Текст книги "Всё пришедшее после"

6. Двести лет спустя

Так уж получилось, что восемьдесят седьмой год оказался последним годом целой эпохи.

Двести лет назад созванное в 1787 году собрание нотаблей при господине Неккере положило конец подготовительному периоду. Тогда под угрозой финансового краха Людовик XVI уступил настояниям господина Колонна. Мы можем представить себе, как на запылавшем горизонте вдруг появилась живая голова с чертами Калиостро и звучно, но спокойно предупредила: «Все еще только начинается!»

Все еще начиналось. В августе тысяча семьсот восемьдесят восьмого ушел в отставку кардинал де Бриенн, затем вновь было созвано собрание нотаблей, а на май восемьдесят девятого было назначено открытие Генеральных Штатов, которые объявили себя Национальным собранием. Последнее позже стало Учредительным собранием. И если тогда в мирное время во Франции пропал хлеб, то двести лет спустя у нас в СССР для начала пропали зубная паста и мыло.

Франция! Все равно, любой человек, родившийся на земле, имеет две родины: сначала свою собственную, затем – Францию. Так сказал Дюма!

Между тем весной 1987 года Виталик наслаждался солнечным теплом, холодными морскими ваннами и относительной свободой.

Он лежал на песке вдали от населенного берега Крыма (дело было на полигоне) и слушал шепот набегавших на береговую кромку волн. Где-то в километре от него на этом девственном пляже загорала едва заметная парочка. Еще дальше можно было различить вертолетную станцию. Изредка со стороны моря слышался шум вертолетных винтов.

Виталик загорал абсолютно обнаженным, такими выходили на ристалище олимпийские атлеты. Время от времени он вскакивал, разбегался и со всего маху влетал в воду. Море здесь было совсем мелким, и ему приходилось бежать, поднимая тучи брызг, прежде чем с головой уйти в прозрачную прохладу. Несколько метров он плыл под водой, почти касаясь дна. Купание без плавок приносило необычное ощущение. В животе делалось легко и почему-то вспоминалось детство.

За время командировки Виталик уже успел хорошо загореть. Работа шла с перерывами. То ему приходилось оставаться в городе, так как не было места в автобусе, возившем их на полигон, то не было бензина для самого автобуса. Бывало, что работа останавливалась: ждали часа, когда уйдет американский спутник. Уходил спутник, приходил обед (в армии все по часам). Наступал день, и войсковая часть, обслуживающая полигон, проводила плановую учебу личного состава.

Однажды во время летно-конструкторских испытаний эрэмка (ракета-мишень), вдруг сделав нештатный поворот, пошла прямо на их объект, обнулив параметр пролета. Все бросились врассыпную. Виталик прирос к месту, потом засуетился, включил на полную мощность генератор шума, защелкал тумблерами, выкрутил до предела регулятор уровня. Тогда обошлось. Ракета-мишень, поколебавшись, изменила маршрут и ушла от их мыса в морской простор. После этого происшествия был долгий перерыв в работе.

Люди едут к Черному морю в конце лета, к фруктам, к бархатному сезону и попадают в мир золоченой классики, теплых густых тонов, рубенсовских тел, высоких страстей, сладкой и пряной пищи, благословенных плодов, струящихся из Грааля, как из рога изобилия.

Но вот вы приезжаете весной, и здесь все по-другому. Это – ажурный светло-зеленый набросок импрессиониста, дрожащая, едва уловимая дымка, светящаяся солнечными лучами.

Удивленный взгляд жителя Аквилона, уставшего от вида обнаженных ветвей у себя дома, с наслаждением останавливается на бутонах чайной розы. Южный город, погруженный в полупрозрачный, золотистый утренний туман, хранит тишину. В парке на дорожках похрустывает песок, а слух ласкают негромкие гортанные гудки горлиц с тонкой бархоткой на шее. Вы можете бродить в одиночестве или вдвоем: до сезона еще далеко. Вы выходите на берег – никого нет. А вечером, в погоне за кефалью, к молу приплывают дельфины. И нагретый небесным огнем камень отдает человеку свою силу.

