Текст книги "Год Дракона"

В любви Елена была такой же, как и в работе, и в жизни вообще – смелой до безрассудства, щедрой до беспамятства, страстной до самозабвения. Эта женщина, – умеющая одним хлёстким абзацем, одной точной и сверкающей, как молния, фразой оборвать любую, сколь угодно долгую и успешную политическую карьеру, освежевать до костей, превратить в посмешище до конца времён кого хочешь, – оказалось, эта виртуозно насмешливая женщина с острым, язвительным умом способна быть ошеломляюще нежной!

Елена не была ни синим чулком, ни жеманной недотрогой, и всегда смело любила мужчин, которые казались ей достойными её любви. Бывало, она даже увлекалась своими мужчинами. Она всегда видела их слабости – иногда мирясь с ними какое-то время, иногда негодуя и хлопая дверью. Ведь её мужчины всегда оказывались слабее. Интеллигентные, тонкие, начитанные, иногда даже умные. Иногда блестящие. Слишком тонкие. Слишком начитанные. Она никогда не зацикливалась на каком-то определённом типе. Но с таким, как Дракон, судьба столкнула её впервые. И с ней такое творилось! Чтобы от единственного прикосновения, от одного его поцелуя так распрямлялось в ней всё?! И никогда прежде она не позволяла себе потерять контроль над своими чувствами, раствориться в мужчине, стать частью его. То есть – именно того, что происходило с ней сейчас.

Елена ругала себя последними словами, но не находила в нём ничего, позволяющего ей пережить спасительное разочарование. Никогда ещё ни один мужчина в её жизни не излучал такую спокойную, биологическую уверенность в себе, в своих силах, в своей правоте – и в своей мужской силе, которой не требовались никакие костыли и подпорки, в том числе и в виде женского обожания. Она любила наблюдать за его лицом с крупными, резкими чертами, за игрой его мимики, его улыбкой, иногда похожей не на улыбку человека, а на драконий оскал, – но это уже не пугало её. И, пожалуй, впервые в жизни ей было с мужчиной так безоглядно, так отчаянно хорошо и спокойно. Ей нравилось, что он говорит, когда любит её, нравилось чувствовать, как снова и снова оживает внутри неё его плоть. И как от его слов и ласк трепещет крыльями бабочка у неё под сердцем. Ей нравилось знать, – он всё время хочет её. Ей нравилось видеть, как появляются белые пятна у него на щёках и вспыхивают глаза, когда она тянет его к себе. Она сама хотела его всегда, – стоило только подумать о близости с ним, и у Елены начинался туман в голове. Она любила, замирая от страха, смотреть, как он бреется, как порхает в его руке смертельно острая – подлинно опасная – бритва с клинком настоящей дамасской стали. Целовать его щёки и шею после бритья – о, это ощущение она бы ни на что другое не променяла!

Никогда прежде ей не случалось так безмятежно засыпать, прижавшись к мужчине, испытывая восхитительное чувство тепла, расходящегося по всему телу откуда-то из-под сердца, мягкой волной разгоняющего кровь к самым далёким клеточкам. Она всегда жутко комплексовала из-за своих вечно холодных ног, – даже в жару под одеялом проходило немало времени, прежде чем Елене удавалось по-настоящему согреть их. А Дракон брал её ступни в свои ладони, большие, удивительно мягкие для мужчины, горячие, как печка, и спустя пару минут ощущение льда между пальцев исчезало бесследно. Теперь она просто жила, не думая ни о каких последствиях и потере лица, – потому что рядом с таким мужчиной невозможно женщине потерять лицо. Только если перестать любить.

