Текст книги "Всё пришедшее после"

– Наум, – сказал Григорий, приблизившись и взяв его за локоть, – пойдем поговорим.

– Григорий? – Наум повернулся. – Только ты умеешь так тихо подкрадываться.

– Здравствуй, дорогой!

– Здравствуй, здравствуй, старый непоседа. – Наум окинул его взглядом. – Тебя не узнать! Глядишь молодцом. Фраер, да и только!

– Зато тебя всегда можно узнать по рваным носкам.

– В аристократы не лезу. А рваные носки – верный признак интеллигентного человека.

Они шли по аллее в сторону памятника Гоголю.

Канунянц коротко изложил суть проблемы: сохранились остатки от материалов следствия, не отправленные в архив, в том числе неизвестные факты биографий известных лиц, древние рукописные документы, изъятые, но не приобщенные к делу, копии каталога какого-то архива – все это могло бы, по его мнению, заинтересовать эмиграцию. Наум кивал головой.

– Ты ведь эту публику давно изучил, – Григорий посмотрел в глаза Науму.

Они знали, что хитрить друг с другом не стоит: себе дороже выйдет. Оба приостановились и теперь стояли лицом к лицу. Григорий ждал, что скажет Наум. Тот почесал подбородок.

– Как был ты, Гриша, одесситом, так одесситом и остался! – Наум покрутил головой. – Ладно, сделаем! Будь уверен! Если надо, до ребе Менахема достанем. Построим, так сказать, Бруклинский мост.

Григорий посмотрел на него:

– Ну, ты даешь стране угля!

– Наум все может, Гриша. Могу Марика подключить. Помнишь нашего Марика? Он теперь не знает, куда деньги девать. А когда-то имел одни портки. Мы еще смеялись: ничего, Марик, у чекиста штаны сзади должны блестеть, пусть все думают, что это кожа. У него все деньги на краски уходили. Я ему говорил (молодой был, глупый): хорошо, что у тебя на картинах коровы не летают. Теперь я – почетный пенсионер, а он – классик живописи.

– Так ведь ты из него классика-то сделал.

– Не я один, – в голосе Наума послышалось явное удовольствие от слов Григория. – Согласись, задумка была неплохая, и как славно все получилось.

– Помнишь, – сказал Григорий, – «скрывай свое влияние на ситуацию…».

– «…Создавай видимость, что все идет само собой», – закончил Наум.

– Не забыл?

– Что было третьего дня, помню плохо, а молодость, брат, не забывается.

– У тебя всегда все получалось, Наум.

– Это потому, что я скрывал свои ошибки.

– Надеюсь, на этот раз тебе не придется ничего скрывать.

– Я давно не совершаю ошибок, Гриша. Приму твой архив, как хороший акушор роды. Будь уверен!

– Тогда до встречи!

– Лехаим!

Они разошлись. Наум вернулся к скамейке, а Канунянц двинулся к Калининскому проспекту. Люди смотрели на витрины магазинов, заходили в широкие стеклянные двери. Молодые пары ели мороженое. Обремененные покупками провинциалы деловито шагали к станции метро. Узкоплечие парни, размахивая расклешенными брюками, плавно утюжили тротуарные плиты. К телефону-автомату, смеясь, жались девушки в мини-юбках. Молодежь уважительно поглядывала на старика с орденскими планками на пиджаке.

Григорий не чувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Среди этой толпы, похожей на раскатившиеся елочные игрушки, он вспомнил Невидимого Кондитера из сказки Гофмана. Беспечные дети вальсировали на расчерченном квадратами тротуаре. Но Канунянц, как сейсмограф, фиксировал подземный гул. Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Неотвратимо приближается время Крыс, и эти мальчики и девочки должны будут либо сами стать крысами, либо быть изгоями в своем городе.

Крысы займут все этажи и изгрызут все, что можно изгрызть. Потом они набросятся друг на друга. И город опустеет. Останется столько тружеников, сколько необходимо, чтобы обеспечить Невидимого Кондитера нужными ему ингредиентами. Тогда, если захочет, может появиться и сам Кондитер.

Но время Крыс еще не пришло. Сначала придет время Черепах, а потом – время Лягушек.

