Текст книги "Номады Великой Степи"

Теперь Абахай был готов продолжить дело отца в возрождении Золотой империи – Айсинь Гурунь. Правда для начала пришлось ввести войска в вассальный Чосон, который вновь стал придерживаться проминской позиции и отказался представить войска для похода на Пекин. В 1637 году Абахай со стотысячным войском захватил Чосон и принудил ванна Инджо к безоговорочному подчинению. В результате корейские войска приняли участие в маньчжуро-минской войне на стороне маньчжуров.

Конечно, десяти-двенадцати тумэнов было явно не достаточно не только для завоевания Поднебесной империи, но даже для серьезного прорыва приграничных укреплений, оснащенных пушками европейского образца. На счастье Абахая в 1627 году в империи Мин произошла очередная смена императоров, на престол взошел Чжу Юцзянь – семнадцатилетний сводный брат, умершего бездетным, Чжу Юцзяо. Новый владыка Поднебесной попытался взять власть в свои руки и исправить ситуацию в стране: казнил узурпатора Вэй Чжунсяня и его приспешников, развернул борьбу с коррупцией, но ситуация уже вышла из под контроля. Восстаниями были охвачены многие провинции. Причем непростая внутриполитическая ситуация в немалой степени осложнялась затянувшейся на несколько лет засухой и суровыми зимами «Малого ледникового периода». Для подавления бунтов внутренних войск не хватало и их стали массово перебрасывать с приграничных областей.

Маньчжуры не преминули этим воспользоваться. Младший брат богдыхана Доргонь, командуя маньчжурской армией, совершил рейд вглубь Мин на 500 километров, в битве при Инлу он наголову разбил армию минского императора, прошёл через провинции Шаньдун, Чжили, Шаньси, взял 58 городов, захватил свыше 450 тыс. пленных, в том числе одного из ближайших родственников императора. Но это было не завоевание, а просто довольно крупный и удачный набег, успех которого во многом определялся неожиданностью и стремительностью. Закрепиться на этих землях у маньчжуров не было шансов. Несмотря на войну на два фронта: против повстанцев и против маньчжуров, северная группировка минских войск под командованием У Саньгуя, была слишком сильна, что бы позволить Абахаю развернуть свою империю до границ Айсинь Гурунь начала XIII века.

Осенью 1643 года Абахай неожиданно умер. На съезде бэйлэ развернулась борьба за маньчжурский престол между Доргонем – сводным братом покойного императора, и его кузеном Цзиргаланом. Кризиса удалось избежать за счет выбора новым богдыханом пятилетнего Фулиня – девятого сына Абахая. Оба его влиятельных дяди стали равноправными регентами при императоре. Гражданской войны удалось избежать, а в «подковерной» победил Доргонь, который уже через год понизил своего соперника до звания «регент-помощник».

Еще до разрешения политического конфликта Доргонь стянул к границе, а следовательно и к расположенной не далеко от нее маньчжурской столице, 140 тысяч всадников «восьмизнаменной» армии, сыгравших роль довольно весомого аргумента в споре за маньчжурский престол. Не известно на сколько серьезно он готовился к новому набегу на Мин, но находящаяся в полной боевой готовности армия оказалась как нельзя кстати. 25 апреля 1644 года войска восставших под командованием Ли Цзычэна349349
  Предводитель крестьянской войны в северном Китае, провозгласивший себя в 1644 году императором династии Шунь.


[Закрыть] заняли столицу империи Мин, император Чжу Юцзянь (Сы-цзун) повесился. В этих условиях У Саньгуй – главнокомандующий северной группировкой минских войск предпочел пойти на союз с Доргонем. Через месяц объединенная армия под командованием Доргоня и У Саньгуя, насчитывавшая порядка трехсот тысяч воинов, разгромив войско повстанцев вошла в Пекин. Столичные чиновники, рассчитывающие на восстановление минской династии сдали город без сопротивления, но Доргонь обманул их надежды. Утвердившись в императорском Запретном городе и заменив столичный гарнизон маньчжурскими частями он в ноябре 1644 года провозгласил императором Срединного царства своего венценосного племянника Фулиня, присоединив таким образом Поднебесную империю к империи Маньчжу Гурунь.

