечами Богушек. – Обычное дело. Дракон на человека посмотрит – с него всякая муть, как шкура старая, слазит. А если на мразь поглядит, тогда – вот такое. Мы-то привыкли уже, это тебе – в новинку. Ты не парься, Еленочка. Мы всё уладили.
– Не сомневаюсь, – Елена зажмурилась на миг. – Я тебе безумно благодарна, Гонта. Без шуток. Я понимаю, – ты не меня, ты его бережёшь, но я…
– Это моя работа, – перебил её Богушек. – Работа у меня такая, Еленочка. Не тебя, говоришь? Его? А ты – это не он? Тогда кто?
– Я не знаю, – прошептала Елена, глотая слёзы. – Гонтичек, я не знаю! Я только знаю – ты всё сделал правильно. Не наказывай больше никого, хорошо? Это я виновата!
– Конечно, правильно, – кивнул Богушек. – Такие слова о Драконе и его женщине, – э, да что ты дёргаешься! – в эфир пробакланить и потом по земле гулять, как будто всё в цвет?! И не говори мне – юстиция да полиция. В тех небесах, где Дракон кружит, другой меры нет. Только смерть. Потому что только жизнь по-настоящему чего-нибудь стоит.
– Нас никому не прогнуть, – улыбнулась дрожащими губами Елена. – Даже случайно.
– Точно, – Богушек положил руку на подлокотник над центральной консолью. – Моя работа – это безопасность Дракона, твоя безопасность, – во всех смыслах, понимаешь? И я свою работу люблю и неплохо её делаю. За это я к Дракону в самый близкий круг допущен. Он для меня всё. И дерьмо, и кровь за вами обоими подтереть – это для меня, Еленочка, честь и милость.
Богушек клацнул старомодной, бензиновой ещё, зажигалкой и глубоко затянулся. Елена молчала и смотрела на него. Её всегда поражало какое-то удивительное, глубинное – и необъяснимое – сходство преступников и полицейских, – особенно очень хороших полицейских. Тот же жаргон, те же повадки. Даже машины им нравятся одинаковые. Но существовала некая – возможно, едва уловимая – грань, делавшая одних – преступниками, волками, а других – волкодавами.
И Гонта – несомненно, волкодав. Волкодав экстра-класса. И Майзель – той же породы. Только мутант. Елене снова сделалось не по себе.
– Какой же это ужас, Гонта, – Елена тоже потянула из сумочки сигарету. – Машуков – тоже твоя работа?
– Кто? – на миг удивился Богушек. – А, этот? Да, моя. Некрасиво немного вышло, извини.
– Он правда тебе не приказывал?
– А, так ты вот что подумала? – Богушек посмотрел на Елену с укором. – Конечно, нет.
– А он даже словом не обмолвился, – Елена стряхнула пепел. – Всё на себя взял.
– Понимаешь теперь, почему – честь и милость?
– Понимаю, Гонтичек.
– Ему не надо ничего мне приказывать, – Гонта посмотрел на Елену в упор. – У меня младшая на годок тебя, тогдашней, моложе. Ты знаешь, кем я был, когда он меня нашёл?
– Догадываюсь. Наверняка коррумпированным полицей-ским, – Елена вздохнула. – При чём тут сейчас…
– Нет, – оборвал её Богушек. – Коррумпированный полицейский. – Он помолчал угрюмо, подвигал челюстью, словно пробуя эти слова на вкус. – И как у вас, интеллигентов, язык-то так выворачивается?! Я был мент продажный, Еленочка. Ты, Еленочка, и вообразить-то себе не можешь, что это. Я был хуже, чем мертвец. Я семью свою по потолку гонял. Я пил, как… Господи Иисусе, как я пил. Я себя ненавидел. Всё вокруг ненавидел! Эту страну. Эту жизнь. Всё, слышишь?! А потом пришёл Дракон и сказал: я тебя проглочу и выплюну новым человеком. И твои девочки будут любить тебя, как прежде, и гордиться тобой. И стало так, Еленочка. Понимаешь?!