Канунянц усмехнулся: что только не лезет в голову, такими загадками говорил раньше Глеб Бокий. «Того и гляди, станешь поэтом, – подумал он. – Тоже мне, Пер Гюнт. Это все Лия. Такая же дразнящая, как призрак власти». Он вспомнил медовый запах ее тела, темный пушок над белыми ягодицами, крепкие кисти с длинными пальцами и маленькие ступни с высоким подъемом. Последняя любовь? Выйдет замуж, и он ее потеряет. Страха потери он не чувствовал. «Посмотрим, посмотрим, – с вызовом сказал он себе, – еще не вечер».

Действительно, день только начинался. Он сел в троллейбус напротив американского посольства, нашел свободное место и уткнулся в газету.

Вечером того же дня Марина замачивала белье. Взяв рубашку Артура, ту самую, в которой он попал под дождь, она нащупала в нагрудном кармане сложенный лист бумаги. На листе латинскими буквами было напечатано знакомое нам двустишие, начинавшееся словами «Quando senex…». Ниже помещался русский перевод. Марина поднесла листок бумаги к окну и с удивлением прочла:

 
Когда старик с уродливым лицом
Тебя ласкал дряхлеющим концом.
 

Наступало время торможения, время Черепах.

5. В лето Господне

Ранняя электричка уходила через десять минут, и Костя с Артуром, договорившись вместе ехать на дачу, не спешили. Они нашли пустой вагон, забросили сумки на полку, и Артур поднял верхнее стекло. Теплеющий утренний ветерок осторожно проник внутрь вагона.

Над Москвой висела полупрозрачная дымка, подсвеченная солнцем. Она, как легкая ткань, прошитая тонкой золотой нитью, закрывала тополя на улице, просыпающиеся троллейбусы и оштукатуренные стены домов.

Появились первые дачники, они занимали места у окошек. Вошли две девушки, шумно распахнув дверь, прошел через вагон железнодорожник, парочка влюбленных подыскивала скамейку с теневой стороны, поздоровались двое сослуживцев в галстуках. Поправляя узел галстука, к ним подошел третий.

Глаза Кости лениво смотрели на людей. Он, не торопясь, оглянулся, устроился поудобнее, достал «Литературную газету» и подмигнул Артуру. Артур в ответ улыбнулся. Костя хлопнул по скамейке рукой, приглашая сесть рядом.

– Ты чего? – заинтригованный Артур занял место.

– Скажи, пожалуйста, что ты думаешь вон о тех трех солидных мужчинах? Только не глазей, – остановил он Артура. – Кто они? Куда едут?

Артур украдкой понаблюдал за ними, потом сказал:

– Скорей всего, коллеги. Едут на службу.

– На какую? Ведь сегодня воскресенье.

– Мало ли кто работает в воскресенье.

– Тогда для них это – обычная поездка. Как едет человек на работу каждый день? Полусонным или скучающим. Глядя на них, не скажешь, что они скучают.

– Тогда в гости, – предположил Артур. – На день рождения.

– Так рано? Это вряд ли. В гости едут в ожидании выпивки раскованно, смеясь и рассказывая анекдоты, – не согласился Костя.

– Может, на похороны?

– Судя по озабоченному виду, это уже теплее. Но похороны я исключаю. Из трех хотя бы один надел бы черный или темный галстук. А у этих – галстуки светлые, а у одного даже слишком яркий.

– Думаешь, они из органов? – шепотом спросил Артур.

– Невероятно. Слишком длинные волосы, а у одного усы с бородкой. Вид у них скорее богемный.

– Все раскритиковал, – сказал Артур. – Ну, просто люди едут в командировку.

– В командировку, – не уступал Костя, – в воскресенье едут, когда поезд прибывает в понедельник. А наша электричка до Быково.

– Правильно, – поймал его Артур, – в Быково они сядут на самолет.

– В Быково нет дальних рейсов. Они все равно прилетят на место в воскресенье. Но эта версия мне нравится больше всего: ее легко проверить.

– Тривиально! Они должны выйти после нас.

– Давай поспорим, – сказал Костя, – что они выйдут раньше.

– Давай. А на что?

– Ни на что.

– Ладно, согласен. Только при условии, что ты сейчас же изложишь все свои соображения.

