Текст книги "Год Дракона"

– Божена, – произнёс Майзель. – Достижение предельной скорости с максимальным ускорением. Движение по резервной полосе с предельной скоростью – сто двадцать секунд. Резкое торможение до скорости шестьдесят, плавное торможение, остановка.

– Произвожу расчёт параметров движения, – откликнулась «Божена».

Воображение услужливо подсунуло Андрею картинку, достойную какого-нибудь космического боевика: группировки спутников, нацеливающие усы и тарелки антенн в точку на карте, разворачивающиеся к Земле орбитальные телескопы, жужжащие передвигающими линзы моторами; незримые потоки электронов, проносясь по решёткам силиконовых кристаллов, доставляют процессору сведения о рельефе покрытия, скорости ветра, плотности загрузки шоссе и ещё тысячи тысяч нюансов, которые под силу зарегистрировать и систематизировать лишь вычислительной машине. Не может же всё это происходить со мной на самом деле, решил он. Сейчас я проснусь, и…

– Расчёт завершён. Прошу подтвердить исполнение команды.

– Подтверждаю, – кивнул Майзель.

Корабельщиков почувствовал, как углубляется сиденье, втягивая его в себя, и усиливающееся натяжение ремней безопасности.

– Что ты творишь?! – попробовал возмутиться Андрей, но ответа не получил. Ему оставалось лишь наблюдать – ничего больше.

Руль сложился куда-то под «торпеду», педали скрылись в полу, приподнялась центральная разделительная консоль, ушёл внутрь пассажирский экран, и захлопнулась приборная панель на водительской стороне. Андрею сделалось окончательно не по себе.

Только теперь он услышал низкое, басовитое гудение мотора, уже не сдерживаемое невероятной звукоизоляцией, и сумасшедшее ускорение вдавило его в спинку пассажирского кресла.

В нижней трети лобового стекла появилось изображение, транслируемое с камер обзора. В углу замелькали цифры, отсчитывающие набор скорости. 220. 260. 310. 360. На цифре «378» рост остановился.

Две минуты показались Андрею вечностью. Управлять машиной, да ещё с прицепом, на обычной дороге при такой скорости человек – даже Дракон – не мог, это делал компьютер. «Канарейке», не обладающей и долей запаса прочности, свойственной чудовищу, к которому она оказалась принайтовлена, пережить эти две минуты было не суждено: сначала превратился в пластмассовое мочало передний спойлер, затем покрылось трещинами лобовое стекло. Подпрыгнув на очередной неровности – невероятная скорость превращала любой дефект дорожного покрытия в опасное препятствие – «Феррари» приземлилась так неудачно, что лопнули три из четырёх покрышек, и колёсные диски, разрушаясь, высекли из асфальта потоки искр.

Кресла и ремни непостижимым для Андрея образом погасили эффект от торможения до скорости в шестьдесят километров в час. Корабельщиков пожалел владельца «канарейки»: если дело ограничится огромным синяком от левой ключицы до печени, без перелома рёбер, можно считать, в рубашке бедняга родился. Подсчитав в уме, сколько километров проехали они «паровозиком» по обочине трассы, Андрей покрылся холодным липким потом: ничем, кроме непостижимого везения, нельзя было объяснить, почему им не встретилось никаких преград. Не могла же «Божена», в самом деле, такое просчитать! Или – могла?!

Когда машина остановилась, все элементы управления уже пребывали на привычных местах. Перед тем, как снова покинуть кресло, Майзель заговорщически подмигнул Андрею:

– Давай, Дюхон, выходи. Надо размяться.

Чувствуя противную дрожь в коленках, Корабельщиков выбрался на свежий воздух и прислонился спиной к двери. Какой же русский не любит быстрой езды, криво усмехнулся он. Я вот, оказывается, не люблю. Повернув голову, Андрей смотрел, как Майзель наклоняется к окну водительской двери «канарейки»:

– Willst du noch einmal mit mir Fangen spielen, du, Arschloch?[19]19
  Будешь ещё в догонялки со мной играть, говнюк? (нем.)


[Закрыть] – Он бросил в проём бумажный платок: – Wisch dich auf, du stinkst zum Himmel![20]20
  Подотрись, воняешь (нем.)