Утром Виталик бегал на местный стадион. Довольный, он не спеша возвращался в гостиницу по вымощенной белыми плитами дорожке. Утром ее занимали бесчисленные виноградные улитки, переползавшие от одних зарослей к другим. Они были крупны и красивы, украшены маленькими рожками, словно антилопы. Но на этом их сходство кончалось. Виталик жалел, что он не француз и не может оценить это великолепие на вкус: пищи хватило бы на всю гостиницу, если бы в ней вдруг поселились французы. Но французов здесь не было, да и не могло быть: рядом помещалась военно-морская база, небольшая, с аккуратно выходящими в море на рассвете подводными лодками, малыми противолодочными кораблями и опытовыми судами.

День проходил за днем. В выходные Виталик бродил по городу, заглядывал в книжные магазины. На обед иногда брал бутылку легкого розового вина. В ужинах с коллегами, уже перешедшими от разбавленного казенного спирта к продукции местного разлива, не участвовал. Уходил в город и брал билет в кино.

В конце мая из Москвы по телефону ему сообщили, что необходимо срочно выехать в Прибалтику на «точку пять» и заняться профилактикой экспериментальной станции. Для утверждения протокола регламентных работ сюда направляется Иванова Лена Яковлевна, впрочем, он ее знает. Она привезет ему необходимые бумаги и деньги на поездку. Звонивший Виталику начальник назвал номер поезда и вагона.

– Встречай! – заключил он. – Можешь не благодарить! – с этими словами он фыркнул и повесил трубку.

В назначенный день и час Виталик стоял на платформе. Поезд пришел вовремя, и он не без удовольствия увидел за спиной проводницы, протиравшей поручни вагона, знакомое лицо.

Лене немедленно был предоставлен отдельный номер из двух комнат. Теперь она, став важным начальником, обрела не только права, которые и так всегда есть у красивой женщины, но и значительные полномочия. Даже старшие офицеры поглядывали на нее, не смея сами вступить в разговор, а она общалась преимущественно с командиром части или начальником полигона.

Справедливости ради следует сказать, что Лена не стремилась перегружать себя работой. Через два дня, подписав пару протоколов, она в сопровождении Виталика улетела в Ленинград.

Из Ленинграда поездом они добрались до Кивиыли. Их уже ждала машина. Они оформили в штабе документы, а рано утром их отвезли на побережье. Там рядом с постом береговой службы наблюдения размещался экспериментальный образец радиолокационной станции, куда, собственно, они и направлялись. С их прибытием представители научно-исследовательского учреждения заказчика станцию отключили и уехали, воспользовавшись долгожданным выходным днем.

Не будем утомлять читателя подробностями. Скажем только, что в ведение Виталика поступила маленькая комнатка в восемь квадратных метров, заставленная аппаратурой, и антенный пост, помещавшийся, естественно, на улице.

Лена оглядела комнату, провела рукой по подоконнику, потрогала висящие разноцветные провода, осмотрела импровизированный пульт, выкрашенный молотковой эмалью, экран локатора, остановилась рядом с металлическим шкафом бананового цвета, куда были вставлены ячейки процессора.

Виталик полез на вышку, к антенне, Лена смотрела на него снизу. Часов в одиннадцать в кунге на пост привезли обед.

По сравнению с Крымом здесь было прохладно, ветер дул с моря, подгоняя белые барашки морской пены. Вдали темно-серым призраком повис силуэт военного корабля. Лена посмотрела на часы. Солнце пряталось за облаками. У КПП залаяла собака. Лене показалось, что кроме них с Виталиком в округе никого не осталось. Они решили закончить профилактику, привести станцию в рабочее состояние, а завтра отдохнуть в городе. Виталик работал быстро.

Лена вернулась в пультовую, приготовила чай, достала бутерброды. Виталик закручивал последний винт; включилась громкоговорящая связь, он что-то сказал, в ответ раздался короткий гулкий лай, и Виталик защелкал тумблерами. Загорелся экран локатора, рядом на мониторах тоже зеленым светом засветились и побежали какие-то цифры.

– Ты смотри, работает, – протянула Лена удивленно.

