Текст книги "Всё пришедшее после"

Разговор прервал звонок у входной двери. Когда Виталик взглянул гостю в лицо, ему показалось, что оно ему не совсем незнакомо. Он силился вспомнить, где он мог его видеть. Гость пробыл недолго. Выслушав рассказ Виталика о своем отце, вернее, то, что было известно Зизи и Клавдии, Иван Францевич коротко кивнул.

– Сорок лет назад, – сказал он, – на рю де Лозанн перебывало много советских офицеров. Увы, никого из них не осталось. Я был знаком с вашим батюшкой, к сожалению, весьма недолго. Его вызвали в Москву, и больше я с ним не встречался.

– В каком году это было? – спросил Виталик.

– В пятьдесят втором. Одну минутку, – Иван Францевич открыл дипломат и достал большой плотный конверт. Из конверта он извлек старую фотокарточку: худощавый молодой человек в тройке и в шляпе стоит на фоне деревьев. Лицо едва угадывалось. Фотография по краям была фигурно обрезана и сохранила глянец и контраст. На обороте – надпись чернилами по-русски: 29.03.52 г. Женева, на фоне березовой и сосновой рощи.

– Это вам, – сказал гость, протягивая фото Виталику. – Берите, берите. И еще он оставил мне одну вещь, теперь она тоже ваша. – Иван Францевич достал две блестящие металлические дужки с кожаными ремешками.

Виталик с изумлением принял их из его рук.

– Шпоры! – воскликнул Костя. – Вот это да! Символ рыцарского звания! I make you a knight; be brave, faithful and loyal! Посвящаю вас в рыцари; будьте храбры, верны и честны!

Иван Францевич растроганно кивал головой. Виталик разглядывал диковинку. На внутренней стороне были выгравированы какие-то буквы: lure hereditario. Он показал надпись Косте. Тот покрутил в руках шпору. «По праву наследства», – не сразу перевел Костя.

10. Человеку надо всегда быть пьяным

Помнится, после Съезда народных депутатов Иван Францевич уехал в Париж. Как кавалер ордена Почетного легиона, он отправился на большое празднование: двести лет назад была взята Бастилия.

В те далекие времена, в XVIII веке, депутаты третьего сословия объявили себя Национальным собранием. Двадцатого июня, явившись в зал заседаний, они увидели, что король приказал его закрыть: часовые охраняют вход, идет дождь.

И тогда доктор Гильотен предлагает пойти в зал для игры в мяч. Начинается!

На требование короля разойтись мятежники отвечают устами Мирабо: «Мы пришли сюда по воле народа и уйдем лишь со штыком в брюхе».

Двенадцатого июля король посылает в отставку Неккера. Четырнадцатого толпы народа берут Бастилию.

Маркиз де Лонэ, ее комендант, отказывается сдать крепость, и люди идут на штурм. У де Лонэ около сотни защитников – солдат инвалидной команды и швейцарцев, четыре пушки и крепостное ружье большого калибра. На каждый выстрел швейцарца следует сотня выстрелов штурмующей толпы. У нее пушка, способная разбить входную решетку.

Свобода узникам Бастилии! Нх семеро. Всего семеро. Жан Бешад-Казо, коммерсант из Бордо, Антуан Пюжад, Бернар Ларош и Жан Лакореж, обвиненные два года назад в подделке векселя. Еще кузен генерал-лейтенанта полиции господина де Сартина господин де Виту, который подписал своему кузену какую-то доверенность, полубезумный, ничего не помнящий пожилой человек. Затем, ослепший от долгого пребывания в тюрьме, девяностолетний старец по фамилии Тавернье и, наконец, счастливый, не ожидавший освобождения, забытый граф де Солаж, которого заключили в тюрьму по навету его отца, причем отец два года как умер.

Коменданта и его заместителя плац-майора де Лома схватили и повели в ратушу. Повели те, кто сражался за победу.

Ну, нет, так дела не делаются!

Вслед за порывом бунтарей, мятежников, направляемых в бой скрытой силой, пробуждаются мрачные тени с бледными и жестокими лицами, искаженными ненавистью и желанием мести, они кровожадны и корыстны, они убивают и грабят. Первые думают, что цель достигнута, вторые продолжают начатое в своей манере, являя окружающим голову Медузы.

