Текст книги "Всё пришедшее после"

– Только не обижайтесь. Я хочу прочесть вашу книгу, но чтобы она не была опубликована. Тогда я одна буду знать, что в ней написано.

– Ну, Леночка, книги и пишутся для немногих. Вы напоминаете Александра Македонского. Он упрекал Аристотеля за то, что тот пишет книги вместо того, чтобы сообщать свои знания только ему, Александру.

– И что же Аристотель?

– Аристотель его успокоил. Главным аргументом являлось то, что, познакомившись с содержанием, никто не понимает его истинного значения.

– А мне вы объясните истинное значение?

– Если захотите.

– Я захочу.

В декабре, 24-го числа, ей передали просьбу узнать ключ. Однако после 28-го стало не до Кости. Ограниченный контингент советских войск отправился в Афганистан выполнять интернациональный долг.

Зазвучали неведомые прежде географические названия: Пяндж, Гиндукуш, Кандагар.

В субботу ему неожиданно позвонила Ирина. Был рабочий день, и она застала его на кафедре. В три часа они встретились на Большой Ордынке.

– Костя, ты уже знаешь? Это – война?

Он пожал плечами:

– Продолжение политики иными средствами, – кляня себя за банальную фразу, ответил Костя (что он мог еще сказать?). – Что-то случилось?

Ирина отвела глаза.

– У меня Лев там. Он, как это называется?.. – Она явно волновалась.

– Военный советник?

– Да.

– Давно?

– Три месяца.

– В Кабуле?

– Да.

– Чем я могу помочь?

– Я только хотела тебя спросить, это надолго?

– Начавшись, такие войны длятся десятилетиями.

– Что же делать?

– Ждать

– Чего, Костя?

– Пока не позовут дела на западе или у нас.

– Ты думаешь, позовут?

– Непременно!

Ирина вздохнула. Они вышли на просторный перекресток Балчуга. Быстро темнело. На Москворецком мосту, как всегда, гулял ветер. Зажглись первые фонари, Кремль засиял огнями.

Она поежилась, взяла Костю под руку. Внутри у него все замерло. Он приноровился к ее шагу, боясь поскользнуться. Вот так бы идти и идти вместе, все равно куда. Почти двадцать лет он мечтал об этом, бродя одиноким волком по городу.

Пошел мелкий снежок, и сразу на улицах стало тише. Сколько лет потеряно? Да много ли осталось?

В этот момент Ирина вздрогнула от перезвона часов на Спасской башне.

– О чем задумался, Костя?

– О не прошедшем времени, – ответил он.

Она улыбнулась и покачала головой:

– Ты похудел.

– А ты все такая же, как двадцать лет назад.

Он проводил ее до дома. Сказка кончилась. Костя распрощался легко. Ему хотелось остаться одному и подумать. Чувства и мысли переполняли его. Ирина вошла в подъезд, а он пошел обратно к метро.

Ленинградский проспект встретил его оживленной суетой. Люди готовились к Новому году, в магазинах стояли очереди.

Вот и все: не прошедшее плавно переходит в прошлое, где же ты, настоящее? Его нет. Нам остается только память. Порой милосердная, чаще мучительная. Мы вспоминаем радостные времена в безнадежном отчаянии, не в силах вернуть утраченное.

Благословен тот, кому остается лишь легкая осенняя грусть переживаемого одиночества, как чуть горчащий дым в прозрачном воздухе старого парка. Другой живет с незаживающей раной в сердце, расплачиваясь за пережитое счастье.

За окном неподвижно стоял замерзший каштан. Тихо, тихо падали снежинки, облачая его в белые одежды. У облаченного уже не будет никакого огорчения, никакой печали.

4. Пятница, тринадцатое

У Артура не было цветного телевизора. Поэтому новый фильм «Д’Артаньян и три мушкетера» он смотрел в черно-белом варианте. И хотя фильм был музыкальный с музыкой из спектакля, он не раздражал Артура. Некоторые детали его даже поразили. Например, гвардейцы кардинала имели на униформе кресты без лилий, а мушкетеры с лилиями, что соответствовало представлениям Артура.