[Закрыть]

Вернувшись, Майзель махнул Андрею рукой, – садись. Корабельщиков подчинился, и через несколько секунд они уже снова мчались в третьей полосе движения с крейсерской скоростью за двести.

– Он выживет?

– Да брось ты, – хмыкнул Майзель. – Это же новёхонькая «Феррари», её хоть и итальянцы собирают, но электронику и системы безопасности им продаём мы.

– А наше – значит отличное, – вздохнул Корабельщиков, теперь понимая, почему взлом борткомпьютера «канарейки» так играючи удался его спутнику.

– Верно, Дюхон.

– Извини, Дань. Я понимаю – ты на взводе, такое творится, с Дубровником с этим, но… Это же ни в какие ворота не лезет. Извини.

– Что именно не лезет? – поинтересовался Майзель.

– Человеку свойственно стремиться к богатству и, достигнув его, демонстрировать окружающим своё превосходство. Мне кажется, было бы мудрее уступить дорогу этому дураку.

– Я не могу никому уступать дорогу, Дюхон, – мягко, словно объясняя ребёнку – Волга впадает в Каспийское море, лошади кушают овёс и сено, – произнёс Майзель. – Я обязан не уступать. Я Дракон.

– Ты чересчур вжился в роль, вот что.

– Это не роль, дружище. К сожалению, и уже давно.

– В чём провинился перед тобой этот несчастный? «Ты виноват уж в том, что хочется мне кушать?» В том, что повёл себя «не по понятиям»? Или в том, что у него «Феррари»?

– Во всём сразу. Нельзя, работая в поте лица, накопить на «Феррари». Сколько у тебя «Феррари», Дюхон?

– По-твоему, я должен завидовать? – начал закипать Корабельщиков.

– Да ничуть, – хмыкнул Майзель. – Это богатые бездельники, вырожденцы всякие, завидуют нормальным людям, поэтому и стараются показать, насколько они круче по статусу.

– А ты не заигрался ли в судебную инстанцию высшего порядка?! Ты сам – на чём ездишь?! Это, знаешь, – Корабельщиков обвёл руками салон и хлопнул в сердцах по «торпеде», – тоже на «копейку» никак не смахивает!

– Это мой инструмент, Дюхон. Мои инструменты не только самые лучшие – они непревзойдённые. Никем. Никогда.

– Может, и для него «Феррари» – инструмент?! Может, он спешил?!

– К умирающему больному? На пожар?

– Ну…

– Баранки гну. Ты видел когда-нибудь врача на «Феррари»? Только какой-нибудь голливудский абортмахер, накачивающий сиськи безмозглых дур силиконом, может себе такое позволить. Но мы договорились – я уступаю дорогу врачу, а не всякому чучелу, напялившему белый халат.

– Они платят налоги.

– Враньё. Мы заставляем их платить – иначе они не платили бы никогда никому ни гроша, загребая всё под себя.

– Бог ты мой, Дань. Ну, а благотворительность? Разве не богатые занимаются ею?!

– Это всё биология с этологией, Дюхон. Благотворительность для них – лишь обозначение статуса. Мы богатые! Ну, и страх, конечно, – так они надеются прикупить себе местечко в царстве божием. Ничего не выйдет. Бога нет, и царства его тоже нет. И попасть туда, соответственно, не получится. Поэтому – деньги на бочку. Прямо сейчас.

– Ты уверен?

– В чём?

– Что Его нет.

– Уверен.

– А я не уверен.

– Разубеждать тебя я не стану, дружище, – Майзель посмотрел на Корабельщикова, покачал головой. – То, что они называют благотворительностью, на самом деле – преступление. Отвратительная, подлая выдумка негодяев, примазавшихся к отличной идее, извративших её – до полной противоположности тому, что было заложено в неё изначально. Мы их всех перебьём – и покончим, наконец, с их «благотворительностью»! Из-за неё миллионы безграмотных, голодных, молодых и здоровых мужчин убивают друг друга, насилуют и заживо сжигают детей, отрезают груди сёстрам и матерям таких же, как они, голодных, безграмотных, молодых и здоровых, – голых, с членом, торчащим, как автомат, и автоматом, торчащим, как член.