– Хорошо. Я утверждаю, – Костя выдержал паузу, – что они – члены тайного общества и едут на заседание своей организации, – закончил он.

Артур смотрел на Костю, пытаясь уяснить, шутит он или нет. Между тем Костя продолжал:

– Они поздоровались вот так, – он показал Артуру, как они пожали руки, – типично масонское рукопожатие.

– Мы так в университете часто здоровались. Случайность.

– Возможно, случайность. Пойдем дальше, – спокойно сказал Костя. – Когда третий подошел к ним, он держал руку у горла – масонский знак доверия. Тоже случайность? Может быть. Проверил человек, как на нем галстук сидит. Однако больше он этого не делал, значит, у него нет такой привычки.

– Так, ясно! – подвел итог Артур. – Допустим, я поздоровался таким манером с одним из студентов нашей группы. То есть вероятность такого рукопожатия – одна двадцатая. Поправить галстук при встрече – событие более частое, скажем, он поправляет галстук в одной из пяти встреч. То есть вероятность равна одной пятой. Вероятность совпадения обоих событий, если они случайны, будет: одна двадцатая умножить на одну пятую, что равно одной сотой. – Артур считал, как Архимед, Костя смотрел на него. – Короче, вероятность, что они не масоны, равна одной сотой.

Костя рассмеялся, Артур тоже.

– Я еще не сказал самого главного. – Костя наклонился к Артуру. – Посмотри на этого третьего, как думаешь, он не левша?

– Нет, точно не левша.

– Так вот, когда он поднес руку к горлу, заметь, правую руку, я увидел на этой руке часы.

– Он носит часы на правой руке?

– А ты приглядись.

– Да, а я и не заметил вначале, – согласился Артур. – И что это значит?

– Это значит, что он работает под контролем.

– Под чьим контролем?

– Организации, в которой он состоит. Он руководствуется не своей волей, а волей организации. Посвященные это видят.

– Может, он с детства привык надевать часы на правую руку? – не сдавался Артур.

– Согласись, для правши надевать часы левой рукой неудобно.

– Вот он и тренировал левую руку.

– Допускаю. С какой вероятностью?

Артур подумал.

– Ну, скажем, одна сотая.

– Явно завышенная цифра, – сказал Костя. – Хорошо, согласен. – Махнул он рукой. – Пусть это опять случайность с вероятностью одна сотая. Что в итоге?

– В итоге вероятность того, что ты ошибаешься, равна одной десятитысячной.

– Что скажешь, математик? – Глаза Кости смеялись.

– Убедил. Но мы еще посмотрим, когда доедем до Удельной.

На Ждановской вагон заполнился наполовину. Костя читал газету. Артур разгадывал кроссворд. У Красково трое мужчин поднялись. Артур толкнул Костю. Костя сложил газету и тоже встал.

– Ты куда?

– Хочу посмотреть, куда они направятся.

– Я с тобой.

Они вышли в другую дверь и, не торопясь, двинулись за персонажами в галстуках. На платформу вышло еще несколько человек. Красково – тихая станция. Электричка ушла. Остались тишина, песок, сосны.

Идти пришлось недолго. Трое свернули в проулок, подошли к дачному участку, в глубине виднелся старый двухэтажный дом. Через минуту с участком поравнялись и Костя с Артуром. Они только заметили сквозь штакетник черную «Волгу»-универсал.

– На такую «Волгу», – сказал Артур, – ставят двигатель от «Чайки». Можно и догнать кого угодно, и уйти от кого угодно.

– И что влезает?

– В универсал влезает. Миллиметр в миллиметр.

Вечером они сидели на улице под яблонями. Красное солнце обещало назавтра хорошую погоду. Оно уже опустилось за горизонт, и небо из розового постепенно становилось голубым, а потом синим.

– Расскажи про Францию, – попросил Артур.

Костя посмотрел вверх, где уже показались звезды. Вечер был безветренный, теплый, где-то далеко играла музыка.

– Нет ничего прекраснее Франции.

– А Россия?

– Россия – наша Родина. Она, как мать, для нас – первая. Но Франция прекрасна, как женщина. Умна и культурна, ветрена и обворожительна. У нее есть характер.

