Текст книги "Всё пришедшее после"

Тогда Бриссо составлял петицию от имени народа. Петиция решала судьбу короля Людовика XVI.

Бриссо уже написал пункт о необходимости принять меры по замещению короля. Господин де Лакло посоветовал ему добавить, чтобы закончить фразу, три слова: всеми конституционными способами. Бриссо был рад получить одобрение от сторонников юной конституции и сразу согласился.

Все конституционные способы, с помощью которых можно было заменить короля, сводились только к одному – введению регентства. Догадайтесь, кому надлежало стать во главе королевства? Правильно, стороннику революции Филиппу Эгалите! Три невинных слова приводили к власти нового монарха.

Тогда суровый фермер, человек из народа, косая сажень в плечах, заметил это и возмутился. Его поддержали.

И двести лет спустя на просторах нашей Родины прозвучал одинокий голос. Но он от хитроумных братьев и тактиков-единомышленников поддержки не получил. Тот голос прозвучал в Белоруссии, звали его обладателя Александр Лукашенко.

А герцог Эгалите престола не получил. Через два года его казнили по обвинению в попытке восстановить монархию.

Однако его сын, в то время герцог Шартрский, бывший военный, после нужды и скитаний (в эмиграции он жил уроками), стал-таки королем французов под именем Луи Филиппа. Его еще называли королем банкиров. Сейчас мы бы их назвали финансовой олигархией.

11. Терпелив, ибо вечен

– Нет, вы только послушайте, они таки сумели затолкать этот лазер в самолет, мне рассказывали, – Марк Аронович обвел слушателей взглядом. – Сначала ничего не получилось: фюзеляж треснул, как сосиска. Пришлось укреплять обшивку. Теперь они хотят сбивать этим лазером ракеты. Если получится, его можно поставить на спутник.

– А нельзя на спутник другое оружие поставить? – спросил Костя.

– Обычные пушки и ракеты? О чем вы говорите? После каждого выстрела он будет менять орбиту.

– Это какая же махина нужна, чтобы сбить ракету? Я видела киловаттный лазер, – поделилась Людочка, – он полкомнаты занимает.

– Мощность еще не главное, – авторитетно заявил Виталик, – точность наведения должна быть «супер». Угловые секунды.

– Узким лучом, наверное, несложно управлять, – сказал Марк Аронович.

– Не скажите. Узкий луч можно сделать только из широкого, – Виталик взглянул на Артура, тот поддержал его.

– Еще атмосфера, – сказал Костя.

– Рефракция, – уточнила Людочка.

– Я недавно видел одну книжку, – сказал Виталик, – фамилии авторов, кажется, Торопченко и Шатов. Посвящена она быстрой, реактивной оптике. На первый взгляд непритязательная такая книжица. Но, вы знаете, она так написана, что под первым слоем лежит второй, а под ним еще. И она дает ответы на все ваши вопросы и еще на массу других. Только технология, по понятным причинам, не раскрыта. Авторы не академики, не лауреаты. Может, Артур их знает?

Артур не знал.

– Обыкновенное дело, – пояснил Марк Аронович. – Еще великий русский поэт сказал: дельный человек в России живет напрасно.

Кончались последние летние денечки 1991 года. Виталик приехал, чтобы рассказать о том, что видел в Москве. Следующий акт смотрели по телевизору.

Вначале Виталик беспокоился за Лию: ведь она работала в райкоме партии. На работников, поддержавших ГКЧП, бросились писать доносы. Управляющий делами ЦК КПСС упал из окна собственной квартиры. Внезапные смерти, последовавшие после путча, тоже покоя не добавляли.

Однако Лия была абсолютно спокойна. Чувствовалось, что у нее с Игорем есть пространство для маневра. Игорь одно время занимался центрами научно-технического творчества молодежи, затем малыми предприятиями. Они позволяли обналичивать большие деньги в условиях остающейся в целом государственной экономики. Маяком для Игоря был один молодой коллега по работе с комсомолом, Миша Ходорковский, который тоже занимался центрами НТТМ.