– Да. Ты чувствуешь, что он чувствует, вот и всё.
– Он за всех людей всё чувствует, – глухо проговорил Гонта. – Всё чувствует, – и за всех сразу. Я бы сдох вмиг, если бы на меня такое взвалили. А он жить без тебя не может – и взвалить на тебя такое не может тоже. И тебе придётся решить самой, что ты можешь и чего хочешь. Он давно всё решил. Будь здорова, Еленочка. Звони, если что.
Богушек пересел в свою «Электру», развернулся и, рявкнув на прощание сиреной, подбросившей в воздух стаю голубей, мирно пасшихся на площади, умчался.
Елена поняла, что идти никуда не сможет. Положив руки на руль, она уронила на них голову и громко, в голос разрыдалась. Она что-то подозрительно часто стала плакать последнее время. Старею, подумала Елена. Но ей стало легче.
Посидев минут пятнадцать и окончательно успокоившись, Елена, как могла, убрала с лица последствия разговора с Гонтой. И поняла, куда поедет сейчас.
Прага, Юзефов. МартОна оставила «Сакуру» на Майзловой уличке, возле Жидовске Раднице[59]59
Жидовске Раднице (Еврейская Ратуша) – знаменитое здание в Еврейском квартале Праги.
[Закрыть], и дальше пошла пешком. У входа на кладбище стоял полицейский автомобиль. Елена замедлила шаг. Боковое стекло опустилось, и полицейский сказал:
– Сегодня закрыто, милая пани.
– Мне очень нужно туда, – Елена перевела потерянный взгляд с ворот кладбища на полицейского. – Пожалуйста.
– Нельзя, милая пани, – полицейский вздохнул. – Порядок есть порядок.
– Я не туристка. Я могу показать документы.
– Нельзя.
– Пожалуйста, – голос Елены окреп, она шагнула к машине и положила руку на локоть полицейского. – Пожалуйста, офицер.
Он посмотрел на неё, нахмурился и, убрав руку, открыл дверцу. Елена отступила на шаг, и полицейский вышел из машины:
– Милая пани, это может стоить мне работы. Я вижу, вы не из любопытства туда рвётесь, но…
– И моя журналистская карточка не поможет? – Елена достала пластиковое удостоверение и протянула его полицейскому.
Он скользнул взглядом по нему безразлично и вдруг, выхватив карточку из рук Елены, впился в неё глазами, словно увидел там магические письмена:
– Пани Елена! Минуту, – он прижал пальцем динамик переговорного устройства в ухе. – Реб[60]60
Реб – уважительное обращение к еврею, обычно принятое среди тех, кто говорит на идиш.
[Закрыть] Пинхас, ответь, сержант Галоун. Реб Пинхас? Да. Это я. Открой, пожалуйста, вход. Я знаю. Открывай.
Через пару минут дверь в стене распахнулась, и на улицу вышел пожилой бородатый еврей, посмотрел на полицейского, на Елену. Офицер что-то шепнул ему на ухо и, улыбнувшись Елене, кивнул, направляясь к машине. Смотритель кладбища снова окинул Елену взглядом, вздохнул:
– Чем могу вам помочь, милая пани?
– Мне нужно к могиле его мамы.
– Чьей?!
– Дракона.
Пинхас долго-долго смотрел на Елену. Потом спросил тихо:
– Вы разве еврейка, милая пани?
– Нет, пан… Нет, реб Пинхас. Нет. Я не еврейка. Но мне действительно очень нужно.
– Хорошо, – кивнул смотритель. – Хорошо. Идёмте, я покажу.
Они довольно долго шли вдоль надгробий, стоявших тесно, будто сплошной частокол из каменных плит. Наконец, Пинхас остановился:
– Здесь. Вы знаете, может, – тут уже две сотни лет никого не хоронят. А когда их привезли, тут место свободное было. Как раз для двоих. Вы потом мне стукните в ворота, я вас выпущу.
Он развернулся и пошёл обратно. Елена перевела взгляд на надгробья. Две одинаковых, совсем небольших плиты знакомого чёрного базальта. Надписи на иврите, – или на идиш? Елена не знала. И латинскими буквами – только имена: Рахель и Симон.