– А почему говорят: «Увидеть Париж и умереть»?

– Мы считаем, что Париж так прекрасен, что, побывав там, ничего лучше в жизни уже не увидишь. Я думаю, истоки этой поговорки лежат в характере Франции и Парижа, как ее квинтэссенции. Ты не находишь эту поговорку зловещей? Ее объяснение можно найти в истории.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Артур.

– Прошлое. Возьми Великую французскую революцию! Под нож гильотины сначала пошли аристократы, а потом и сами революционеры: жирондисты, кордельеры, монтаньяры. Депутаты Конвента, съехавшиеся со всей Франции в Париж, партиями следовали на гильотину. Этому ненасытному механизму требовалось полсотни человек в день. Головы, которые, подняв за волосы, показывал толпе палач, в последний раз взглядывали на Париж и умирали. И хотя доктор Гильотен, гуманист из гуманистов, считал эту казнь самой гуманной, палачи не доверяли Гильотену. Они доверяли своим глазам. А их глаза видели, что дно корзины, куда падали отрубленные головы, изгрызено зубами так, что корзину приходилось выбрасывать. – Швейцарская гвардия, – продолжал Костя, – защищая Тюильри, погибла, но не сдалась, и кровь каскадами текла по ступеням дворцовых лестниц. А Наполеон! Это он первый применил стрельбу из пушек в центре города, и паперть церкви Святого Рока превратилась в подобие кровавого фонтана. Потом были баррикады. И так до Парижской коммуны. А еще раньше была ночь Святого Варфоломея.

– У нас не так? – спросил Артур.

– Почему же? Только у нас можно сказать: «Увидеть Россию и умереть».

 
Но сердце, как бы ты хотело,
Чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
И весь в черемухе овраг!
 

Артур, задумавшись, молчал. Звезды сияли на ночном небе.

– Красиво! – выдохнул он.

– Раньше знали, что смерть может быть красивой.

– А теперь?

– Теперь интеллигенция скажет, что смерть красивой не бывает. У нас теперь в ходу гуманизм, – сказал Костя.

– Ты говоришь так, будто утверждаешь, что гуманизм – это плохо.

– Гуманизм – это альтернативное сознание.

– Как это? Объясни.

Костя оперся локтями на стол.

– Попробую. Вот смотри, какие элементы сознания были раньше? Вера, надежда, любовь, совесть, честь, Бог. А теперь: гуманизм, демократия, свобода…

– Равенство, братство.

– Правильно. Раньше вперед выдвигалось божественное, теперь человеческое.

– Ты хочешь сказать, – подхватил Артур, – что теперь в семье решили пренебречь авторитетом отца и озаботились капризами детей.

– Отлично сказано! – одобрил Костя.

– А стихи кто написал? – вернул его к началу темы Артур.

– Набоков.

– Кто это?

– Писатель из эмигрантов.

– Костя, а ты бы смог стать писателем?

– Я бы даже эмигрантом не смог бы стать.

– Я серьезно.

– Писателем? Нет, вряд ли.

– Почему? Ведь ты так много знаешь.

– Этого мало. Надо уметь достучаться до сердца.

Этой ночью Артуру приснился кардинал Ришелье.

«Кардиналу Ришелье в ту пору шел сороковой год. Красное кардинальское одеяние было украшено высшим орденом Франции – орденом Святого Духа (широкая голубая лента на шее несла золотой с белой эмалью крест, имеющий лилии по углам; на кресте с лицевой стороны – голубь, а с оборотной – изображение Михаила Архангела с надписью по кругу Duce et ausice – Под водительством и руководством). Орден со времен Генриха III просуществовал до 1790 года, во времена Реставрации Бурбонов был восстановлен и окончательно упразднен в 1830 году.

Арман Жан дю Плесси герцог де Ришелье был третьим сыном главного прево Франции Франсуа дю Плесси де Ришелье и Сюзанны де Ла Порт. В 22 года он стал епископом Аюсонским, в 37 кардиналом. Его девиз “Aquila in nubibus” – “Орел в облаках”».

Он не только кардинал, политик, возможно, втайне розенкрейцер, но и поэт. Он пишет трагедию в стихах, и в помощниках у него пять авторов, но каких! Корнель, Ротру, Буаробер, Кольте, Л’Этуаль.