– Еще как! – воскликнул Виталик. – Такой станции нигде нет.

– Ну, уж и нигде?

– Конечно. Просто вот здесь и здесь, – он показал пальцем на блоки, – идет честная обработка сигнала. За счет этого ей удается выделить низколетящую цель и улучшить индикацию.

– Значит, мимо нас не проскочишь?

– Ни в коем случае.

Лена разглядывала зеленые знаки на экране локатора.

– Вот это что?

– Далеко? Это – большой противолодочный.

– А это? Совсем близко, но бледно.

– И движется. Базовый тральщик. Он сделан из дерева, поэтому сигнал слабый.

– А это? – Лена показала на еле заметную точку.

– Подожди-ка! – Виталик посмотрел на мониторы, покрутил рукоятку регулировки, точка сделалась ярче. – Вот она!

– Кто?

– Низколетящая цель. – Он продолжал настройку.

Цель с Финского залива быстро приближалась к берегу.

Виталик нажал на кнопку громкоговорящей связи.

– Вы ее видите? – спросил он.

– Кого? – ответили ему.

– Тьфу ты! Похоже на самолет. Летит к берегу.

– Сейчас, подожди.

Послышалось шуршание, связь надолго отключилась.

– У нас все штатно! – рявкнул наконец динамик. – Сейчас к тебе подойдут.

Пришел лейтенант, увидев Лену, одернул мундир, кашлянул в кулак.

– Может, птицы? – спросил он с порога.

– Ага, с такой скоростью, – сказал Виталик.

Теперь они втроем смотрели на экран. Виталик вывел ручку индикации на максимум, и точка бодро двигалась по расчерченному полю.

– Ночной полет в разгаре дня, – сказала Лена.

– Нас бы предупредили, – сказал лейтенант, – и маяк не работает.

– Неопознанный летающий утюг, – сказал Виталик.

Они опять уставились на экран.

– Может, запросить корабль? – предложил Виталик.

– С кораблем мы десять минут назад говорили. Вводных не поступало. – Лейтенант выпрямился. – Пойду доложу.

– Стой, запиши азимут и вектор скорости. Передадите на корабль, – оживился Виталик, – пусть они вслепую ракетой шарахнут, пока он над морем.

– Как это вслепую? – спросила Лена.

– Ну, у них должны быть ракеты с тепловой головкой в гондоле.

Лейтенант вышел в коридор, едва удерживая смех:

– С головкой в гондоне? Это хорошо! Я бы не отказался!

Дежурный все-таки позвонил в штаб. Там, узнав, что отметка цели произведена только одной экспериментальной станцией, не принятой на вооружение, лениво выбранили его, употребив всего два матерных слова. Правда, они были неоднократно повторены после того, как телефонная трубка вернулась на место, а донесение записано в журнал, но звонивший их не услышал.

Доложили хмурому контр-амиралу. Тот выслушал рапорт, который окончился сбивчивыми объяснениями по поводу экспериментальной станции, исподлобья посмотрел на офицера.

– Много говоришь, – сказал контр-адмирал недовольно. – Идите и работайте. – Старый моряк любил краткость.

Оформив в тот же день в штабе протокол, Лена с Виталиком отметили командировки, получили назад справки о допуске и выехали к поезду. В штабе было не до них, чувствовалось общее напряжение, командиров войсковых частей собирали на совещание.

В воинской кассе остались билеты на Москву только в спальный вагон. Наши герои дождались поезда со стороны Тапы, где размещался военный аэродром, умылись и, не в силах больше бороться со сном, быстро уснули.

Уже в Москве в газете «Правда» Виталик рядом со статьей о Чернобыле обнаружил маленькую заметку, где было сказано о неизвестном самолете, неизвестно куда удалившемся в районе Кохтла-Ярве.

Позже весь мир узнал, что самолет «Сессна-172 П», пилотируемый немецким плейбоем, удалился в сторону Москвы, полетал над ней и приземлился небесным ястребом прямо на Красную площадь. Армия и военная промышленность пропустили ощутимый удар. Перестройка получила ускорение. Через год начался вывод советских войск из Афганистана.