До весеннего равноденствия, начала настоящей весны, оставалось ещё три недели, но дыхание её уже ощущалось, пусть и неизъяснимо – в небе, в рисунке теней на земле, в воздухе, ветре, в запахе веток ещё по-зимнему голых деревьев, – чёрных на фоне зияющей синевы. Елену снова охватила дрожь – и холод был на этот раз ни при чём.
Она знала: на еврейские могилы не носят цветов – только камни, символ памяти и вечности. Но камень она не могла положить, – всё её существо восставало против такого. Елена достала из кармана полушубка маленькую свечку, зажгла, осторожно поставила на край плиты и отступила на шаг. И почти без сил опустилась на крошечную деревянную скамеечку, так кстати оставленную здесь кем-то.
– Здравствуйте, пани Руженка, – тихо произнесла она. – Простите, что называю вас так. Простите, – я буду говорить с вами по-чешски. Я знаю, вы поймёте меня. Я столько должна вам сказать. И о стольком спросить. Я так его люблю!
Прага. МартМайзель говорил с кем-то по телефону, меряя шагами пространство кабинета. И вдруг, осёкшись, скомкал разговор, закрыл телефон и громко позвал:
– Гонта!
Сегмент экрана осветился:
– Ну?
– Где она?
– Ты чего?!
– Гонта.
– Сейчас.
Майзель пристально следил за выражением его лица. Наконец, Гонта перевёл взгляд со своих экранов на Майзеля:
– Она на старом кладбище.
– Где?!
– Где-где, – передразнил его Богушек. – Там.
– Камеры.
– Уже, – Богушек посмотрел на экран и нажал кнопку, передавая изображение с одной из множества камер наблюдения, расставленных по всему городу, ему на экран. – Как мне остогнездело ваше «мыло», – если б вы только знали, голубки!
– Что она там делает? – тихо спросил Майзель, опускаясь на диван. Он догадался уже, – только не мог ещё никак в это поверить.
– С мамой твоей разговаривает. Что ещё ей там делать, по-твоему?! Отбой? Или привезти её?
– Спятил?! Не смей.
– Тогда не мешай мне работать! – рявкнул Богушек.
– Прости, дружище. Выключи всё.
– Проехали, – проворчал Гонта.
Экран погас. А Майзель долго ещё сидел, прикрыв глаза рукой.
* * *
– Что-что?! – переспросил Вацлав, наливаясь свинцовой яростью и отмахиваясь от Майзеля, появившегося на экране рядом с министром иностранных дел. – Какой-какой парад?! Когда?!
– Шестнадцатого марта, ваше величество, – министр как будто даже виновато пожал плечами. – Я пытался предупредить правительство и лично президента страны о том, что мы, буде таковой парад состоится, никак не сможем сохранять наши отношения в неизменном виде. Однако они получили, вероятно, какие-то сигналы из Брюсселя, – параду бывших легионеров СС быть, несмотря на протесты России и недовольство значимой части политического спектра.
– Хорошо, – голосом, ничего хорошего не предвещавшим, отозвался Вацлав. – Тогда позвоните ему прямо в кабинет – подключите разведку, если необходимо – и передайте от меня лично следующее, – внешне король оставался невозмутим, но его напускное спокойствие никого не могло обмануть. – Если хоть кто-то из этих, по недоразумению находящихся над, а не под землёй мешков с гнилыми костями, высунет нос на улицу, каждый из них получит на лоб несмываемую метку. А потом я велю отправить на охоту за ними беспилотники. И один – персонально за этим кретином! Никакая нацистская пакость на моей земле – от Сахалина до Нью-Йорка, от Шпицбергена до Кейптауна – больше никогда не посмеет поднять головы ни на секунду. Ни-ко-гда! Отвечаете за результат персонально.
– Так точно, ваше величество, – по-военному ответил министр и отключился.
