Текст книги "Всё пришедшее после"

Поужинали. Виталик сиял. Костя радовался вместе с ним. Приключение казалось нереальным, как будто они побывали в кино. Только не до конца оттертая грязь на колене у Кости да гудящие плечи у Виталика убеждали, что все это произошло с ними, а не с героями кинофильма.

Ночью Косте приснилось знакомое по портретам, а теперь глаза в глаза увиденное лицо хозяина огромной квартиры на Кутузовском проспекте. Государственный деятель открыл одну из папок, внутри оказались ноты. Он достал из футляра тромбон и стал играть, глядя в листки бумаги. Костя переворачивал страницы. В комнате зазвучала джазовая музыка, и на паркет выбежали два невысоких человека в канотье. Они принялись мастерски и синхронно отбивать чечетку. Один парень спрашивал другого, идет ли этот поезд на Чаттанугу. Косте было весело и легко. Он улыбался во сне.

Потом к веселью присоединился человек одних с Костей лет, с высоким лбом и беспокойными оленьими глазами. «Ваше время истекло», – сказал он хозяину. Тот убрал инструмент в футляр и вышел. Новенький пригласил в комнату целый американский джазовый оркестр. И пошло веселье пуще прежнего: оленеглазому дали тромбон, он попытался играть, но у него не получилось, и он пустился в пляс. Потом загудел паровоз, и все куда-то поехали. Может, в таинственную Чаттанугу?

Костя остался один посреди пустой комнаты. Она стала маленькой, потолок давил на голову. Лампочка без абажура мигала, грозя совсем погаснуть. Костя пошел на улицу. Он проходил незнакомыми коридорами, где люди смотрели на него. Ему было неловко, потому что он был только в трусах и в майке. Одежда исчезла вместе с музыкантами. На старой вешалке он нашел рваные бумажные тренировочные брюки с отвисшими коленями. Надев их, он немного приободрился и наконец отыскал выход. На улице тускло горели фонари. Они не играли никакой роли, все освещалось луной. Вдали виднелся шпиль Останкинской башни. Задрав голову, Костя зачарованно смотрел, как она раскачивается от ветра. Вот ветер усилился, амплитуда колебаний увеличилась, и вдруг шпиль башни обломился, замер на полсекунды и стал падать. Костя ахнул и проснулся.

Луна светила ему прямо в лицо. Город казался вымершим. В памяти всплыли строки Ахматовой:

 
И клонятся головы ниже,
Как маятник ходит луна.
Так вот – над погибшим Парижем
Такая теперь тишина.
 

Костя встал с дивана, пошел в коридор. Потревожил тонкой струйкой застывшую воду в унитазе, зашел в кухню. Вернувшись в комнату, лег на живот и уснул.

Утром он отправился на работу, а Виталик решил заехать домой, переодеться.

Костя явился на кафедру, помня, что сегодня обещал закончить рецензию на статью по эпиграфике, и первым, кого он увидел, был заместитель заведующего кафедрой. Тот внимательно и как-то странно, так показалось Косте, посмотрел на него и отвел глаза.

– Слушай, у тебя нет домашнего телефона Федоровой? – спросил Костя, здороваясь за руку.

– Зайди после семинара, найду, – бросил на бегу замзав.

Костя сел за свободный стол и стал писать. Потом его пригласили к телефону. Звонил Глеб. Он сказал, что сегодня уезжает, и попросил подойти к поезду. Поезд уходил поздним вечером.

В это время Виталик находился у себя дома. Он переоделся, послонялся по комнате. Лия по-прежнему жила у Зизи.

Виталик открыл шкаф и прижал к лицу свою старую рубашку, которую дома носила Лия. Ткань еще хранила ее запах. Он почувствовал одиночество, но боли не было. Лишь напоминание о факте из прошлого. Он позвонил Косте и сказал, что остается.

«Вылечился парень», – подумал Костя.

Глеб появился за пять минут до отхода поезда. Они прошли в купе, и Глеб узнал все, чего не мог знать его шофер.

– До сих пор в голове не укладывается, как это у нас получилось, – удивлялся Костя.

– Невозможное человекам возможно Богу, – сказал Глеб. – Слава тебе, Господи, все закончилось благополучно. Давай прощаться, друже.