Вообще-то, Виталику приходилось выполнять работу, проводимую через подобного рода структуры. Он так представлял себе эту схему.

Государственное предприятие или даже министерство, короче, обладатель некоей суммы на своем счете, в рамках какой-либо работы или программы заключает с центром НТТМ или малым предприятием договор на выполнение части серьезной работы, например на протирку оптических осей или установление температуры кипения гидрида кислорода.

Исполнители получают за труд наличные, как указано в договоре. На зарплату идет львиная доля суммы. Какая от этого радость? Радость уходит к чиновнику или начальнику, который выделяет деньги на установление температуры кипения воды. Прежде они лежали на счете, теперь они или, по крайней мере, их половина выдана в виде наличности исполнителям, которые по договоренности делятся ею с этим самым чиновником или начальником.

Вот такая простенькая схема. Люди, как птицы, живут для радости, а не для совести. Хотя не будем торопиться бросать в них камнем. Во-первых, не всегда работа была фикцией. Во-вторых, многие получали за работу более справедливое вознаграждение. Непосредственный исполнитель получал немного. Те, кто стоял у руля, получали прилично. Если дело организовать с размахом, можно было сколотить состояние. Забегая вперед, скажем, что так продолжалось до тех пор, пока у государства были деньги. Потом они кончились. Но те, кто успел заработать, уже занимались другими вещами.

Виталик думал, что Лия и Игорь после исчезновения компартии останутся не у дел. Но жизнь показала, что он ошибся. С каждым месяцем дел у Лии прибавлялось. Игорь же постоянно пропадал на работе, объезжая на «жигулях» Подмосковье.

Почти восемь лет Лия удерживала Виталика возле себя, то отталкивая, то привлекая, когда думала, что он может достаться другой. С расчетливым простодушием, делясь с ним своими женскими волнениями, она добилась от него, чтобы он рассказывал ей о девушках, с которыми был знаком.

Малышка ее вытянулась в высокую пятнадцатилетнюю девицу, мечтавшую о карьере фотомодели. Почти сорокалетнего дядю, помогавшего ее маме переезжать на дачу или покупать дорогие вещи, она звала просто Виталиком.

Маленькая плутовка инстинктивно чувствовала, что такие люди, как он, если любят женщину, то обожают всех, кто ей дорог. И она не ошибалась. Виталик действительно обожал ее. Разве могла она в этом случае относиться к нему, как ко взрослому дяде? Да и какой он дядя? По-юношески стройный, легкий на ногу. И всегда на ее стороне.

Папа Игорь никогда ее не ругал, вечно над ней подшучивал, но воспринимался ею как взрослый: он серьезно говорил по телефону, пил коньяк и иногда даже доставал трубку, солидно попыхивая ароматным табачным дымом. Она его называла Весельчак Мо.

Что касается Игоря, то, если его и тревожила некая двусмысленность своего положения, он похоронил все свои тревоги, увидев однажды Виталика с Леной. Лена произвела на него неизгладимое впечатление, и он предоставил Лие возможность устраиваться, как она захочет, тем более что Виталик освобождал его от массы обязанностей, которые женщины определяют понятием «мужчина в доме». В конце концов, Виталик – ее бывший муж, а муж как соперник не считается.

Лия сохраняла за собой старую квартиру на Красноказарменной, хотя Игорю уже давно дали в райкоме новую двухкомнатную в Напольном проезде рядом с метро «Новогиреево».

В один из редких свободных дней Лия попросила Виталика отвезти ее на старую квартиру. Здесь он впервые услышал странное слово «евроремонт». По мнению Виталика, жилище и так было в отличном состоянии: дорогая мебель, ковры, дубовый паркет.

Они разговаривали, привычно заняв каждый свое место: она, сидя в кресле, он, стоя перед креслом на коленях. В таком положении их глаза находились на одном уровне.

– Где ты был? Я тебе звонила.

– Ездил домой к редакторше. Метро «Маяковская».

– Сколько ей лет?

– Лет шестьдесят.

– Ну, и чем вы с ней занимались?

– Работой над ошибками. Между прочим, она познакомила меня со своей дочерью.