Конечно далеко не все в бывшие подданные Минского дома сразу же смирились со сменой династии. Активное сопротивление маньчжурам продолжалось вплоть до 1681 года, когда маньчжуры смогли овладеть Гуйчжоу и Юньнанью, разгромив войска У Шифаня, сына У Сань-гуя. Последний еще в 1673 году поссорился с маньчжурами, провозгласил себя императором Южной Мин и сам возглавил борьбу против северных захватчиков.

Но оставим в стороне перипетии борьбы за власть в Поднебесной и вернемся в Степь, где, после блестящей авантюры Догоня, приведшей к захвату империи Мин, именно Доргонь, а не его августейший племянник, был возведен в ранг хакана. Сюда в Маньчжурскую степь фактический правитель двух империй перенес свою ставку. Здесь были сосредоточены его ближайшие соратники. Отсюда шло укрепление его влияния на степь: в 1646 году его брат бэйлэ Додо возглавил карательную экспедицию против мятежного сунидского тайджи Тэнгиса, а через три года при помощи хошоутского Гуши-хана он подавил мусульманский мятеж в Ганьсу.

У Белого царя появился весьма достойный соперник в борьбе за власть над номадами, но, то ли по иронии судьбы, то ли по чьему-то злому умыслу, 31 декабря 1650 года 38-летний Доргонь внезапно скончался в городе Хара-Хотоне, том самом, у стен которого за 424 года до этого окончил свой жизненный путь Чингисхан. После смерти Доргоня, регентом при малолетнем императоре вновь стал Цзиргалан, а сторонники всемогущего покойного хакана впали в немилость. Войска, ранее подчинявшиеся Доргоню, были переброшены на юг для подавления восстаний и борьбы с пиратами. В самой Манчжурии остался лишь гарнизон в Нингуте – крепости расположенной южнее бывшей столицы империи Мудадцзяна.

Вместе со сменой правящей клики в Маньчжу Гурунь сменилось и отношение к Степи, ее проблемы отошли на второй план. Решать вопрос о подчинении монгольских ханов Цзиргалан и, прибравший к рукам всю власть в Запретном городе, евнух У Ляньфу, предпочитали дипломатическими методами, направляя грозные послания в адрес хошутского Очирту-Цецен-хана и халхаского Тушэту Сайн-хана. Ситуация несколько изменилась в связи с появлением у северных рубежей империи ясачиков Чахань-хана (маньчж. Белый царь), которые вторглись в сферу политических интересов маньчжуров. Этот факт вынудил богдыхана Фулиня отвлечься от окончательного покорения Поднебесной и принять меры по разграничению сфер влияния с далеким Белым царем.

Джунгарское ханство

Говоря о русско-маньчжурском дележе «степного пирога» было бы неправильным обойти вниманием третьего крупного участника дележки – Джунгарское ханство. И пусть сегодня мы не найдем на политической карте мира даже следа от этого некогда могучего государства, тем не менее на момент своего создания оно контролировало большую часть евразийской степи. Но за 119 лет своего существования постепенно утратила свои позиции в номадном мире, сохраняя до последнего контроль только над Южным Алтаем и Джунгарской котловиной.

Напомню, что образовалось оно в 1640 году, как сейчас бы сказали демократическим путем, в результате принятия на курултае «Великого Степного Уложения» (Ики Цааджин Бичик). Новое государственное образование имело форму конфедерации монгольских и ойратских (калмыцких) племен, и во многом перекликалось с монгольской конфедерацией, созданной Тэмуром-Олджейту на обломках Йекэ Монгол Улуса в начале XIV века. Главой джунгар стал чороский Эрдэни Батур-хунтайджи – потомок Эсен-хакана в седьмом поколении, при этом все лидеры вошедших в конфедерацию племен сохранили свою самостоятельность и даже титулы, так, например Эрдени Дзасакту и Гомбодорджи Тушету продолжали зваться ханами, а Гуши-Номин остался хунтайджи хошеутов.