Но пока Виталик с Леной спали под стук колес в купе скорого поезда, о происшествии знали только обладатели телефонов-вертушек, да случайные и неслучайные свидетели приземления самолета на брусчатку перед Кремлевской стеной (кто-то незаметный и умелый даже снял это событие заранее приготовленной камерой).

Вагон покачивало, им славно спалось, но через пару часов Лена пробудилась и послала Виталика за чаем. Он купил дорожной снеди, которую обыкновенно разносят по вагонам, и они поели. После еды их опять стало клонить ко сну. Лена закрыла дверь и разделась. На ней был черный кружевной бюстгальтер и такие же трусики. Она поманила Виталика к себе. Он повиновался. Не один месяц ему приходилось растрачивать свои силы главным образом на беговой дорожке. Устоять было невозможно.

Пограничное состояние между сном и явью отняло у него чувство реальности. Подрагивающими руками он убрал все черное: сначала освободил грудь, вздохнувшую свободно, потом высокий каштановый треугольник, к которому невольно потянулся губами, как к чаше. Коснувшись ее, он закрыл глаза.

Ригористы поспешат осудить его. Не судите, да не судимы будете. Есть разница между похотью и поклонением. Первая – дочь эготизма, поклонение же, в крайнем случае, рождает экстаз. Восхищение красотой, талантом, даром Божьим не творит кумиров, но прославляет творца.

Виталик склонился к лону, лелеющему человеков: так склоняются перед достойным представителем универсума. Горе вам, насмешники и пошляки!

Гордые истинноносцы! Истины только на небесах абсолютны. Земные истины недолговечны, относительны и неконкретны. Не торопитесь демонстрировать свои каменные лица. Разве ваша совесть глуха к вашим ошибкам?

Лена вздрагивала, запустив руки в его волосы.

– Ты сошел с ума, – твердила она шепотом. – Все, все, все, иди сюда. – Ее руки, оттолкнув, потянули его к себе. – Колючий, – сказала она, вытирая его мокрый подбородок.

Виталик, без устали пробегавший километр за километром, здесь вдруг задохнулся, будто погрузившись в перехватившую дыхание купель. Он вынырнул, опять нырнул и потерял счет времени.

Только бегущие за окном березы сквозь капли дождя на стекле могли видеть два тела: первое – темное с выгоревшими светлыми волосами, второе, наоборот, украшенное темными локонами, соперничало белизной с простынями.

Москва встретила их, полусонных, своей непрекращающейся суетой. Сомнамбулами они вышли на перрон и, повинуясь инстинкту москвичей, двинулись к метро.

На следующий день Виталик съездил на вокзал и за десять рублей купил у проводницы два использованных билета в обычном четырехместном купе. Их они предъявят в отчете за командировку. За сохранение тайны чудесного путешествия, как, впрочем, и любой другой тайны, надо платить.

На работе Лена вызвала Виталика. Прибыв в Москву, он простудился и кашлял.

– Ты что, заболел? – Лена посмотрела на него.

– Ерунда, акклиматизация.

– Шел бы ты домой.

– Ничего страшного.

– Ты лечишься?

– Вчера горчичники ставил.

– Они тебе не помогут. Сходи в амбулаторию, пусть тебя кварцем прогреют.

– Почему не помогут?

– Потому что у тебя светлые волосы, голубые глаза – типичный экссудатик. Папа говорит, что экссудатикам горчичники не помогают. Кроме шуток, он – хороший доктор.

– Уговорила, – согласился Виталик. – Надеюсь, ты не для этого меня звала?

Лена покрутила авторучку, сосредоточилась.

– Я только сейчас поняла, – сказала она, – зачем нас послали проводить профилактику. У меня есть подозрение, что нужно было отключить станцию. Кто знал, что мы так быстро все успеем?

– Ты серьезно?

– Не знаю, – заколебалась Лена, – я нервничаю. Прошлое так просто не отпускает. Согласись, как-то странно посылать меня с тобой. И что за срочность такая?