– Какой же ты всё-таки…

– Недостаточно лишь мечтать о прекрасном времени, когда звёздные корабли Человечества станут бороздить просторы Вселенной. Нужно готовиться самим и готовить к этому всех остальных. И это будет всем – абсолютно всем – немало стоить.

– Тогда – зачем?!

– Затем, что таково наше – человеческое – предназначение. Мы объясняем, втолковываем. Мы очень осторожны и терпеливы, на самом деле. Но вот мешать нам – этого мы никому не можем позволить. Таких мы уничтожаем. И будем уничтожать.

– И кого больше?

– Наших становится всё больше, Дюхон. А до прочих мы доберёмся – рано или поздно.

– А кто это – «мы»? Ты? Вацлав?

– И я, и Вацлав. И ты. И даже твой Юлиус. И Ярухито.

– Кто?! Японский император?! А он тут при чём?!

– Он был одним из первых, кто понял, что мы собираемся делать. Одним из первых, поверивших в нас. В меня.

– Почему?!

– Потому, что на Востоке Дракон – символ не только разрушающей, но и могучей созидающей силы, символ мудрости и справедливости. Люди иногда могут не понимать его действий, мотивов, поступков – но он Дракон, и этим всё сказано.

– Ага. Так вот почему в Японии сейчас настоящий культ Дракона.

– Если кто-то думал, будто японский император – это такая туристическая достопримечательность, – Майзель вдруг рассмеялся.

– Расскажи, что смешного ты вспомнил. Может, и я посмеюсь?

– Мы с ним встретились первый раз лет двенадцать… Да, двенадцать лет назад. Он прилетел, едва успев вступить на трон. Помнишь эту жуткую историю с захватом императорского лайнера во время визита в Египет, когда погибла едва ли не вся семья? Они поняли, – если и дальше будут киснуть в болоте пацифизма, их всех вырежут. Всех – до последнего. Вацлаву он подарил меч, сделанный специально для него, а мне – роскошное, совершенно невероятной красоты издание «Протоколов сионских мудрецов» на японском с параллельным переводом на чешский. Он был так трагически серьёзен и так хотел в компанию, что у нас с Вацлавом просто не повернулся язык ему отказать.

– «Протоколы»?! Какая чушь!

– Японцы всегда восторгались этим текстом. Им не раз пытались объяснить – это фальшивка, в том числе и я сам, но Ярухито, кажется, не очень-то в это верит. Анекдот, да и только! Этот парень, кстати, вообще двинутый на истории. Ты слышал, наверное, – японцев некоторые исследователи считают одним из потерянных израильских колен?

– Слышал, конечно.

– Ну, вот. А связать атаку с этим фактом и выстроить в нужном направлении идеологическую работу было, поверь, не так уж и сложно. А меч он мне тоже потом подарил. Хороший клинок, замечательный, – Майзель посмотрел на Корабельщикова и прищёлкнул языком от досады. – Вот ведь я болван. Ты наверняка устал, как не знаю кто.

– Зверски. Но если усну и что-нибудь прозеваю, потом никогда себе не прощу.

– Ладно. Божена, приготовься к приёму гостя.

– Сердечно рада приветствовать вас, Андрей Андреевич, – у Корабельщикова возникла полная иллюзия того, что к нему обращается живой человек, а не компьютер. – Положите, пожалуйста, руку на экран пассажирского терминала.

Угол наклона экрана изменился. Андрей покосился на Майзеля, и тот кивнул. Корабельщиков, скептически хмыкнув, выполнил просьбу машины. Экран вернулся в прежнее положение:

– Благодарю вас. А теперь произнесите, пожалуйста, фразу, которую я сейчас выведу на экран.

– Съешь ещё этих мягких французских булок, да выпей же чаю, – послушно прочёл Корабельщиков, едва сдерживая рвущийся наружу смех.

– Спасибо, – поблагодарила его «Божена». – А теперь, если нетрудно, назовите цифры от ноля до десяти. Прекрасно. Система готова к приёму и обслуживанию гостя.

– Что это за прикол с булками?