Костя выпрыгнул уже на ходу поезда. В двух шагах был Казанский вокзал и рукой подать до дачи в Удельной.

В субботу к нему на дачу нагрянули Артур с Виталиком. Последний не скрыл от друга, что они с Костей перевозили ценные исторические документы и на них, как в кино, было совершено нападение. Но они, по словам Виталика, оказались не лыком шиты и оторвались от погони, как настоящие киногерои.

– А где теперь эти документы? – поинтересовался Артур.

– Где положено – в архиве.

– Они дорогие?

– На Западе за них бы выложили кругленькую сумму.

– А что в них, Костя?

– Стихи.

– Стихи?

– Ну да! Старинные стихи в рукописях на французском и английском языках.

– Как думаешь, откуда узнали, что вы их повезете?

– Не могу сказать. Из этого особой тайны никто не делал.

– Ты как знал, взял Виталика.

– Да, без него мне бы туго пришлось.

– Теперь он свободен как птица.

– То есть?

– Лия подала на развод, Константин Георгиевич, – вступил в разговор Виталик.

– Пойдешь на суд?

– Нет. Я просто написал заявление, что прошу рассмотреть в мое отсутствие, я не возражаю и все такое прочее, как она велела.

– Раз она торопится, значит, замуж собралась.

– Наверное. Это ихнее дело.

– Их!

– Да. Их дело.

Утром Костя вышел на крыльцо. В воздухе кружились снежинки. Они падали на сухую, промерзшую землю и не таяли. Голые руки деревьев застыли в жесте отчаяния, и только величественные корабельные сосны невозмутимо смотрели сверху на седеющие крыши.

Вчерашний разговор не выходил из головы. «Свободен как птица! Свободен, потому что одинок. Нет, брат, – подумал Костя, обращаясь к себе самому, – жизнь это одиночество и пошлость, любовь и смерть. Много лет назад оказалось, что любовь и смерть не для тебя, и ты, отвергнув пошлость, выбрал одиночество. Однако ты бы с радостью выбрал любовь. Но где она? Есть ли она? Любовь сама – либо пошлость, либо смерть! “Проигрывайте всегда – таков мой совет”. Таков мой совет…»

Костя стоял, облокотившись на изгородь, и смотрел на дорогу. По дороге бежала, закручиваясь в маленькие вихри, поземка. Мело, мело по всей земле…

Костя поежился и вышел за калитку.

Снег в этом году ложился и таял, опять ложился и опять таял. Прошло время, и Костя, как Глеб, как Виталик, стал думать, что их приключение – лишь давний сон. Они ошибались.

Они забыли, что имеют дело не с людьми, а с системой, с программой, которая не знает усталости, никогда не отдыхает и, потерпев неудачу, совершает маневр и продолжает задуманное.

Однажды, когда Костя при обсуждении нового методического пособия опрометчиво раскритиковал раздел, касающийся радиоуглеродной датировки, ему этого не простили. При активном участии заместителя заведующего кафедрой был подготовлен приказ о вынесении ему строгого взыскания.

К счастью, заведующий кафедрой, знакомый с работами Милойчича, не согласился с выговором и сунул бумагу в стол, где она благополучно затерялась. Он пригласил Костю в кабинет, показал подготовленный приказ и попросил впредь быть осторожнее. Приказ меньше заинтересовал Костю, чем другая, увиденная им случайно бумага. На столе рядом с сочинениями Дексиппа и Эвналия лежала статья, фраза из которой приковала его внимание: «От форума Аркадия главная улица вела от первой стены Константинополя к Золотым воротам. Теперь эти ворота называются Исакапус, т. е. ворота Иисуса».

Так, где же это было?! Костя, задумавшись, вышел.

Через три месяца он неожиданно был представлен Союзом обществ дружбы к ордену «Знак Почета», и партийному бюро ничего не оставалось делать, как утвердить положительную характеристику на Костю.

Спустя месяц Виталик был приглашен в военкомат, и полковник-военком в кабинете вручил ему медаль «За отвагу». Судя по всему, полковнику нечасто приходилось вручать медаль студенту. Попытавшись узнать из любопытства, как «награда нашла героя», он сразу осекся, когда ему сказали, что список подписан самим генерал-лейтенантом Циневым.