– Ну, что у тебя? – проворчал Вацлав, всё ещё не глядя на Майзеля и давая волю обуревавшим его чувствам. – Ты подумай, какая сволочь! Маленькая дрянь! Это не простая самодеятельность, не такая себе мелкая пакость! Это прощупывание, постоянное прощупывание – не пропустим ли чего, не смолчим ли?! Что там у тебя есть, в этом лимитрофе[61]61
Лимитроф (от лат. limitrophus – пограничный), пограничная область Римской империи, которая обязана была содержать стоящие на своей территории императорские войска. В переносном значении – небольшое государство, неспособное вести самостоятельную политику.
[Закрыть], – давай, разворачивай, врежь по ним так, чтобы надолго запомнили!
– Я врежу, величество. Через пару дней.
Вацлав поперхнулся и только теперь посмотрел на Майзеля:
– Эй. Дракон?!
– Величество.
– Что с голосом у тебя?! – перепугался Вацлав. – Дракон! Ты что?!
– Я уезжаю в горы с Еленой. Прикрой меня.
– Надолго?!
Выслушав его, король вздохнул:
– Господь Вседержитель. Езжай, Дракон. Езжай.
– Не говори Марине пока ничего, хорошо?
– Добро. Скажи мне, кончится это когда-нибудь?
– Когда-нибудь, величество. Увидимся в воскресенье.
– Отставить. Сиди с ней, пока не оклемается окончательно. Я справлюсь. Обсудим детали позже, тем более, всё пока идёт по плану.
– Звони мне.
– Не буду. И остальным не разрешу. Понял? И ты не вздумай звонить. Дышите воздухом и занимайтесь любовью, пока не упадёте. Счастливо.
– Спасибо, величество, – Майзель благодарно кивнул и выключил терминал.
* * *
Елена вошла в кабинет, бросила у дивана портфельчик и опустилась на подушки. Майзель подошёл, сел рядом. Посмотрев на его лицо, Елена вздохнула:
– Подсматривал? Подслушивал?
Майзель кивнул:
– Не сердись. Ты же знаешь. Я вечно умираю от страха за тебя, жизнь моя.
– Ах-ах, – усмехнулась Елена. – И что же теперь делать?
– Мы уезжаем.
– Куда?!
– Какая разница? – он пожал плечами. – Просто уезжаем. Вдвоём.
– А дела?
– Ты – моё самое главное дело, Ёлка, – Майзель серьёзно посмотрел на неё. – Самое-самое. Не только сейчас. Я надеюсь, ты когда-нибудь всё же поверишь в это!
Крконоши. МартОн ехал удивительно медленно – в сравнении с тем, как он обычно это делал. Елена молча смотрела в окно, а Майзель не теребил её. Она вообще не любила разговаривать в машине, у неё вечно возникало такое созерцательное настроение в дороге, – это Майзель обычно развлекал её всякими «майсн»[62]62
Майсн – истории (идиш).
[Закрыть], а Елена с удовольствием слушала и улыбалась. Они ехали на северо-восток, в сторону Крконош, как быстро догадалась Елена.
Вскоре после того, как они миновали Гаррахов, дорога перешла в настоящий горный серпантин. Елена бывала в этих местах всего два раза в жизни, один раз в детстве с родителями и второй – в гимназические годы. Вечно было не до отдыха. Впереди уже выступали очертания Снежки с шапкой не то тумана, не то низких облаков. Потом дорога стала совсем узкой, потом закончился асфальт и начался укатанный гравий со снегом. Здесь было столько снега, сверкающего под солнцем, что царящий в душе у Елены раздрай слегка поутих.
Они остановились у подножия крутого горного склона, на котором стоял большой дом. Это был, как показалось Елене, не новодел, – настоящий дом егеря или лесничего, старый, кряжистый, добротный и сурово-прекрасный. Не роскошный замок и не гламурная вилла. Толстые деревянные колонны, поддерживающие квадрат сруба, нависающего над землёй, пологий скат крыши из тёмного тёса, балкон-терраса, под ней – дровяник и хозяйственный инвентарь, аккуратно разложенный в полной готовности. И потрясающая, оглушительная, невероятная тишина, стоящая в густом, как кисель, сладком горном воздухе. Елена, вышедшая наружу из машины, почувствовала, как распрямляются лёгкие, вбирая в себя живительный кислород.