– Это не прикол, а панграмма. С русским получается – она содержит не только буквы алфавита, но и практически все звуки языка. По этой фразе система создаёт уникальный звуковой отпечаток твоего голоса, после чего может различить, бурчишь ты себе под нос или разговариваешь с кем-то, и не интерпретирует каждое твоё слово как команду. Очень удобно.

– Потрясающе. А отпечаток ладони?

– Не столько отпечаток, сколько набор биометрических параметров. Сто шестьдесят три, если быть точным. Получившийся паспорт предоставит тебе доступ к услугам и функциям различных систем обеспечения, например, в гостинице. Пока это обязательно только для моих сотрудников и государственных служащих, но я не помню, чтобы кто-то отказался – думаю, процентов девяносто граждан Коронного Союза уже имеют такие паспорта.

– А со стороны священнослужителей нет возражений?

– Да-да, я понимаю, о чём ты. Нет, такого идиотизма мы не допускали и не допустим.

– Всё равно, по-моему, тут заложен огромный потенциал для манипуляций.

– Никакие манипуляции невозможны, дружище. Если система определит, что запрос исходит от человека с сильным «запахом страха», ему будет отказано в доступе и вызвана охрана или полиция, по ситуации. Так что брать заложников, резать пальцы, вытаскивать глаза и проделывать прочие голливудские глупости не стоит – напрасный труд.

– Просто супер. Наше – значит отличное, я запомнил.

– Внимание, – услышал Андрей голос компьютера. – Расчётное время достижения границы Коронного Союза с Германией – около пяти минут. Режим пересечения границы – оптимальный.

– Ну, вот, – удовлетворённо кивнул Майзель, – скоро будем дома.

Андрей полез в карман за паспортом, но Майзель махнул рукой:

– Оставь.

– Как?! – изумился Корабельщиков. – Это же граница!

Майзель повернул к нему своё драконье лицо.

– Но как же, – забормотал Андрей. – Есть же какие-то правила, инструкции, даже дипломаты предъявляют свои паспорта…

Он вдруг осёкся и умолк. Майзель продолжал смотреть на него, улыбаясь. Нет, не Данька, подумал Андрей. И даже не Майзель. Дракон.

* * *

То, что началось сразу за «нейтралкой», в очередной раз привело Корабельщикова в изумление.

Сначала автомобиль нырнул в неглубокий, но широкий, ярко освещённый туннель, где вместо пограничников их ждала мойка – без щёток, только струйки не то пара, не то какого-то газа забегали, заплясали по машине. Проскочить мойку с налёта не смог бы даже танк – бетонные направляющие в полтора метра высотой и массивное стальное заграждение, похожее на бульдозерный нож и раскрашенное жёлтыми и чёрными полосами, не позволило бы. Когда мойка закончилась, «нож» исчез в полу, освободив путь.

Тоннель расширился. Андрей увидел застеклённые участки стены по обе стороны проезда, за которыми находились пограничники. Заграждение убралось с дороги ещё до того, как они приблизились к нему – конечно же, их ждали.

Больше всего Корабельщикова поразили лица пограничников за толстенным, ещё секунду назад зеркально-непробиваемым, а теперь – прозрачным, стеклом. Буквально каждый из них, оторвавшись от того, чем был занят в настоящий момент, помахал им рукой и улыбнулся! Естественность, непроизвольность жестов и улыбок потрясла Андрея.

– Бог ты мой, – пробормотал он. – Это что, мир Полудня?!

– Это Корона, Дюхон. Но ты не ошибся – мы постарались сделать похоже.

Трассу заливал почти такой же яркий свет, как в тоннеле. Освещённые автострады Корабельщиков видел и в Бельгии, но здесь и температура, и яркость фонарей казались гораздо естественнее. Андрей завертел головой, стараясь ухватить как можно больше деталей окружающего ландшафта.

– Это что? – он показал на линии, натянутые на ажурных опорах и уходящие за горизонт в нескольких направлениях сразу. – ЛЭП? Нет, пожалуй, не очень по…

И в ту же секунду Андрей увидел, как промчались по этим проводам навстречу друг другу обтекаемые – вагоны, контейнеры? – пара, другая, третья.