Что касается Костиного оппонента, замзава кафедрой, то он стал чувствовать себя в институте не в своей тарелке. Правда, по его предложению приняли отсрочку для Костиной докторской диссертации. Костя не подал виду, что переживает.

Однажды он застал замзава, когда тот рылся в его папке. Замзав опередил его вопрос:

– Слушай, Константин, у тебя не найдется чистого листа бумаги?

– Зачем тебе?

– Написать заявление об уходе, – пошутил замзав.

– Для такого дела всегда найдем, – в тон ему ответил Костя.

– Не порекомендуешь, куда можно пойти старшим преподавателем?

Шутка не получилась.

– Нет, это без меня, – ответ Кости прозвучал подчеркнуто сухо.

У замзава появилась странная привычка, поймав кого-нибудь из преподавателей в коридоре, жаловаться на жизнь. Сейчас бы сказали: крыша поехала.

Он редко сидел в кабинете, проводя большую часть времени у секретаря кафедры. Зимой в помещении было прохладно, и секретарь поставила рядом со своим столом электроплитку, накрытую двумя кирпичами. Кирпичи по ее просьбе принесли с улицы студенты. Донимая секретаршу разговорами, замзав грелся рядом с плиткой: похоже, он избегал оставаться в одиночестве.

Каникулы Костя провел на даче, а когда вышел на работу, ему сообщили следующее.

В выходной утром жена замзава позвонила заведующему кафедрой домой и сказала, что ее муж не ночевал дома. Человек аккуратный, такого он себе никогда не позволял. Заведующий кафедрой попросил секретаршу (она жила неподалеку) съездить на кафедру и убедиться, что его заместитель не на работе.

Секретарша поднялась на этаж и, не открывая двери в кабинет, заглянула в замочную скважину. То, что она увидела, заставило ее закричать и броситься к вахтерам. Дверь открыли.

Замзав, в пальто и шапке, висел на шнуре, открывающем фрамугу окна, лицом вперед. Ноги его, согнутые под прямым углом в коленях, касались пола. В карманах пальто оказались два кирпича с электроплитки.

3. Хочешь много знать – готовься стать невеждой

Как только подсохла земля, Артур стал в обед играть в футбол. Он выбегал с коллегами на залитое солнцем поле посреди сквера. Сквер раскинулся на холме над самой Яузой. Внизу сверкала река, по которой редко проходил пустой буксир. Вдалеке виднелись шлюз, железнодорожный мост и белые стены Спасо-Андроникова монастыря.

После работы его иногда встречала Людочка. Они брели через Лефортовский парк к Госпитальному Валу, по набережной к стадиону «Металлург» или Ухтомскими переулками выходили к Электрозаводской. Оттуда рукой подать до Сокольников.

«Тревиль известил четырех друзей, что их желает видеть король, и утром, чтобы скоротать время, они пошли играть в теннис у кабачка в двух шагах от дома Тревиля.

Во дворе кабачка была устроена специальная площадка. С одной стороны играли Портос и Арамис, с другой – Атос и д’Артаньян. Однако вскоре оказалось, что Атос еще не оправился от раны, а д’Артаньян, чуть не получивший удар мячом в лицо, предпочел присоединиться к зрителям. Зрители наблюдали за игрой, выходя с кружками прямо во двор кабачка.

Не успел д’Артаньян выйти за пределы поля, как один из них, одетый в форму гвардейца кардинала, насмешливо отозвался об его игре. Последний не спустил ему шутки, и они вдвоем вышли на улицу и немедленно обнажили шпаги. Д’Артаньян дважды ранил Бернажу, причем второй раз в грудь. В это время выскочили товарищи Бернажу, потом мушкетеры, потом те и другие позвали подмогу, и произошла всеобщая свалка, длившаяся до тех пор, пока мушкетеры не поспешили покинуть место нового развлечения, поскольку время поджимало. Их ждала встреча с королем».

Итак, король Людовик XIII. Как его изобразить? Суетливым супругом или вальяжным недоумком, как это любят делать режиссеры?