Майзель вытащил из багажника какие-то сумки, легко взял их одной рукой, другой обнял Елену за плечи и увлёк по заботливо расчищенной в снегу тропинке к лестнице, что вела в дом. Они поднялись наверх, вошли внутрь, и Елена улыбнулась. Именно так она и представляла это себе: огромное помещение без перегородок, могучий дубовый стол со стульями, этажерка с книгами, высокие, едва ли не с неё ростом, подсвечники с толстыми свечами из настоящего воска, П-образный диван и пара кресел, кухонная ниша с окном. И огромный камин с уже разведённым огнём, а прямо на полу перед ним – широкое низкое ложе, укрытое ковром из медвежьих шкур.
– Нравится? – с беспокойством спросил Майзель. Елена кивнула и, протянув руку, подёргала его за ухо. Он вздохнул с явным облегчением: – Ты голодна?
– Не знаю. А что, ты собираешься меня кормить, если я скажу «да»?
– Обязательно.
– Драконище, ты же знаешь, – таких мужчин, как ты, не бывает на свете.
– Знаю, – он виновато посмотрел на неё. – Честное-прелестное, я не нарочно.
Майзель не разрешил ей помогать ему. Елена сидела и смотрела, как он режет нежное, в мраморных прожилках, мясо на тонкие, полупрозрачные ломти огромным тяжёлым ножом. Как жарит его прямо на раскалённой стальной плите, переворачивая деревянной лопаткой и бормоча что-то себе под нос. Как режет овощи, засыпает их приправой, заливает оливковым маслом и складывает в огромное стеклянное блюдо, мешает, как несёт на стол еду и вино в высоком глиняном кувшине. И такое творилось у неё внутри!
– Опять мясо, – вздохнула Елена.
– Это не мясо, жизнь моя, – он повернул к ней голову и улыбнулся. – Это лекарство.
Елена и вправду была дико голодна, и поняла это, только когда Майзель поставил перед ней полную тарелку с едой. Впрочем, она быстро насытилась, и ей так захотелось спать, – она даже не стала притворяться. И не сопротивлялась, когда Майзель поднял её на руки и отнёс на шкуры.
* * *
Она проснулась, когда за окнами раскинулась уже глубокая ночь. Свечи в канделябрах сгорели едва ли не наполовину. Майзель лежал рядом с ней, подперев голову рукой, глядя бездумно в огонь, и сполохи пламени освещали его лицо, придавая ему странное выражение. Елена потянулась и привлекла его к себе.
Он отозвался на её призыв так, словно ждал его всю свою жизнь. И всё было по-прежнему. Он снова перецеловал Елену всю – от пяточек до мочек ушей, и вошёл в неё со стоном, от которого у Елены сжалось сердце. Её почти сразу же унесло взрывом, и потом, через несколько минут, – ещё. Она искусала ему все пальцы, – а потом почувствовала обжигающе-тёплую влагу, затопившую её лоно. И, ощутив, как он наполняет её – безнадёжно, бессмысленно, бесполезно, напрасно – Елена горько расплакалась у него в руках.
Он увидел, как слёзы катятся по её лицу, и ощутил, как ватная слабость ползёт от живота к ногам и груди. Он закричал, – шёпотом:
– Что с тобой, мой ангел?! Тебе больно?!
– Нет, нет! Не больно, – мне хорошо. Мне так хорошо, Драконище! Прости. Я…
– Ни слова об этом, – глаза его сверкнули почти угрожающе.
– Хорошо, – согласно кивнула Елена и улыбнулась дрожащими губами.
Ей самой не хотелось не то, что обсуждать – даже думать об этом. Но она не могла об этом не думать. С той самой минуты, как у Елены с ним началось.
– Точно не больно?
Мне больно, чудище, подумала Елена, мне очень больно. Иначе, чем ты подумал, но мне так хорошо, – пусть будет больно, я согласна!