Неосторожная «Мирам»:

 
Что я наделала! Преступна я безмерно!
Творю неверности, чтобы казаться верной.
 

Это, конечно, не Шекспир. Взять, к примеру, «Макбета»:

 
Как страшен век, когда, не изменив,
Мы все-таки боимся впасть в измену.
 

«Не Шекспир. Но все же… Все писатели, – подумал во сне Артур, – в своих произведениях расшифровывают свою личность. Только не Шекспир. Шекспир остается тайной. Его нельзя увидеть обнаженным. В его произведениях нет даже щелочки для любопытного глаза».

Артур на миг проснулся и удивился – какие умные мысли приходят во сне, и тут же снова уснул.

Ришелье, поклонник Макиавелли, укреплял власть монархии. Кардинал-католик у себя в стране воевал с протестантами, за ее пределами вместе с протестантами против католиков. Своим преемником in articulo mortis[9]9
  В смертный час (лат.).


[Закрыть] он назначил итальянца Джулио Мазарини и не ошибся в расчетах. Мазарини сумел сохранить за Людовиком XIV трон, и тот осуществил мечту Ришелье, воплотив ее в апофеоз монархии.

Ришелье оставил после себя credo in hominem – веру в человека. В следующем веке слово «верую» подверглось атаке, и остался только голый «человек». Тогда власть стала попадать в руки вождей.

«Вождь, – пришло в голову Артуру, – либо преступник, либо марионетка. Наследственная монархия таких тенденций все же не имеет. Хотя есть мрачные примеры. Но это – только примеры».

С этими мыслями он подошел к столу. За столом сидел Ришелье и что-то писал. Поставив подпись, он протянул бумагу Артуру. Артур прочел:

Предъявитель этих полномочий действует по моему приказу и на благо Франции. Герцог де Ришелье.

Проснувшись, Артур лежал и слушал, как щебечут птицы, приветствуя солнце. Занавеска тихо колыхалась от прохладного воздуха, лившегося через окно в комнату. В солнечном луче над паркетом кружились пылинки.

Он встал и увидел на столе записку. Нет, не от Ришелье, от Кости:

Случилось невероятное – теория вероятности, кажется, подтвердилась. Меня не жди. Закрой дачу и поезжай в Москву один. Вечером жду у себя дома. Все расскажу.

А случилось вот что.

Костя проснулся рано. Посмотрел на часы: пять утра. Ему не спалось, он натянул тренировочный костюм, взял деньги, расписание электричек и вышел за калитку.

Над дорогой стоял туман – предвестник жаркого дня. Дома поселка отбрасывали длинные тени. Костя посмотрел расписание и быстро пошел к платформе. Он успел забежать в последний вагон и вскоре подъезжал к Красково.

Вчерашним путем Костя дошел до той самой дачи. «Волга»-универсал стояла на прежнем месте. Однако не она приковала к себе внимание Кости. Кроме «Волги» на участке стояли покрытые пылью «жигули» – белые и желтые. Ему даже показалось, что правые двери желтого цвета еще хранят вмятины от падения автомобиля на бок. Он машинально погладил ногу над коленом (гематома, впрочем, давно исчезла, но воспоминание осталось).

Сон сразу слетел. Подойти близко Костя не решился. Выбрав место для наблюдения за домом, он стал раздумывать, как поступить.

Тем временем из дома вышел Дрозд. С ведром воды он направился к машинам. Костя раскрыл расписание, поводил пальцем по таблице и бросился обратно к станции.

В Удельной еще все спали. Костя тихо, чтобы не разбудить Артура, вошел в комнату, написал записку, достал футболку, на нее надел майку без рукавов, надвинул на глаза шапочку с козырьком, бесшумно закрыл дверь и вывел из сарая гоночный велосипед.

Ему удалось успеть к отъезду «жигулей». Они его мало интересовали, поэтому он, остановив велосипед на выезде с улицы, чтобы подкачать шины, спокойно проводил взглядом проехавшие мимо машины. Его интересовала «Волга». Она выкатилась спустя полчаса и, покачиваясь в песчаной колее, повернула к шоссе на Москву. Костя заработал педалями.