Никогда прежде мужчина так не опекал её, – так весело и спокойно, так ненавязчиво и так откровенно. Она всегда остервенело отбивалась от мужской опеки, её бесило сюсюканье и тисканье, она презирала конфетки-цветочки, считая это покушением на своё право быть собой. Не мужской куклой для любовных игр, в которые сама играла вовсе не без удовольствия, а собой, личностью, человеком. Но с Драконом всё было как-то не так. Он словно не замечал ничего – ни смен настроения, ни заносов в полемике, ни утренней растрёпанности или непудренности, ни синевы под глазами, ни так некстати вылезшего прыщика на подбородке. Елену это поначалу бесило, как признак невнимания, отстранённости. Она не желала, чтобы её идеализировали, выдумывали такой, какой она не была. А потом, поймав несколько раз его взгляд, она поняла: всё он видит, слышит, сечёт, замечает, только… Но если да, – то почему же не произнёс он это слово ни разу?!

И всё же Елену не покидало чувство, будто Дракон всё время держит её на руках, отводя небрежно в сторону, как ряску, как нечто, лишённое всякой силы и смысла, любые неудобства и несообразности её жизни. Даже быт перестал существовать. Елена никогда не грешила мещанством, а командировки и приключения давно убедили её – человеку на самом-то деле совсем немногое нужно. Но Дракон существовал на ином уровне, совершенно неведомом Елене прежде: всё оказывалось под рукой практически мгновенно. Не нужно думать о необходимом, вообще замечать его, – есть дела, куда более важные. И, хотя это самое «всё» являлось не то государственным, не то служебным, оно не носило казённого отпечатка, – было удобным, уютным, добротным.

Он вечно куда-то мчался, ехал, летел, плыл, отдавал приказы, разбирал ошибки подчинённых, обсуждал бесконечные варианты бесконечных дел, – и всегда вокруг были его люди, готовые в любую секунду сломя голову броситься исполнять его волю. Казалось, прикажи он пристегнуть Африку к Америке – и они, щёлкнув каблуками, свернут это дело за каких-нибудь пару часов. Руководя и командуя, он не распекал и не подавлял, а помогал и поддерживал. И поэтому тоже всё его необозримое «хозяйство» работало, как безупречный часовой механизм.

Раньше Елена всегда смеялась над выражением – «специалист широкого профиля». Но применительно к Дракону оно оказывалось уже не оксюмороном, а точной характеристикой склада его ума и размеров эрудиции. А самым удивительным открытием Елены стала уверенность – всеми своими инструментами Дракон владеет и пользуется по праву.

Она всегда оставалась серьёзной – даже слишком серьёзной для своего возраста и внешности. А сейчас она вдруг стала находить вкус в совершенно девчачьем дуракавалянии. Словно брала реванш за упущенное в юности, казавшееся неважным, не стоящим внимания. Из её повседневного гардероба напрочь исчезли строгие чёрные и тёмно-синие брючные костюмы с глухими блузками, а на их место вселились легкомысленные тряпочки, чуть ли не с рюшечками, – и розовые, и голубые, и золотистые рубашечки, и топики на тоненьких бретельках, и маечки, открывающие животик, и штанишки выше колена, и юбочки с разрезом до бедра. Ей до умопомрачения всё это шло. А вот найти джинсы, рубашки и туфли, подходящие по размеру Дракону, оказалось нелёгким делом. Но Елена справилась – и страшно гордилась собой. Ей нравилось дразнить, тормошить его, трогать, бродить с ним по городу, валяться в траве и целоваться в Летенских садах, на улочках Старого Места и Малой Страны, ездить с ним вместе в машине, бездумно глядя на стремительно летящую под колёса ленту шоссе. Ей нравилось знать: не нужно быть ни умной, ни сильной, ни опытной – всё это рядом с Драконом делалось лишним. Ей нравилось, как он при первой же возможности хватал её и носил на руках – Елену никогда в жизни ни один мужчина так не таскал на себе в самом прямом и первозданном смысле этого слова.