Кстати, в отношении происхождения самого этноним «джунгар» до сих пор ведутся дискуссии в научной среде. Наиболее популярная гипотеза связывает его этимологию с той задачей, которую выполняли ойратские тумэны в войсках монгольских хаканов: «Ойратские „тархуты“ отвечали за безопасность хана, его семьи, приближённых министров, советников, военачальников в дневное время суток; „кептаулы“ – в ночное; „зюнгары“ – отвечали за устойчивость левого фланга во время боевых действий, проводимых армией…„хош-и-уты“ – за охрану пограничных линий» [Бембеев В. Ш.]. Но, во-первых, до принятия «Великого Степного Уложения», «зюнгары – джунгары» не упоминаются среди ойратских тумэнов, в отличие от тех же хошиутов, а, во-вторых, у номадов, чьи юрты традиционно были обращены входом на юг, левым флангом (крылом) всегда считалась восточная сторона. В то же время, на момент образования калмыцко-монгольской конфедерации, вошедшие в нее племена-тумэны контролировали обширнейшую территорию от озера Кукунор на востоке до Волги на западе (рис. 57), причем этноним «джунгар» после 1640 года стал использоваться только в отношении племен кочевавших к востоку от казахских степей. Ушедшие же с Хо-Урлюком на запад сохранили за собой этноним «калмык». Так что, похоже, изначально джунгары – это действительно левое крыло, но только новосозданного государственного образования, а не древней Монгольской империи.

Рисунок 57. Политическая ситуация в евразийских степях в середине XVII века. Штриховкой показаны вассальные и спорные территории.

Джунгарское ханство стало последней успешной попыткой самоорганизации номадов Степи под властью всенародно избранного хакана (хунтайджи). Теснимые с севера Московским царством, чьи передовые отряды уже вышли к берегам Байкала и Амура; с юга – цепочкой земледельческих государств, объединенных исламом; а с востока – быстро набирающей мощь империей Маньчжу Гурунь, племена Народа Стрелков были готовы забыть взаимные обиды, дабы сохранить ускользающий титул мировых лидеров, диктующих свою волю соседям-земледельцам.

Однако технический прогресс, поставленный себе на службу соседями-земледельцами, превратил проекты Эрдэни Батур-хунтайджи по возрождению могучей кочевой империи в несбыточные мечты. Вся история Джунгарского ханства – это процесс отступления номадной цивилизации под натиском современной технической цивилизации в лице Московского царства, выросшего до Российской империи, и Маньчжу Гурунь, разросшейся до империи Цин. В этой связи, мне кажется правильным именовать данный период истории Степи не Джунгарским, а русско-маньчжурским, и рассматривать не по отдельности для каждой из сторон конфликта, а в тесной взаимосвязи. Как цельный процесс поедания могучего степного Тура маньчжурским Драконом и русским двуглавым Орлом. Процесс этот, как мы видели, начался задолго до принятия «Великого Степного Уложения» и продлился вплоть до 1759 года, когда маньчжурским войскам удалось ликвидировать последний очаг освободительной борьбы джунгар в горах Юлдуза.

Дележ пирога
Знакомство

Джунгары – наследники монгольских тумэнов, еще до объединения в новое государственное образование, были хорошо знакомы и с русскими, и с маньчжурами. Более того, многие подписавшиеся под «Великим Степным Уложением» принесли до этого шертную клятву Белому царю. А за четыре года до курултая в урочище Улан-Бура, на другом курултае в Чифыне, если не сами участники Джунгарского съезда, то их соседи и родственники признали маньчжурского князя Абахая наследником Чингисхана с титулом «Богдыхан». Правда понятия о вассалитете у халхасцев и ойратов довольно сильно отличалось от традиционного для Западной Европы понимания. Хотя договор и содержал традиционную клятву «Быть у Белого Царя в вечном холопстве и послушании», но по своей сути более напоминал «договор о мире и взаимопомощи». В обмен на щедрые подарки из царской казны, право беспрепятственного доступа на рынки, а так же возможность свободно кочевать в оговоренных пределах внутри российских земель, номады обязывались не нападать на русские земли, не дружить с врагами Руси и выставлять свое войско для участия в войнах на стороне Белого царя. В целом аналогичные отношения выстраивались поначалу и между халхаскими князьями и маньчжурским богдыханом.