– Вот даже как! Расскажи, – Лия, как бы невзначай, отдала ему руку, зная, что он ее поцелует.

– Про дочку? Ты ее, наверное, видела в телевизоре. Она вела передачу на «2x2». Екатерина Волкова. Помнишь?

– Не припоминаю. Она тебе понравилась?

Виталик, сморщившись, отрицательно замотал головой.

– Некрасивая?

– Наоборот. Только она, какая-то… – Виталик запнулся, – высокомерная, – нашел он нужное слово.

– Замужем?

– Откуда я знаю? Кольца нет. И фамилия – девичья.

Лия прищурилась, снова приподняла его подбородок.

– Посмотри мне в глаза.

Виталик поднял ресницы. Его глаза смеялись.

Она смягчилась:

– Ладно. Теперь встань, подойди поближе.

Ее рука исчезла у него под свитером и расстегнула молнию. Виталик вздрогнул. Она удержала его, тихим голосом попросила отнести ее в спальню.

Куда им было торопиться? Ей нравилось наблюдать, как он медленно снимает с нее одежду. Это заслуживало кисти художника.

Сама одежда была произведением искусства. Под кофточкой обнаруживалось кружевное нижнее белье. Под юбкой – ажурный пояс, несущий черные чулки. Постепенно освобождаясь от всего этого великолепия, царственным жестом она брала из рук Виталика цветную мишуру, чтобы тотчас одарить его ею, украсив невесомым лифчиком его плечо или повязав чулок на шею. Освобожденная часть тела принимала поцелуй, так что к концу церемонии Лия от макушки до пят была расцелована и обласкана.

Спустя два часа довольная Лия, лежа почти поперек широкой кровати и используя вместо подушки живот Виталика, под страшным секретом сообщила ему, что ее супруг открывает банк. Виталик приподнял голову:

– Что?

– Виталик, не напрягай живот, лежи смирно, а то не буду рассказывать.

Он откинулся на кровать. Лия не скрыла, что бывший первый секретарь райкома скоро станет президентом банка, а Игорь – вице-президентом.

– А ты?

– Директором филиала или заведующим отделением.

Виталик опять поднял голову.

– Ого, значит, товарищ, виноват, госпожа Эттингер будет банкиршей?

– Лежи, – Лия легонько шлепнула его ладонью. – Я уже давно не Эттингер, хотя ты прав, девичья фамилия здесь была бы кстати. Если хочешь, могу взять тебя к себе. Войдешь? – Она вытянула руку, рассматривая ухоженные длинные пальцы.

– Кем? Шофером?

– Хоть бы и шофером. Не век же тебе в НИИ прозябать. Все равно вашу кормушку скоро прикроют. Хватит народные деньги на оружие тратить. – Лия по-хозяйски похлопала его по руке. – Новые горизонты открываются, Виталик. Деньги зарабатывать будешь. Войдешь в число акционеров. Не могу ж я тебя вот так просто оставить, чтоб ты ко дну шел. Все-таки двадцать лет вместе.

– Н-да, – раздумчиво сказал Виталик, пораженный новостью. – Возможно, ты права. Надо с Георгиевичем посоветоваться, – неожиданно сказал он.

Лия повернула голову.

– На какой предмет?

– Я ведь буду работником банка?

– Ну разумеется! И что?

– Как что? Я же – православный.

– Знаю, видела, крест носишь. Носи на здоровье. Сейчас все носят. Что из того? – спросила Лия, во все глаза глядя на Виталика, в глазах ее появились веселые искорки.

– Не уверен, можно ли православному работать в банке, – Виталик избегал взгляда Лии.

Она рассмеялась.

– Виталик, ты неподражаем! Только тебе могла прийти в голову такая нелепая мысль.

– Георгиевич говорил, что раньше христианам было запрещено ростовщичество. Потом в Ломбардии появились ссудные лавки, и западные христиане стали отступать от общего правила.

– Твой Георгиевич – такое же чудо в перьях, как и ты. Он хоть на пенсии и имеет право поступать, как ему заблагорассудится. А тебе еще двадцать лет работать и работать. И потом, – рассудила Лия, – ты можешь не работать банковским служащим. Я тебе предлагаю место шофера. Шофер не имеет отношения к ростовщичеству и чему там еще, – Лия опять рассмеялась. – Извини! – Она попыталась говорить серьезно, но у нее не получалось. – Беру твой грех на себя, сын мой! – сказала она низким голосом.

Виталик тоже улыбнулся.

– Представляешь, у нас в помещении парткома теперь коммерческая фирма. А бывшие вожаки комсомола подались в буржуи.

– Кто бы говорил! Давно ль ты, коммунист, подался в православные верующие.

– Я же крещеный, – оправдывался Виталик.

– Ага, пребывал в анабиозе. Солнышко пригрело, и вышел на свет Божий. Вот и они так.

– Я их не сужу. Просто они во всех делах норовят стать первыми.

– А ты в спорте не бывал в числе первых?

Виталик вздохнул: что правда – то правда.

– Вот за что я тебя люблю, – сказала Лия, – ты никогда со мной не споришь.

– Хорош бы я был, если бы превращал наш уютный уголок в зал парламента.

– Как ты красиво выразился! – воскликнула Лия. – Будто с трибуны Верховного Совета. Включить второй микрофон! – передразнивая председателя, крикнула она.

– Уважаемый председатель! Уважаемые депутаты! – в тон ей заговорил Виталик. – Я заявляю решительный протест.

– Депутат Мельников, вы поддерживаете просьбу о передаче библиотеки Шнеерсона его законному владельцу? – Лия намеренно говорила неразборчивым басом.

– Я решительно против! – твердо заявил Виталик.

– Отключить второй микрофон! – Лия закрыла ему рот ладонью, он помотал головой, шутливо стараясь освободиться.

– Почему? – промычал он.

– Неправильное решение, – сказала Лия. – Вы приговариваетесь к галерам. Поднимайтесь и поднимите орудие вашего труда. Сейчас мы еще раз пройдем ту же дистанцию.

Лия повернулась на бок и провела рукой по его животу.

Странное, хмельное время. Похмелье придет позже.

Люди менялись, люди преображались, люди затаивались, люди дичали. Замелькали новые лица. Обещали. Обещали, обещали. К осени обещали стабильность. Каждому, даже младенцу, обещали не меньше двух автомобилей «Волга». Предлагали купить – ликер «Амаретто», протеин, круговую панораму на ВДНХ; продать – видеомагнитофон, радиотелефон «Алтай», дом отдыха; снять – комнату, квартиру, трусы…

В дополнение к мудреным словам, которые даже интеллигенция не очень хорошо понимала: консенсус, плюрализм, паллиатив (лучше всего усваивалось то, что разделялось на две части: попу-лизм), так вот, в дополнение к ним население узнало, что такое инфляция, ваучер, спикер. В глазах героя знаменитой детской книги, а ныне умудренного временем контр-адмирала Тимура Гайдара, который жил в переулке имени своего отца, казалось навечно застыло недоумение.

Яша Пинскер, год поработав заведующим лабораторией, вдруг ушел налаживать локальную вычислительную сеть в каком-то банке, и Артура назначили исполняющим обязанности завлаба. Феликс, бывший начальник группы эксплуатации, стал его заместителем. По табуреткам, – так он сам себя рекомендовал.

– Ну, Артур, за твое повышение! – Феликс поднял наполовину пустой стакан.

Они вдвоем вошли в маленький кабинет Артура. Сотрудники после импровизированного банкета на рабочем месте разошлись по домам. Феликс захватил остатки болгарской «Плиски» и подсохшие полукружья лимона на перфокарте.

Артур сделал маленький глоток и поставил стакан на стол.

– Правильно, коньяк не водка – много не выпьешь. Не наш напиток, – Феликс примостился на столе, обвел глазами тесное помещение. – Да-a, брат, дали тебе старую клячу, которой осталось только помереть. Яшка это быстро усек.

– Еще не вечер. Повоюем в пешем строю. – Артур в жилете сидел на подоконнике, глядя в окно: за окном шел дождь, на город опускались сумерки.

– С кем воевать-то? С ветряными мельницами, испанская ты голова?!

Артур открыл форточку. Первый глоток ворвавшегося свежего ветра был похож на освежающий глоток воды.

– Шутишь, брат, – продолжал Феликс, теперь не ветряные мельницы – все вразнос пошло. Лучшее средство для больного организма – кровь пустить. Сразу полегчает.

– Кому? – спросил Артур.

– Всем. И мне, и тебе, и Яшке картавому. Все в чувство придут. Это же Россия! Ты понял? – Феликс обвел глазами комнату, словно Бородинское поле. – Россия! – Он погладил зеленое сукно необъятного стола, на котором сидел.

Стол был старинный. Его привезли сюда лет двадцать назад из директорского кабинета, когда в нем меняли мебель. Кресло тоже было старое, широкое, с деревянными подлокотниками. На его спинке висел пиджак Артура.

– Побежали, как овцы, в разные стороны. Ничего, еще прибегут, да поздно будет! – Феликс посмотрел сквозь стакан на серый с красной кирпичной трубой промышленный район Москвы. – Думаешь, это все просто так? Нет, брат. Коммунисты еще вернутся. Все идет по плану. При Горбаче все маски с себя поскидывали. А им напомнят, что есть стенка и к ней всегда можно человека поставить. Чтобы знали, что в общечеловеках здесь не нуждаются. Андропов все продумал и, в гроб сходя, благословил.

– Думаешь, процесс обратимый? – спросил Артур, не отрываясь от окна.

– Ленин еще в мавзолее! А есть Ленин, будет и Сталин!

– А кто будет к стенке ставить? Ты? – повернулся к нему Артур.

– Да хоть бы и я! Рука не дрогнет! Будь спокойничек! Даже не задумаюсь. Я бы и сейчас с пулеметом на улицу вышел. Страшно? Вот и хорошо! Большой страх мелких страхов не боится! А России большой страх нипочем. Нам никто не страшен. Рашен сам себе страшен! Понял? – Феликс поставил пустой стакан на стол и вытер губы рукавом. – Наше дело, по Достоевскому, – грешить и каяться.

Артур, улыбаясь, смотрел на бледное лицо Феликса.

– Что, думаешь, назад не поворотить? Да за месяц все станет на свои места! – убеждал его Феликс. – В Сухуми воюют? Тридцать эшелонов танков – и нет вопроса!

– Все у тебя просто, – с сомнением сказал Артур.

– А не надо усложнять. Я не академик Лихачев, чтобы растекаться мыслию по древу. Дело надо делать. Он нам свои еврейские штучки, а мы ему – получи автомат, как Растропович!

Артур не удержался от смеха:

– При чем тут Растропович?

Феликс тоже рассмеялся:

– Не знаю. Так, к слову пришлось. Он же спал с автоматом, когда был путч.

– Ты все перепутал. Он держал автомат, пока его владелец спал.

– Шут их разберет, кто с кем спал. Короче, всех надо построить, – Феликс снова потянулся к бутылке.

– Ага! И столицей сделать ваши Люберцы.

– Москва – не Россия! Люберцы и есть настоящая столица России, – Феликс дном своего стакана звякнул о стакан Артура. – За нас!

Артур встал, допил остатки, пожевал лимонную корку и зажег настольную лампу.

– Дай срок! Нам бы только день простоять. Все вернется, вот увидишь. Какие наши годы! Держись, Порт-Артур!

Воцарилось молчание. В дверь постучали. В проеме показалась женщина в синей форменной рубашке с галстуком. Это была начальница караула – старая знакомая Артура.

– Извините, вы еще здесь? Я думала, все ушли.

– А, Зиночка! – воспрянул Феликс. – Заходи. – Он бросил взгляд на Артура. – Вот кто теперь командует нашим скотным двором. Прошу любить и жаловать. В сорок два года, как Павел I, пришел к власти. Тьфу-тьфу-тьфу! Давай выпьем за его здоровье. Теперь можно. Теперь все можно. У нас свобода, равенство унд братство!

Артур достал еще один стакан и разлил всем остатки «Плиски». Зиночке побольше.

– Поздравляю, – подняв стакан, она опустила глаза.

Феликс протянул ей лимон на перфокарте.

Благодаря настольной лампе, на полу и на нижней части стены лежали причудливые тени. За прошедшие годы начальница караула ничуть не располнела, напротив – глаза ввалились, нос заострился. Артур много раз видел ее, автоматически кивая при встрече.

– Спасибо, – сказал он.

Выпили. Она подняла глаза. Артуру почудилось в них ожидание.

– Так нам пора? – Он взялся за пиджак.

– Ой, нет. Что вы! Оставайтесь сколько захотите.

– Давай по последней, на дорожку, – Феликс встал со стола.

Артур посмотрел на него, страдальчески прижав руку к груди.

– Ладно, ладно, по маленькой. У нас там еще должно остаться, – с этими словами Феликс вышел в коридор.

Артур взглянул на Зиночку: короткие светлые волосы, чуть слипшиеся. Наверное, моется только по субботам, – промелькнуло у него в голове. Короткая черная юбка, модные, давно не чищенные туфли на каблуках, выпирающие косточки на ногах. «Что было бы, если бы Феликс сейчас ушел домой?» – подумал Артур.

Ему мучительно захотелось погасить этот неспокойный огонь из ее глаз. Чтобы она застонала, размягчаясь под его руками, чтобы глаза сначала затуманились, а потом, раскрывшись, засияли чистым любящим светом. Казнить это грубое, колючее существо, всегда готовое упасть на колени перед сильным, а он чувствовал свою власть над ней, расплавить ее в огне своих желаний, заполнить живой ртутью бесплодное спящее пространство, изгоняя мертвого Сатурна, давая место Меркурию. Тогда телесная сущность приобретет всепроникающую духовную природу, и совершится чудо человеческого преображения.

Конечно, он не рассуждал так обстоятельно и красиво, однако интуитивно чувствовал: настал его час, не он, а она в его власти, и знает это. Сидит, покорно опустив голову, и ждет его с трепетом и нетерпением. Артур проглотил комок в горле, освобождаясь от наваждения.

Она подняла глаза, ее взгляд был призывным и даже, пожалуй, стерегущим. Артур засобирался домой. Он знал, что этот бой им выигран.

– Мне тоже пора, – сказала Зиночка, – пойдемте, я вас выпущу.

– А я останусь, – заявил Феликс.

– Ты не задерживайся, – сказал Артур, бросив взгляд на бутылку с коньяком.

– Все путем! Я вообще могу остаться. Ночной смены больше нет. Диван свободен.

Артур махнул рукой и вышел вслед за Зиночкой.

– А вы разве не уходите? – спросил он, когда она отдавала ключи ночной дежурной.

– Я не тороплюсь. Это вас, поди, жена ждет, – сказала Зиночка, – а меня никто не ждет. Нет, вру! Меня мой пес поджидает. Хотите как-нибудь взглянуть на него?

– Что за зверь? – осведомился Артур.

– Настоящая немецкая овчарка. Из питомника. По знакомству досталась.

– Вот видите, – укоризненно сказал Артур.

– Ваша правда. Пойду только Феликса выгоню, а то он и впрямь здесь заночует. Пусть берет бутылку и отваливает.

– До свидания, – Артур поклонился и вышел.

– Ага, до скорого! – Зиночка постояла, провожая взглядом его жесткий стриженый затылок.

«Погоди, – думала она, – еще поглядим, кто есть ху».

Глотая свежий воздух, как родниковую воду, Артур зашагал домой. И каждый глоток был глотком забвения.

«Миледи сидела за столом, делая какие-то записи. Вошедшие встали в тени у стен, только Атос вступил в круг света. Заслышав шум, миледи вскочила, пытаясь разобрать в темноте, кто посмел ее потревожить.

– Что вам угодно? – крикнула она, вглядываясь в вошедших.

– Нам угодно, – произнес голос, от звука которого она вздрогнула, – нам угодно судить вас, мадам.

Перед ней стоял Атос.

Миледи сделала шаг в сторону, чтобы выдвинуть ящик стола, но Атос уже навел на нее пистолет.

– Не делайте резких движений, – приказал он, – или будете убиты тотчас.

Она овладела собой.

– Суд? Кто же меня обвиняет?

– Я и эти господа, – Атос показал на мрачные тени у стен.

– Ну что ж! Посмотрим, что у них есть против меня. Надеюсь, вы позволите мне защищаться.

Атос поклонился и сделал шаг в сторону. В круг света вступил д’Артаньян.

– Я обвиняю вас в убийстве Констанции Бонасье. Я обвиняю вас в том, что вы подослали ко мне убийц. Ваша причастность подтверждается запиской, написанной вашей рукой.

– Мы свидетельствуем это, – сказали, подходя к нему, Портос и Арамис.

– Кроме того, вы не оставили своих попыток, выпросив у кардинала известную вам бумагу, – дополнил Атос.

– Полно, господа! Д’Артаньян оскорбил меня. И он, и его возлюбленная, так уж получилось, не моя вина, оказались в лагере моих врагов. Сколько людей вы закололи на дуэли за меньшие проступки?!Разве вы не убивали гугенотов, таких же французов, как вы? Не могла же я, женщина размахивать шпагой, в самом деле!

Вперед выступил лорд Винтер.

– Я обвиняю вас в подстрекательстве к убийству герцога Бэкингема. Своим коварством вы погубили лейтенанта Фельтона. Выйдя замуж за моего брата, вы очень скоро стали вдовой, наследовав все его состояние.

Миледи презрительно отмахнулась.

– Пусть английский суд, если сочтет необходимым, потребует, чтобы я предстала перед ним. Мы во Франции, и ваша речь не более чем инвектива.

– Я обвиняю вас в том, – сказал Атос, – что вы, выходя за меня замуж, обманули меня, скрыв преступное прошлое. Кроме того, вы виновны в двоемужестве.

– Не вам обвинять меня в двоемужестве. Вы убили свою жену, и Богу было угодно, чтобы я родилась заново. Что касается преступного прошлого, то вы его не знаете и узнать не пожелали.

– На вас клеймо преступницы, – возразил Атос.

– Я свидетельствую это, – подтвердил д’Артаньян.

Миледи усмехнулась.

– Разве перья на ваших шляпах делают из вас птиц? Клеймо – еще не преступление. Найдите того, кто это сделал, тогда поговорим.

– Вы дерзки!

– Не более, нем вы господа, претендующие на правосудие.

Она победно взглянула на них. И тогда от стены отделилась высокая фигура человека в красном плаще. Человек медленно приблизился и откинул капюшон. Миледи изменилась в лице и попятилась.

– Узнаешь меня, непорочная дева?

Воцарилась тишина. Вдалеке завыла собака.

– Лилльский палач!»

Артуру стало грустно. Шло к концу его путешествие. Он очутился перед железной дверью, на которой были вырезаны слова «Здесь похоронена Венера, погубившая множество выдающихся людей». Ему вспомнился стишок из «Литературной газеты»: хотя Амур и злюка, спасибо, что пока стреляет он из лука, а не из чеснока.

– Вот ты и получил лабораторию, – сказала Людочка, положив подбородок ему на плечо. – Теперь твоя душенька довольна?

Артур вздохнул, едва заметно пожав плечами.

В эту ночь Артуру снилась богиня правосудия с золотыми весами. Весы были огромные и подвешены в центре зала. Дева сидела на троне. Артур с Людочкой вместе встали на одну чашу весов, а на другую стали класть гири. Всего гирь было семь. Он заметил, что на них был написан вес в килограммах: 16; 24; 32 – четыре пудовых, одна полуторапудовая и две двухпудовых. Во сне он быстро сосчитал общий вес – 152 килограмма. «У нас вдвоем меньше», – подумал он с ужасом. Однако оказалось, что гири не смогли их перевесить. Артур опять занялся арифметикой и проснулся, продолжая складывать в уме цифры.