Людовика XIII прозвали Справедливым отчасти потому, что он родился под знаком Весов, 27 сентября 1601 года. Следовательно, в день, когда он вызвал к себе мушкетеров, ему еще не исполнилось и двадцати четырех лет. Это был смуглый с черными усами молодой человек, больше похожий на итальянца, чем на француза. А почему бы и нет, ведь его мать – «толстая банкирша» Мария Медичи? В опыте политических интриг он проигрывал Ришелье, что вполне естественно, учитывая шестнадцатилетнюю разницу в возрасте.

Он предпочитал охоту и мужское общество. У него не было фавориток, зато известны его фавориты: герцог де Люинь, первый муж герцогини де Шеврез, затем казненный граф де Шале, бывший любовником герцогини де Шеврез (увы, несчастного графа казнил не профессиональный палач: только с третьей попытки удалось отсечь ему голову). Еще один казненный фаворит – маркиз де Сен-Мар. А еще побывавшие один за другим первыми шталмейстерами Малой конюшни Франсуа де Барада и Клод де Сен-Симон.

Людовик XIII так мало интересовался женщинами, что в юности ему был преподан наглядный урок. Его дала молодая супружеская чета. Супруги лишь на пять лет превосходили Людовика по возрасту. Впрочем, в юном возрасте пять лет – это целое поколение.

Она – его единокровная сестра, дочь Габриэль д’Эстре, Екатерина Генриетта Вандомская. Ее муж – Карл II Лотарингский, герцог д’Эльбеф. Они показали Людовику пример интимной близости, чтобы он наглядно усвоил в их обществе, что такое брачная ночь. Два часа юноша наблюдал в спальне супругов занимательное зрелище, потом вернулся к себе и спокойно уснул.

Увиденное не придало Людовику хоть сколько-нибудь страстности, характерной для его знаменитого отца Генриха IV, и де Люиню приходилось буквально силой вталкивать его в покои Анны Австрийской, чтобы Франция обрела наследника.

Наследник появился спустя много лет после смерти де Люиня. Зато какой! Людовик XIV, будущий Король-Солнце, правивший 72 года, переживший своих прямых наследников (следующий король, Людовик XV, приходился ему правнуком). Людовик XV тоже жил долго, и на трон взошел его внук – несчастный король Людовик XVI.

Раз уж подумали о короле, надо подумать и о королеве. Анна Австрийская – ровесница короля, то есть ей около двадцати четырех лет. Заметим, она моложе Констанции Бонасье. Анна – красивая блондинка, белокожая, с чудесными белыми руками. Светлые волосы она унаследовала от своих предков Габсбургов, по этническим корням, видимо, немцев. Ее отец – испанский король Филипп III, мать – Маргарита Австрийская. Испанкой Анну можно назвать, как говорится, с большой натяжкой.

Ее прадедом был сам Карл V Габсбург, германский император, блондин, родившийся в Генте в нынешней Бельгии (это он враждовал с Франциском I и перешучивался с Тилем Уленшпигелем). Карл V унаследовал от своей бабки Марии Бургундской все страны Бенилюкса, а от матери – Хуаны Безумной корону Испании и одновременно владения в Ост-и Вест-Индии.

Прославленный Шиллером Дон Карлос приходился королеве Анне Австрийской дядей. Правда, он погиб за 33 года до ее рождения. Она же сама умрет от рака груди в 65 лет, пережив своего мужа Людовика XIII на 23 года.

Лукавая королева, зная, что Ришелье втайне влюблен в нее (в нее многие были влюблены), однажды попросила кардинала станцевать перед нею в маскарадном костюме шута испанский танец сарабанду. Ришелье не мог отказать ей, и над ним вволю посмеялись и сама Анна, и ее придворные.

Из главы «Придворная интрига»:

«– Господин кардинал, по словам моей жены, преследует и притесняет королеву больше, чем когда-либо. Он не может ей простить историю с сарабандой. Вам ведь известна история с сарабандой?

– Еще бы! Мне ли не знать ее! – ответил д’Артаньян, не знавший ничего, но желавший показать, что ему все известно».