Русские, успевшие и повоевать, а потом и сблизится с выходцами из Заалтайских степей, о далеком и сказочном Китае знали только понаслышке. Хотя оттуда издревле на Русь поступали экзотические товары. Даже само название «Китай» вошло в русский язык в XI – XII веках вместе с киданьскими купцами – поставщиками восточной экзотики на ярмарки Киевской, а затем Владимирской Руси. Да и позже, во времена Монгольской империи торговцы из хаканского улуса порой добирались и до Руси. Поэтому не удивительно, что с самого начала присоединения Сибири к Московскому царству и царский двор, и сибирские воеводы, и просто купцы активнейшим образом искали пути для установления прямого торгового контакта с Поднебесной. Томский воевода Хрипунов, узнав от Василия Тюменца, побывавшего в ставке Алтын-хана, о том что через халхаские земли есть выход в Китай, немедленно отправил к Минскому двору Ивана Петлина с 11 казаками. Посольство оказалось относительно успешным. Петлин даже привез в Москву грамоту Минского императора, дозволяющего русским отправлять посольства и торговать в Поднебесной. Да вот беда – толмача способного прочесть ханьские иероглифы при Московском дворе не нашлось, что породило идиому «китайская грамота», но отодвинуло реализацию идеи о прямой торговле с Китаем на перспективу.

В связи со становлением Джунгарского ханства, чьи торговые караваны ходили как в Поднебесную, так и на Русь и могли стать проводниками и толмачами, появилась новая возможность установления торговых отношений с далеким Китаем. Михаил Федорович поспешил ею воспользоваться, и в 1641—1642 годах тарский казак Вершинин добрался с караваном торгутского тайши Дайчина до приграничного торгового городка Минской империи, откуда привез еще одну «китайскую грамоту», разрешающую русским купцам прямую торговлю с Поднебесной [Дацышен В. Г., Модоров Н. С.]. К сожалению ее постигла та же участь, что и грамоту, привезенную Петлиным.

О поражении Минского Китая и завоевании его маньчжурами, русские наверняка знали. И, хотя первая встреча подданных Белого царя с послом маньчжурского амбаня произошла на два года раньше, чем Иван Петлин попал к Минскому двору (Василий Тюменец виделся с ним при дворе Алтын-хана), но ясного понимания произошедших политических Перемен в Москве не было. В посольском приказе маньчжурский богдыхан, прочно восседающий на троне Запретного города в Пекине, еще долго воспринимался как один из многочисленных монгольских ханов, которого можно объясачить и навязать ему шертный договор с Белым царем. По крайней мере, именно такая задача ставилась перед Амурской экспедицией Ерофея Хабарова.

