Текст книги "Всё пришедшее после"

4. Реальность, недостойная труда

«Что теперь делать с каноническим текстом? – этот вопрос не в первый раз задавал себе Костя. – С одной стороны, нельзя позволить попасть ему в чужие руки, а с другой – рука не поднимается его уничтожить. Давай подождем, Костя, – обратился он к самому себе, – давай подождем».

Через несколько дней он заехал к Марине. Пока она накрывала на стол, Костя углубился в чтение своей концепции. Читать свое произведение всегда приятно. Когда он дочитал, пришел Артур. Увидев Костю, он обрадовался.

– Ма, у тебя там что-нибудь осталось из спиртного?

Марина уже доставала из серванта бутылку и рюмки.

Артур ловко срезал «бескозырку», капнул себе, налил матери, Косте, затем снова себе и поднял рюмку, лихо отставив локоть.

– За встречу, мальчики, – сказала Марина, сморщилась и взяла пупырчатый огурчик.

Костя подцепил вилкой грибы с колечком лука. Артур, опрокинув рюмку в рот, не торопился закусывать.

– Между первой и второй перерывчик небольшой, – сказал он, снова берясь за бутылку.

– Ты что – на пожаре? – удивилась Марина. – Ну-ка, выкладывай, что случилось. На работе?

Артур устало помотал головой.

– Ничего особенного. Не хочу, чтобы Людочка уезжала.

– Куда?

– К родителям на праздники.

– На какие праздники?

– На майские.

– Нашел о чем тужить! Она еще сто раз передумает.

– Нет, она давно собирается. Решила уехать до праздников и на девятое остаться.

– Может, пригласить родителей сюда? – предложил Костя.

– Она хочет дедушку с бабушкой повидать и на свою атомную станцию съездить, – сказал Артур, принимаясь за щи.

– А ты с ней поезжай, – посоветовала Марина.

– Кто ж меня на столько отпустит?

– Отгул возьми.

– Какой отгул, ма? За что? За прогул?

Артур отправил в рот чуть не полтарелки квашеной капусты и захрустел попадавшимися на зуб льдинками.

– У вас на работе началась перестройка? – спросил Костя, ни к кому персонально не обращаясь.

– Пить стали меньше, – отметила Марина. – Зато говорить больше.

– У нас один начальник группы сказал, что сначала будет перестройка, потом перестрелка, а потом перекличка, – заявил Артур.

– Анекдот, – объявила Марина, – слушайте, летят на самолете Горбачев с Раисой Максимовной, смотрят вниз на народ. Горбачев говорит: сброшу им бутылку водки, они мне руки целовать будут. Раиса говорит: сброшу им батон колбасы, они мне ноги целовать будут. А летчик говорит: сброшу им вас, они мне задницу целовать будут.

– Ага-а, еще вспомните Брежнева! – воскликнул Костя.

На улице было холодно, но сухо. Светлый озябший асфальт тщетно ожидал хорошего автомобильного массажа. Однако машины куда-то попрятались, и светофоры напрасно пытались напугать пустую улицу красным светом.

Этот синий апрель после белой зимы, перед красным летом, своим прозрачным воздухом, вечерними фонарями год от года продолжает манить нас ожиданием прекрасного. А надежда – это опора, удерживающая нас от необходимости решать лукавую гамлетовскую дилемму. Быть нельзя не быть достойно. Расставьте знаки препинания.

В том далеком мушкетерском веке мудрость сохраняли либо в виде символов, либо в виде вымысла, называемого литературой, которая содержала послания, понятные лишь посвященным.

Тогда высшие посвященные умирали «философской смертью»: в могилу клали мешок камней, а сам человек менял все – дом, имя, страну, чтобы трудиться во славу своего ордена.

Артур надеялся на то, что Людочка отложит свою поездку на неопределенный срок, хотя бы до отпуска. Но она собралась идти в трансагентство покупать билет на пятницу, 25 апреля.

– Ты меня проводишь до поезда, – говорила Людочка, шагая с Артуром по Большой Андроньевской мимо похожего на океанский лайнер дома, – вещи привезешь прямо на вокзал, а рано утром я уже буду в Киеве.

– А на атомную станцию свою поедешь?