Сейчас в расцвете сил и красоты Анна пытается противостоять Ришелье и в политических, и в личных отношениях. Обожаемая, но недоступная, она в кружевном ночном чепце и отделанной кружевом сорочке в одиночестве ложится в благоухающую постель и прячет белоснежные, как крылья голубки, ножки под одеяло.

– Артур, мальчик мой, пора вставать! – голос Марины звучит настойчиво, как будильник.

Артур лежит на жестком матрасе, его глаза не хотят открываться. Он усилием воли приподнимает веки, но глаза во сне закатились, и он ничего не видит. Голос Марины, зародившись в коридоре, нарастает с ее приходом в комнату.

– Лучше радио включи, – просит Артур.

Комната освещена утренним небом. Марина открывает форточку, и свежий весенний ветер изгоняет остатки сна.

Они завтракают. Марина первая уходит на работу.

– Купи пакет картошки, вилок капусты, хлеба и что-нибудь к чаю, – говорит она на прощание.

– Как думаешь, уже можно ходить раздетым? – спрашивает он.

– Сам решай. И не забудь причесаться, – вставая, она ерошит ему волосы.

Артуру до работы ближе, и он выходит позже.

Десять брежневских лет изменили страну. Появилось устойчивое понятие дефицита. Его приобретение стало делом престижа. Тот, кто имел к нему доступ, становился важным человеком. Книги тоже оказались предметом дефицита – ими украшали квартиру. Мы бы долго искали того, кто пошел бы в библиотеку читать Дюма, зато отстоять в очереди за книгой, чтобы поставить ее на полку, таких была масса.

Наживать колит при помощи дефицитной сырокопченой колбасы – сколько угодно. Главное, ее достать (то есть найти способ купить) и, уважая себя за это, съесть или скормить домашним, включая детей.

Артур был молод и отчасти был вынужден играть по новым правилам, от которых, как ему казалось, несло запахом пошлости. Страдая, он все же мог провести два часа в очереди за модным товаром, но на большее его не хватало. Случалось, дело доходило до смешного. Так, один из его коллег, молодой человек, встречался с продавщицей магазина, к которой он испытывал, впрочем тщательно скрывая, чувство неприязни. Секрет его странной любви к продавщице объяснялся просто: она обещала ему достать вельветовые ботинки.

Сверстники Артура устраивались работать в крупные магазины, поближе к дефициту. Купив товар, они перепродавали его с наценкой. Так встали на ноги фарцовщики.

Постепенно появилась манера, не стесняясь, решать проблемы (полюбившееся словечко) с помощью связей и денег.

Когда все становится товаром, начинается романтизация пошлости.

Артур всюду ощущал ее присутствие. Она проникла во все сферы, нет, не как запах чеснока, скорее как неистребимый запах Петрушки – лакея Чичикова. Однажды Артур, привыкнув не без торжественности входить по широкой лестнице в тихие научные залы Ленинской библиотеки, был поражен, да что там поражен – шокирован, придя к ее дверям утром, в час открытия. Парадные двери распахнулись, и ожидающая открытия толпа, толкаясь и бранясь, ринулась по дворцовой мраморной лестнице наперегонки, чтобы успеть занять очередь на копирование. В библиотеке стоял один копировальный аппарат, и заказ на изготовление копий той или иной страницы книги или журнальной статьи был лимитирован. Точно так же люди утром штурмовали магазины, чтобы первыми занять место в очереди к прилавку.

Артур поделился своим открытием с Костей. Тот только вздохнул и поднял глаза к небу. Небо над Костиной дачей было голубое с медленно дрейфующими по нему парусниками белых кучевых облаков.

«Небо в Амьене было синим. Первые звезды засветились на небосклоне. Майский вечер благоухал левкоями и скошенной в садах травой. Громко пели в тени белых акаций кузнечики.

Древняя столица Пикардии – Амьен принимал королевский двор.

По тропинкам сада в тени деревьев бродили пары. Одна из них отошла на значительное расстояние, отделенная от других сгустившейся тьмой.

Женщина, одетая в роскошное зеленое платье, опиралась на руку мужчины. Встающая на горизонте луна заглянула в ее лицо. Окажись здесь, среди небожителей, нескромный наблюдатель, он с восторгом и трепетом узнал бы ангельские черты Анны Австрийской.