Она обошла его уже на асфальте. Костя включил последнюю передачу. На что он надеялся? На железнодорожный переезд, на светофор, на сужение дороги, на движение под горку, на силу ног, на удачу, кто знает? «Волга» полетела, как стрела, выпущенная в сердце столицы. Костя вспомнил про двигатель от мощной «Чайки».

На переезде он, пользуясь своей мобильностью, миновал закрытый для машин шлагбаум и помчался дальше. «Волга» опять его достала. У него захватило дух. Ноги работали, как поршни, но соревноваться с разогнавшимся автомобилем ему было не под силу. Не останавливаясь, оба свернули направо, и гонка возобновилась. Костя сумел отдохнуть у светофора, соскочив с седла, обошел по тротуару затормозившие машины и, не дожидаясь зеленого света, ушел вперед.

Он понимал всю тщетность своих усилий, неосуществимость замысла, но азарт и упрямство толкали его в спину подобно ветру. «Ахилл не должен догнать черепаху», – вертелось у него в голове.

Еще раз ему удался маневр на светофоре, но дальше надежды не было никакой. Дальше шла прямая трасса до самого поста ГАИ на въезде в Москву.

Он сжался, приготовившись к борьбе. Так когда-то, много лет назад, он выходил на помост, ощущая прилив сил, отрешившись от окружающей обстановки, зрителей, тренеров, соперников. Он двигался, как во сне, осторожно, бесшумно, окунал руки в магнезию, растирал ее в ладонях, подходил к штанге. Нетерпение толкало его к схватке с весом, и чем больше был вес, тем большее возбуждение скрывалось за медленными, сонными движениями перед подходом. Не видя ничего вокруг, он приближался к грифу снаряда, присаживался, покручивая гриф, обхватывал его рифленую поверхность пальцами «в замок», обязательно «в замок», придавив большой палец средним и указательным. Все исчезало из сознания, и затем следовал взрыв мышечной энергии.

Перед прямым участком дороги Костя слегка расслабился, внутри у него горело, потом наклонил голову и, сжав руль, резко выдохнул. Гонка началась.

У светофора ему удалось уйти вперед метров на сто пятьдесят, однако через полминуты «Волга», набрав скорость, была уже далеко впереди него, а через минуту он отставал уже больше чем на полкилометра. Подъезжая к Москве, водитель сбросил скорость, и начиная от моста кольцевой автодороги Костя сохранял дистанцию.

Опять пошли светофоры, и Костя сблизился с «Волгой» метров на сто. Футболка промокла от пота. Он вытер кепкой лицо и сунул ее в карман. Оставив одну майку, обвязал футболкой поясницу, затянув узлом на животе рукава, прогнулся, закинув руки за голову. С тоской посмотрел на раскаленное небо.

Вечером после работы Артур пришел к Косте вместе с Людочкой. Костя рассказывал:

– Не доезжая метро «Рязанский проспект», я ее потерял. Думал, окончательно. Еду потихоньку дальше. Вдруг смотрю, она пересекает проспект и берет влево к кинотеатру «Ташкент». Что делать? Я спрыгиваю с велосипеда, перебегаю улицу и вижу, что она проехала метров этак триста, развернулась и встала. Теперь она стояла ко мне лицом. Пришлось приближаться к ней дворами. Вижу: из машины выходит какой-то толстяк, одет с иголочки, лицо круглое и глаза-щелочки. Вот уже стихами заговорил! Поклонился кому-то в машине, мне не видно, и пошел в мою сторону. Пока этот сеятель хлопка и конопли переваливался, как селезень, я решил вернуться на Рязанку. Не успел я повернуть к центру, как «Волга» опять меня обошла. Пока взбирался на мост, она уже умчалась далеко. Мне показалось, что я выловил ее у 4-го километра, но потом опять потерял. Сколько ни смотрел, так больше и не увидел. Короче, свернул на Рабочую, потом на Тулинскую, через Сыромятники доехал до Бульварного кольца и – домой.