– Обязательно. Там сейчас знакомые экспериментаторы из Курчатовского. Они раньше уехали. Может, сразу и поеду на субботу-воскресенье. Отвезет кто-нибудь. Край, как хочется на новый город посмотреть. Мне и станцию обещали показать. Ирина Геннадьевна поспособствовала.

– Ну, ты всюду успеваешь, – восхитился Артур, – твою бы энергию, да в мирных целях.

Но в кассе билетов на пятницу не оказалось.

– А на какое число есть? – спросила Людочка кассиршу.

– На двадцать восьмое, – ответили в окошке.

Людочка купила билет на двадцать восьмое и обратный билет, взяв с Артура обещание, что он съездит на вокзал 24-го и возьмет билет за сутки до отхода поезда, когда снимут «бронь», а этот билет сдаст.

Если и на вокзале билетов не будет, придется ехать 28-го.

– Можно попробовать за час до отхода поезда, – сказал Артур, выходя на улицу и запахивая шарф.

– Нет уж, носиться по вокзалу я не намерена. Съездишь после работы и обменяешь.

Миновали выходные. Началась новая рабочая неделя. В четверг, после работы Артур выбежал на темнеющую улицу, увидел открывший двери автобус и с тротуара прыгнул на подножку. Железный порожек прогнулся, нога Артура соскользнула, и он больно ударился голенью о две острые ступеньки. Такие мелочи его никогда не смущали, он быстро поднялся и заскочил в салон, увернувшись от лязгнувших дверей. Вообще-то домой Артур обычно ходил пешком, но сегодня он спешил на вокзал.

Не обращая внимания на боль, прихрамывая, он прошел вперед, сел на место и взглянул на ногу. Зрелище было неутешительным: брюки ниже колена на передней складке оказались испорчены поперечным разрезом, на ботинке виднелись капли крови. Проехав две остановки, он почувствовал, что кровь заливает левую ногу. Что было делать? Лететь на вокзал, разбрызгивая кровь по полу? Он решил заехать домой переобуться. После железнодорожного моста он вышел. Отсюда до дома – рукой подать, и прохожие здесь попадались редко. Он потопал, стряхивая кровь с ботинка.

Дома пришлось раздеться. Не успел он доковылять до ванны, как пришла с работы Людочка. В прихожей стояла заляпанная кровью обувь. Красные капли вели в ванную. Людочка, как следопыт, легко вычислила раненого, который в это время промывал две глубокие ссадины. Нижняя бороздой проходила вдоль кости. Кожа лопнула, края раны разошлись, поэтому рана сильно кровоточила.

Людочка всполошилась, помогла наложить повязку. Артур, все еще хромая, отыскал другие брюки и стал одеваться, ведь он еще не был на вокзале. Однако она его никуда не пустила. Артур сопротивлялся не слишком упорно: ему не хотелось, чтобы она завтра уехала.

– Может, у тебя кость повреждена, – предположила Людочка, испуганно глядя на темнеющий бинт. – Ну-ка, походи.

Артур старался не хромать.

– Все равно я завтра не поеду, – окончательно решила Людочка.

И Артур остался.

Рана заживала плохо. Надо было бы наложить шов, но Артур и слышать не хотел о посещении травмпункта. Сидеть в очереди из-за какой-то царапины он не желал. Людочка успокоилась и, не торопясь, готовилась к отъезду.

В понедельник днем Артур должен был подвезти вещи к поезду. Неожиданно перед его уходом с работы позвонил Костя.

– Артур, скажи, твоя Людочка уже уехала?

– Сегодня уезжает.

– Когда?

– После обеда.

– Артур, послушай меня, ей нельзя ехать.

– Как это?

– Только что мне звонила Ирина. Она ничего не объяснила, но сказала, что ехать нельзя, ты понял? Пораскинь мозгами, что могло случиться, вспомни ошибки молодости. Ты должен лечь на рельсы, но ее не пустить, – голос Кости звучал твердо.

– Ты думаешь? – догадываясь, сказал в трубку Артур.

– Ничего не говори. И предположениями ни с кем не делись, – инструктировал Костя, – она говорила, что все очень серьезно.

– Спасибо, Костя.

– Действуй! – В трубке послышались гудки.

– До свидания, – машинально сказал Артур и медленно опустил трубку на рычаг.

Чтобы остановить Людочку, Артур поехал на вокзал без вещей.

Ему пришлось выслушать все, что может выплеснуть в сердцах женщина на мужчину, не оправдавшего ее ожиданий. В итоге она отдала ему билет, чтобы он вернул его в кассу, а сама одна поехала домой.

В кассе возврата кассирша посетовала, что многие передумали ехать. Настоявшийся в очереди Артур с облегчением нырнул в метро.

Людочка заказала телефонный разговор с Киевом. Пока ее соединяли с родителями, она продолжала упрекать Артура.

– Что ты мне рассказываешь? Какое мне дело до того, что длина волны де Бройля меньше радиуса ядра. Я знаю, что эта атомная станция – самая современная, одна из лучших в мире. Ну при чем тут мегаэлектронвольты? Там система безопасности, замедлители, автоматика, персонал, наконец. Ты просто зациклился на своей цепной реакции.

– Но что тогда имела в виду Ирина? – Артур сопротивлялся, как мог.

– Откуда я знаю? Может наводнение. Прорыв плотины. Сейчас узнаем, – Людочка посмотрела на телефон.

В конце концов телефон разразился длинными звонками.

– Киев заказывали? – раздалось в трубке. – Говорите.

Людочка сообщила, что не приедет, и спросила, что происходит. Никто ничего толком не знал, хотя, нет, постой-ка, дед говорил что-то об аварии на атомной, но это мелочь, в Киеве все нормально, город украшают флагами, готовятся к демонстрации.

– Вот видишь, – сказала Людочка, повесив трубку. – Наверняка все в порядке, вечно ты из мухи слона робишь.

«Перенесемся на палубу шхуны и увидим миледи, которая в подзорную трубу смотрит на далекую гавань Портсмута.

Вот ее лицо озарилось счастливой улыбкой, она заметила, как на адмиральском корабле опускают флаг.

Через день она была в Булони. На следующий день в восемь утра – в Бетюне, в монастыре кармелиток. Во Франции еще никто не знал, что Бэкингем мертв».

Когда Артур написал это, он спросил себя: кто последний оказался причастен к смерти Бэкингема? Да, Фельтон, миледи, Ришелье, даже лорд Винтер! И все же? И сам себе не без удивления ответил: камердинер. Редко, но так бывает в жизни и очень часто в романах и на киноэкране.

Вот двое сильных сходятся лицом к лицу, нервы напряжены, сейчас последует схватка равных. Глаза следят за малейшим движением противника, все чувства обострены, нити судьбы натянуты до предела.

И в это время сзади героя появляется некто, он, а чаще всего она, который или которая, увидев драматическую сцену, не находят ничего лучше, как взять и окликнуть героя.

Он оглядывается и… правильно, получает смертельный удар. Какой плохой человек, этот противник! Не подождал, когда герой его убьет, поспешил опередить. Он, конечно, виноват. Но разве тот, кто сглупа отвлекает, не виноват? Что-то не припомню, чтобы кто-то терзался чувством вины. Как же! Он хотел помочь, хотел как лучше. Помог! Этот помощник – бессознательное и смертельное оружие твоего врага, – так думал Артур, раздеваясь и ложась в постель.

На следующий день в институте Людочка узнала гораздо больше, чем мог ей сообщить Артур. Ее коллеги, которые работали в Курчатовском, узнав, что она собиралась ехать в Киев, становились более откровенными, чем положено. Тем более что Швеция уже подняла тревогу. Словом, Людочка вернулась домой с расширенными от страха глазами и опять позвонила в Киев, запретив родителям выходить на улицу и даже открывать форточку.

В голове у нее крутились мегаджоули, о которых говорили теплофизики, а также микрорентгены, бэры и зиверты, которыми ее утомили на кафедре физики защиты.

Случившееся в Чернобыле показало, что никакой рекламируемой гласности нет и не было. Сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет. Гласность служила лишь неким внешним признаком причастности к герметической революции. Мечта Конфуция – выпрямить язык – никогда не трогала политиков.

Артур убеждался в этом, видя, как подробно показывают на телеэкране разбитую витрину в испанском кафе, где произошел взрыв и пострадали только стекла. Перед этим мельком обмолвились о взрыве шахты в Кузбассе. Там погибли десятки шахтеров.

Он еще не знал, что будет дальше. Пока он просто не доверял словам, интуитивно чувствуя, что пришло время лукавства. Пройдет немного времени, и распущенность, коррупцию и захват собственности назовут свободой, минимальную месячную зарплату в четыре доллара в самом дорогом городе мира – равенством, а уничтожение населения, городов и сел одной из областей страны – братством.

Артур с грустью слушал новости, принесенные Людочкой. Не только потому он грустил, что новости были плохие: уже появились первые пациенты в больнице на Щукинской, но и потому, что привык вот так, с грустью воспринимать случаи, когда он оказывался прав, но встречал лишь неприятие, упреки и даже агрессию. Он ведь не знал, что наставления для безумных – оковы на ногах и цепи на правой руке.

Грустил он еще и потому, что все люди казались ему странными. Никто ни разу не признал свою неправоту, ни разу не извинился за несправедливые нападки. Если он ненароком поднимал этот вопрос, то получал еще больше упреков: мол, сам виноват, не смог объяснить толком. А он и не мог, даже если бы захотел.

Артур отвлекся: он сидел за столом и крутил в руках авторучку, перед ним лежали исписанные формулами страницы. Не так давно их лаборатории поручили заняться лазерными источниками света. Артур уже выполнил одну работу по спекл-интерферометрии. Теперь он получил еще одно задание, но споткнулся на государственном стандарте: никак не мог понять условие, содержащееся в ГОСТе. Требования ГОСТа не увязывались с физикой дела, но государственный стандарт – это закон и ему следует подчиняться. Злосчастное условие фактически предписывало выводить измерительные устройства во фраунгоферову зону, что и вызывало недоумение Артура. Он заподозрил принципиальную ошибку.

Правильные формулы имеют тенденцию упрощаться. Это Артур усвоил еще в университете. Если он окажется прав, все упростится, схема измерений приобретет изящный и компактный вид.

Он поделился открытием с Людочкой. Она нахмурилась:

– Тебе всегда больше всех надо. Выше ГОСТа ничего не бывает. Раз написано, значит, так и есть. Он уже много лет действует, и вдруг приходишь ты и говоришь: ну и дураки же вы все!

Объяснения Артура поколебали ее уверенность, но не заставили усомниться в документе. Артур же не сомневался в своей правоте. Он написал письмо в Госстандарт, обосновав свое мнение, постаравшись изложить его максимально прозрачно.

Положа руку на сердце, Артур мало надеялся получить ответ. Он ушел в отпуск, оставив начальству два варианта схемы измерения. Начальство, естественно, выбрало схему, которая удовлетворяла ГОСТу. Отчет ушел к заказчику.

Отпуск Артура оказался поделен на две части. Сначала он дома ждал Людочку: она уехала на симпозиум в Томск. Для Артура тоже пришло приглашение из Института оптики атмосферы, но его не отпустили на работе. Людочка улетела из Домодедово со своим профессором. Вторую часть отпуска, уже вместе с ней, он провел на даче у Кости. В этот раз на дачу их повез Виталик.

Да, да, да, Виталик гонял на новеньких «жигулях» цвета «сафари». Кончилось время электричек, тяжелых рюкзаков, вокзальной суеты.

В открытое окно, согласно закону Бернулли, влетал ветерок. Людочка сидела на переднем сиденье: на заднем от долгой езды ей делалось дурно. Летнее утро, бегущее под колеса шоссе, трепещущие от теплого ветерка Людочкины волосы над белой блузкой, уверенная складка у губ Виталика – так бы ехать и ехать все дальше и дальше, пока не исчезнут дома, не откроется излучина реки. Бескрайнее небо, прозрачная вода, приветливые люди, красивые женщины, здоровые дети против лукавого слова, лукавой цифры, лукавой предприимчивости, лукавой суетности.

Сердце Артура обретало легкость, взлетность, былую энергию.

Машина с плавным поворотом весело вылетела на узенький мост через Пехорку, с ходу взяла подъем, едва не столкнувшись со встречным слепым «москвичом», сделала, благодаря крепким рукам Виталика, немыслимый маневр и устремилась дальше.

Людочка, начав рассказывать Виталику о забеге в Томске, в котором участвовал моложавый шестидесятилетний академик, прервала свой рассказ и оглянулась на Артура. Тот, прикрыв глаза, безмятежно раскинулся на заднем сиденье. Она сразу успокоилась.