– Ничего страшного. Как говорит Артур, будем кротки, как голуби, мудры, как змеи, и немы, как катафалки.

– Виталик, я должна все рассказать Косте.

– Все? – Он улыбнулся.

– Все о работе, – ответила она. – И потом, ты на что намекаешь? Разве я не свободная женщина?

– Конечно свободная. И все же не стоит рассказывать Косте абсолютно все. Костя сочтет твой рассказ неделикатным по отношению к нему. Он решит, что ты его мало уважаешь. Хочешь, скажу, как он рассуждает? Человека нельзя винить за то, что делается красиво и без ущерба для окружающих. Ты действительно свободна и не несешь перед ним никакой ответственности. Он уверен, что ты знаешь, что он знает, что ты это знаешь, поэтому твою исповедь он расценит как враждебный шаг. Короче говоря, решай сама, я тебя предупредил.

– Ты сам-то понял, что сказал?

– Ессстесственно. Повторить?

– Боже упаси! Ладно, Виталик, не волнуйся, я буду говорить только о работе.

На том и порешили. Жизнь потекла прежним порядком.

Костя склонен был согласиться с Леной в том, что их поездка стала не случайной. Он скорее мог поверить в невероятное, но не верил в случайные совпадения. Тем не менее он успокоил Лену. Вряд ли о них вспомнят, как о свидетелях, если только они сами не начнут настаивать на своих подозрениях.

– Что бы я без тебя делала, дружочек? – Лена обняла его за талию.

Костя посмотрел ей в глаза: они смеялись. Он шутливо погрозил ей пальцем.

– Ты на меня не сердишься? – по-детски спросила она.

– Красота – это не только страшная, но и таинственная вещь, так, кажется, написал Достоевский, – ответил Костя. – На ней свет и тьма сходятся. И поле битвы – души людские.

– Знаешь, Костя, хоть ты внешне и напоминаешь буддийского монаха, но говоришь так, как будто сам в свои слова не веришь.

– Это же не мои слова.

– Достоевского?

– Это слова Мани, – сказал Костя.

– Кого, кого? – Лена даже рот открыла.

– Мани.

– Это про него «АББА» поет: «money, money, money…»?

– Слушай, ты йогой занималась, никогда не слышала, что ламы расстилают полотно, вырезанное в форме кожи, снятой с человека?

– Ты решил меня напугать?

– Нет, просто так был убит Мани: его обезглавили и сняли кожу. Он был основателем новой религии или ереси, как кому нравится. Философы дали определение ее основам: гностический дуализм.

– Костя, ради Бога, не начинай. У меня голова ничего не воспринимает. Давай в другой раз.

– В другой, так в другой, – согласился он.

Да, сейчас было не до манихейства. Настоящее рождало вопросы и ожидания. Оказалось, что можно отрекаться от старого коммунистического мира, разрешено было ругать Сталина. Виделось, как генсек пытается уравновесить две силы в партии. Одна полярным холодом пыталась понизить энтропию, сковать льдом будто внезапно забурлившую стихию. Другая, напротив, старалась распалить, разогреть вещество, не опасаясь разлета осколков.

Родители Лены решили переехать в Израиль. С ней самой все было сложнее. Она отправилась к замдиректора по режиму.

– И вы хотели бы поехать с ними? – Он сразу взял быка за рога.

– Если возможно.

– А форма допуска у вас какая?

– Вторая. Я еще не успела оформить первую.

– Тогда и не торопитесь оформлять, – сказал ей замдиректора.

– Ну разумеется.

– Понимаете, должность у вас заметная, Лена Яковлевна. Как говорили в одном кино: он слишком много знал. В настоящее время мы вряд ли можем дать свое согласие на отъезд. Вы, конечно, вправе подавать документы, но могу сразу сказать: зря потратите силы.

– Что посоветуете? – спросила она.

– Я думаю, если ваши родители все же уедут без вас, вы можете занимать прежнюю должность. Но если вы хотите непременно последовать за ними, вам лучше найти работу в какой-нибудь открытой организации.

– И спустя пять лет я получу разрешение?

– Ну, почему обязательно пять? Может и раньше. Родители вам вышлют приглашение. Сейчас обстановка меняется к лучшему. Дайте нам хоть какие-то основания принять решение в вашу пользу. Год, два, от силы – три. Тогда, если вы не успели ознакомиться с документами особой важности, дадим вам разрешение, не сомневайтесь. Здесь тоже люди сидят и тоже все понимают.

– Хорошо, я подумаю. – Лена поднялась.

Он встал, проводил ее до двери.

– Будут вопросы, прошу вас, обращайтесь. Всегда рад помочь.

– До свидания.

Лена величественно удалилась, покачиваясь на каблуках.

По многолетней привычке она пришла со своими проблемами к Косте. Он, узнав о решении ее родителей, удовлетворенно закивал:

– Все правильно. Как поется в песне: стал светофор зеленым.

– Постой, ты не понял. Мне-то как быть?

Костя вопросительно посмотрел на нее:

– Ты не решила?

Она рассказала ему о своем визите. Костя сдержал облегченный вздох.

– Ты бы уехала?

– А что? Представляешь, я бы поехала в Париж и открыла бы там салон красоты, – размечталась Лена. – Потом тебя пригласила бы в гости.

– Ты рассуждаешь, как миллионерша.

– Подумаешь, проблема! Найду себе какого-нибудь старенького миллионера.

Костя, улыбаясь, смотрел на нее.

– Тогда я тебе зачем?

– Ты будешь моим переводчиком. И телохранителем по совместительству. Ты согласен?

– Согласен, согласен. Только, госпожа миллионерша, вас пока не пускают к вашим миллионам?

– Какой вы неромантичный, Константин Георгиевич! Не дадите помечтать вволю, – упрекнула его Лена. – Ладно, кроме шуток, как ты считаешь, мне надо искать другую работу?

– Да, – просто сказал Костя.

– О-ля-ля! Я этого не ожидала. Объяснись, пожалуйста.

– Я бы сказал, что грядут годы, когда надо готовиться ко всему, даже к эмиграции.

– Вот как? Почему ты не скажешь об этом Виталику?

– Да я говорил. Но Виталик все равно никогда и никуда не уедет. У него даже мысли такой не возникает. Он не может покинуть этой почвы, потому что он и есть сама почва.

– Вынесет все и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе?!

– Ага, жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе!

– Кто-то из великих сказал: Родину не унесешь с собой на подошвах сапог.

– Это сказал Дантон, – подтвердил Костя.

– Мы – дети галактики! – сказала Лена. – Теперь вся земля – наша Родина.

– Не соглашусь, – сказал Костя, – наверное, я – консерватор. Ты думаешь, там, за бугром, лучше? Там, по-твоему, цивилизация? Четыреста сортов колбасы – еще не цивилизация. Колбаса – это, конечно, хорошо. А вот, поди ж ты, не приедается только хлеб и картошка. Ну, еще, может быть, чай. – Костя взмахнул рукой. – О чем ты говоришь? Представь, у тебя есть настоящее выдержанное вино в драгоценной сулее, она покрыта пылью веков, а ты бежишь за новоделом с яркой этикеткой. Мало того, некто злой подталкивает тебя под локоть, чтобы разбить старинный сосуд и предложить пестрый коктейль. Красивый, но после него болит голова. Мы еще мало знаем себя, а ведь Россия это страна, которая сохраняет основы всей цивилизации. Согласен: они искусно скрыты в прошлом, но это не отменяет их значения. Есть у меня одна книжечка, – похвастал Костя, – правда, без начала и конца. Издана, судя по всему, лет полтораста назад. Еще при Пушкине. Может, сам Пушкин и написал, не знаю, я не литературовед. Хочешь, дам почитать? Особенно интересна там одна история. Называется «Таинственное путешествие графа Сен-Жермена в Россию». Мимо России все равно не пройдешь.

– Графа Сен-Жермена? Давай. – Лена не любила тайны в жизни, зато любила тайны в книгах.

– Написано от имени некоего Николая Петровича, – объяснял Костя, доставая ветхую книжечку без обложки. – Скорей всего, здесь намек на основателя нашей Ленинской библиотеки.