– Мне хорошо, – повторила Елена и погладила его по лицу.
– Ты не врёшь?
– Нет.
Майзель поцеловал её снова.
– Дракон.
– Что?
– Я старая.
– Да. Ты кикимо́ра.
– Я серьёзно.
– Я тоже.
– Смотри. Вот морщинки, видишь? Вот. И вот. И вот тут! А ты?! Тебе нужно девочку молоденькую, – да не одну. Семь штук! Меня после двух разочков можно вешать на верёвочку сушиться. А тебе ещё хочется. Я же чувствую!
– Мне тебя хочется, Ёлочка. Понимаешь? Не других. Не девочек. Не всяких разных. Тебя. Только тебя. Одну. Всегда.
– Как это вышло?
– Я не знаю.
– Тебе хорошо со мной?
– Мне никогда ни с кем не было никак. Я ничего не помню, что было до тебя. Я знаю только тебя, я хочу только с тобой, я ничего другого не хочу и не могу, не хочу хотеть, жизнь моя. Я умираю в тебе каждый раз, ангел мой, понимаешь?!
– Боже, – прошептала она. – Ну, почему же так поздно, боже мой, почему?!
Столько лет, в отчаянии подумала Елена. Столько лет я бегала по всему свету. А ты, – где ты был столько лет, всю мою жизнь?! Ох, как же это глупо. Ты даже не увидел бы меня. А я? О, нет, я бы тебя увидела. Ты всегда был таким. В тебе ничего не изменилось. И я бы узнала тебя – и ждала. Сколько нужно. Пока бы ты не разглядел меня в толпе. И всё бы было совсем иначе!
Она вцепилась изо всех сил ему в плечи:
– Ты мой?
– Да, щучка.
– Только мой? И никогда не будешь больше ничей?!
– Никогда, мой ангел.
– Можешь завести себе табун разных девочек. Чёрненьких, рыженьких и беленьких. Сколько хочешь, – десять, двадцать, пятьдесят. Только чтобы ты был мой, – не их, а мой!
– Я не хочу никого, кроме тебя. И никогда не захочу. Сколько раз мне повторить это для тебя, жизнь моя?
– Ты и сейчас ещё меня хочешь? Вот такую?
– Какую?!
– Зарёванную и кислую? С синяками и морщинами? Всё равно хочешь?
– Я… Что ты творишь, Ёлка моя. Да. Хочу.
– Иди ко мне.
Мне не больно, подумала Елена, закрывая глаза и подставляя шею его губам. Или больно? Мне все равно! Лишь бы со мной, – всегда только со мной! Ящерка моя. Ты мой. Боже, ты слышишь?! Он – мой!
* * *
Утром Елене никак не хотелось просыпаться. Но она всё же просыпалась, – медленно-медленно проступая из сна в явь, и это движение сопровождалось каким-то странным, удивительно приятным чувством. И, лишь проснувшись окончательно, Елена поняла, в чём дело. Дракон лежал рядом.
И спал.
– Ты спишь, – потрясённо прошептала Елена. – Господи, боже! Ты спишь?! Маленький мой. Ящерка моя зеленоглазая!
Он, наверное, услышал её шёпот – и проснулся.
– Я спал?! – у него было такое сонное, помятое, ошарашенное лицо, – Елена невольно улыбнулась.
– Это я виновата, – Елена поцеловала его в щёку и тихонечко засмеялась: – Колючий какой!
– Пойду, побреюсь, – пробормотал он и отбросил в сторону шкуру.
Елена, прислонившись к деревянной колонне, смотрела, как он бреется, то и дело ловя его взгляд в зеркале. И, убедившись, – процедура завершена, сказала:
– Всё. Поехали домой.
– Нет, – он помотал головой.
– Да, Драконище. Тебе нужно работать, а я должна извиниться перед Мариной и Вацлавом. В конце концов, они ни при чём, это я – идиотка и истеричка. И у тебя столько дел.
– Мы можем быть здесь, сколько захотим.