Костя не скрывал своего разочарования. Он не сказал, что после сумасшедшей гонки поехал на работу. Идя по коридору, он вдруг почувствовал, что у него сводит ноги. Нет не икроножные мышцы, как это часто бывает, а массивные мышцы бедер. И боль была под стать массе. Одновременно свело обе ноги, и Костя беспомощно остановился посреди дороги. Помимо невыносимой боли в одеревеневших мышцах его беспокоило, что он может упасть, напугав студентов и всю свою кафедру. Ему пришлось несколько раз ударить по потерявшим чувствительность ляжкам, но с таким же успехом можно было стараться размягчить фонарные столбы. Он двинулся, медленно переставляя ноги, как будто шел в жестком скафандре. К счастью, идти оставалось недалеко, и Костя, закусив губу, открыл дверь и поспешил сесть на ближайший стул. Боль отпустила согнутые в коленях ноги.

– Ты уверен, что «жигули» были те самые? – спросил Артур.

– Конечно, я же узнал водителя.

– Какие, те самые? – спросила Людочка.

Артур коротко рассказал о прошлогоднем нападении на Костю с Виталиком.

– А почему вы не поехали за «жигулями»?

– Меня эти парни не интересуют. Слишком они неотесанные. Простые исполнители чужой воли. Интересно, куда ниточки ведут.

– А это не опасно?

– Это не очень опасно.

– Костя, ты номер запомнил?

– Запомнил, конечно.

Наступило молчание.

– Слушай, Костя, – первым очнулся от размышлений Артур, – а я сегодня во сне, знаешь, кого видел? Ришелье.

Костя с Людочкой рассмеялись. Артур рассказал, что Ришелье дал ему записку.

– Ну, брат, ты теперь все можешь!

– Разве мы не на другой стороне? – с сомнением спросил Артур.

– Диалектика жизни, – сказал Костя, – любая крайность грозит переходом в свою противоположность. Ты сам говорил: диполь – самая устойчивая структура. Твой д’Артаньян служил у Мазарини. И даже был в войске у Кромвеля. Что, впрочем, не помешало ему перейти на сторону Стюарта. Почему Людовика XIII называли Справедливым? Потому что он родился под знаком Весов. Хотя справедливость – неточное слово. Мир несправедлив, но в нем наблюдается баланс сил. Несбалансированные силы пропадают в пустоте.

– А что говорит христианство?

– То же самое. Если тебя ударили по щеке, подставь другую. Мир несправедлив, но уравновешен. – Костя посмотрел на Артура. – Дай ударить по другой щеке, а уж потом отвечай!

Теперь засмеялся Артур.

– Константин Георгиевич, – вмешалась Людочка, – вы считаете, в мире нет справедливости?

– В общем случае нет.

– И никогда не будет?

– К ней можно стремиться, но не более.

– Разве наше общество – не самое справедливое?

– Давай подождем лет двадцать, может, тогда узнаем. Все человеческие истины живут примерно одно поколение, умирая, как предрассудок. Тысячелетия живет только вера.

– То есть мифология? – уточнила Людочка.

– Не угадали. Мифология – не вера, а ложное представление о реальности.

– Но ведь и то и другое используется для управления общественным сознанием.

– Согласен, – кивнул Костя. – Только вера отмечена знаком традиции, а все, что относится к традиции, создало само общественное сознание, тогда как современные мифы создаются для манипуляции этим сознанием.

– Современные мифы? Что вы имеете в виду?

Артур не утерпел:

– Атомная война, например!

Людочка развеселилась:

– Кто про что, а вшивый про баню! Не обижайся, Артурчик. – Она погладила его по плечу.

– Может, поспорим?! – вскинулся Артур. – Глядишь, в споре родится истина!

– Я с тобой согласна во всем, – успокоила его Людочка. – А вы что думаете, Константин Георгиевич?

– Принимаю как версию. Но позволю себе предложить более определенные примеры.

– Какие?

– Распространение наркотиков.

– Это на Западе.

– Сегодня на Западе, завтра по всему миру.

– Допустим, – сказал Артур. – Еще.

– Такого рода угрозы всегда можно выдумать. Всеобщую и смертельную болезнь, например. Озаботить весь мир экологией. Всполошиться из-за недостатка озона в небе. Отнести создание летающих тарелок на счет пришельцев. Заставить всех бояться ведомо или неведомо чего. – Костя поднялся, прошелся по комнате, как будто читал лекцию. – К чему мы идем? К тому, чтобы подменять действительность полуправдивой, а впоследствии и недостоверной информацией. Насыщенный информацией эфир становится единственной реальностью и эквивалентом происходящего. Тогда и американцам не нужно высаживаться на Луну, можно все заснять на пленку здесь, на Земле.