Толпа движется по набережной Жевр, а над ней на остриях трех пик взметнулись три отрезанные головы: маркиза де Лонэ, плац-майора де Лома и купеческого старшины Парижа Жака де Флесселя, который, на свою беду, хотел оказать помощь защитникам Бастилии. Так коллективное бессознательное предстает в образах, зловеще плывущих над толпой.

Двести лет спустя грубых пик никто уже не делает, а отрезанные головы на нашей памяти – редкая и страшная экзотика кавказских войн.

Итак, мы остановились на первом съезде. Тогда люди, покидая место перед телевизором, собирались и обсуждали диковинное для сдержанного советского человека событие. По улице шли прохожие, не отрывающие от уха транзисторного приемника, чтобы не пропустить ни одной подробности.

Артуру показалось, что схватились две стороны, и каждая имела свою полуправду. Он услышал яркие выступления демократических лидеров. Из них только Сахаров не выделялся красноречием. В один день страна узнала Собчака, Казанника, Оболенского. Агрессивно-послушным большинством назвал своих противников Афанасьев.

Всеобщее внимание привлекал Ельцин, главный противник устаревшей системы, борец с привилегиями, сброшенный врагами, подобно герою сказки, с моста в реку: «Я страдала, страданула, с моста в речку сиганула!»

Осенью на сувениры разобрали Берлинскую стену. Сахаров как будто сделал все, что мог. Лучшее – враг хорошего. Дальше он жил плохо, но недолго. В декабре он умер. Артур с Людочкой шли в толпе к дому напротив физкультурного диспансера.

– Как думаешь, ему поставят памятник? – спросила Людочка.

– Я бы поставил памятник Лужкову, – ответил Артур.

– Кто такой Лужков?

– Заместитель председателя Мосгорисполкома.

– Интересно, за что это?

– За то, что он отменил работу на овощных базах.

Людочка покосилась на мужа, но ничего не сказала.

Между тем московские власти задумались. Манежная площадь, вернее площадь 50-летия Октября, стала удобным местом для митингов. Сверху, заполненная народом, она казалась бутербродом, густо намазанным паюсной икрой: столь плотно стояли люди.

Нацию уже два года убеждали, что ее изнасиловали, и она готовилась родить революцию. Привычное почтение к коммунистическим властям улетучилось вслед за их авторитетом. Если поначалу страх сохранялся, то пример Ельцина, порвавшего с партией, доказал, что это совсем не страшно. На предприятиях, чтобы партийным комитетам не оставлять иллюзий, стали образовываться Советы трудовых коллективов, создающих новую иллюзию – самоуправления. Члены парткомов дружно пересели на новые выборные места. Генеральный секретарь срочно стал Президентом СССР (вице-президентом стал малоизвестный Янаев; зачем, будет понятно позже, когда о нем на три дня вспомнят, чтобы опять забыть). Тогда Ельцин стал Председателем Российского Верховного Совета. Генерал Лебедь, успевший однажды гулким командирским голосом отчитать Ельцина, вернулся в свою дивизию.

Часть мужского населения ходит обозленная: исчезли табачные изделия. Верхи не могут, верхи не могут, верхи не могут…

Восточная Европа повернулась на Запад. После визита Горбачева в ГДР на пленуме Социалистической Единой партии Германии снимают Хоннекера. Потом Венгрия покидает соцлагерь. Меньше чем через месяц снимают Живкова в Болгарии. Начинается «бархатная революция» в Чехословакии, через месяц – румынская революция.

На Востоке все не так! Четвертого июня на площади Тянь-аньмэнь в Пекине вышли танки и показали, что бархатных революций не бывает.

Президенту СССР дают Нобелевскую премию мира. На Запад со скрипом начинает поворачиваться Советская Прибалтика.

Отставить! В Прибалтику прибывает новый (сверх штата) заместитель министра обороны Ачалов. Оттуда срочно отзывается командующий воздушно-десантными войсками Грачев, заикнувшийся было, что подчиненные ему войска не должны принимать участие в политике.