Мужчину, нежно прижавшего руку королевы к своей груди, звали Джордж Вильерс Бэкингем. В ту пору ему было около 33 лет. Вельможа с длинными золотистыми локонами и темными усами, на нем шитый золотом камзол и такие же штаны до колен, украшенные венецианскими кружевами, на туфлях пряжки с бриллиантами. Он вполголоса читает ей стихи:

 
Светлей, чем полный месяц в небесах,
Глядящийся в серебряные волны,
Твой лик, который отражен в слезах,
Из глаз моих струящихся безмолвно.
 
 
Меж них любую ты считать могла б
Своею колесницей триумфальной:
Тебе в слезе, которой плачет раб,
Тем больше чести, чем она печальней.
 
 
Так не люби, коль хочешь, чтоб сверкал
Твой лик всегда из этих слез – зеркал.
Цариц царица, ум и речь не властны
Постичь и передать, как ты прекрасна[8]8
  Бесплодные усилия любви. Пер. Ю. Корнеева.


[Закрыть]
 

Анна прошла несколько шагов молча. Ее глаза сияли. В глазах герцога, в самом деле, сверкала влага.

– Анна, скажите хоть слово.

– Увы, герцог, к несчастью, я нахожу эти стихи прелестными.

– О, благодарю вас, – Бэкингем прижал ее руку к губам.

Она отняла руку.

– Кто же автор этих строк?

– Шейк-Спиа.

– Англичанин?

– Богиня, будьте же снисходительны к англичанам.

Герцог обнял ее за талию. Губы его приблизились к обнаженной шее, мягко коснулись розового уха. Голова королевы откинулась назад, белая шея вздулась. Он опустил Анну на скамью из дерна и, став на колени, припал к ее рукам. Она, подняв лицо к небу, не противилась. Руки герцога в это время гладили ее щиколотки.

Медленно ее юбки приподнялись, открыв белые колени, до сего дня не знавшие поцелуев. В истоме сами собой колени раздвинулись, обнажив внутренность бедер. Золотое шитье на одежде герцога оцарапало нежную кожу, и королева, слабо вскрикнув, пришла в себя. Она поспешно встала, отряхивая юбки.

– Анна. – Герцог попытался вернуть ее на скамью.

– Я сейчас закричу, – торопливо сказала она.

Он выпустил ее.

– Прощайте, герцог. – Королева, заставив себя улыбнуться, протянула ему руку.

– Прощайте, прекрасная жестокость. – Герцог поцеловал руку и скрылся в темноте.

Королева пошла по направлению к огням.

– Господин де Ла Порт, пожалуйте сюда! – Она повысила голос.

Через мгновенье из темноты выросла фигура офицера.

– Слушаю, ваше величество!

– Господин герцог нас покидает. Проводите меня в дом».

История в Амьенских садах наделала много шума. Король долго не мог простить королеве ее оплошность. Несколько ее придворных были удалены. Лучшая подруга, герцогиня де Шеврез, к тому времени вышедшая второй раз замуж за Клода Лотарингского, герцога де Шевреза, обер-камергера двора и посла в Англии, впала в немилость и писала Арамису, подписываясь именем Аглаи Мишон, белошвейки из Тура.

Артур записал эту историю в вольном изложении, как он слышал ее от Кости, который в свою очередь пересказал ему сочинение Гедеона Таллемана де Рео «Historiettes».

Впрочем, Таллемана де Рео Костя считал почему-то излишне нескромным автором.

– Костя, а в «Двадцать лет спустя» госпожа де Шеврез фигурирует как Мари Мишон!

– Ага. Просто в русский перевод вкралась ошибка, допущенная в подлиннике «Трех мушкетеров»: там одно из писем Арамису подписано Аглаей Мишон, а в остальных случаях она – Мари. Хотя во Франции в обычае давать несколько имен, скажем, Жан-Поль Бельмондо может быть и Жаном, и Полем. Правильно, конечно, Мари, потому что саму герцогиню звали Мари-Эйме. Я даже допускаю, что первоначально в рукописи могло вместо Аглаи стоять имя Эйме: по написанию они похожи Aime – Aglae, и ошибка возникла при наборе.

– И ее удалили после Амьена?

– Кого, ошибку?

– Нет, герцогиню де Шеврез.

– Ее постоянно то удаляли, то разрешали вернуться. Она участвовала во всех интригах и в каждой заводила любовников. Арамис имел все основания ее ревновать. Белокурая, с голубыми глазами, она была одной из первых красавиц Франции. Если к ее похождениям подходить точнее, то ее удалили не в Тур. После заговора Шале ей пришлось удалиться в Пуатье. Затем она жила в Лотарингии и во Францию вернулась только после взятия Ла-Рошели. В Тур она была отправлена лет через пять, но не в сам город, а в крепость южнее Тура. Потом она бежала в Испанию. Во время бегства она, как ты знаешь, успела соблазнить Атоса, в результате чего и родился виконт де Бражелон. Потом она уехала в Англию и лишь после смерти кардинала и короля возвратилась во Францию, уже из Бельгии. Участвовала во Фронде (куда же без нее) и снова была удалена. Поселилась в Брюсселе. Вернулась в сорок девять лет. Вот тебе и белошвейка из Тура! Дважды была замужем за герцогами. Оба были старше ее на двадцать с лишним лет. Неудивительно, что она предпочитала мужчин помоложе.

– Постой, постой. А как же у Пушкина в «Полтаве»? – спросил Артур:

 
Порой и старца строгий вид,
Рубцы чела, власы седые
В воображенье красоты
Влагают страстные мечты.
 

– Может, с точки зрения пушкинской Марии это прекрасно, – ответил Костя. – А с точки зрения ее французской тезки, кроме страстной мечты следует влагать еще нечто.

– Интересно, что бы это могло быть? – лукаво спросил Артур.

Костя усмехнулся:

– Будем считать вопрос риторическим. Однако согласись, – продолжал он, – разница между двумя Мариями гигантская. Русская Мария – неземное создание. Для нее вторично материальное благополучие, а также социальный статус или политические цели. Она поступает, как велит ей сердце. Рассудочность не для нее. И готова вину взять на себя. А брать на себя ответственность и расплачиваться за нее – это удел истинной аристократии.

Костя помолчал, обдумывая антитезу.

– Заметь, – сказал он, – она жестоко платит за свой грех безумием. А что же другая Мария? Де Шеврез. Не для Совести она живет – для Удовольствия, проживает жизнь мятежную, полную приключений, борьбы, побед, поражений, счастья, слез, любви, ненависти. Ищет непокоя и каждый день идет в бой. Живет почти до 80 лет, уверенная, что сама делает не только свою жизнь, но и историю. А грехи? Грехи искупают смертью ее любовники. Что ж? Ты умри сегодня, а я умру завтра! Она – создание земное, и, надо сказать, очаровательное.

– Где же истина? Посередине?

– Посередине не истина, а проблема.

– А истина?

– Что есть истина? Типично интеллигентский вопрос! Есть хлеб и вода. Есть вино и молоко. Так создан мир. Да и реальность не столь поэтична. Кажется, русскую Марию на самом деле звали Матреной, и характер у нее был покрепче, чем у Мазепы: он не знал, как от нее отбиться.

– Короче говоря, – легко подвел итог Артур, – с точки зрения герцогини де Шеврез, пушкинская дева напрасно погубила молодость, всерьез прельстившись стариком.

– Вот именно. Как сказал знавший в этом толк Таллеман де Рео:

 
Quando senex, vulti gravi
Cauda mulcebat suavi…
 

– Что в переводе…

– Сейчас попробую воспроизвести, – с этими словами Костя сел за пишущую машинку с латинским шрифтом. Пересев за другую, напечатал русский перевод. – Вот! – Он вынул лист из каретки и, свернув вчетверо, положил его Артуру в нагрудный карман. – Потом прочтешь! А теперь повесь свои уши на гвоздь внимания, я расскажу тебе одну легенду.

В тот день Костя рассказал Артуру историю о потерянном принце из священного рода, которого, как ни старались забыть, помнили. Память сохранили в документах и преданиях те, кто был посвящен в тайну. Они пытались вернуть божественное право на отеческую власть над народами. Это движение дробилось и извращалось, зачастую ставя цели, противоположные изначальным, уходя от кровного Завета.