Лена взяла распадавшийся переплет с обтрепанными краями. Титульный лист и предисловие были утрачены, лишь на первом листе, заклеенном пергаментной бумагой, можно было разобрать: Voyages en Orient enterpris par ordre du Gouvernement Francais.

– Что это значит? – спросила она.

– Путешествия на Восток, предпринятые по поручению французского правительства, – ответил Костя, разглаживая пожелтевшую бумагу.

Не имея возможности привести здесь всю предложенную вниманию Лены знатную книжицу, и избавив читателя от старинных ятей и точек над «i», приведем хотя бы одно, упомянутое Костей.

Таинственное путешествие графа Сен-Жермена в Россию

Некоторые люди не заботятся ни о славе, ни о возвышении отечества, но привычно считают себя патриотами.

Я был коротко знаком с генерал-адъютантом N, который и поведал мне эту историю, нимало не сомневаясь в ее достоверности, однако же не сделав для себя никаких выводов.

В его молодые годы весь Петербург был занят слухами о чудесном человеке графе Сен-Жермене. Говорили, что он помогал Мессмеру в его опытах по магнетизму, если не сам был автором этой науки, что элексир жизни, изобретенный им, продлил молодость мадам Помпадур на двадцать пять лет и что он знал все языки, существующие на свете.

Он был среднего росту – скорее худощав, чем полон, приятной наружности, смугл, с темными волосами. Одевался он просто, но дорого – одна пряжка на его башмаке стоила сто тысяч франков.

Сей замечательный характер имел удивительную способность к предсказанию будущего. Не однажды его заставали, когда он, сидя на ковре по-восточному, поджав под себя ноги, казалось, пребывал в эмпиреях. Ходили слухи, что он был то ли сыном принца Ракоши из Трансильвании, то ли сыном Салтыкова, находились и те, которые утверждали, что он не кто иной, как сам граф Габалис[24]24
  Герой книги (1670 г.) «Граф де Габалис, или Сумасбродные тайны каббалистов розового креста» аббата Монфокона де Вилара.


[Закрыть], глава всех франкмасонов и каббалистов.

Сам я впервые мельком увидел этого человека, когда мне не было и шести годов от роду. Смутно помню, что он потрепал меня по щеке. Запомнился же он из-за того, что носил на пальце крупный изумруд, привлекавший всеобщее внимание.

Между тем прошли годы, прежде чем я воскресил в памяти то мимолетное знакомство.

Товарищ моего отца, г. N, в то время молодой человек, вернувшись из экспедиции, сопровождал графа Сен-Жермена, когда тот выехал из Петербурга, направляясь на Восток в Индию. Двигаясь путем, по которому позже путешествовал Радищев, они проводили время в беседах, немало занимавших г. N, хотя он не всегда и не вдруг понимал своего собеседника. Впрочем, путешествовали они со всяческими прихотями, и скука обходила их за версту.

Прошло несколько времени, прежде чем г. N пришел к выводу, что граф направляется в Индию, чтобы встретиться с тайными вождями, которые представлялись молодому человеку, как Dii Ignoti[25]25
  Неведомые Боги (лат.).


[Закрыть]. Войти с ними в сношения простому смертному представляет само по себе опасное предприятие – может открыться кровотечение из носу, из горла и даже из ушей.

Они обладают столь грозной силою, что от них струится emanatio[26]26
  Истечение, эманация (лат.).


[Закрыть], которое граф называл словом Vril.

Граф изобразил рукою на стекле знак, который он называл «суувастик». Для них, – говорил граф, – нация есть не что иное, как средство для распространения идеи, и если нация остается верною этим идеям, она живет и процветает, если же она имеет дерзость отклониться от них, то исчезает с лица земли, яко прах.

В дороге воспоминания из светской жизни мало-помалу изгладились из памяти г. N и уступили место новым впечатлениям, навеянным путешествием и рассказами графа.

Будучи французом (так он утверждал), граф более всего обращался к историческим временам короля Артура. Однажды – это случилось во время непогоды, заставшей их на постоялом дворе, – он поведал ему удивительную историю о святом Граале. Короля Артура и его замок Камелот помещал граф в Святую землю.

Луна сияла, освещая скудную равнину, но очарованный легендой молодой офицер именно так и представлял себе родину рыцаря Парсифаля, Сына Вдовы.

На другой день они отправились далее. Все чаще следовавшие друг за другом села говорили о приближении путешественников к Москве. Здесь кончался первый этап Voyages en Orient.

Остановившись в Москве, граф сделал несколько визитов. Один из них особенно запомнился г. N. Небольшая, но роскошная усадьба, куда они прибыли не без приключений: найти ее оказалось весьма непросто, принадлежала графине.

Граф, поднявшись на крыльцо в сопровождении своего чичероне, спросил: принимает ли графиня? Их приняли. Они прошли в комнаты, убранные со всевозможной роскошью. Граф нес в руке небольшой изящный sac voyage[27]27
  Саквояж (фр.).


[Закрыть]. Наконец, дверь скрыпнула, и вошла женщина, с первых шагов внушавшая глубокое почтение.

Графиня ***, уже не в первом цвете лет, блистала еще красотою. Глаза ее сверкали чудесным огнем, а вся ее наружность носила печать того, что мы называем словом «порода». Тщетно молодой человек искал признаки кокетства или лицемерия, привычные в свете. Общение ее было просто и непринужденно.

Граф низко склонился перед нею, как будто бы перед ним была царствующая особа. Что касается до г. N, то богатая обстановка, любезность и красота графини так сильно на него подействовали, что он немного оробел, предоставляя графу и графине говорить между собою. Голова его горела, и он плохо следил за нитью их беседы, употребляя всевозможные старания, чтобы хозяйка не заметила его рассеянности. От его взора не укрылось, что граф почтительно вручил свой sac voyage графине.

Подали свечи. Нечувствительным образом пролетело время, пришла пора прощаться. С трепетом поцеловал молодой офицер руку графини, от которой исходил аромат, такой сладкий, что он с трудом мог держаться на ногах.

Лошади были давно готовы, путешественники вскочили в карету, и усадьба, тускло освещенная фонарями, исчезла из виду.

С Изумрудной улицы, а надо сказать, что именно там находилась означенная усадьба, они добрались до Сухаревой башни. Граф был, по своему обыкновению, спокоен и весел.

– Признаюсь, мой друг, – сказал он г. N, – vous m’avez porte bonheur[28]28
  Вы принесли мне счастье (фр.).


[Закрыть]. Сия оказия – сильнее всех иных велений.

Сам же г. N не имел того хладнокровия и весь вечер провел чуть ли не в беспамятстве, находясь под впечатлением чудесной встречи. Он с нетерпением ожидал каких-то пояснений графа, однако тот ограничился лишь аллегорией на Лоэнгрина, сына Парсифаля, прибавив, что не пришло время ответов, кто они, посланные в путь тайно, и откуда пришли.

В Москве путники, сблизившиеся за дорогу, расстались. Офицеру следовало возвращаться в Петербург, граф намерен был ехать далее.

С той поры они не видались. Никогда не встречал более г. N и графини***. Граф в течение нескольких лет сряду изъездил мир по всем направлениям, являясь то там, то здесь – везде он был принят и почитаем.

Молва приписывала ему то звание якобинского агента, то русского генерала, а то и шпиона. Однако г. N заявлял, что граф Сен-Жермен был ученый человек, и у нас никто не в состоянии исследовать его знания.

Что касается до меня, то, признаюсь, не могу не отдать должное знаниям знаменитого графа, но нахожу в истории, рассказанной г. N, поучительный предмет для тех, кто все еще полагает Россию полудикой страной, огромною необработанною глыбой, лежащей между западом и востоком.

К несчастью, заступники отечества всегда немного простоваты и бывают осмеяны, впрочем, довольно забавно. Поэтому, вероятно, и не пользуются влиянием.

Рискуя быть слишком взыскательным, в заключение повторю за Мильтоном гордое пожелание: «С меня довольно и малого числа читателей, лишь бы они достойны были понимать меня».