Поскольку фильм был сделан с иронией, Артур простил подбор персонажей второго плана. Но миледи, жесткая, как колючая проволока, и готовая на все, да еще в мужском платье, что в те времена было абсолютно немыслимо, не укладывалась ни в какие рамки.

Сочетание драматизма с откровенно детскими сценами в целом не производило впечатления халтуры. От некоторых вещей Артур приходил в ужас, например от внешности Ришелье, напоминающего Петра Великого. Король Людовик XIII в фильме предстал сангвиником, усиленно флиртующим с дамами, как какой-нибудь метрдотель.

Почему же так благосклонно отнесся к фильму Артур? Причина была проста. Он увидел, что фильм для него не конкурент: это – не так, здесь – не то, там – ни в какие ворота, а тут – пальцем в небо.

Артур припомнил, как Высоцкий писал марш физиков. Не желая попасть впросак, поэт пошел к знакомому ученому, чтобы показать ему текст. Тот прочел стихи и сказал, что, в общем, ошибок нет, есть полное непонимание существа вопроса.

Кстати, о науке. Артур наконец закончил диссертацию и теперь готовился к защите по специальности 05.11.07 «Оптические приборы». 05 означало технические науки, 11 – приборостроение, 07 – оптические приборы. В случае успеха он становился кандидатом технических наук. Его это не вполне устраивало, однако физико-математические науки в их Ученом совете предусмотрены не были. Артур давно махнул на это рукой, однако, в его глазах, он проигрывал Людочке.

Однажды пришел долгожданный вторник. Артур надел белую рубашку с галстуком. Собрав плакаты, отправился на защиту. Получив «единогласно», он вернулся в лабораторию. Здесь уже сдвинули столы, чтобы отпраздновать редкое событие.

Теплая весна сменилась прохладным летом. Москва готовилась к Олимпийским играм. Виталику выдали новую спортивную форму и дефицитные кроссовки «Адидас» отечественного производства, синие с тремя белыми полосками – мечту молодежи того времени. Выдали, потому что он должен был нести Олимпийский огонь по одной из улиц Москвы. Всего тысячу метров предстояло пробежать ему с факелом в руке в сопровождении девушек-спортсменок, затем факел подхватывал следующий спортсмен и так далее. За спортивную формуй кроссовки он платил полцены, и они оставались у него.

На районном спортивном празднике на стадионе «Энергия» Виталик увидел Игоря. Муж Лии выглядел очень солидно. Он занимал место в небольшом, похожем на пчелиный, жужжащем рое, который всегда сопровождает высокое начальство. Вручая Виталику грамоту, он задержал его руку в своей руке, спросил:

– Ну, как оно – ничего? – Не дожидаясь ответа, добавил: Если что надо – звони. Обязательно!

Виталик согласно кивнул. От них ему ничего не надо. В партию его приняли, партбилет с заполненными спец-чернилами графами он получил. Может быть, когда-нибудь зайдет в райком по делу и встретит в коридоре Лию.

Он знал, что она родила девочку. Говорили, что девочка похожа на Лию, но с кудрявой светлой головой. Виталику очень хотелось увидеть малышку, но он не знал, как это сделать. Лия сейчас, наверное, на даче вместе с дочкой. Попросить бы Игоря взять его с собой на дачу. Мысль пришла так неожиданно, что Виталик не успел даже разволноваться. Эх, была не была, попробую, пока не пришли сомнения. Он стал взглядом искать Игоря, ага, вон он, еще не ушел. Виталик решительно направился к нему.

– Игорь, можно тебя на минуту?

«Что я делаю?» – пронеслось в мозгу у Виталика. Игорь обернулся.

– Да, дорогой. – Он подхватил Виталика под локоть, отвел в сторонку.

– Слушай, очень хочется на твою дочку взглянуть. Хоть одним глазком.

Игорь посмотрел на него. Не удивился.

– Ага, вижу: занимаешь активную жизненную позицию. Похвально. Весьма. Тогда не будем откладывать на завтра то, что можно сделать послезавтра. – Он посмотрел на часы. – Через полчасика я освобождаюсь и беру тебя с собой на дачу. Согласен?

– Конечно! Не знаю только, удобно ли?

– Удобно, удобно! Они там всегда рады гостям. Им скучно.

– Ну, ты даешь!

– Мой метод прост, я не люблю тянуть кота за хвост. Беги переодевайся и жди меня у выхода.