Артур слушал, как слушают сказки. Затем не удержался от вопроса, одного, другого…

Когда Костя закончил, Артур спросил (он, как хороший математик, никогда не упускал из виду начальную точку движения):

– Получается, что бурная жизнь герцогини де Шеврез приобретала большой смысл после выхода замуж за Клода Лотарингского?

– Отчасти да. Как говорится, идея упала на благодатную почву.

– А Габсбурги?

– Здесь такая история, – ответил Костя. – В начале восемнадцатого столетия герцог Лотарингский Франсуа в Гааге был принят в масонскую ложу, а через несколько лет породнился с Габсбургами. Он женился на императрице Священной Римской империи Марии-Терезии и стал императором Францем I Стефаном и отцом Марии Антуанетты.

– Марию Антуанетту казнили?

– Ну да. Потом Наполеон породнился с Габсбургами, но тщетно. Его сын умер молодым. Все империи рано или поздно, но были изведены.

– Современные монархии – это что-то вроде местной традиции, фольклора?

– Увы. Мало осталось тех, кто знает, что негоже уходить от Завета. Божье право, а не человеческое, священно, оно отдаляет от ужасной участи.

– А что же история?

– Поль Валери говорил, что история – самый страшный продукт, который производит человеческий мозг.

– Это повторяешь ты, историк.

– Тем больше у меня оснований так говорить.

– Знаешь что, Костя! Ты должен записать свой рассказ.

– Возможно. Но может быть, это будет ошибкой.

– Почему?

– Не пришло время.

– А ты запиши и спрячь подальше.

Сделал ли так Костя или нет, Артур не узнал. Спустя время он, как мог, воспроизвел его на бумаге и назвал его «Легендой о потерянном принце». Записывая, он жалел, что задавал тогда Косте мало вопросов. Между тем ему не хотелось выступать в роли почемучки, разрушая целостность и стиль повествования. Он только вспомнил, что спросил Костю о мыслях Глеба на этот счет. Костя процитировал ему Глеба:

– Господь дал человеку разум, чтобы он постигал тайны природы, и дал сердце, чтобы оно постигало тайны веры. Твой рассказ не поколебал моей веры, и это – главное.

Вот как записал Артур рассказ Кости.

Легенда о потерянном принце

Давным-давно, в незапамятные времена, куда не простирается ревнивый взгляд ученого и лишь поэт прозревает всевидящим оком полные таинственного смысла события, жил мальчик с длинными золотыми волосами. Няня рассказывала ему сказки о прекрасной принцессе, о рыцаре-лебеде, о страшных скифах и благородных сикамбрах.

Больше всего мальчику нравились истории старого воина, который обучал его рыцарскому искусству. Его завораживали баллады о Камелоте, о рыцарях короля Артура, о похищении королевы из далекой, огромной и холодной страны с коротким названием Русь, о короле Руси, самом суровом из всех рыцарей Круглого стола.

Мальчика звали звучным тевтонским именем «Блестящий меч». Он знал, что он происходит из королевского рода, посланного на землю, чтобы царствовать над народами. Род царей-жрецов наложением рук мог исцелять болезни, и, даже коснувшись края их одежды, больной чувствовал облегчение. Заповедано было роду никогда не стричь волос, и каждый член семьи предпочел бы смерть позору быть остриженным.

– Эта традиция сохранилась? – спросил Артур.

– Эту традицию сохранило православное духовенство и приняли тамплиеры, а также, отчасти, иудеи. «Блестящий меч», как и его предки, носил на теле родимое пятно в виде креста красного цвета, и кровь его была необычного красно-фиолетового оттенка.

Царь-жрец, его отец, царствовал, но не правил. Своей властью он был обязан своему происхождению, и церковь почитала его так, как будто он сам или его предки основали саму церковь. Еще живы были старики, что видели в своем детстве Господа нашего Иисуса Христа.

Однако люди есть люди, не все могут справиться с искушением, которому Христос подвергался, уйдя в пустыню. Найдется, найдется Отступник, побуждающий иметь власть над людьми, найдется и тот, кто не сможет устоять перед соблазном власти.