– Поехали, Дракон. Всё в порядке, – Елена поцеловала его в уголки рта мягкими горячими губами, – быстро, словно куснула. – Едем?
– Ты что-то задумала.
– Нет. Я с тобой и буду с тобой, пока нужна тебе. Клянусь.
– Хочешь сказать, третьей попытки не будет?
– Не будет.
Меня до дрожи пугает эта мистика, подумала Елена. Как только я пытаюсь ускакать от тебя, немедленно происходит что-то ужасное. Такое ужасное, – ты еле-еле успеваешь. Я просто не имею права так обращаться с тобой, ящерка. Ты ведь ни в чём не виноват. Это я, я одна во всем виновата!
Майзель вдруг облапил её, отнёс назад и, мягко уронив на спину, навис над ней, – Елена увидела, как вспыхнули зелёным светом его глаза и появились белые пятна на щеках:
– Я не могу без тебя, ангел мой. Твои волосы – моё солнце. Твои глаза – моё небо. Губы твои – вино моей жизни, Елена. А ты – вся моя жизнь.
– Сумасшедший, – прошептала Елена, расцветая от его слов. – Сумасшедший мальчишка! Иди ко мне. Побудем ещё!
* * *
Уже начало смеркаться, когда они уселись за стол, – и как он всё успевает, подумала Елена, улыбаясь и качая головой. После сауны всё тело, казалось, сделалось легче, краски всего вокруг проступили яснее. Елена почувствовала, как в ней словно всё оживает, разглаживается. Это ощущение не хотелось ничем омрачать.
– Как там выставка? – спросила Елена, уплетая за обе щёки нежного, самую чуточку подсоленного лосося. – Я даже не выбралась ни разу посмотреть экспозицию!
– С выставкой всё отлично, – испытующе посмотрел на неё Майзель. – Кстати, совсем не обязательно говорить о делах.
– А о чём ещё с тобой говорить? – удивилась Елена. – Послушай, а что происходит в Республике? Я за эти полтора месяца вывалилась из жизни напрочь.
– Заметно, – хмыкнул Майзель. – Всё идёт по плану, подробности во внутренней сети. Захочешь – посмотришь.
– И мой допуск ещё действует? – пробормотала Елена.
– Разумеется.
– Ладно, я посмотрю. Тебе не кажется – Тане с ребёнком следует побыть в Праге?
– Мне много чего кажется, Ёлка, но так ставить вопрос я не имею права. Во-первых, ребята знают – двери для них открыты, если что. Во-вторых, Татьяна – полноправный участник проекта, а не пришей-пристебай. Они вместе. Понимаешь?
– Понимаю, – Елена отложила вилку и посмотрела на Майзеля в упор. – Позвони Андрею и вели немедленно – слышишь меня, немедленно! – прислать сюда девочек.
– Вели?! Что за слова, – ты только послушай себя! Как я могу повелеть такое?! Кто я ему – бог, царь, воинский начальник?! Он мужчина, он отвечает за свою семью, за своих женщин, за свою страну, за свой выбор. Не могу я ему ничего повелеть. Это невозможно, – Майзель покачал головой. – Неужто так сложно это понять?
– Я не спрашиваю, возможно или нет, сложно или просто. Мне нет никакого дела до ваших мужских соревнований, кто из вас круче и кто кому приказывает. Татьяна с Сонечкой должны приехать. Точка.
– Я действительно не могу отдать такого приказа. А если отдам, он не послушается.
– Тогда я сама позвоню. Меня он послушается?
– Нет, Ёлка, – Майзель вздохнул. – Не послушается. Это война.
– К чёрту ваши войны! – повысила голос Елена и хлопнула по столу ладонью. – Чёрт вас подери всех совсем, с вашими войнами, понятно?! Я прошу тебя!
– Обещаю, я позвоню. Но это бесполезно.
– Почему?!
– Они нужны друг другу, ангел мой, – мягко произнёс Майзель. – Они решили драться. Вместе решили – вместе драться. Я уважаю их выбор. И ты должна.
– Я боюсь, ящерка, – Елена опустила плечи и умоляюще взглянула на Майзеля.
– Я тоже, – проворчал он.
– Но ведь ты позвонишь?
– Тебе приснилось что-то?! – кажется, Майзель начал терять терпение. – Что с тобой?!
– Это был не сон, – криво усмехнулась Елена. – Морок, мираж – я не знаю. Я видела Сонечку. Она просила забрать её и маму с папой.
– Ёлка, ты пугаешь меня, – Майзель сжал её пальцы. – Это абсент, никотин, избыток кофеина и недостаток калорий. Обещаю, – если ты не начнёшь есть, как человек, я запру тебя на кухне у Втешечки. Там тебе придётся есть – иначе слюной захлебнёшься.
– Я совсем не расположена к шуткам, – прищурилась Елена. – Я не могу тебе объяснить, Дракон. Я сама всегда хохотала над всякими видениями и предчувствиями. Но я её видела, слышала – как живую. Трогала её волосы. Чувствовала её запах, – Елена всхлипнула. – Прости.
– Та-а-ак, – зловеще протянул Майзель. – Мы, кажется, договаривались, – не трогать эту тему. Никогда.
– При чём тут «эта тема»?! – взвилась Елена. – Они в опасности, а ты ничего не предпринимаешь! Пусть хотя бы Сонечку привезут!
– И кто с ней здесь будет возиться? – вкрадчиво спросил Майзель. – Уж случайно, не ты ли?
– Я, – прошептала она и опустила голову.
Он прав, закусила Елена губу. Конечно, это всё она – «эта тема».
Елена выпрямилась:
– Я очень хочу ребёнка, Дракон. Знаешь, почему? Я хочу иметь право быть рядом с тобой. Мне очень нужно быть с тобой рядом, – но какое я имею право, если я не могу?! Разве можно жить вместе только ради салюта в постели и вечных споров о судьбах этого проклятого мира?! Не бывает семьи без детей. Так повелось от начала времён, и никто не в силах изменить порядок вещей. Никому не дано. Даже тебе. А ведь я пыталась, и не раз, – от горечи, наполнявшей её голос, у Майзеля закружилась голова. – Ничего никуда не проходит. А если и попадает туда с посторонней помощью, то ни за что не цепляется и погибает, и приходится доставать. И я больше никогда в жизни не позволю никому лезть в меня этими железными…
Елена словно подавилась последними словами и смолкла.
– Ангел мой, – хрипло сказал Майзель и взялся рукой за горло. – Ангел мой, что такое ты говоришь?!
Елена сидела молча, опустив подбородок на грудь. Майзель тоже молчал.
Он вдруг отодвинулся от стола, – хотел подняться. Но передумал.
– Я позвоню Андрею, поскольку уже обещал. А теперь послушай меня.
– Дракон!
– Послушай меня!
Елена показалось, будто по дому прокатился раскат грома.
– Говори, пожалуйста, тише.
– Елена. Ты нужна мне. Я хочу быть с тобой. Если права – быть рядом со мной – нет у тебя, его никто не получит. Никакая другая женщина. Никогда. Клянусь.
Снова повисла опасная тишина.
– Ты впервые произнёс это слово – «клянусь», – чуть слышно проговорила Елена. – Прежде – ни разу. Мне всегда казалось, ты нарочно избегаешь его. Я права?
– Да. Еврею запрещено клясться. Лишь в одном случае клясться дозволено: когда точно известно – клятва будет исполнена. Вопреки всему, несмотря ни на что. Так вот – я поклялся.
– Дракон, – голос Елены дрогнул. – Дракон. Ты понимаешь, что сказал?
– О, да, жизнь моя, – он усмехнулся. – Я – понимаю.
– Перестань корчить эту рожу, сейчас же, – Елена поставила локти на стол, уронила между ними голову, запустила пальцы себе в волосы, сжала, закрыла глаза.
Господи Иисусе, Пресвятая Дева, в отчаянии подумала Елена. Пани Руженка, простите меня. Я не хотела. Это вовсе не я – это он. Сам. Да что же это такое?!
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.