Нагнетается обстановка. Подает в отставку министр иностранных дел СССР, «демократ из демократов» и бывший генерал КГБ Шеварднадзе. С трибуны Съезда народных депутатов он предупреждает:

– Наступает диктатура, заявляю со всей ответственностью, – при этом добавляет: – Никто не знает (?!), какая это будет диктатура и кто придет, что за диктатор и какие будут порядки.

Конечно, ему отвечают:

– Давайте обменяемся мнениями, товарищи. Я не располагаю такой информацией. Не надо смешивать (!), это была бы подмена понятий. Я так понимаю, хотя, может быть, и обостряю.

Министром внутренних дел вместо Бакатина стал Пуго. Он вошел в новую команду Горбачева вместе с Крючковым, Янаевым и председателем Гостелерадио Кравченко.

Самой быстрой реакцией отличалась газета «Московский комсомолец». В обеденный перерыв Артур прочел:

«И теперь уже не Президент СССР решает, когда можно будет выйти их этого альянса. Уже рвущиеся к власти неизвестные по именам претенденты в диктаторы определят, когда наступит момент, после чего Горбачев не будет нужен им».

«Застарелый конфликт “консерваторов” и “демократов”, отстаивавших перспективы того или иного исторического выбора, постепенно перерос в противостояние Центра и республик».

Тогда неожиданно в прямом телеэфире Борис Ельцин имел смелость призвать Михаила Горбачева уйти в отставку.

Артур не любил толпу. В субботу они с Людочкой едва не стали участниками митинга, гуляя по центру Москвы. Наши герои повернули назад, увидев, как площадь 50-летия Октября заполняется народом. Благородный продукт, с которым мы сравнили скопление людей, терялся в сумрачной хмари короткого февральского дня. Что же будет дальше?

«– Итак, мы выиграли, Рошфор, – кардинал довольно пригладил усы. – Последние усилия, и Ла-Рошель сдастся.

– Никто не сомневался в гении вашего высокопреосвященства, – кланяясь, ответил Рошфор. – Стоит ли отказывать миледи в ее скромных пожеланиях?

– Подумаем над этим, шевалье. К тому же она сумела обнаружить, как вы говорите, ускользнувшую от нас беглянку. Пусть она берет ее себе. Все к лучшему, сверх всяких ожиданий!

Ришелье отошел от окна, заложил руки за спину, потирая пальцы.

– Будет ли приказ арестовать мушкетеров? – почтительно спросил Рошфор.

– Вы хотите непременно поссорить меня с королем. Может быть, я подчеркиваю, может быть, стоит говорить только об одном, самом дерзком. Хотя и здесь нет никаких доказательств.

– Но миледи говорила по крайней мере о двоих.

– Об этом не может быть и речи. Двое – это уже заговор. И где? В лейб-гвардии короля? Кто обвиняется? Герои бастиона Сен-Жерве! Вы шутите, Рошфор!

Кардинал подошел к столу и положил руку на одну из книг.

– Вот здесь, – сказал он, – написано: государь, имей мудрость заручиться расположением тех, кто поначалу был твоим врагом, ибо он будет служить тебе тем ревностнее, желая доказать ошибочность прежнего о нем мнения. Такая дружба предпочтительнее дружбы тех, кто тебе помогал не из личной преданности, но во всяком деле искал своей выгоды. – Кардинал сел в кресло. – Как умелый строитель, кладущий камни друг на друга, политик должен сочетать гармонию с точным расчетом.

– Я убежден, что ваше решение насчет д’Артаньяна будет точным, монсеньор.

Ришелье движением руки отпустил Рошфора. Когда тот вышел, он потер руки, пошевелил пальцами и достал из-под книг на столе папку, на которой было написано: Mirame, tragedie еп cinq actes[30]30
  Мирам, трагедия в пяти актах (фр.).


[Закрыть]».

– Артур, ложись уже, – сонным голосом произнесла Людочка из кровати.