Под утро Людочка услышала его шепот, он говорил во сне:

– Анна де Бейль, она же – графиня де Ла Фер, она же – миледи Винтер, она же – леди Кларик, она же – Шарлотта Баксон, приговаривается к смертной казни через отсечение головы.

На этом месте Артур проснулся.

– Я видел во сне, что мы с тобой взвешивались на брудершафт. К чему бы это?

– Наверное, к деньгам.

– Пойду продам свой ваучер в подземном переходе.

– За две «Волги»?

– Нет. За пару ботинок.

– Вставай, коммерсант.

Артур соскользнул на пол, чтобы снять с жены носочки.

«Друзья наблюдали, как палач перенес миледи на берег, держа в руке длинный футляр.

С французского берега им хорошо был виден черный силуэт женщины, стоящей с опущенной головой на коленях. Волосы откинуты с тонкой детской шеи. Д’Артаньян видел картину нечетко: слезы мешали ему.

Палач открыл футляр, доставая двуручный меч.

– Ну, Весельчак, пришла пора работать. Не подведи, друг, – промолвил он.

Миледи закрыла глаза.

Раздался короткий свист рассекаемого воздуха, затем удар. Голова упала, глаза ее в ужасе открылись, чтобы закрыться уже навсегда. Порыв ветра пошевелил пряди волос.

Тело секунду оставалось неподвижным, и эта секунда показалась всем вечностью. Потом оно ткнулось вперед, заливая серебристую траву черной в темноте кровью.

Миледи вдруг увидела сверху свое лежащее ничком тело и мертвую голову рядом. В абсолютной тишине палач завернул его в свой красный плащ вместе с отделенной головой и пошел к лодке.

На середине реки он поднял тело.

– Да свершится правосудие Божье! – И опустил свою ношу в воды Лиса.

Это было последнее, что видела миледи. Ни слов, ни всплеска она не услышала».

«Почему казнь была совершена в Бельгии? – спросил себя Артур. – Дюма ничего не разъясняет. Возможно, лилльский палач, знакомый с системой правосудия, надеялся таким образом вывести всех из-под расследования этого дела кардиналом. Следствие в этом случае велось бы бельгийской стороной, а на нее влияние кардинала не распространялось».

По возвращении в Ла-Рошель д’Артаньян был препровожден к кардиналу.

Ришелье был вне себя. Что оставалось делать? Молодой человек протянул ему бумагу, где стояло:

“То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства.

5 августа 1628 года Ришелье”.

Политики завтрашнего поколенья! Учитесь у гениев прошлого! Ришелье порвал эту бумагу, а взамен ее дал д’Артаньяну другую – указ о производстве в чин лейтенанта королевских мушкетеров. Все! Д’Артаньян упал на колени.

Позже он подружился с Рошфором. Этому предшествовали три дуэли, и на всех трех Рошфор был ранен. После третьей дуэли они стали друзьями.

27 ноября 1628 года Джон Фельтон был приговорен к смертной казни через повешение. Спустя два дня в тюрьме Тайнберн приговор был приведен в исполнение.

В следующем году у Ришелье вконец испортились отношения с матерью короля Марией Медичи. Анна Австрийская ее поддерживала. Строго говоря, они были дальними родственницами: император Карл V Габсбург приходился Анне прадедом, а Марии – двоюродным дедом. Однако попытка в 1630 году полного отстранения Ришелье провалилась. День его триумфа даже назвали “Днем одураченных”».

А что же Габсбурги и Лотаринги? Научились ли они привлекать на свою сторону лучших из лучших. Может быть, легендарного Христиана Розенкрейца? Вероятно. А еще известных английских естествоиспытателей до середины XVIII века, младших сыновей Лотарингского дома до XIX века, знаменитых французов в XIX и XX веках.

Пробудившись от сна, который не знает ни времени, ни расстояний, вернувшись из века мушкетеров в дождливое московское утро, не станем торопить события. Вспомним максиму, приведенную самим Дюма: patiens quia aeternus – терпелив, ибо вечен.