Голубые «жигули» Игоря от Лефортовского Вала помчались по московским улицам, приготовившимся к приему Олимпиады. Виталик смотрел в окно. Машин было мало, людей было мало, милиция в нарядных белых рубашках.

Первым их увидел Григорий Ефимович. Издалека они показались ему похожими на Дон Кихота и Санчо Панса. Он окликнул Лию. Она сразу узнала чуть покачивающуюся походку Виталика.

Григорий с любопытством смотрел на первого мужа Лии. Примерно таким он его и представлял. Вот такой и должна быть ее первая жертва: рублевский лик, льняные волосы, чистые глаза. Чистота в душе и в карманах. Непритязательность и замечательная выносливость.

Лия наслаждалась ситуацией. Вот они перед ней, все трое разной внешности, возраста и жизненного опыта, положившие к ее ногам свое сердце. Три цвета времени.

Из мужчин только Григорий мог оценить эту ситуацию в целом. Не зря он был почетным чекистом. Он все знал про всех. Двое других знали лишь часть, то есть, по сути, ничего не знали.

Лия привела со второго этажа выспавшуюся и принаряженную дочурку. Она бросилась к Игорю, сидя на его коленях, протянула ладошку Виталику, а затем и совсем перебралась к нему.

После обеда Виталик собрался уезжать. Григорий остался дома, а остальные пошли проводить Виталика до станции. Было солнечно, но прохладно. Лия в спортивном костюме и белой полотняной финской куртке, пошитой для нашей олимпийской сборной, шла рядом с Виталиком. Ее курточка «унисекс» имела замечательную особенность: будучи вывернута наизнанку, становилась красной и застегивалась на мужскую сторону.

Лия успела узнать о Виталике, что он вовсе не одинок. Это раздосадовало ее и разожгло любопытство. На обратном пути она попросила Игоря выяснить, кто прибрал к рукам ее первого мужа.

После прогулки Игорь поднялся в спальню и задремал. Лия с Григорием и малышкой сели на солнышке. Григорий кутался: за последнее время он побледнел и похудел, нос заострился, глаза ушли глубоко в глазницы. Курчавые волосы, рыжеватые у корней, побелели.

Он внимательно смотрел на Лию, читая ее мысли.

– Папочка, не смотри на меня так.

Григорий отвел глаза, сорвал травинку, задумчиво сказал:

– Тебе будет трудно без меня.

– Папочка, не надо.

– Нет, ты послушай. Когда меня не станет, ты получишь адрес одного человека. Он старше меня, но еще бодр. Он может все. – Лия ловила каждое его слово. – Это он выкупил ваш архив. Его связи простираются во все уголки Земли. Тебе он непременно поможет. Но не обращайся к нему по пустякам, только в самых важных случаях. Сделав много, он может потребовать от тебя еще больше. Фамилию свою помни, – Григорий замолчал, пожевал травинку, глядя на бегающую девочку. – Меня не забывай.

– Перестань, – Лия положила подбородок ему на плечо.

– Знаешь, у Николая Ивановича Бухарина, пока он жил в Кремле, была ручная лиса. Потом Бухарина не стало, но хозяин велел оставить ее в покое, и она жила в Тайнинском саду.

– Это ты к чему?

– Вспомнил Маленького принца.

– Понимаю. Не беспокойся, ты многому меня научил.

– Это правда! Но кроме тебя есть еще вот это юное создание. Будь с ней помягче.

– У нее будет все, что она пожелает. Мне было труднее.

– Однако ты неплохо справилась, а?

– У меня были хорошие учителя.

– Все правильно. Мы должны помогать друг другу.

– Кто должен кому помогать? – К ним подходил Игорь, он услышал последние слова Григория.

– Вот и Игорь проснулся. Явился – не запылился! – приветствовал его Григорий. – Может, пивка?

– У нас еще осталось?

– Найдется.

– Тогда пойдем. Жена, ты как? Поддержишь?

Лия посмотрела на Игоря.

– Взгляни на себя, Гарик. Ты и так стал поперек себя шире.

– Все, что ниже шеи, – грудь, – отвечал тот, гладя себя по животу. – Ребенок, иди сюда, – он подхватил малышку, – пойдем сушки кусать?