Наутро он никак не мог открыть глаза. Чтобы разбудить его, Людочка, как раньше Марина, включала радио. До Артура едва доходили звуки музыки. Сначала была тишина, потом тонко и протяжно далеко-далеко прорезался звук трубы, как будто штрихом обозначилась заря. Как растекшийся желток показалась линия горизонта, придавленная чугунной тучей. Потом что-то тихо дрогнуло вдали, потом еще и еще. Артур, пробуждаясь, чувствовал, как дрожит земля от топота тысяч копыт. Молча и страшно в едином ритме шли рысью боевые кони весом в три четверти тонны. Потом взвизгнули валторны.

Артур замер. Он узнал это приближающееся крещендо. Какая-то светлая голова запустила на радио кантату Прокофьева «Александр Невский». Сердце затрепетало, но не от страха, нет, от отваги. «Вставайте, люди русские!» – запел хор. Искорками побежали разрозненные, невпопад, трели рожков, легкомысленно, без системы, без мелодии, без торжественного ритма. Только хор звучал, набирая силу. Вставайте, люди русские!

Александр Ярославин! Где ты? Укажи мне место в строю. Не мешкай. Умело и продуманно приближается броневая конница западных меченосцев. Тогда ответ был! Топор увяз в тесте.

– Сэр, рыцарь, увещеваю вас быть справедливым, честным и верным ордену, или я, повар, отрублю у вас шпоры моим кухонным ножом! – за плотно завешенными окнами звучал звонкий голос.

На улице весна распахнула свои ясные глаза, тонкие ветки на вершинах обнаженных деревьев создавали ажурный рисунок на фоне ярко-синего неба. Солнце высушило пригорки, на обочинах дорог высыпали желтые цветки мать-и-мачехи. Нетронутый подошвой пешехода или автошиной, застыл в старых колеях жесткими гребешками песок. Несмотря на первую зелень, спешащую поверить в тепло, в местах, куда не проник еще солнечный луч, под сводами елей, лежали темные с белыми краями островки колючего снега. Свежий запах проснувшейся земли сметал последние остатки городского цинизма. В лесу, как в храме, царил полумрак, и в предчувствии грядущего мироточили березы.

Старый дачный поселок сохранял зимнюю тишину. Она продержится до майских праздников, когда городской житель двинется приводить в порядок дачи. Заполонят позднее утреннее шоссе легковые автомобили, гражданская пехота штурмом будет брать электрички, прикрыв тылы рюкзаками, чтобы высадиться десантом на садовых участках и, разобрав шанцевое оружие, броситься под огнем обжигающих солнечных лучей в атаку на природу.

Сколько мужчин полегло в этой битве! Сердечный приступ, и ага!.. Рискуя жизнью, они неумело спиливали огромные деревья, углублялись под землю, чтобы вырыть подпол, лезли на скользкую крышу и ворочали бетонные чушки.

Но пока деревья застыли в тишине, и солидные дачи, окруженные соснами, казались безлюдными. Плотные шторы и закрытые окна одного из домов, возле которого стояло несколько автомобилей, не пропускали на улицу ни единого звука. Дом стоял в глубине обширного участка и, хотя был полон гостей, как бы оставался в зимнем оцепенении.

Торжественно звенел внутри большой комнаты голос председателя. Стучал его молоток. Если бы зал не был украшен драпри, а над головой председателя не висел большой круг с нарисованным треугольником, внутри которого был изображен глаз, и семь лучей исходили из основания геометрической фигуры вниз к пятиконечной звезде с буквой G в центре, если бы на столе у председателя не красовался человеческий череп из пластмассы, а слева – большая книга в черном переплете, можно было бы подумать, что присутствующие, сидящие у стен, пришли на аукцион.

Вместо дежурных слов человек с молотком говорил слова, странные для тихого Подмосковья:

– Хотя современный мир может знать миллионы секретов, древний мир знал только один – больший, чем весь миллион; потому что миллионы секретов рождают смерть, несчастья, печаль, эгоизм, похоть, скупость, а один секрет – жизнь, свет и истину. Придет время, когда секрет мудрости опять будет преобладающей в мире религиозной и философской потребностью.