– А?! – Корабельщиков проводил их полёт оторопелым взглядом, зажмурился, потряс головой – и снова вытаращил глаза. – Что это такое?!

– Струнный транспорт.

– Обалдеть, – выдохнул Андрей. – Невероятно. Так вы его построили?! Я даже не слышал об этом!

– Ну, вы же не хотите, – пожал плечами Майзель. – Пришлось притащить сюда Юницкого с его технологией. Под честное, кстати, слово, – мы, когда будет возможность, поможем строить такое в России, опираясь на имеющийся опыт, дадим и строителей, и инженеров. И я его непременно сдержу. Подсчитав, сколько земли, труда и ресурсов пожирает одна автострада со своей инфраструктурой по сравнению с ниткой чугунки или, тем паче, «струны», мы ужаснулись. И решили: нет, нам это не подходит. А струна – знаешь, сколько всего потянула она за собой? Новая металлургия, субподряды для предприятий, мелких и средних. А скорость?! Отличная вещь – быстро, гораздо быстрее, чем чугунка, чем грузовой автотранспорт, дешевле, экономичнее в разы. А уж об автомобильных грузоперевозках и речи нет! В городах почти весь общественный транспорт по струнам бегает – кроме такси, пожалуй. Чистота, красота, никакого шума – мы с Вацлавом безумно довольны. Конечно, были моменты всякие при внедрении, но всё утряслось – теперь мы по всей Короне линии протянули и ещё протянем. И скорость транзитного оборота почти в три раза выше – это, Дюхон, поверь, дорого стоит. Да и военное значение сбрасывать со счетов нельзя: разрушить его сложнее, чем даже чугунку, а восстанавливать – намного легче. Построить автострады, чтобы субсидировать немецкие автомобильные концерны? Нет, шалишь! А так – всё наше, родное. Недостатков у него практически нет, можно сказать.

– А почему дорога такая пустая?

– А с чего ей быть набитой? – удивился, в свою очередь, Майзель. – У нас плотность автомобилей гораздо меньше, чем в Германии или Нидерландах, – немало народу предпочитает общественный транспорт, особенно те, кто работает от звонка до звонка. А на выходные или в отпуск можно взять автомобиль напрокат – тоже намного дешевле, чем содержать собственный автомобиль постоянно.

– И как удаётся уговорить людей не пользоваться автомобилями? – иронически поморщился Корабельщиков. – Может, поделишься?

– Охотно. Вместо слов – дела, дружище. Это и есть наш главный метод. Безотказно работает, проверено. Налоговые льготы и бесплатные проездные тем, кто добровольно отказывается от покупки автомобиля, розыгрыши призов, поездки на тёплые острова, и одновременно с этим – развитие инфраструктуры, доступности общественного транспорта в любом месте.

– Но это сколько же нужно электричества!

– Электричеством мы занялись в первую очередь. Энергия – кровь цивилизации, основа суммы технологий, без энергии будем ходить бедные и дурные. Ты совершенно прав.

Корабельщиков рассмеялся, – парафраз «бацькиного» высказывания об учителях намекал на отличную осведомлённость Майзеля о скорбных делах в «рэспублике».

– Похоже, упор на атомную энергетику, несмотря на то, что рассорил вас с Евросоюзом, себя оправдал.

– А мы как-то своим умом живём и не жалуемся, – Майзель чуть довернул баранку. – Нам не по пути с политиканами, оседлавшими трубу и полагающими, будто ухватили бога за бороду. Вместо того, чтобы вкладываться в новые технологии, они тянут углеводороды из земли, а сверхприбыли тратят на разработку эликсира бессмертия, стометровые яхты и девок. Но мы положим этому конец. Не сомневайся.

– Дань, ты о чём?! – уставился на него Корабельщиков.

– Ты многого не знаешь, Андрей. Поэтому тебе удаётся спать по ночам, – вздохнул Майзель. – Я не хочу сейчас об этом сильно распространяться. Разумеется, наша энергетическая программа встала у них, как кость в глотке.

– А уран вы где берёте? В Африке?