Детские ладошки похлопали его по щекам:

– Колючий, колючий!

– Мужчина без усов – все равно что женщина с усами, – сказал Игорь. – Пошли, ребенок, примем на грудь пару пива.

Когда стемнело, Григорий отправился с малышкой наверх. Он сидел рядом с кроваткой и читал сказку про Щелкунчика. Лия в розовом пеньюаре зашла поцеловать перед сном дочурку. Она приблизилась к двери и прислушалась к ровному голосу Григория:

«– Ах, бесценная мадемуазель Штальбаум, Кондитером здесь называют неведомую, но очень страшную силу, которая, по здешнему поверью, может сделать с человеком все, что ей вздумается».

– Папочка, опять ты читаешь ей страшные сказки, – сказала Лия.

– Это же Гофман, Лиечка. Знаешь, как называл его Белинский? Идеальным писателем для детей, а также живописцем невидимого мира.

– Мама, хочу Щелкунчика.

Лия наклонилась над кроваткой:

– Скоро придет Новый год. Мы будем наряжать елку. И обязательно найдем Щелкунчика. А теперь спи.

– А когда будет Новый год?

– Скоро. Не успеешь оглянуться.

– И вот – Новый год?

– Да. Закроешь глазки. Проснешься, а новый год – тут как тут!

– Мама, пусть мне дедушка песенку споет.

– Папочка, спой ей песенку.

– Папочка, спой мне песенку.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мамочка.

Лия пошла к двери. Тихонько прикрыла ее, прислушалась. Григорий пел колыбельную:

 
По камням струится Терек,
Плещет мутный вал,
Злой чечен ползет на берег,
Точит свой кинжал.
 
 
Но отец твой – старый воин,
Закален в бою,
Спи, младенец, будь покоен,
Баюшки-баю.
 

Лия неодобрительно покачала головой, ничего не сказала и пошла к себе в спальню.

– Дедушка, а что такое кинжал?

– Кинжал – это такой большой ножик. Обоюдоострый.

– В бою острый?

– Нет, обоюдоострый, значит, заточен с обеих сторон.

– А ты мне подаришь кинжал?

– Только когда вырастешь. Детям кинжал не полагается.

– А чечену можно?

– Злому нельзя.

– А доброму?

– Доброму можно. Детям и злым людям – нельзя. Спи. Чем быстрее уснешь, тем быстрее вырастешь.

– И мы будем с тобой ходить купаться и точить кинжалы.

За этой странной фразой последовал легкий вздох: она спала.

В это время за стенкой Лия, смеясь, стаскивала с Игоря пижаму и приговаривала:

– Ты должен позволить полностью разоблачить себя перед партией. Вот так. Как мы разленились. Покрылись жирком. Где он тут, рабочий орган партии? Ага, проснулся! Узнает хозяйскую руку! На колени! На колени! Посмотрите-ка, ему холодно. Ничего, я тебя потом согрею. Будь паинькой. Представь, сейчас я твое начальство. Чтобы подняться, надо уметь владеть языком. Браво! Ах, браво! На трибуне у тебя получается хуже. Хорошо, теперь можешь встать и сделать мне приятное. Нет, нет, я останусь в оппозиции. Так, молодец! Не торопись. Сначала надо вопрос расширить, углубить, а уж потом приступать к работе. Так. Теперь твердо и неуклонно проводи в жизнь. Еще, еще, еще! Тихо, тихо. Не так активно. Всему свое время.

Лия освободилась, перевела дух и подтолкнула его:

– Теперь ложись. Моя очередь оседлать твое новое положение.

Игорь продержался недолго. Когда она вернулась из ванны, он уже спал.

Лия потушила свет и легла рядом, думая о Виталике, о его жилистом длинном теле, его неутомимости и доверчивости. Удивляясь себе, находила очарование в этом презираемом ею великодушии силы. Вспомнила английскую балладу о белоснежном горностае, за которым гнались собаки: он уже почти убежал от них, когда вдруг перед ним оказался грязный ручей, преградивший дорогу. И тогда он повернулся к собакам и погиб в бою. Лучше умереть, чем запачкаться.

Раньше Лию очень раздражала эта история. Сейчас она чувствовала какое-то томление, ожидание прекрасного, легкую, едва угадываемую дрожь под броней асфальта, сквозь которую с первым теплом силятся пробиться подснежники. Ей пришла в голову мысль о высокой и трагической силе, толкающей мужчину и женщину навстречу друг другу, о неразличимости любви и смерти, которые, смыкаясь в определенный момент, поднимают людей на захватывающую высоту. Лия хотела удержать это чувство, обдумать эту мысль, ей показалось, что она нашла решение долго мучившей ее задачи, однако на беду заворочался Игорь.

Громко сказав во сне: «А не пошел бы ты…», он повернулся на бок и еще крепче уснул.

Она попыталась сосредоточиться, чтобы найти ускользающее решение, но осталось только воспоминание об этом, неизвестно откуда явившемся чувстве. Приятное воспоминание. Расслабленная и утомленная непривычным переживанием, Лия уснула.

Когда утром она открыла глаза, Игоря рядом не оказалось. Он делал зарядку на улице. Григорий наблюдал за ним. Подтянувшись четыре раза на турнике, Игорь спрыгнул на землю. Отдышавшись, подошел к Григорию:

– Ну как?

– Молодец, спортсмен!

– Люблю я спорт… О! Вон, старшая уже встала. – Игорь увидел Лию на веранде. – Значит, сейчас и шнурочек проснется.

Григорий поднялся:

– Пойду ставить чайник. Закругляйся, атлет, будем завтракать.

Верхушки деревьев трепал ветер. На солнце было жарко, в тени – лютый холод.

После завтрака семья отправилась на прогулку. Григорий сел за письменный стол разбирать свои бумаги. На глаза попалась характеристика.

«Партийная (политическая) характеристика на члена ВКП(б) Канунянца Григория Ефимовича.

Тов. Канунянц – член партии с 1918 года, п/билет № 0105794. Соцположение – служащий, русский, образование – высшее. В парторганизации в/части № 4401 с апреля 1938 года. Майор государственной безопасности. Категория К-11. За время нахождения в парторганизации показал себя политически грамотным, идеологически выдержанным, дисциплинированным членом партии.

На партсобраниях активен, парт, поручения выполняет аккуратно, с подчиненными и членами партии общителен. К исполнению служебных обязанностей относится добросовестно.

Будучи в 1935–1937 годах начальником отдела и работая в окружении врагов народа, недостаточно проявил большевистской бдительности по разоблачению их, за что партийной организацией Дзержинского РК ВКП(б) вынесен выговор без занесения в личное дело.

За время нахождения в парторганизации в/части № 4401 тов. Канунянц показал себя преданным делу ЛЕНИНА – СТАЛИНА и Социалистической Родине.

Партхарактеристика утверждена на партбюро 14 декабря и на партсобрании 16 декабря 1938 г.

Секретарь партбюро

в/части 4401 Мельников».

«За что мне тогда выговор влепили? – Григорий усмехнулся. – За то, что один из подчиненных пошел по статье 154а УК РСФСР. Мужеложство. Как его звали? Не помню уже. Может, еще что-то было. Вот ведь память какая! Запоминаются только пикантные сюжеты. Враг народа! Вот умора! Так еще пьеса называлась у Станиславского. Или вот еще: изменник Родины. Кто это выдумал? Падежов, дорогой товарищ, не знал. Кого он имел в виду? Того, кто меняет облик Родины? Строит заводы и распахивает целину?

Тогда новая метла пришла, – продолжал вспоминать Григорий. – Николая Ивановича сняли, поставили Лаврентия. Тот не пыжился, морали не читал, деловой мужик был. Когда узнал, за что у меня выговор, долго смеялся, потом сказал:

– Ничего, дорогой, в наше время партийный выговор, как диплом о политическом образовании».

Григорий вздохнул, вспомнив золотое довоенное время. Работа без сна. Получаешь приказ – и вперед! Все дозволено, но не всем дозволялось. Риск только в невыполнении. Если головы не теряешь, можешь жить, и жить неплохо. Григорий не терял: пил в меру, в скандалы не вмешивался, ни с кем не сближался, к группкам не принадлежал, врагов по пустякам не наживал, и если мог без усилий оказать услугу – оказывал. За холодную голову и отсутствие предрассудков был ценим Лаврентием.

– Ты, Григорий, всегда должен быть готов к изменению ориентиров. Любые контрольные органы чистки требуют. От силы три-четыре года, и нужен новый аппарат. Старый перестает видеть людей и то, во имя чего работает. Его уже интересуют только количественные показатели наработанного. И это, заметь, от самого главного начальника до рядового сотрудника. Вот здесь и требуется чистка. Способных надо перемещать, неспособных отбраковывать. Кто ни на что не способен, тот способен на все! Он свое дело сделал. Понимаешь меня?

На кивок Григория сам удовлетворенно кивнул.

– Знаешь, дорогой, мне повезло: у меня жена старинного княжеского рода, ученый-агрохимик, чуть не сказал «алхимик», – усмехнулся Лаврентий. – Если бы не она, я бы еще долго ходил в потемках. Так вот что она мне сказала: ничто не урегулировано окончательно, пока не урегулировано справедливо. Ты скажешь, что потомки нас могут осудить, потому что они будут иначе понимать справедливость? Надо быть к этому готовым и не смотреть на ротозеев. А то получится, как в сказке про мальчика, дедушку и осла: как бы они ни путешествовали, как бы местами ни менялись, зевакам все не нравилось. Раз на нас пал выбор, поступай как считаешь нужным, лишь бы идти вперед. Сейчас мы нужны и понимаем свои задачи, и нас используют. Может быть, завтра нас осудят, даже истребят. Кого-нибудь оставят. Лазарь наверняка из воды сухим выйдет.

После небольшой паузы продолжил:

– Зато мы живем в интересное время. Посмотри, что в Германии делается. За пять лет национальный доход удвоился. Гитлера выдвинули, и он пока – хороший мальчик. Но опять грядет война континентов. Наши военные силу почувствовали. Голова закружилась от перспектив. Руки сами к рулю потянулись. А мы их – по рукам, чтобы равновесие не нарушать, не ровен час, корабль на рифы посадишь, а то и утопишь.

Лаврентий любил людей искренних. Толпу не любил. Перед хозяином преклонялся. Не забывал, что в первую ссылку в Сольвычегодск Иосиф поехал под именем князя Нижарадзе. В пятьдесят третьем готовил реформы: решил добиться разрушения ГУЛАГа, передать управление в Минюст гражданским властям. Не получилось. Ничего не получилось.

Однажды он рассказал Григорию легенду, которую услышал от жены. Не мог забыть Григорий ту легенду, как не смог забыть жену начальника – золотоволосую красавицу с зелеными глазами. Вспоминал ее в Дубровлаге. Говорили, что жила она после смерти мужа в Киеве. Написать ей он поостерегся, не за себя боялся, за нее.

Когда же он услышал эту легенду? Дай бог памяти: когда получил второй ромб, тринадцатого сентября сорокового года. Вот тогда, расслабившись и расстегнув верхние пуговицы кителя, начальник и рассказал ему эту историю. А дело было так.

Началось все с того, что затронули донесения о Германии.

– От разведуправления Штаба РККА поступают тревожные данные, – говорил Лаврентий. – Докладывает агент из Японии. Товарищ Сталин спрашивает: можно ли доверять агенту? Исключена ли перевербовка? А ему: в агенте уверены. Товарищ Сталин повторяет: проверьте еще раз.

– Виноват, речь идет о том агенте, – уточнил Григорий, – который выехал в Японию из Берлина? Который в Берлине встречался с Хаусхофером?

– Вот именно!

– Товарищ Сталин об этом знает?

– Товарищ Сталин знает все, – уверенно сказал Лаврентий.

– Но ведь профессор Хаусхофер – сторонник «Дранг нах Остен».

– Я читал его досье. Оно мне напомнило одну старинную легенду, которую мне рассказывала жена. Вот уж действительно, мы рождены, чтоб сказка стала былью. – Он расстегнул еще одну пуговицу на мундире, взял рюмку с грузинским вином и, отхлебнув, мечтательно посмотрел в потолок.

Рассказывая, Лаврентий, видимо, представлял себе жену: Григорию чудились в рассказе ее интонации. Через минуту Григорий и сам стал ощущать ее присутствие. Потом, вспоминая, он связывал сюжет с ее спокойным голосом и ангельским ликом. Сколько лет прошло, а помнит, будто это было вчера. Словно в насмешку, память подсунула частушку: «Берия, Берия вышел из доверия, а товарищ Маленков надавал ему пинков». Память может растрогать, а может и все опошлить. Вот эта история.

Легенда о 72 рыцарях.

Шесть веков назад, в пору пленения вавилонского князей церкви, разразилась во Франции страшная буря. Король французский, по прозвищу Прекрасный, побывав в огромном рыцарском замке, занимавшем целый квартал Парижа, увидел, сколь изобильно богатство рыцарей-монахов, владеющих этим замком. Таких крепостей у них было множество, не только рассеянных по всей Франции, но даже по всей Европе.

Велико было тайное могущество рыцарей, давших обет безбрачия, поддерживаемое огромными капиталами, собранными сокровищами, умением делать деньги, секретами которого владели только они, да хитроумные ломбардцы, да ученые евреи. Деньги делались из воздуха, из всех ресурсов использовался лишь один – ресурс времени.

Не завидовал король богатству, но усмотрел опасного соперника, пронизавшего нитями власти всю континентальную Европу; соперника, потому что был король столь честолюбив, что задумал увенчать свою прекрасную голову короной Священной империи Древнего Рима, объединяющей всех европейцев.

Тогда выбрал он день недели – пятницу, день распятия Господа нашего Иисуса Христа, и число 13 – злое число, и пришелся этот день на октябрь месяц. С той поры зловещая эта дата не упоминается к ночи добрыми христианами.

Собрав своих лучников, конных ратников и сенешалей, внезапно нанес король удар по богатым замкам рыцарей-монахов. Многие были связаны и брошены в тюрьмы да подземелья. Сам Великий магистр и множество высших рыцарей были преданы суду и казням. Но многим удалось спастись. Рассеялись они по всей земле, храня тайны своей организации. Особенно много оказалось их в Шотландии. С той поры высшие политики проходят в залы заседаний под стальными сводами скрещенного оружия, в сопровождении медленного и торжественного шотландского марша.

Не достались королю несметные богатства. Успели через своих тайных агентов упредить рыцари его коварный замысел.

Как круги по воде, пошли были-небыли о власти рыцарей-монахов, идут они и по сей день. Но все это только присказка, сказка впереди.

Через год Папа, живший во дворце на юге Франции, опубликовал Призыв к милосердию и потребовал, чтобы семьдесят два высших рыцаря-монаха прибыли для дачи показаний.

Содержавшиеся под стражей рыцари были отправлены в Аквитанию.

Сам Папа давно стремился проникнуть в тайны, ему не доверенные. Долгим был путь ослабевших рыцарей. Наконец они прибыли и предстали перед Папой.

Папа обещал всех отпустить, если они поведают тайны организации.

– Разве ты не знаешь, – ответил ему один из них, – что нельзя всем раскрывать невидимое. Неподготовленные, получив псевдознания, становятся легкой добычей самых опасных невидимых сил. Лишь индивидуум, имеющий расположение, может быть посвящен в тайное знание. Посмотри на нас, мы никогда не улыбаемся, не знаем радости, не имеем утешения. Ибо сказано: summum sapientae doloris summum[13]13
  Во многоей мудрости много печали (лат.).


[Закрыть].

– О каком расположении ты говоришь? – спросил Папа.

– Я говорю о духовных, родовых или личных привилегиях.

– Разве я не глава Церкви?

– Этим постом ты пленился и пленен нашим врагом – королем Франции.

Помолчав, Папа подошел к рыцарю и тихо сказал ему несколько слов. Тот посмотрел на Папу и кивнул головой в знак согласия (по-видимому, Папа сообщил ему о своем происхождении[14]14
  Мать Папы Климента V Бертрана де Го, Ида де Бланшфор, была прямой родственницей Бертрана де Бланшфора.


[Закрыть] и родственных связях с рыцарями-монахами).

– Я должен посовещаться со своими товарищами, – сказал рыцарь.

В итоге они согласились открыть Папе то, что им известно, но при условии, что он обещает прекратить преследование их организации.

Придя к соглашению, в течение 72 дней они рассказывали Папе такие вещи, от которых бледнели краски на украшавших стены гобеленах папского дворца. Не раз служителям приходилось уносить из комнаты упавшего в обморок монаха-переписчика. На его место вызывали другого. Дрожащими руками принимался он за работу. Все записи отправлялись в личную библиотеку Папы.

Называя себя сыновьями Востока, рыцари рассказали о терафимах, используемых в ритуалах, идолах с мертвыми головами.

Самым невинным был сюжет, связанный с астрологией. Один из рыцарей объяснил, как был изъят из обращения тринадцатый знак Зодиака, мерцающий между созвездиями Скорпиона и Стрельца. Он показал Папе это обширное созвездие Змееносца, раскинувшее свои звезды-змеи в небе над головой, и поведал в этой связи историю одного арабского принца по имени Заххак.

Заххак заключил договор с вышедшим из мрака Иблисом, который обещал сделать его, Заххака, царем Исфагана на девять веков. Лишь одно попросил часто появлявшийся в образе павлина Иблис: разрешить ему поцеловать принца в обнаженные лопатки.

Принц согласился, и, как только Иблис поцеловал его, из лопаток Заххака выросли две огромные черные змеи.

И каждый день их надо было кормить свежим детским мозгом.

С той поры две змеи сплелись на кадуцее – позвоночнике Заххака, кадуцее – жезле Меркурия-Гермеса, бога торговцев и воров.

И еще сообщили рыцари семьдесят две силы Бога и семьдесят два имени Его на разных языках.

Через семьдесят два дня Папа отпустил всех рыцарей, посоветовав им сбрить бороды и раствориться в людской среде. Отправились рыцари на Восток и откопали в секретном месте спрятанную реликвию, называемую «Мертвая голова». Затем пошли дальше и остановились на Громовой горе Гарца, хозяином которой был Зеленый Дракон по имени Мани. Взглянул на них Дракон холодными глазами, и затрепетали сердца закаленных воинов. Тогда старший из них достал Мертвую голову и показал ее Дракону, и в тот же миг тот окаменел, а глаза его засияли двумя огромными изумрудами. Вошли рыцари в пещеру и стали держать совет.

Посовещавшись, они разошлись кто куда, в Испанию и Португалию, Савойю и Прованс, Лотарингию и Швейцарию, Баварию и Восточную Пруссию, Трансильванию и Белую Русь и еще дальше на Юг и Восток вплоть до Тибета. Понесли они с собой два начала: добро и зло.

И зло было вынуждено поглощать добро, чтобы жить. Потому что зло само по себе – смерть, и мир лежит во зле, и народ – творец зла, ибо в духовной слепоте легко склоняется в сторону коварных демонов.

Золото и знание давали им невидимую власть. А люди, пьющие вино и водку, видящие только то, что маячит у них перед глазами, мечтающие хорошо поесть и сладко поспать, не имеющие никакого представления о тайной силе, реализующей свои планы их руками и их жизнями, эти люди, преисполненные уважения к себе и презрения к другим, чувствовали себя хозяевами мира, вели себя шумно и нагло, называли себя рационалистами и носителями прогресса, не понимая, что никакого прогресса нет, а то, что прогрессом называют, – лишь тенета, музыка, побуждающая следовать за крысоловом.

Чтобы обсуждать результаты, координировать усилия, корректировать планы, договорились встречаться каждую пятницу, тринадцатого числа. На какой месяц, в каком году придется пятница, тринадцатое – тогда и встреча. А место, место предстоящего совещания устанавливать на предыдущей встрече. Первая пусть состоится здесь, в пещере Громовой горы.

Когда сменился календарь, ничего не поколебалось. Так же осталось тринадцатое число, пятница, но уже по новому, григорианскому стилю. Не всем были даны секреты бессмертия, поэтому каждый должен был подыскать и подготовить себе преемника. Однако, по слухам, поселившиеся в Валахии или Буковине обрели напиток, дающий долголетие.

Образовав университет вселенского масштаба и призвав на свою сторону ничего не подозревающий простой люд, они из века в век бились с монархией и родовой аристократией, часто вставая на сторону Ватикана: гвельфы и карбонарии, «железнобокие» и виги, якобинцы и коммунары, пугачевцы и декабристы, разве всех перечислишь?