Он нравился ей даже в своём дурацком наряде, не то униформе, не то рясе, – и нравился без ничего. Она знала, как жалко может выглядеть раздетый и безоружный мужчина. Но только не он! Он вообще нравился ей во всех своих проявлениях. Елену удивляло умиротворение, наступавшее после близости с ним. Она и прежде никогда ничего не симулировала, принадлежа к тому счастливому – относительному – меньшинству женщин, абсолютно не испытывающих в подобных хитростях нужды. Но с Драконом происходило у неё небывалое. Полумедицинский термин для этого никак не годился! Ей казалось, она – ракета из праздничного фейерверка, стремительно взлетающая ввысь и взрывающаяся в небе ослепительным звёздным дождём. Когда он любил её ночью, она засыпала, как дитя. Когда он любил её утром, она просыпалась, и заряда бодрости и ровного, очень правильного настроения ей хватало надолго. Ей нравился едва уловимый аромат, шедший от его тела. Елена обладала очень тонким обонянием, и всегда страдала от этого: некоторые запахи вызывали у неё почти физическую боль. А его запах – не одеколона или дезодоранта, а его собственный, настоящий – действовал на неё, как бальзам. Может быть, из-за свойственного Дракону нечеловеческого здоровья? Он никогда не болел, не простывал, никогда не кис и не ныл, как другие мужчины, и это здоровье и тела, и духа любила Елена едва ли не больше, чем все остальное в нём.

Она с удивлением рассматривала себя в зеркале – не только её саму, но и знакомых удивила происшедшая с ней перемена. Она словно сбросила лет десять. Да она и чувствовала себя моложе! Елена не сразу задумалась над занимательным наблюдением: давненько не мучила её мигрень, и периодические смены настроения стали много мягче. А задумавшись, удивилась и даже к врачу не поленилась пойти. Она никогда не жаловалась на здоровье, хотя и богатырским назвать его не могла, – всё очень обычно. А стрессы, работа и всякие прочие дела тоже давали о себе знать, – и бессонными ночами, и тяжестью в желудке. А тут, – как рукой всё поснимало. Даже кожа безо всяких особенных ухищрений сделалась какой-то особенно гладкой и чистой. Молодая, моложе Елены, докторша в поликлинике, мучительно краснея от невозможности скрыть испепеляющее её любопытство, – Прага, как выяснилось, совсем маленький город, где все знают всё обо всех, – прокатив пациентку сквозь резонансный томограф, никаких патологий, разумеется, не нашла, о чём с облегчением Елене и сообщила. Только пробормотала что-то невнятное насчёт особо благоприятного гормонального фона, но Елена не обратила на её реплику никакого внимания.

Елене не было с ним легко. Во-первых, он не спал. Всегда просыпаться одной – Елена вовсе не находила это забавным или удобным. Ей так хотелось, проснувшись, увидеть его рядом с собой, услышать ровное, размеренное дыхание! Дракон никогда не оставлял её просто так, – на подушке всегда оказывалась или гвоздика – любимый цветок Елены, или веточка мимозы, или пара крупных черешен, или цветной – жёлтый, сиреневый, синий – листочек бумаги с липкой полоской и нарисованной смешной, смеющейся рожицей. Умом она понимала: ему вовсе не нужен сон, – вон, дельфины не спят вообще никогда, и никто не находит это чудовищным. Елена всё понимала, – и всё равно ужасалась. Нет, он не вскакивал и не убегал, великодушно позволяя ей затихнуть, заснуть, согревая её, – она и не чувствовала, когда он уходит. И, стоило ей проснуться и захотеть его, Дракон приходил, как будто угадывая этот миг – и любил её, горячую со сна, расслабленную, вздрагивающую от наслаждения и желания. Но она же знала – он не спит! Когда Елена думала об этом, слёзы подступали к её глазам.

Наши недостатки – как известно, продолжение наших достоинств. Перфекционист и обуздатель хаоса, квинтэссенция континентального духа, Дракон – не переносил беспорядка. Он ничего никогда не говорил, но при виде невымытой вовремя кофейной чашки на его лице отражалось такое страдание, – у Елены буквально сердце кровью обливалось. И в кабинете, и в «квартире», где они по молчаливому обоюдному согласию проводили время вдвоём, всегда находились на боевом взводе похожие на резвых черепашек роботы-уборщики, – стоило на кухне или у дивана уронить пару крошек, как электронные зверушки бесшумно набрасывались на непорядок и, проглотив его, снова исчезали. Первый раз они напугали Елену едва ли не до икоты, – Дракону насилу удалось её успокоить. А потом он так над ней хохотал, – Елена даже обиделась.

Она стала понимать ещё одну причину, по которой Дракон всегда так неудержимо рвался домой, в Прагу. Дома был порядок. Он столько сил положил, создавая этот порядок, делая его уютным и приятным, незаметным и незыблемым. Его приводили в ярость неряшливо одетые, неопрятные или развязные люди. А толстяков, – не больных, а именно разъевшихся, особенно молодых – он, кажется, готов был сожрать живьём. Дома, в Праге, таких почти не встречалось.

Елене пришлось признать правоту сказанных Мартой когда-то слов: Дракон прячется от женщин. Он не мог полюбить их всех сразу – и предпочитал не любить никого. В желании полюбить их всех не было ничего от пошлой страсти коллекционера мужских побед. Он жаждал сделать их всех счастливыми, – всех сразу и навсегда. Он и весь мир, и цивилизацию, о которой столько говорил, воспринимал, как женщину, нуждающуюся в любви и защите. Рыцарство, доведённое до абсурда, думала Елена. И теперь он взял и всё это на неё – одну! – обрушил.

Он оказался таким живым, – несмотря на свою безупречность. Она видела, как смотрят на него другие женщины. Как смолкают при их появлении, – когда они появлялись вместе, – и как смотрят на него. А потом на неё, – кто эта беленькая мышка, отхватившая себе – Дракона?! Богатых, интересных и привлекательных мужчин всегда немало мелькало вокруг Елены, но он – он был единственным в своём роде. Елена всё видела, – и уже осознавала этот масштаб. И понимала: он выбрал её, – нет, не случайно, конечно, но она ни секунды не обольщалась на свой счёт. Елена принадлежала когорте тех женщин, что с возрастом, оттачивая стиль и совершенствуя вкус, учась понимать, как правильно ходить, стоять, садиться, поворачиваться, улыбаться и говорить, становятся куда интереснее, чем в юности или в ранней молодости. Но – при всех своих несомненных достоинствах – Елена была одной из многих. Умная, талантливая, – иногда даже больше умная, чем талантливая, но это вовсе не добавляло ей привлекательности в мужских глазах. А вокруг порхало столько красоток, и помоложе её, и поярче, и поаппетитнее на ощупь, и вполне готовых – и способных – родить целый выводок маленьких дракончиков. Кажется, только его это вовсе и не интересовало. Дело было совсем не в этом. Дело было в другом: он, кажется, любил её. Хотя и молчал, как партизан на допросе.

Елена чувствовала это – ведь невозможно такого не чувствовать! Её изумляло то благоговение, с которым он её ласкал. Она сама с удовольствием его разглядывала, и трогала, и целовала, и очень желала, чтобы ему было хорошо с ней, чтобы он видел и понимал, как ей хорошо с ним, – но что же он вытворял! Не было места, не было уголка на её теле, которых он не перецеловал бы по крайней мере тысячу раз. Интересно, он Марту тоже так целовал, подумала как-то Елена, испытав при этом приступ ослепляющей ревности, испугавший её саму. Елену потрясло, как сразу и точно они совпали, как будто и в самом деле были двумя половинками одного существа. Огромного роста, обладающий невероятной даже для тренированного и опытного воина силой, Майзель оставался вполне человеком, с человеческими размерами, и никаких неудобств или, тем более, неприятных ощущений у Елены не возникло ни разу, и ей не пришлось ни к чему привыкать. И ничего объяснять ему тоже не требовалось. Делай, что хочешь, – или толкни его на спину и резвись сама, или дай ему полную волю и закрой глаза, чтобы улететь прямо в рай, на седьмое небо.

Он постоянно ей что-нибудь дарил. Нет, не дворцы и не конюшни с ахалтекинцами[40]40
  Ахалтекинская – уникальная по выносливости, выездным качествам и экстерьеру порода скаковых лошадей.


[Закрыть]. Он слишком хорошо знал, – вызывающей роскошью подарка не смутить Елену, не растопить её сердце. Она не могла носить никаких бриллиантов, пока люди на Земле умирают от голода. Она и вправду была такой. Именно от неё, такой, и сходил он с ума. Именно она – такая – стала вровень ему. И она это знала. И знала другое: Дракон – и есть тот, единственный, в её жизни. Только самого главного – самого-самого – не мог он ей подарить.

За много лет Елена привыкла жить с чувством: у неё не будет ребёнка. Никогда. Елена не вдруг поняла, что означает это сказанное врачами «никогда». Она помнила взгляд женщины-гинеколога, в котором плеснулась такая жалость и боль, когда она произнесла вслух эти страшные, неотвратимые слова. До Елены даже не сразу дошло, что это было сказано ей, – и о ней. А когда, наконец, дошло…

Нет, она не смирилась с этим приговором. Но она научилась с ним жить, приладилась к нему. Как прилаживается к жизни за решёткой приговорённый к пожизненному сроку. Со временем Елена даже стала находить в своём положении кое-какие маленькие, но преимущества: она ни от кого не зависела, её никто не ждал, она могла делать всё, что ей хотелось и казалось в данный момент важным. Она перестала примерять свою жизнь к мужчинам, с которыми у неё случались романы. Никогда она не жила рядом со своими мужчинами, – всегда уходила и приходила, когда ей удобно. И мужчины всегда с таким облегчением вздыхали, узнав, – им ничего «не грозит». И поэтому она всегда спокойно оставляла них, – всегда первой. И это было тоже очень удобно.

Ни разу – ни сама Елена, ни Дракон – ни словом не обмолвились об этом. Елена догадывалась, да что там – была убеждена: он всё знает. Абсолютно всё. Но – они оба отставили это в сторону, заперли, как скелет в шкафу. Когда они не то, чтобы поостыли, – Елена знала: никогда она к нему не остынет! – скорее, пристроились, приноровились друг к другу, когда их отношения пришли в некое равновесие, и первая жажда близости показалась утолённой, – он стал замечать, как с Еленой творится неладное. Она так смотрела на юных и не очень юных мамочек с детьми, которых в Короне в последние годы стало видимо-невидимо, – у него начинало противно и тоскливо дёргаться в груди. Он знал: если бы он по-настоящему смог ощутить её боль, то умер бы на месте. Он мог швырнуть весь мир к её ногам, достать ей с неба звезду, подарить ей бриллиант размером с лошадиную голову, но это ничего не значило для неё. Он чувствовал – несмотря на страсть и нежность, сливавшую их в одно существо, Елена не хочет, не может разрешить ему взять часть её беды на свои плечи. Он знал, – она будет пытаться оторвать его от себя, и съедать себя изнутри, словно она всё ещё виновата, словно так можно что-то исправить.

Впервые за всю его жизнь, устремлённую в цель, будто выстрел, перед ним была не Вселенная, которую необходимо во что бы то ни стало уберечь от Хаоса. А всего лишь одна молодая женщина, хрупкая и прелестная, отважная, как мало кто из мужчин, и с такой бедой за плечами, которую никакому мужчине не понять, не поднять, не осилить, не сдюжить, не развести, не выплакать, не спросить, не сказать. Женщина, посмевшая ворваться в его мир, как гроза. Женщина, расколовшая, словно гнилой орех, непобедимую броню его одиночества. Женщина, которую ему тоже необходимо спасти. Вместе со всей Вселенной. Или вместо?

Впервые за долгие годы – он не знал.

Конец первой книги