Снова Артур с Виталиком оказались на Костиной даче, снова пришел вечный Марк Аронович, постаревший, но сохранивший ум, память и учтивую речь.

– Разве здесь комары? – восклицала Людочка. – Вот в Сибири – это комары! Настоящие Дракулы. Если он успел напиться, его нельзя убивать. Перепачкаешься, как цуца. Все равно что опрокинуть на себя пузырек красных чернил. Хорошо, я была в джинсовом костюме. Леви Страус им не по зубам.

Симпозиум проходил на круизном теплоходе, который стартовал в Томске, вышел в Обь, спустился к Новосибирску, поднялся до Салехарда и вернулся назад. Ей на теплоходе не понравилось. У нее часто болела голова от шума. Железные палубы, тесные каюты, полки, как в поезде. Замкнутое пространство, ходишь все время по кругу. Лапша с котлетой на обед. Зеленые стоянки с комарами. Академик правильно сделал, что с ними не поплыл, да и бегать по палубе ему скучно.

Только в городах можно спокойно прогуляться: будь то огромный Новосибирск или строящийся, и потому пыльный, Сургут.

Академгородок под Новосибирском ее разочаровал. Поблекшие хрущевские пятиэтажки производили убогое впечатление. Коттеджи академиков лет двадцать пять назад, может быть, внушали веру в то, что со временем люди будут жить все лучше и лучше, но сейчас они убеждали в обратном. Старые стены институтов потемнели. Московские научные учреждения отличались от них большим количеством новых пристроек, бессмысленно расширяющих научное пространство и мгновенно заполняющихся новыми кадрами. Былая слава немногочисленных лабораторий позволяла их размножать и ожидать пропорционального увеличения числа достижений. Увы, должностей стало больше, а достижений меньше.

Теплоход причалил к старой деревянной пристани. На палубу высыпали научные работники: москвичи в замшевых куртках, ленинградцы в пуловерах, крепкие сибиряки в расходящихся на груди рубашках. Крупные, с ноздревским румянцем, молодые, бородатые лица. Сутулящиеся с откинутой длинной шевелюрой, полные, худые, высокие, низенькие путешественники, переговариваясь, осматривали очередную стоянку. Людочка, опершись о перила, наблюдала, как матрос – пожилая женщина в синем халате и тапочках – подбирает брошенный с теплохода конец, закрепляя его на кнехтах. Боцман – худенький, конопатый парнишка в выгоревшей робе, из-под которой виднелась полосатая тельняшка и тонкая шея, в огромной с белым верхом фуражке, упираясь в палубу кедами, вытягивал трап.

Нарымский край. Назино с деревянными мостовыми, с одноэтажными домиками.

Комната, где когда-то жил Сталин. Низкие потолки, беленая печь, домотканые дорожки на полу.

Резко континентальный климат. Жаркое лето, солнце. После обеда, как по команде, – ливень, сильный, секущий. Через час, глядь, снова солнце. И опять скрипят на улицах половицы.

Тайга без края, издалека мрачная. Кедры – те же елки, только с круглыми шапками на макушке. Омытая ежедневным ливнем, сверкающая под жарким солнцем изумрудная зелень. На каждом шагу можно купить кедровых орехов.

Но Людочке больше нравились просторы европейской Руси, синеющие на горизонте леса, разбросанные по равнине орешники, прозрачные березовые рощицы с ровной седеющей травкой, заливные луга с грустными стогами, вьющийся, мягкий под ногами, убегающий вдаль проселок. Она была рада вернуться домой к привычным, знакомым и простым, по ее мнению, вещам.

Итак, Людочка была довольна, потому что она снова дома. Артур был доволен, потому что Людочка наконец вернулась. Виталик был доволен, потому что все шло как надо. Костя был доволен, потому что прервали наскучившее ему одиночество. Марк Аронович был доволен, потому что всегда любил общество, особенно молодое.

Еще были довольны средства массовой информации, потому что в СССР обнаружили помимо алкоголиков также наркоманов, проституток, СПИД, половые извращения, неформалов, мафию и индивидуальную трудовую деятельность. Перед этим открытием журналисты испытали блаженство, потому что на телевидении заявили: «В СССР секса нет!» А еще за найденный шприц человека ждали неприятности в милиции, пишущие машинки на работе полагалось хранить в специальном помещении, все 500 воровских авторитетов были пересчитаны, согласие подвезти кого-то в автомобиле означало стремление к нетрудовым доходам. Это было, может, и интересно, но мало касалось наших героев, собравшихся на даче в Удельной.

Накануне Артуру принесли заказное письмо. Его рассказ вызвал общее оживление.

– Ну, вот, – говорил он, – я написал в Комитет по стандартизации, а вчера получил ответ из его головного института, который занимается физическими измерениями. Они, собственно, и разрабатывали этот стандарт. Как вы думаете, что они пишут?

– Признают ошибку, – предположил Виталик.

– Стараются доказать, что ты ошибся, – предположил Костя.

– Ошибку не признают, но благодарят, – предположил Марк Аронович.

– Марк Аронович оказался ближе всех к истине, – сказал Артур.

Все рассмеялись.

– Пишут, что планируют пересмотр ГОСТа.

– То есть, фактически, признают ошибку, – уточнил Марк Аронович.

– Ее нельзя не признать, – сказал Артур, – хотя на первый взгляд она неочевидна.

– И что теперь? – спросил Виталик. – Сделают новую редакцию, получат премию?

– Естественно, – ответил Артур, – зато я получил моральное удовлетворение.

– Сколько живу на свете, такого не припомню, – заметил Марк Аронович. – Много чего было. Как-то в аэродинамической трубе штырек антенны сломался. Так инженера, который его проектировал, тут же уволили. Попробовал бы он сказать, что планировал пересмотреть свой проект, – Марк Аронович покачал головой, – а здесь – государственный закон.

– Выходит, ты оказался полезнее целого института? – спросил Костя. – И никто тебя не пригласил, не встретился ни в Комитете, ни в институте? Я представляю, сколько инстанций и виз прошел этот ГОСТ, и каждый с серьезным видом ставил свою подпись.

– А ты, – сказала Людочка, обращаясь к Артуру, – ходил, маялся с этой формулой.

– И все-таки я выиграл!

– Что именно?

– Он выиграл этот бой, – вставил Виталик.

– Ох ты боже мой! Какой в этом смысл?

– Я не знаю, – сказал Артур. – А какой смысл у жизни?

– Только давай без этого, ладно?

– А что ты хочешь услышать? Что определяет качество жизни?

– Эх, друзья, – вздохнул Костя, – знаете, как хорошо, когда уверен, что у тебя котелок варит. Что ты способен сделать нечто.

– Вам, мужчинам, надо обязательно отличиться. Никакого смирения. Одна гордыня. Надо жить просто. Никому не причинять беспокойства, но чтобы и тебя все оставили в покое. Не нравится? Ищите себе другую!

– Твое смирение похуже гордыни, – сказал Артур.

– Чем спорт отличается от физкультуры? – вдруг опять вступил в разговор Виталик. – Спортсмен идет к цели кратчайшим путем.

Людочка озадаченно посмотрела на него, потом на Костю.

– Наш визионер, – смеясь, пояснил Костя, – хотел, очевидно, сказать, что физкультура объективна и универсальна, тогда как спорт – субъективен и антропоцентричен.

– О! Костя, можете повторить еще раз?! – воскликнул Марк Аронович.

– Это надо записать, – сказал Виталик.

– Я бы всю вашу беседу записал на магнитофон.

– Марк Аронович нашел правильное слово – беседа, – сказал Костя. – Дюма как-то написал, что вернулся во Францию скорее, чем планировал. Вернулся, чтобы беседовать, ибо только там, как он считал, умеют это делать по-настоящему.

– А что же делают другие? – спросил Виталик.

– Англичане разговаривают, французы беседуют, а немцы мечтают.

– А мы?

– Мы спорим, – ответил за всех Артур. – У каждого своя правда. Нам все равно какая. Другая. Лишь бы одержать верх в споре. Это игра. Измени тему, и все забывают, о чем шла речь. Мы не воспринимаем мир как настоящий, поэтому поиск правды для нас лишь упражнение ума и повод убить время. Да и самого настоящего нет, реальность – это либо воспоминание, либо надежда.