– Африка – это уже потом получилось. Уран у нас самих есть. Как выяснилось, его не просто много, а очень много. Проблема была в его глубоком залегании, из-за которого в своё время остановили добычу. А мы получили новые, совершенно революционные технологии его извлечения, подобрав тех русских геологов, геофизиков, инженеров и технологов-атомщиков, которым в развалившемся эсэсэсэре нечем было заняться – так, что у них дети забыли вкус мяса и фруктов. Мы забрали их к себе, и через три года у нас был уран и компактные, безопасные реакторы. А на выходе, как ты знаешь, получается плутоний.

– О, теперь я понимаю…

– Ещё нет, – перебил его Майзель. – Знаешь, сколько мы приняли людей из Советского Союза после горбачёвского драпа?

– Горбачёв вам с Вацлавом, между прочим, место освободил, – ворчливо отозвался Андрей.

– Могу выдать ему орден сутулого с закруткой на спине, по твоему ходатайству, – ухмыльнулся Майзель. – Речь не о Горби, а о людях, которых бросили на произвол судьбы. Четыреста тысяч специалистов, Дюхон. Больше миллиона народу. Представляешь?

– Нет, – честно сознался Корабельщиков. – За какой срок?!

– За три года. А потом собрали тех, кто уехал с Америку, в Европу, в Израиль. Выгребли всех, кто представлял для нас хоть какую-то ценность. И заметь – не таксистами их трудоустроили, не охранниками в магазинах. Дали работу по специальности и обеспечили себе технологический рывок – такой, что нас теперь никто не догонит, если мы сами не позволим. Понимаешь теперь, как нас ненавидят еврососиски и штатники?

– Догадываюсь.

– Думаю, только в общих чертах. Ты видел, как оборудована граница – это не паранойя. Они к нам под видом экологических активистов засылали настоящих диверсантов, с их новейшими «ненасильственными» методами. А когда мы приняли меры самозащиты – подняли страшный вой: караул, убивают, тоталитаризьм! Демократическое, с позволения сказать, правительство, обычно склонное похапать и попрятать похапанное заграницей, рухнуло бы в одночасье. Но мы с Вацлавом – удержались.

– Как? У Вацлава нет счетов заграницей? У тебя их нет? Как вы могли удержаться?!

– У Вацлава ничего нет. И у меня тоже ничего нет. Мы пользуемся всем, что нам нужно для выполнения наших задач – даже целой страной или несколькими, но нам лично – ничего не принадлежит. Таков закон. И сейчас ты увидишь результат.

Впереди вставало зарево, похожее на северное сияние.

– Это Прага?

– Прага, Дюхон.

* * *

Город казался бескрайним. В нём царствовала симфония света. Именно симфония, а не стихийная совокупность городских огней: у Андрея возникло непреодолимое ощущение – над этой симфонией трудились художники и инженеры, объединённые чётким замыслом создания архитектурно-светового ансамбля, долженствовавшего символизировать мощь, богатство, величие и хлещущую через край энергию яркой, свободной, радостной жизни. Корабельщиков не замедлил поделиться чувствами со спутником.

– Умничка, – обрадовался Майзель. – Молодец. Всё ты правильно уловил. Так и есть.

– И в Будапеште так же? В Бухаресте? В Белграде?

– Пока ещё нет. Но будет, – пообещал Майзель, и Андрею почему-то очень захотелось в это поверить.

– Но это же просто чёртова уйма денег!

– И что? – удивился Майзель. – А зачем деньги-то нужны, как не для этого?! Деньги, Дюхон, такая штука – они никогда не даются кому-то. Если у кого-то появляются деньги – их нужно срочно отдавать. Чем больше, тем лучше. Деньги приходят в мир для всех людей, но – через немногих. И вот когда эти немногие по какой-нибудь причине перестают понимать, что якобы «их» деньги вовсе не им предназначены, человечеству начинает грозить опасность. Мы объясняем им, как на самом деле всё обстоит и работает. Один раз – вежливо объясняем. Не понять – невозможно. Можно сделать вид, что не понял. Тогда мы приходим и забираем. Всё.

– Вот так вот, приходите – и забираете?

– Ну да, – пожал плечами Майзель. – Денег, взятых у колумбийских дуремаров, как раз хватило, чтобы раскрутиться. Потом началась атака сразу по нескольким направлениям. Здесь мы начали работать с молодёжью, готовя отряды настоящих бойцов, способных за нас, за нашу идею идти в огонь и в воду.