Кое-кто из собравшихся смотрел на председателя с подлинным интересом, ловя каждое слово, другие с почтительным вниманием, гордые полученным приглашением, третьи с усталым цинизмом, пренебрежительно поглядывая то на пластмассовый череп, то на фальшивые ступени, нарисованные на стене между двух колонн с буквами J и В.

Между тем председатель вдохновенно цитировал из Фауста:

 
Чтоб я, невежда, без конца
Не корчил больше мудреца,
А понял бы, уединясь,
Вселенной внутреннюю связь.
 

Кто-то из присутствующих вздохнул. Кто-то переменил позу. Кто-то пытался в правильной транскрипции прочесть вышитое серебром слово Polar, а кто-то привычный спал с открытыми глазами, как умеют военные, зацепившись ногами за ножки стула.

После церемонии состоялся дружеский обед, по-нашему, по-русски – банкет, который почему-то назвали агапой. Тогда еще никто не знал модного словечка «презентация».

Присутствующие на банкете иностранцы произнесли речи:

– Cepedant, vous aver, je le crois, besoin d’etre guide dans l’aventereuse casriere que vous avez entreprise, – говоривший остановился, посмотрел на переводчика.

– Однако, – перевел тот, – кто избрал требующий смелости путь, нуждается в руководстве.

Гостя, говорившего не на французском, а на английском языке, некоторые поняли и без перевода.

– There is no idea sublime in politics except one which bears its fruits. Every abortive idea is foolish and barren[31]31
  В политике не бывает грандиозных идей, кроме тех, что приводят к целям. Всякая неудавшаяся мысль становится глупой и бесплодной (англ.).


[Закрыть].

Говорили о незавершенном Храме Цивилизации, громадной невидимой структуре, над которой непрерывно трудилось братство просвещенных строителей. Храм Цивилизации, символом которого являлся храм у подножия горы Мориа, если и разрушался, то немедленно восстанавливался искусными руками, привыкшими обрабатывать грубый, неотесанный камень, добытый из каменоломен самой Природы, – человеческое общество.

Общая идея сохраняла многое: термины и символы, римо-католичество, каббалу иудеев, стремление к истине Будды и даже, отчасти, мистерии исламской веры. Но собранными вместе оказались не только священная чаша или копье Святого Лонгина, печать Соломона или тайны древнего Тибета, черный камень Мекки или ритуалы дервишей. Огромное количество религий и сект, все, которые пришли после, принесли свои дары на алтарь универсального знания, перед которым кандидат чувствует себя лицом к лицу с древней мудростью, собранной со всего света.

Половина присутствующих не очень хорошо понимали, о чем идет речь, и внутренне усмехались, когда слышала глубокомысленные и отвлеченные, как им казалось, спекуляции. Они еще не знали, сколь практична такая тактика, выработанная веками, сколь психологически целесообразна и плодотворна.

Какой горький демон сказал: II faut etre toujourse ivre – Человеку надо всегда быть пьяным? Бодлер?

Вышли, жмурясь, на солнышко, как выходят с киносеанса. Некоторые расстегнули не только пиджаки, но и жилеты. Приятно было пройтись по сухим, нагретым дорожкам. Воздух освежал раскрасневшиеся лица. Чувствовалось приближение лета.

Лето в этом году выдалось дождливым, и Артур простудился. Стало тепло, но Артура еще душил кашель. Он грелся на солнцепеке, но слабость давала себя знать: тело покрывалось потом, любой ветерок вызывал озноб. Людочка подходила, пробовала лоб рукой. В прошлом году они ездили в Крым, этот год проводили на даче у Кости.

– Смотри-ка, – выходя в сад с газетой, сказал Костя, – в Москву Джордж Буш приехал.

Артур оторвался от книги.

– А это не опасно? – пошутил он.

– Не знаю. Он уже собирается уезжать.

– Домой?

– Нет, в Киев.

– Я тоже хочу в Киев, – заявила Людочка.

– Если поторопишься, – успеешь на президентский самолет, – сказал Артур.

– Ага, пойду собирать вещи.

– Тебе нет смысла ехать на аэродром с вещами.

– Это почему? – подозрительно спросила Людочка, ожидая подвоха.

– С твоими вещами самолет все равно не взлетит, – быстро сказал Артур, втягивая голову в плечи: Людочка уже сделала шаг к нему.

– Константин Георгиевич, видите, он уже пошел на поправку.

– Вот и хорошо! – Костя смотрел в газету.

В Кремле утром состоялась встреча тет-а-тет. Встретились два давно знакомых человека и переводчик.

– Цель присутствия в Персидском заливе, – говорил один другому, – это строительство дороги к новому миру. Мы уже видим очертания этого нового мира и добьемся решения поставленной задачи.

Его собеседник вслушивался в слова переводчика, согласно кивал:

– Вопросы, думается, поставлены правильно. Я так понимаю, что это общая задача, хотя истина всегда конкретна. Ситуация не позволяет нам идти путем, который выбрала Югославия. Для нас это было бы ошибкой. В этом вопросе мы не можем, знаете ли, опираться на диктатуру.

– Полагаю, русские люди хорошо знают, что такое тоталитарное государство, и смогут правильно оценить любое стремление к установлению диктатуры, – отвечал иностранный гость. – Не сомневаюсь, что подавляющее число граждан выбирает демократию и свободу. Убежден, что это верный принцип и безошибочно выбранная тактика. – Он подождал, когда переводчик закончит, пошутил: – Эти вездесущие бестии – астрологи такое положение в гороскопе называют «Созидание через разрушение».

Они приступили к обсуждению вероятных сроков подписания нового Союзного договора между республиками СССР и согласились с датой 20 августа 1991 года, вторник. Встреча была вполне дружеской и вряд ли стоило упоминать о ней, если бы через несколько часов там же не состоялась другая, аналогичная первой, правда, собеседником гостя был то ли соперник, то ли заклятый фаворит того первого, с которым гость встречался утром.

На правах старшего, а гость был на семь лет старше собеседников-ровесников, он сумел найти их общие интересы и, не встретив особых возражений, одобрил их устремления и отбыл на Украину.

Все складывалось к лучшему сверх всяких ожиданий. После плодотворной беседы президент СССР засобирался в отпуск. На хозяйстве остался президент РСФСР, его ровесник.

Да, Борис Ельцин стал им полтора месяца назад. Вот он, еще только кандидат в президенты, идет по центральной улице. Из проезжающего транспорта люди машут ему руками; из верхнего окна автобуса женщина, не удержавшись, бросает ему букет гвоздик. Ельцин, высокий, спортивный, делает шаг вперед, отточенным и непринужденным движением волейболиста, принимающего нижний мяч, протягивает руку и ловит на лету гвоздики. И еще успевает наградить взглядом зардевшуюся женщину.

Став президентом РСФСР, Ельцин издал указ о департизации предприятий. Парткомы теперь должны постепенно исчезнуть.

Такое было лето. На несколько дней выглянуло солнце, и Артур перестал кашлять. В пятницу, 16 августа, Костя смотрел телепрограмму на следующую неделю. В понедельник после программы «Время» намечался показ балета «Лебединое озеро». Еще он обратил внимание на узенькую колонку. В ней сообщалось, что за действия, противоречащие уставу, секретарь ЦК КПСС Яковлев не может далее пребывать в партии.

На следующий день, 17 августа, «мистер Перестройка», некогда вытянутый Андроповым из Канады, как Горбачев из Ставрополья, покинул партию после 47 лет членства. Как оказалось, вовремя, потому что жить ей оставалось считаные дни.

Но пока этого никто не знал.

– Костя, – в комнату вошел Артур, – ты когда-нибудь читал «Мирам»?

– Мирам? Ты имеешь в виду пьесу Ришелье?

– Ага.

– Пробовал.

– О чем она?

– Я уже точно не помню. Кажется, там есть королевская дочь Мирам и два претендента на ее руку. Жених – Азамор и некий соблазнительный и элегантный Ариман. Сначала вроде Азамор побеждает Аримана, и того все считают убитым. Мирам при этом влюблена не в жениха, а в Аримана, но на людях, из чувства долга, ругает его. – Костя потер переносицу. – В одной статье я даже привел пару строк из пьесы, из первого акта, а над ним, между прочим, работали Корнель и Ротру. Сейчас! – Костя прищелкнул пальцами. – «Полно ж ему плести: у Марса я любимец. Иной все хвастает, а глянешь – проходимец». – Костя сделал паузу. – Ну вот!

После убийства любовь Мирам вспыхивает с такой силой, что она хочет отравиться сонной травой.

– Наркотик? – уточнил Артур.

– Там не сказано. Словом, Мирам с подругами, надышавшись травы, падает. Но Ариман оказывается не убитым, а только раненным. Тут просыпается Мирам. Появляется король воюющей страны и предлагает мир, жених отказывается от Мирам, и она падает в объятья своего Аримана. Все пляшут и поют.

– Понятно!

В воскресенье на машине приехали Виталик с Вадимом. Не так давно Вадим с Клавдией тоже приобрели садовый участок, далеко, в сотне километров от Москвы. Теперь Вадим с увлечением пенсионера занимался домом и огородом.

Костя достал из запасов бутылку водки, и гости остались на ночь. Одной бутылки не хватило. Костя отправился за второй. Ни до ни после периода борьбы с алкоголем у Кости не было столько водки. Талоны он отоваривал исправно, а пил мало. Стоит ли говорить, что одну бутылку из двух выпил Вадим, остальные четверо, включая Людочку, едва за весь вечер одолели вторую.

Утром в семь часов гости отправились в Москву. Подъезжая к городу, Виталик обогнал несколько военных колонн. Дальше его глаза от удивления раскрывались все шире и шире. По Москве шли боевые машины пехоты. Какая-то забытая у тротуара легковушка была раздавлена гусеницами. На нее никто не обращал внимания.

Вадим, успевший опохмелиться, выпивший прямо из банки весь огуречный рассол, не смог удержаться от восклицаний. Включили радио. Изумление Виталика усилилось, когда он увидел танки. Бронетехника презирала светофоры, и Виталику едва удалось увернуться от дергающейся на повороте неуклюжей махины, привыкшей к простору полей.

Он завез Вадима домой, а сам поехал на работу. Там оказалось малолюдно: период отпусков. Все куда-то исчезли. Начальник Виталика побежал в партком срочно платить отмененные было партийные взносы. Пришел партгруппорг и сказал, чтобы Виталик тоже заплатил.

– С какой стати? – Виталик не скрыл раздражения. – У нас департизация. Ее никто не отменял.

– Вот характер! – Партгруппорг не стал настаивать, сам он чувствовал неуверенность и внутренне соглашался с Виталиком. – Мое дело – предложить, – сказал он примирительно и ушел (через четыре года этот лощеный кандидат наук сопьется, разведется с женой, а еще через три года будет вести жизнь бомжа).

Никто не работал. Виталик наладил телевизор от промышленной телевизионной установки. Показывали балет «Лебединое озеро». Тогда он включил радиотрансляцию и стал слушать.

Костя с утра тоже слушал радио:

«В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачевым Михаилом Сергеевичем обязанностей Президента СССР…»

Костя пошел будить Артура.

«Соотечественники! Граждане Советского Союза! – говорил диктор. – В тяжкий критический для судеб Отечества и наших народов час обращаемся мы к вам! Над нашей великой Родиной нависла смертельная опасность!»

Прослушав сообщение, они поняли, что все вернулось обратно. Вряд ли хоть один человек поверил, что Горбачев по-настоящему болен. И эта заведомая, оскорбительная и не оправдываемая никакими благими намерениями ложь с первой фразы вызывала инстинктивное неприятие всех последующих слов. Стало грустно.

Людочка первым делом спросила, отменят ли талоны и появятся ли продукты.

– Это вопрос, – сказал Костя.

– Зависит от власти, – сказал Артур.

– Как от власти? – Людочка была уверена, что власть производит только отходы.

– Очень просто. Сейчас сделали оптовые цены выше розничных, продукты стали исчезать. Но исчезать только с прилавков.

– Ну, ты бы решил все проблемы! – воскликнула насмешливо Людочка.

– Да это все знают, и никому это неинтересно. Только людей дурачат.

– Может, ты и жилищную проблему решишь?

– Да она же легко решается!

– Ну-ка, ну-ка! – подзадорил Артура Костя.

– Дома строят? Строят. А очередь увеличивается? Увеличивается. А надо, чтобы она уменьшалась.

– Конгениально! – сказала Людочка. – Вот, разъяснил, и все стало понятно!

– Что надо сделать, чтобы она уменьшалась? Надо сделать так: если через год очередник не получает квартиру, он перестает платить за жилье, оно же вредно для проживания. Дальше…

– Дальше государство начинает ему платить, как компенсацию за наносимый ущерб, – угадал Костя.

– Правильно. С каждым годом все больше и больше. А государство страсть как платить не любит! Очередь вмиг рассосется.

– Жаль только, никогда такого не будет, – сказала Людочка.

Второй день, 20 августа, породил сомнения. Танки в центре Москвы. Зачем? Трагедия Тяньаньмэнь повторялась в виде опереточного фарса.

Стволы танков украшены цветами. Какие-то люди с флагом, напоминающим этикетку пепси-колы, лезут на танки, общаются с солдатами. Солдаты чувствуют себя неуверенно, как будто из полагающегося боезапаса у них есть только дизельное топливо, и того немного. Энтузиасты собирают баррикады.

Люди окружают российский парламент (Белый дом), поют под гитару, едят бутерброды, хотят оборонять Ельцина от группы захвата «А», некогда созданной Андроповым для борьбы с терроризмом.

Идет дождь. У Белого дома шутники: они пишут лозунги. Персонажами являются члены временного правительства ГКЧП. На плакатах – «Кошмар на улице Язов», «Забил заряд я в тушку Пуго». Кому-то весело, кому-то омерзительно.

Сами члены ГКЧП появляются на телеэкране. Янаев, президент на час, выглядит болезненно. Другие держатся с разной степенью уверенности, как школьники, которым учителя поручили выступить на собрании.

Газетный заголовок следующего дня – «И вера, и сомнения».

«К сожалению, даже мы, журналисты, не располагаем сегодня достаточной информацией для того, чтобы судить о характере происходящих в стране, в России, в Москве событий, комментировать их» – это пишет редколлегия разрешенной к выходу газеты.

Выкрашенный в хаки бронетанковый кулак ГКЧП, оказывается, сделан из поролона. Показав, его скорей прячут за спину.

Без крови, однако, не обошлось. Гусеничной технике не место в городе. Особенно ночью. Особенно в тесном тоннеле, когда ее обступают молодые люди, опьяненные всеобщей суетой и безнаказанностью. Трое погибают от маневров машины, которая пытается выбраться из примитивной западни.

Из-за туч показалось закатное солнце. Дождь кончился. Костя с Артуром и Людочкой отправились в кино на фильм «Унесенные ветром» с Вивьен Ли и Кларком Гейблом.

На следующий день дождь еще брызгал последними каплями, но что-то изменилось. Почувствовался перелом в ситуации. Неуловимый Ельцин, главный противник ГКЧП, которого почему-то никто не ловил, одерживал верх.

Как только появилась узкая щелочка, вызволять плененного Горбачева полетел вице-президент России генерал Руцкой. Он полетел не один, с командой полковника Швецова. Эти отважные светлоглазые славяне, прошедшие Афганистан, знали, на что шли: в любую минуту щелочка легко закрывалась ракетой «земля – воздух».

Нх вызвал телеграммой республиканский министр, и они сумели миновать все посты от приокского города до мятежного Белого дома в Москве. Простые рязанские, воронежские, курские парни полетели выручать нобелевского лауреата, застрявшего в Крыму.

Горбачев, как и ожидали, вернулся здоровым, хотя немного встревоженным. Толпы с радостью высыпали на улицы.

Ельцин победил ГКЧП и готовился к победе над Горбачевым. Через несколько месяцев страна распалась на пятнадцать частей. Россия, преемница великой империи, досталась Ельцину. Горбачеву ничего не досталось.

В свое время (точнее, летом 1791 года) Шадерло де Лакло, автор «Опасных связей», секретарь герцога Луи Филиппа Жозефа Эгалите (Равенство), принца королевского дома, показал, какая красивая вещь – политика.