– Что плохого в информации? – спросил Артур.

– Информация убивает традицию.

Людочка подняла руку:

– Можно вопрос?

Костя увидел, что увлекся, смущенно улыбнулся и сел на место.

– А что будет через десять лет? – спросила Людочка.

– Ну, за десять лет наша жизнь вряд ли круто изменится, – сказал Костя. – Может быть, будут новые руководители.

– А коммунизм будет?

– С коммунизмом Хрущев немного поспешил. Будет зрелый социализм.

– Костя, а он перезреть может? – спросил Артур.

Людочка с тревогой взглянула на Артура: ну зачем задавать такие вопросы?

Костя с одобрением взглянул на нее, успокоил:

– Ничего страшного, мы свои люди. – Он скрестил руки перед собой. – Я вам так скажу: древняя мудрость выделяет для миров и для людей периоды рождения, роста, зрелости и угасания.

– Откуда угасание? Не верится, – сказал Артур.

– Скажи, ты в школе проходил, что Сталин выдвинул идею обострения классовой борьбы по мере развития социализма? Так вот, она действительно обостряется, хоть мы этого и не замечаем. Классовая борьба приняла, как говорится, латентный, то есть скрытый, характер. Вспомни, ты читал у меня перевод доклада Управлению стратегических служб.

– А как же бессмертные идеи Великого Октября? Неужели угаснут? Скажи, есть какое-нибудь пророчество на этот счет?

– По поводу Октябрьской революции? Есть одно сомнительное место у Нострадамуса. – Костя подошел к книжным полкам.

– У вас есть Нострадамус? Настоящий? – Людочка даже привстала.

Костя откуда-то снизу достал потертый темно-зеленый том, поискал нужную страницу, нашел «Послание» и стал водить пальцем по строчкам:

– Вот! И в месяце октябре произойдет великое перемещение… Так, et telle que Гоп cuidera le pesanteur de le terre avoir perdu sou nature nouvement… И в месяце октябре, – повторил Костя, – произойдет великое перемещение, такое, что покажется, будто тяжесть Земли потеряла свое естественное движение… et etre abimee eu perpetuelles tenebres… и обрушилась в вечный мрак.

– Допустим, – сказал Артур.

– Весной будут знамения, а затем великие перемены, перевороты в царствах, страшные землетрясения. То есть это будет, видимо, весной 1918-го года, – заметил Костя. – И тогда возникнет новый Вавилон, презренная дочь, возросшая из мерзостей первого всесожжения. Это продлится только 73 года и 7 месяцев.

– Он что, нашу страну новым Вавилоном называет?

– Нострадамус – дитя своего времени. Он признавал только монархию.

– Получается, что все окончится осенью 1991 года, – Артур считал, как арифмометр.

– Не можно! – Людочка замотала головой.

– Писано Мишелем Нострадамусом, – читал Костя, – в Салон-де-Кро в Провансе.

Когда молодые люди ушли, Костя опять поднес книгу к глазам.

«Затем Великая империя и антихрист появятся там, где некогда существовала империя Атиллы, и новый Ксеркс нападет с бесчисленным войском, так что явление Святого Духа, появившееся на 48-й параллели, вызовет переселение, изгоняя мерзостного антихриста, который будет воевать против царственной персоны, которая займет пост Великого Викария Иисуса Христа, и против его Церкви, а царство его будет временное и до конца времен».

«Сколь туманны предсказания, – подумал Костя, – империя Атиллы, что это? Империя Гогенштауфенов – Габсбургов времен кайзера Манфреда и Карла Анжуйского? Кто будет новым Ксерксом? Ксеркс напал на Грецию, как и герцог Афинский Вальтер де Бриеннь. Отправился с огромным войском отвоевывать свое наследство. А 48-я параллель? Братислава, Вена, Мюнхен, Орлеан, а может, Сиэтл или Улан-Батор? Неясно. Ясно только, что царственная персона займет пост Великого Викария».