– Какую идею?!

– Погоди, – поморщился Майзель. – Успеем ещё об идее поговорить. Через три года был готов первый эшелон. Одновременно мы взяли на ствол сразу несколько десятков оффшорных банков. Очень красивая операция: оффшорное законодательство позволяло – тогда – менять учредителей, акционеров буквально за минуты, вся отчётность умещалась на одной стороне бумажного листка. Они же не знали, что мы собираемся этим воспользоваться, для себя всё готовили, – он довольно оскалился. – Мы сорвали хороший куш, и одновременно правительственные структуры Европы и Штатов начали атаку на оффшоры. Они даже не подозревали, что действуют в наших интересах. Весь их антиоффшорный пафос я очень тщательно профинансировал.

– Зачем?

– Затем. Оффшор должен был остаться один.

– В Короне.

– В Праге. Видишь ли, Дюхон, – оффшор на Багамах или на Гернси хорош, пока существует консенсус, гарантирующий его работу. Молчаливый сговор магнатов и правительств. Как только такое сердечное согласие даёт трещину, неважно, по каким причинам – всё, пишите письма мелким почерком. Ни Багамы, ни Гернси, ни прочие гваделупы с доминиками не обладают необходимым суверенитетом, чтобы обеспечить неприкосновенность размещённых там капиталов. А мы – обладаем. И мы это настойчиво демонстрировали. Вот они к нам и повалили.

– И что? Это обеспечило достаточно средств для твоих… Извини – ваших с Вацлавом – проектов?

– Конечно же, нет. Средства появились потом – когда они все тут расселись, а мы их кинули, как лохов на Привозе.

– Дань…

– Ах, как это было здорово, – прищёлкнул языком от удовольствия Майзель. – Контроль над их оффшорными счетами они нам сами принесли, на блюдечке с голубой каёмочкой.

– Как?!

– По закону об оффшорных компаниях им полагается местный директор и секретарь. Со смешной зарплатой – одна крона в месяц. Но это в какой-нибудь Андорре такой номинальный руководитель, числясь директором в сотнях предприятий и получая мелкую мзду, продолжает крутить хвосты своим коровам. А наши якобы номинальные директора и секретари – это были наши славные мальчики и девочки, наши соколята, Дюхон. И номинальные хозяева вдруг сделались реальными. А необходимые явки и пароли мы получили традиционным способом – при помощи доброго слова и пистолета.

– То есть по-бандитски.

– Да.

– И что – они вот так всё взяли и вам отдали?!

– Увы, – горько вздохнул Майзель. – Разумеется, одним махом всё забрать не получилось – мы ещё были не так сильны, а они достаточно быстро опомнились. Но двадцать – двадцать пять процентов, – это, Дюхон, реально сумасшедшие деньги.

– Дань. Погоди. То, что ты рассказываешь – невозможно.

– Ясное дело, невозможно, – согласился Майзель. – Невозможно – если уважать законы, написанные мерзавцами для того, чтобы безнаказанно обдирать, как липку, весь мир. Но мы, видишь ли, сами отпетые негодяи. Благообразные сволочи и холёные подонки из мегакорпораций даже не представляли себе, какими наглыми, беспардонными, кровавыми бандитами мы окажемся. Поэтому они не смогли – никак не смогли – воспользоваться теми инструментами, которыми привыкли пользоваться в налаженной ими для самих себя системе: так называемые демократические институты и так называемая свободная пресса. Мы положили на это с прибором так, как не осмеливались класть даже большевики, – но, впрочем, тогда были другие времена, и в те времена нас, вероятно, попытались бы задавить военной силой. Но у нас уже был оружейный плутоний, Дюхон, и носители для него. И мы дали им понять: мы не перед чем не остановимся. Нам терять нечего – у нас всё равно ничего нет. К счастью, система, которую выстроили эти господа, по целому ряду причин оказалась куда менее поворотливой, чем требовалось, а другой у них, снова к счастью, не было. Нет и сейчас – потому что мы не даём им её построить. Они по-прежнему нас боятся – и, святые головастики, мне так это нравится, что хочется петь и кричать от счастья.