Судя по полученным, несмотря на полное не соответствие русских посольств дипломатическим нормам того времени, грамотам, Минский двор то же был наслышан о далекой Руси и заинтересован в развитии с ней торговых отношений. А вот для маньчжур, впервые, после долгого перерыва, вышедших на международную арену, знакомство с подданными Белого царя оказалось полной неожиданностью. Около 1689 года китайский чиновник при дворе маньчжурского богдыхана Ян Бинь представил свой труд «Любяньцзилио», согласно которому: «Алосы также пишут Олосы, это лоча (русские) …. Их (русских) называют лаоцян [старые тибетцы]; они люди с голубыми впалыми глазами, выдающимся носом, желтой (рыжей) курчавой бородой, с длинным телом; много силы, но любят поспать и, когда спят, не сразу просыпаются. Искусны в пешем бою, умеют обращаться с ружьями, не боятся луков и стрел… У этого народа низкие и юные, видя почтенного и старшего, снимают шапку и преклоняют голову. Сперва указывают левое и правое плечо, затем указывают левое и правое колено. Другие говорят: сперва указывают лоб, затем живот, затем правое плечо, затем левое плечо, это так называемый в европейских странах знак обратного креста» [Кюнер И. В.]. Далее придворный историк детально и иногда весьма забавно описывает одежду, быт и обычаи русских. Точнее не самих «великороссов», а тех подданных Белого царя, с которыми маньчжуры столкнулись и на Амуре, и в Джунгарских землях. А это, как мы имели возможность убедиться раньше, были преимущественно служилые татары да казаки, потомки булгар и кыпчаков. В этой связи дальнейшие рассуждения маньчжурских историков о принадлежности «русских» к «старым тибетцам», а точнее к потомкам древних усуней – «Внуков Ворона», уже не кажутся такими уж бредовыми. А историки Поднебесной со времени первого знакомства с русскими подданными (вспомните русский и кыпчакский охранные полки Туг-Тэмура 30-х годов XIV века) и, как минимум, вплоть до 1881 года, когда был издан «Шофанбэйчэн», считали, что «русские суть древнее племя усунь» [Кюнер И. В.].

Но оставим в стороне логические выкладки историков Срединного царства и перейдем сразу к выводам, которые крайне важны для понимания дальнейшей политики маньчжурских властей по отношению к России. Проанализировав труды своих предшественников Хэ Цютао – автор «Шофанбэйчэн», делает вывод: «Что касается таких подвластных земель, как Канцзюй [Мавераннахр], Яньцай [кыпчакские степи], склоняющихся к западу, вообще земель Олосы, близких к Западному Северному морю, то все они ее древние земли. Что касается подвластных земель Шивэй [Монголия и Приамурье] и Дидоуюй [тюркские владения в Сибири], склоняющихся к востоку, и вообще земель Олосы, близких к Восточному Северному морю, то все они ее старые области» [Кюнер И. В.]. Причем Хэ Цютао далеко не русофил, о чем прямо говорит название его труда: «Готовьте колесницы на страну Полуночную» [Мясников В. С.].

В 1644 году, когда Доргонь возвел на трон Поднебесной своего племянника Фулиня, а калмыцкий тайша – сепаратист Хо-Урлюк погиб в горах Кавказа, попав в кабардино-ногайскую засаду, русские стрелки, польская шляхта и казачество отражали очередной набег крымчаков и ногайцев под командованием перекопского мурзы Тугай-бея. В этом же году отряд якутских служилых людей и добровольцев, под командованием писчего головы Василия Пояркова, достиг берегов Амура.

Стремительная русская экспансия на Восток, столкнулась с нехваткой хлеба, доставка которого из центральной полосы России была крайне затруднительна. Слухи о хлебной реке – Амуре и ранее доходили до Ленского острога, но занятый сбором ясака, борьбой с Тобольскими, Мангазейскими и Енисейскими конкурентами, а также подавлением многочисленных восстаний недовольных туземцев, русский служилый и «охочий» люд довольствовался местным рационом. Ситуация обострилась с прибытием на Лену воевод Петра Головина и Матвея Глебова в сопровождении без малого четырех сотен человек. Воеводы и чиновный народ юколой да пеммиканом питаться не желали. Узнав что «есть за Алданским хребтом река хлебная, хлеба всяково на той реке и серебра много» [Наказная память…], они отправили на юг многочисленную по Сибирским меркам экспедицию – 132 человека! Разведка новых хлебных земель – дело, конечно, хорошее и нужное, вот только ратнички Пояркова хлеб у приамурских народов не покупать шли. Задача им ставилась иная: «итить на Братцких хлебных людей нартами и промышлять над ними безвестным приходом, чтоб их погромить и аманатов взять; и погромя Братцких людей, укрепитца на месте острожком крепком, чтоб ни чем нужа не изняла» [Наказная память…]. Головин и Глебов понимали, что земледельцы дауры – не охотники эвенки, живут большими селеньями и насильную «продразверстку» навряд ли одобрят, вот и отправили большую рать с «пушечным боем». Пройдя Амур от Зеи до лимана, Поярков положил восемь десятков своих людей, а ни серебра, ни хлеба так и не добыл. Причем не попал амурский хлеб не только к столу якутских воевод, не досталось его и экспедиции. Подчиненный писчему голове люд гиб не столько от даурских стрел, сколько от голода. Дело до трупоедства доходило. Так что поход Пояркова поставленную перед ним задачу не выполнил, зато привез «сказки» про несметные богатства Приамурья, а заодно обеспечил у местных народов на долгие века ассоциацию русских с демонами-людоедами – «лоча». Больно уж врезалось в народную память, как осажденные в захваченной ранее крепости подданные Белого царя с голодухи трупы своих товарищей ели.

Слухи об открытых экспедицией Пояркова благодатных землях распространились по всей Восточной Сибири и всколыхнули сотни людей. «Оказалось, что дауры едят на серебре, ходят в шелках, ловят соболей, делают бумагу, добывают растительное масло, которое хорошо идет к огурцам и редьке. Здесь было все, чего русские землепроходцы давно не видали и не едали – и огурцы, и дыни, и свинина, и курятина, просо и яблоки, пшеничная мука и виноград, хорошее вино» [Василий Поярков…]. Все устремились на Амур: шли «охочие люди» – частные авантюристы, действующие на свой страх и риск; шли купеческие ватаги, жаждавшие первыми открыть новый торговый маршрут; шел и служилый народ, посланный воеводами для поиска путей поставок зерна и сбора ясака.

Не успел Поярков возвратиться в Якутск, а два промысловика Григорий Виженцев и Иван Квашнин, независимо друг от друга, уже разведал новый проход к Амуру, через Тугирский волок. По их следам в 1647 году из Якутска был послан небольшой разведывательный отряд казаков во главе с пятидесятником Василием Юрьевым «про ту Даурскую землю проведать подлинно». Наверняка были и другие русские авантюристы, побывавшие в те годы в даурских землях, но сведения о них либо не попали в архив, либо затерялись в его недрах.

Наконец ранней весной 1949 года Ярко Хабаров на свои деньги снарядил новую большую экспедицию на Амур, «с ним служилых и промышленных охочих людей семдесят человек». Шли они «князей Лавкая и Ботогу и с их улусными людьми призывати ласкою под государеву царскую высокую руку» [Отписка якутских…]. К своему удивлению встречные даурские городки они застали брошенными. Как оказалось незадолго до них в этих местах успел побывать неугомонный казак-промысловик Иван Квашнин, он «предупредил» дауров, что следом за ним сюда идут «многое множество служилых людей, и хотят всех даурских людей побить до смерти и животы их погромить, а жены их и дети взять в полон», за что получил от них щедрые дары (одних соболей 50 штук). Видимо памятуя о походе Пояркова, «князь Лавкай со всеми своими улусными людьми, с женами, и с детми, и с животы, из своих из верхных улусов и из городов побежали до его, Яркова, приходу за три недели» [Отписка якутских…]. Это все Хабаров узнал от Могончак – сестры даурского князя Лавкая, которую казаки случайно поймали в одном из брошенных городов. Видимо по-своему понимая приказ «призывати ласкою под государеву царскую высокую руку», они «тое бабу роспрашивали, и на пытке пытали, и огнем жгли» [там же]. Задерживаться в этих землях Хабаровская ватага не стала и, пограбив хлебные схроны дауров, вернулась к первому даурскому городку на реке Амазаре. Хотя напуганные Квашниным дауры никакого сопротивления не оказали, но увиденное произвело на Хабарова столь сильное впечатление, что он лично явился в Якутск и убедил воевод просить царя Алексея Михайловича послать «ратных служилых людей тысячь с шесть».

Никто ему естественно шесть тысяч стрельцов из Москвы ни прислал. Тем не менее, собрав ватагу из 160 волонтеров, вооруженных пищалями и тремя пушками, на следующий год он вновь двинулся на Амур. Опять же, шли не послы, не переговорщики, шли опытные, закаленные воины. Так 4 июня 1651 года при овладении даурской крепостью Гуйгудара в бою пали 661 даур, казаки потеряли 4 человека убитыми и 45 было ранено. 8 октября того же года при нападении туземцев на казаков в Ачанском городке атакующие потеряли убитыми 117 человек, казаки серьезно не пострадали. Наибольшие потери (20 человек) отряд Хабарова понес недалеко от слияния рек Шилки и Аргуни в битве с даурским амбанем Албазой, чей город и стал первым русским укреплением на берегах Амура.

На достигнутом Хабаров не остановился и осенью 1651 года с отрядом из двух сотен казаков и просто охочих людей организовал сплав по Амуру. Шли спешно днем и порой ночью, дабы застать врасплох местное население, и как пишет сам Хабаров «улусы громили, вся улусы, а юртъ по штидесятъ и по семидесятъ въ улуся… и мы в тех улусахъ многихъ людей побивали и ясырь имали» [Отписка Якутскому…]. Серьезного сопротивления они нигде не встретили, чему способствовал период хода осенней кеты, когда все Приамурское население было разбросано по своим тоням. За три недели отряд без потерь прошел путь от устья Зеи примерно до Комсомольска-на-Амуре, где и стал на зимовку в стойбище Ачанов (ныне нанайский род Одзял, к которому, кстати, принадлежал гольд-проводник, воспетый В. К. Арсеньевым). И здесь сплавщики без дела не сидели, активно грабя местное население, захватывая и пытая аманатов: «и язъ Ярофейко техъ аманатовъ пытал и жог» [Там же].

Я подробно остановился на начальном этапе освоения русскими Приамурья, так как именно это предопределило дальнейшую судьбу и народов Приамурья, и русско-маньчжурских отношений. Столкнувшись с передовыми силами русской экспансии, местные земледельцы, которые со времен распада Монгольской империи никому особо ясак не платили, откупаясь только от особо настырных соседей халхасцев, стали искать защиты у маньчжурского богдыхана. До сих пор маньчжуры о тех землях только слышали и даже не помышляли присоединять их к своим владениям, а тут дауры с солонами сами в подданство просятся, соболями кланяются! Да вот беда, не ожидавшие проблем на севере, все свои войска маньчжуры бросили на усмирение Минского Китая. В Маньчжурии оставался небольшой гарнизон в Нингуте – крепости вблизи границы с Кореей, да и тот состоял преимущественно из ссыльных южан – «никанцев» (возможно от традиционного ханьского приветствия «ни хао», отличного от дючерско-солонского «айя»).

Поначалу ачаны и дючеры попытались самостоятельно выбить разбойников с занятого и укрепленного ими для зимовки Ачанского стойбища. По окончанию путины они сумели собрать больше шести сотен «воинов», которые попытались выбить захватчиков. Итог был явно не в пользу мстителей, заплативших 117 жизнями за смерть одного казака из ватаги Хабарова. И вновь гонцы были отправлены за помощью к маньчжурам. На этот раз Нингутский цзангин (воевода) Хайсэ отказать не мог, и в Ачанский городок был отправлен конный отряд Исенея: шесть сотен воинов, 6 легких пушек и 30 пищалей с 3 или 4 короткими стволами. За время пути отряд разросся до 2000 человек за счет возмущенных дючеров, дауров, солонов, хэджэ и ачанов.

Первое военное столкновение между служилыми людьми Русского царя и Маньчжурского богдыхана произошло 24 марта 1652 года. Оно доказало несомненное преимущество русского оружия и русского духа. Несмотря на десятикратный перевес в живой силе и сопоставимое по огневой мощи вооружение, маньчжуры, потеряв треть войска убитыми, бежали с поля боя, оставив обоз. Потери Хабарова были куда как скромней: 10 человек убитыми и 78 ранеными. В трофеи ему досталось восемь вражеских знамен, 2 железные пушки, 17 пищалей, 830 лошадей и существенные продовольственные запасы. Но самое главное, в бою казаки взяли «языка» – Кабышейку, «богдойского служилого человека Нюлгуцкого города» [Зуев. А. С.]. От пленного они наконец-то получили представление о реальной обстановке на Дальнем Востоке и о реальных силах маньчжурского богдыхана.

Столкновение охладило горячие головы с обеих сторон и заставило пересмотреть свою политику в отношении друг друга. Маньчжуры стали готовить серьезное войско для похода в Приамурье: проводилась рекогносцировка, набирались и обучались новобранцы, строились лодки, закладывались перевалочные базы по Сунгари, запасалось продовольствие. Более того, несмотря на сложности на южном фронте, на помощь местному гарнизону в Нингуту из Пекина был отправлен дутун Минъандали с отрядом закаленных в боях знаменных войск. Во избежание потерь среди мирного населения приамурским даурам и солонам было предложено покинуть захваченные русскими земли и переселиться на юг, под охрану нингутского гарнизона. Благо для переселенцев с берегов Амура, что большинство мужского населения южных маньчжурских племен в составе знаменных войск отправилось на покорение Поднебесной, и многие поля на берегах Сунгари и Шара-Мурени стояли брошенными.

Русские передовые отряды тоже значительно поумерили свой «первопроходческий» пыл. Хабаров, напуганный ложной вестью о подходе шеститысячного маньчжурского отряда, бежал с такой поспешностью, что вызвал раскол в рядах своих соратников, был отстранен от должности и отправлен под арестом в Москву. Занявший место Приамурского атамана Онуфрий Степанов, возобновил было дальние походы за ясаком, решив последовать вслед за бегущими на юг приамурскими землепашцами, но потерпев поражение в стычке с охранным маньчжурским отрядом в низовьях Сунгари, перешел к оборонительной тактике, стремясь удержать под своим контролем уже объясаченные приамурские рода. Для этого выше Зеи, в устье Хумар-улы, был построен настоящий бастион – Усть-Кумарский острог, готовый выдержать осаду хорошо подготовленной армии, вооруженной артиллерией. Гарнизон острога насчитывал около 500 человек.

Приготовления оказались не напрасными. Утром 13 марта 1655 г. вблизи Усть-Кумарского острога появилось маньчжурское войско: тысяча воинов дутуна (тысячника) Минъандали, вооруженных фитильными пищалями и 15 пушками, имеющих опыт во взятии крепостей; при поддержке девяти тысяч не обученных местных ополченцев, вооруженных охотничьими луками и копьями. Осада и перестрелка продолжались до 4 апреля, когда Минъандали, не рассчитывавший на длительную осаду, увел свое войско. Вместе с ним на юг ушли и его союзники дауры, ушли с семьями, бросив свои обжитые земли.

И, хотя казаки отстояли Усть-Кумарский острог, и потери их были относительно не большими, но в июне того же года русские покинули устье Хумар-улы, самостоятельно разрушив острог, обильно политый их потом и кровью. Причина банальная – сами пахать землю казаки не хотели, а грабить стало некого. С уходом дауров окрестности опустели, фанзы стояли брошенными, а поля – невспаханными. Меньше десяти лет прошло с того момента, как в Якутске услышали «сказки» Пояркова о богатстве земледельцев Приамурья, и огромный, богатый людьми и ресурсами край опустел. Народ, который «ел на серебре» и «ходил в шелках», выращивал в условиях сурового Приамурского климата пшеницу, просо, огурцы, дыни, яблоки и виноград, не выдержал притеснений лихих авантюристов, шедших в авангарде русской экспансии, и покинул насиженные места и могилы своих предков, обретя новую родину на чужбине.