– Знаешь, у меня даже слов нет, – пробормотал Андрей, во все глаза рассматривая разворачивающееся перед ним великолепие урбанистического пейзажа. – Но ведь они не могли просто так это оставить, просто проглотить и утереться. Они же должны не просто ненавидеть тебя. Они должны охотиться за тобой ежечасно, ежесекундно, – за тобой, за Вацлавом, за всеми вами. Неужели у них не получилось?

– У кого «у них», Дюхон? – поморщился Майзель. – Нет никаких «их». Не существует никакой «мировой элиты». Это басня, которой они кормят дурачков и легковерных, цену себе набивают. Они и между собой-то не в состоянии договориться. Не с кого даже спросить за бедлам. Сами плывут по течению, будто навоз в половодье. Способны лишь на мелкие пакости, на подлость из-за угла. Поэтому, когда мы встали на обе ноги и с размаху засветили им в глаз, они и полетели с копыт.

– И всё на этом?

– Нет. Из двадцати шести наших, помимо меня и Вацлава – тех, с кем мы начинали заваривать эту кашу – только мы с Вацлавом и остались, – глухо ответил Майзель. – Конечно, они закопошились, начали искать варианты, пробовать нас на прочность, на зуб. И продолжают. Строят куры и козни, то там, то тут пытаются подложить свинью. И всё, тайком, исподтишка – они же трусы, Дюхон, жалкие, ничтожные людишки. Шуршат купюрами, нанимают всякую падаль: нацистов, исламских фанатиков, сектантов – только это и могут, шелудивые псы. Ты думаешь, вся эта сумасшедшая телеметрия, эти приборы, работающие в тау-диапазоне, – это всё так себе, для удовольствия?

– Думаю, нет, – покачал головой Корабельщиков. – Но как тебе удаётся? А ты ещё и мотаешься на машине у них под носом – один, совершенно один, без охраны! Ты натуральный псих!

– Тут такая петрушенция, Дюхон. Западная Европа к нам относится, как тот еврей из анекдота – к советской власти: боится, тоскует, хочет других, но уже привыкла с нами считаться. К тому же без нас – без транзита – не обойтись. Как видишь, я не псих, а всего лишь здраво оцениваю пределы «их» возможностей.

– А свои? Свои пределы ты представляешь?!

– У меня нет пределов, – осклабился Майзель. – Я Дракон.

– Это сказка!

– Ошибаешься, дружище. И у тебя будет шанс в этом убедиться. Я не боюсь. Мы не боимся. Нас свалить невозможно, – мы не почиваем на лаврах, а шагаем вперёд. Поэтому ничего у этих «них» не выйдет. В детали я тебя посвящать не стану – уж не сердись, ты даже не сможешь оценить масштабов игры, тебе для этого не хватит исходных данных, по крайней мере, в настоящий момент. Может быть, как-нибудь в другой раз. А пока мы поедем прямо ко мне в замок. Переночуешь, а утром ещё поговорим.

– В замок?!

– Я Дракон или где?! – щёлкнул зубами Майзель. – Конечно, у меня есть замок. Мой собственный замок в моём собственном городе. На площади имени меня. А ты как думал? Отсюда уже видно. Смотри.

Зрелище, представшее глазам Корабельщикова, действительно поражало воображение. На холме, в центре сходящихся линий улиц с аккуратными новыми домами, утопающими в зелени, возвышалась чёрная громадина, подсвеченная прожекторами снизу и с трёх городских коммуникационных башен. Казалось, она высечена из цельной базальтовой глыбы, отполирована до зеркального блеска и воздвигнута здесь неведомой силой. Очертаниями она напоминала какой-то гигантский, и потому оставшийся невоплощённым, советский проект тридцатых, вроде Дворца Советов. Весь архитектурный ансамбль служил третьим контрапунктом исторического пражского пейзажа – вместе с ажурным, полным света и воздуха Пражским Градом и торжественным Вышеградом он образовывал законченное, ошеломляющее в своём великолепии произведение градостроительного искусства. Столица великой державы, город Короля и Дракона – сказочно древний и восхитительно современный. У Андрея защипало в глазах: