Текст книги "Всё пришедшее после"

А на поверхности облака затянули прежде ясное небо. Спешили прохожие, уже чувствующие праздничную суету.

Завтра по всем радиусам города пойдут к центру колонны демонстрантов. По шесть человек в ряду со знаменами, плакатами, огромными искусственными цветами, воздушными шарами и портретами вождей – реквизитом, полученным в парткомах предприятий. Будут шествовать труженики заводов и фабрик, конструкторских бюро и университетов, райкомов и исполкомов. Пойдет трудовая Москва, прихватив с собой детей, под оркестры и магнитофоны на главную площадь страны.

Рано поднимутся окраины, оденутся по-праздничному, зашагают по чистым мостовым, свободным от транспорта, каждый район по годами выверенному маршруту в свой час. Впереди будут катить транспаранты, подсаживая на них притомившихся ребятишек, подпирая выступающее впереди и мирно беседующее начальство.

Внутри колонны своя жизнь. Если остановиться на тротуаре, мимо потечет разноцветная и шумная людская река. Запев работниц перекрывается приближающимся оркестром, оркестр сменяется звуками баяна. Самые отчаянные не в силах удержаться идут в пляс. Затем наплывает «Yesterday», передает эстафету Окуджаве, а за ними следует магнитофонный рок.

Мужчины забегают в подворотню и быстро опрокидывают по стаканчику. Он раздвижной и пластмассовый, легко умещается в кармане. Бутылка куплена заранее и помещена во внутренний карман пальто. У самых деловых – сваренная на заводе из нержавейки плоская фляга.

Город украшен флагами, портретами и ждущими вечера лампочками иллюминации. На пути демонстрации столы, покрытые скатертями. Здесь продают сладости, выпечку, горячий чай, лимонад в бутылках (в шестидесятых можно было купить даже белую куропатку). Детей поджидают воздушные шары, петушки из жженого сахара, игрушки «уйди-уйди» и «тещин язык». Только в день демонстрации продают самодельные, украшенные фольгой шарики на тонкой резинке. Они набиты опилками, довольно тяжелые, их так весело бросать и ловко ловить в ладошку, когда резинка возвращает шарик обратно.

На подступах к Красной площади все подтягиваются, занимают места в колоннах. Разделяя колонны, цепью стоят парни из добровольной народной дружины, а также сотрудники органов в штатском.

Вступая на Красную площадь, труженики слышат из репродуктора голос диктора, приветствующий именно их («Да здравствуют работники строительной индустрии!»), и отзываются воодушевленным «Ура!». Шагая по брусчатке, они вглядываются в серую массу вождей, стоящих на мавзолее с красными бантами в петлицах. На левом фланге, на первый взгляд, одни серые и черные шляпы, на правом – поблескивающие жестью фуражки, закрывающие круглые головы, плотно сидящие на шинелях. Посередине – дорогой Леонид Ильич Брежнев – самая большая и дорогая шляпа.

– Идешь завтра на демонстрацию? – Артур старался перекричать шум воды.

Большая чугунная ванна, позеленевшая от времени, стояла прямо в их кухне. Пока он резал хлеб и ставил чайник, Людочка принимала душ. В просторной кухне никогда не исчезал легкий, десятилетиями нажитый, неистребимый запах плесени. Над квадратной, тоже чугунной, раковиной, давно утратившей белый цвет, блестели латунью два больших вечных крана с горячей и холодной водой.

Людочка отрицательно помотала головой.

– Меня не записали. А ты?

– Я в прошлом году ходил.

– Подай мне халат. Смотри-ка, тапочки намокли.

Артур подхватил ее в халатике, отнес в комнату и опустил на кровать. Он вытер ей ножки полотенцем, подал чулки и пошел в прихожую за туфлями.

– Ты торопишься? – Он остановился. – Может, задержишься?

– Будет тебе, Артур. Давай туфли. Давай, давай!

– Все-таки хорошо, что завтра не вставать. – Он расшнуровал ботиночки и поставил их перед кроватью.

Людочка встала, оделась: брючки, батник, трикотажный жилетик, взялась за расческу.

– Ты меня проводишь?

– Обязательно. – Артур уже застегивался.

Наскоро перекусив (кофе, бутерброд с колбасой), они оделись в темном коридоре и вышли в еще более темный подъезд.

Темнота в подъезде скрывала не хуже свежей краски традиционные надписи на стенах. При свете лампочки, если бы таковой было суждено просуществовать некоторое время, мы бы увидели бесконечно повторяющиеся иксы и игреки, предпочитающие в силу национальной особенности соседство с и краткое вместо зед. Иностранец был бы поражен такой приверженностью населения страны к декартовым координатам.

Читая надписи, мы бы узнали, кто же на самом деле некий, неизвестный нам Серый. Далее следовали детские формулы любви, украшенные плюсом и знаком равенства, за ними предложения вступить в неустановленные законом отношения. Не сразу обнаруживалась, как знак тайного ордена, магическая надпись «Дембель-72». А вот монументалист-любитель не поленился изобразить стрелками маршрут с указаниями «посмотри налево», «посмотри направо» и тому подобное, пока терпеливый путник не приходил почти на прежнее место, где было написано: «Тебе что, дураку, делать нечего?»

Однако лампочка перманентно отсутствовала, и, захлопнув дверь квартиры, житель оказывался во мраке невежества. Лишь далекая и постоянно открытая дверь подъезда манила, как свет в конце туннеля. Туда-то и устремлялись шаги, которые учащались по мере приближения к выходу, и момент встречи со свежим воздухом житель переживал уже на бегу.

Выскочив из парадного, Артур с Людочкой остановились.

– Послушай, послушай, давай забежим в прием макулатуры. Я только узнаю, есть там талоны на Дюма?

– Артур, я тебя умоляю!

– Ну, пожалуйста, я бы сегодня сдал, главное – талон получить.

– Сегодня все равно закрыто.

– Как раз сегодня должны работать.

– Артур, ты же знаешь, я не люблю опаздывать.

– Вот увидишь, мы быстро! – Артур взял ее за руку.

Приемный пункт был открыт. Они спустились в подвал.

Небольшая очередь стояла к весам. Нужных талонов не оказалось. Артур, потоптавшись, виновато пошел к лестнице, ведущей на улицу. Людочка посмотрела на него, затем на часы.

– Ничего, опаздываем только на пять минут. – Она взяла его за руку.

В это мгновение подвал содрогнулся, как будто рядом ударила пушка. Люди из очереди вздрогнули и переглянулись.

– Здесь что, сваи забивают?

– Какие сегодня могут быть сваи?

Артур с Людочкой не стали слушать разговоры, они спешили. Через несколько минут они дворами вышли к станции метро.

На станцию никого не пускали. Те, кто выходил из метро, отряхивались от извести и пыли. Из полутемного вестибюля слышались истошные вопли женщин. Их перекрывал голос из громкоговорителя. От дверей тянуло дымом и запахом горящей изоляции. У входа собралась толпа. Говорили, что загорелся кабель. Артур подошел к милиционеру:

– Серьезная авария?

Милиционер смерил его взглядом.

– Мой совет, – сказал он, – воспользуйтесь другой веткой метро.

Людочка, втянув голову в плечи, искательно смотрела на Артура.

– Поедем на «Лермонтовскую», – решительно заявил он.

В ту же минуту подлетела первая машина «скорой помощи». Свернув, она остановилась у бокового выхода.

– Мне надо позвонить, – сказала Людочка. – У тебя есть две копейки?

Двух копеек не оказалось, все автоматы поблизости были заняты, и Артур предложил позвонить от Марины: все равно идти в ее сторону. Людочка не стала возражать, она будто оцепенела и машинально подчинялась Артуру.

– Подожди, я не могу так быстро идти, – ее голос прозвучал по-детски жалобно.

А по улицам уже стекались к станции метро милицейские автомобили, спешила «скорая помощь», шурша, подлетали черные «Волги», а издалека был слышен высокий тон мчащейся пожарной команды. Людочка со страхом смотрела на всю эту тревожную суету.

От Марины, не раздеваясь, она позвонила и обессиленно присела в коридоре.

– Ну что? – Марины дома не было, и Артур успел сбегать в кухню за валерьянкой.

– Все! Сегодня никуда не поеду.

– Вот и хорошо! Сейчас пойдем домой.

Возвращаясь, Артур сделал попытку посмотреть, что творится у метро. Издалека виднелось оцепление, большое количество наехавших машин. Людочка вцепилась в него.

– Не уходи, будь ласков.

Без приключений добрались до своей квартиры. Артур, уложив жену в постель, заварил чай, принес ей.

– Не уходи, – повторяла Людочка.

Артур сел возле нее. Она взяла его руку, положила себе под щеку.

– Расскажи мне что-нибудь. – Не выпуская его руки, она уютно устроилась на кровати.

– Я расскажу тебе про Мерлезонский балет. Хочешь?

Она кивнула и приготовилась слушать.

«Третьего октября в несть короля городские старшины давали бал в ратуше Парижа. Их величества имели намерение танцевать на балу в охотничьих костюмах знаменитый Мерлезонский балет.

Днем раньше д’Артаньян, прибывший из Англии с подвесками королевы, успел побывать в Лувре и передать Констанции подвески – Анна Австрийская была спасена.

На следующий день он дежурил в охране его величества и наблюдал триумф королевы. Он видел смущение и досаду кардинала, раздражение и затем удовлетворенное состояние короля, притворную тревогу и улыбку торжества королевы. Он стоял, ослепленный балом, затерянный в толпе, одинокий оловянный солдатик, на миг оказавшийся четвертой ножкой пошатнувшегося трона. Только они вчетвером из несметного сброда понимали, что происходит. Трое великих обменивались колющими фразами, а неизвестный четвертый стоял у одной из дверей на карауле.

Принцы королевской крови, блестящие придворные наблюдали, но не угадывали сюжета драмы. А короля сопровождали: его брат, герцог Орлеанский; граф де Суассон, троюродный брат короля и сын Шарля де Бурбона; герцог д’Эльбеф, тот самый Карл II Лотарингский, что со своей молодой супругой вводил в курс дела юного Людовика; фавориты короля, фаворитки королевы.

Из числа фавориток упомянем Мадлен де Сийи, госпожу де Фаржи, красавицу-брюнетку, фрейлину Анны Австрийской. Сладкая дрожь охватывала ее величество, когда Фаржи наедине бросалась целовать руки королевы. Королева отнимала руки: столь пылкими были поцелуи фрейлины. Это та самая фрейлина, о которой Таллеман де Рео написал столь нескромные стихи, а начинаются они строкой Fargis, die mihi, sodes (Фаржи, поведай, окажи любезность). Она – любовница Шарля де Бланшфора, маршала де Креки, а еще канцлера Франсуа Мишеля де Марийяка, а еще поэта и губернатора Фу а Адриена де Монлюка, графа де Крамай, князя де Шабане.

Аюдовик никак не мог сосчитать подвески на левом плече Анны Австрийской. Кардинал уже показал ему две срезанные подвески, которые добыла миледи, сблизившись с Бэкингемом.

Гастон Орлеанский, худой, темноволосый юноша, одетый, как и его старший брат, в охотничий костюм, сверстник д’Артаньяна, сколько ни старался, не мог понять пристального внимания короля к костюму королевы.

Мерлезонский балет продолжался целый час. Один за другим следовали шестнадцать выходов.

Когда королева ушла в отведенную ей комнату, легкие женские ручки, принадлежащие таинственному домино, отвели д’Артаньяна в темные покои по соседству с освещенным помещением. Оттуда доносились почтительные голоса, шли потоки теплого благоуханного воздуха, спутника сияющих глаз и ухоженной женской кожи.

И вот неяркий луч проник в его комнату, драпировка слегка раздвинулась, и в падающем луче показалась женская рука, она была ослепительна. Такая рука могла принадлежать богине, простершей руку из облака, или королеве. Что мог сделать простой смертный при виде такой награды? Упасть на колени и коснуться ее губами.

Рука исчезла. В ладони д’Артаньяна остался перстень с бриллиантом. Вот и все. Благодарность за свое сохраненное величество. Повернись история с подвесками иначе, в лучшем случае королева с позором вернулась бы в Испанию к своему брату Филиппу IV. Он, не повидавшись с сестрой, отправил бы ее в монастырь.

Конечно, она сохранит в памяти имена д’Артаньяна и его друзей. Однако честолюбивый, но скромный д’Артаньян не дождется иных знаков внимания, не говоря уже о мушкетерах его величества. Пока она не знает, что ей еще потребуется их отвага и предприимчивость.

Даже кардинал в большей степени оценил д’Артаньяна. Он разоружил своего молодого противника, пожаловав двадцатилетнему юнцу чин лейтенанта королевских мушкетеров.

Увы, как тщетно можно искать справедливости на этом свете, так же бессмысленно взывать к бесстрастным и гордым сердцам небожителей. Они не поймут ваших ожиданий. Однажды их взор упал на вас, однажды их рука коснулась вашей руки, вам посчастливилось оказать им услугу, разве этого недостаточно? Может ли дерзкий рассчитывать на большее?! К тем, кто выше вас, не взывайте. Они заняты делом: они танцуют Мерлезонский балет».

Сказка закончилась. Но Артур любил точность – вещь, вредную для сказок. Поэтому он, прежде чем продолжить, немного помолчал.

– Если быть более строгим, – голос Артура зазвучал глухо, – Мерлезонский балет поставили лишь восемь лет спустя в Шантильи. Это произошло под впечатлением зимней охоты короля на тетерева. Балет означает танец тетеревов.

Но Людочка его все равно уже не слышала. Она спала, слегка отвернув голову, дыша ровно и безмятежно.

Ночью Артур пробудился, как будто его позвали. Людочка в ночной сорочке и в носках стояла у темного окна. За окном притворялся спящим город. Снаружи – пустая улица, отблески желтых мигающих светофоров. Слышалось – прошла поливальная машина, прогремел запоздавший трамвай.

Артур подошел к Людочке, обнял и прижал к себе. От него шло тепло разогретого тела, и она, озябшая, погрузилась в его объятие, как в горячую ванну. Замерзший и испуганный ребенок.

Артур отвел ее к кровати, заставил лечь и сам лег рядом. Она закрыла глаза, устраиваясь, как в гнездышке, прошептала:

– Ты ведь от меня не уйдешь? Никогда?

– Никогда.

– Какой ты хороший, – в полусне ее голос был похож на вздох.

После этой ночи Людочка долго пользовалась станциями метро «Лермонтовская» или «Комсомольская», отказываясь входить на «Бауманскую».

На следующий день рано утром их подняла музыка, гремевшая на улице: пошли колонны демонстрантов. Они излучали оптимизм и уверенность в завтрашнем дне. Никто из них не подозревал о трагедии, случившейся здесь накануне. Глухой подземный взрыв прозвучал, как эхо, но не прошедшей или будущей, а скорее непрекращающейся войны.

Демонстрация на время сгладила впечатление от вчерашнего происшествия. Артур с Людочкой наскоро собрались, позавтракали и выбежали на освещенную осенним солнцем мостовую.

На улице Радио из проходившей колонны к ним выбежал Виталик. Ни тени озабоченности не осталось на его лице. Возбужденные встречей, музыкой, бодрым утром, они дошагали до Садового кольца.

– Вспомнил тех двоих? – осведомился Артур.

– Ты знаешь, вспомнил! В тот же вечер, прямо в трамвае.

– В самом деле? Я же говорил: вермут нам поможет! И кто же это был?

– Те, кто напал на нас с Костей, помнишь, когда мы везли документы Глеба. Ты понял?!

И Виталик, довольный собой, похлопал Артура по плечу.

В самом деле, это были Волчий Шаг и его брат.

11. Голос замер в гортани

Весной следующего года полковник Спецьяле вновь встретился в утреннем кафе со Стефанией. Теперь это было римское кафе.

Пять лет прошло с их последней встречи в Милане. Спецьяле с любопытством смотрел на Стефанию, она стала красивее, но как-то жестче, увереннее, подтянутее, одним словом, «суперкландестини». В джинсах и черной куртке, она носилась по городу на мотоцикле.

Готовилась крупнейшая операция по похищению политика и близкого друга Папы Павла VI. Намеченный еще Иоанном XXIII план союза с партией трудового народа оказался в шаге от своего осуществления. Поэтому оставить в покое вдохновленного этим планом Альдо Моро, председателя Христианско-демократической партии, было бы непростительной ошибкой.

Принятая стратегия напряженности не позволяла спокойно отнестись к такому союзу. Надо было отыграться. Даже угрюмые силы из-за океана назвали председателя партии опасной и двусмысленной личностью. Почувствовав слежку, он стал осторожнее. Но это не помогло. Похищение на улице Фани потрясло весь мир.

Спецьяле за эти пять лет немного разочаровался в своей службе. Чувство причастности к важным событиям и соприкосновения с лезвием бритвы, волновавшее его в прошлом, постепенно уступало привычке и, в конечном итоге, цинизму, который служит защитой для психики человека, вынужденного подчиняться чужим замыслам.

Он пригласил Стефанию пообедать на виа Венето. К его удивлению, она согласилась. Они встретились еще раз. После кофе и траппы их руки нашли друг друга, чтобы быть рядом до самого утра.

Спецслужбам пришлось покрутиться. Похищение наделало много шума. Проведя по ложной информации громкую акцию в провинции Витербо, полиция наконец нашла римскую квартиру террористов. Спецьяле не успел предупредить Стефанию, и она едва ускользнула от полицейских, прибыв на квартиру, когда там проводили обыск.

Зато перед встречей на Кампо ди Фьори с венским связным он предостерег ее от поспешных действий:

– Дорогая, пойми, еще не принято окончательное решение о судьбе вашего реципиента.

– Мы сами знаем, как поступить.

– Да? А потом окажется, что вы добились эффекта, прямо противоположного ожидаемому.

– Наши товарищи никогда не ошибаются.

– Самоуверенность – верный спутник всех ошибок. – Он всмотрелся в ее лицо. – Вы что, уже приняли решение?

Высоко подняв брови и улыбаясь, она смотрела прямо ему в глаза.

– Возможно!

Его лицо окаменело.

– Что ты имеешь в виду?

Она отхлебнула из чашки.

– Прекрасный кофе, чуть-чуть горчит. Как ты думаешь, если добавить в него цианистого калия, совсем немного, он изменит вкус? Или лучше синильной кислоты?

– Надеюсь, это всего лишь шутка?

– Надо же тебя немножечко помучить.

– Послушай, Стефания, буду с тобой откровенен. Есть данные, что связной, который придет на встречу, агент Бундес Нахрихтен Динст. В этом его предложения должны быть внимательно изучены. Понятно? Не все похищения кончаются смертью похищенного.

– Один русский писатель сказал: если в первом акте пьесы на стене висит ружье, то в последнем оно должно выстрелить.

– Давай не будем спорить. Прошу тебя отнестись к моим словам, как они того заслуживают, то есть с некоторым почтением.

– Хорошо, милый.

Увы, усилия Спецьяле пропали даром. Гибель синьора Альдо оставила глубокий шрам на сердце Италии.

Вслед за ним в конце лета после пятнадцатилетнего правления скончался Папа Павел VI.

Вернувшись из отпуска, Глеб засобирался в жаркий Рим на похороны Папы. Решение принято на самом высоком уровне. Еще живы впечатления от Заключительного акта в Хельсинки: Брежнев согласно кивает, ему трудно говорить.

До отпуска, накануне отъезда на Всехристианский мирный конгресс, в московской резиденции Глеба собрался тот же маленький круг, почти в том же составе, что и пятнадцать лет назад: Глеб, Костя, Марина, Артур. Добавилась Людочка.

В городе прошел сильный ливень. Когда немного подсохло, они вышли в сад пить чай за небольшим столиком в зеленой беседке. В воздухе стоял такой аромат жасмина, что, казалось, его цветки добавлены в заварку.

Глеб, по обыкновению, пил чай с лесными орехами. Зато Артур с Костей отдали должное оладьям, от которых шел запах ванили, вишневому варенью без косточек и малиновому желе без зернышек.

– Прага – красивый город, – говорил Глеб, – но, знаете, други мои, все равно тянет в родные места. У нас посмотришь, вот она – Ока! Русская лесостепь. Просторы – дух захватывает. Рощицы да луга на сто верст, небо – взглядом не охватишь. Облака кучевые, ярко-белые. Смотришь, и наглядеться не можешь. Оттаивает душа. Легко дышать, легко жить.

Людочка кивала на каждое его слово. Она всем сердцем была согласна с Глебом.

– И вечный бой, покой нам только снится, – сказал Костя.

Марина озабоченно посмотрела на Глеба:

– Ты бы поберег себя. Инфаркт до пятидесяти лет очень опасен. Ты ведь практически не отдыхаешь.

– У каждого свое послушание, а сколько Бог отмерил, то в Божьей власти. В этом году обязательно поеду отдыхать.

– А помните, как мы сидели вот так же у Кости на Чистых прудах? – Артур круто изменил тему. – Костя стихи читал и про Пушкина рассказывал.

Детская память сохранила все подробности, о которых взрослые уже забыли.

– Да, вспомним ли мы через пятнадцать лет о сегодняшней встрече? О чем говорили? Что нас волновало? Разве что Людочка вспомнит: она у нас самая юная.

– Я вспомню, – пообещала Людочка, – вот увидите! Это будет девяносто третий год.

– Ого! Послушай, послушай, ты уже будешь профессором.

– А ты – академиком.

– А я – бабушкой.

– А Глеб – патриархом.

– А ты, отец мой, тогда возглавишь Организацию Объединенных Наций.

Они посмеялись.

Домой возвращались поздним вечером. Ветка метро приблизила окраину к центру города. Вышли на станции «Площадь Ногина». Троллейбус повез их по улице Богдана Хмельницкого. Первым сошел Костя, затем Марина, последними у Богоявленского собора вышли Артур и Людочка.

А через несколько дней Глеб уехал за границу. Он еще не знал, что задержится в Чехословакии на отдых.

По возвращении в Москву, как мы уже говорили, ему пришлось вылететь в Рим на похороны Папы Павла VI. Его сопровождал келейник, сам только что вернувшийся из Рима после продолжительной командировки.

И снова Рим, расплавленный асфальт, сумеречная прохлада храмов, коридоры Casa del Clero, свежий ветер с Аппенин, горячий воздух из Африки.

В четверг, 10 августа, – богослужение в соборе Святого Петра, в субботу – похороны. Генерал ордена иезуитов предоставляет Глебу загородный дом в предгорье Аппенин близ Рима.

Но смерть понтифика – еще и повод для возможной официальной встречи с новоизбранным Папой (в случае удачи, это будет первая и последняя за тысячелетие встреча Папы с одним из высших иерархов Русской Православной Церкви).

И тут Глеб остается в Риме, чтобы дождаться выборов нового Папы. Телефонные переговоры, диппочта из посольства: это был coup de maitre – мастерский прием. Его никто не ожидал.

Столь важный поворот в отношениях, столь уникальный случай в истории: Третий Рим протягивает могучую руку Ватикану. Первое рукопожатие, первый взгляд глаза в глаза. Взгляд простой и искренний. В нем вера, надежда, любовь, мудрость.

Времени на разработку контроперации не оставалось. Предстояло действовать по наитию, грубовато применяя простые схемы, подняв на ноги резвых профессионалов, обладающих быстрым умом и здравым смыслом.

Зеленым огнем засверкали глаза дракона. Он не любил проигрывать. Разделяй и властвуй. Стратегия напряженности должна восторжествовать. Хватит умничать и стучать молотком венерабля. Мнение одно – встреча не может состояться, а если вдруг состоится, то от нее не должно остаться никаких последствий, никаких проблем. Да, и еще, a propos, приструнить журналистов, а кто будет много болтать – пулю в рот.

Через неделю после похорон Павла VI белый дым над Сикстинской капеллой возвестил об избрании 65-летнего кардинала Альбино Лючиани его преемником. Вскоре на площади Святого Петра прозвучало имя, которое пожелал носить новоизбранный Папа: Иоанн Павел I.

События заставляли действовать быстро. Чтобы поспеть, придется перенестись на север.

После жаркого Рима кристально чистый воздух над горным озером действовал, как освежающая влага, оседающая пузырьками на тонких стенках прозрачного стакана. Каменные львы у входа в дом привычно взирали на волшебный розовый туман, который стелился над озером, за ним угадывались полускрытые синей дымкой горы. Под колесами «БМВ-520» заскрипел гравий. Машина затормозила у самого входа. В кабинет директора не мешкая прошел человек с плоским чемоданчиком.

Один день на вилле пошел на изложение ориентировки и подготовку отъезда в Рим. Утром три молодых человека, запрыгнув в синюю «ланчу», умчались на юг.

На Спецьяле возлагалась обязанность знать обо всех передвижениях русского иерарха. К нему стекались донесения из Капитолийского музея, раннехристианских катакомб; пришло донесение, что русский митрополит отправился в Турин.

На хитроумные заходы времени не оставалось. Когда не знаешь, что делать, – делай шаг вперед. Прозондировали почву вокруг padre generate, главы ордена иезуитов. Неожиданно он отказался причинить какой бы то ни было ущерб русскому. Средства дозволены лишь тому, кому дозволена цель, – таков был его гордый ответ.

Одновременно попытались войти в контакт с окружением нового Папы. Иоанн Павел I, как и Иоанн XXIII, родился в крестьянской семье. Он перебрался в Ватикан с имуществом, которое уместилось в одном саквояже. Он отказался шить новую сутану, поскольку от Павла VI осталась старая. Он отменил себе десерт, когда увидел, что содержание Ватикана обходится слишком дорого. Однако он не знал Ватикан так же хорошо, как его противники.

Потерпев неудачу с Папой, попытались проникнуть в окружение Глеба. Эта задачка была потруднее.

В Рим в спешном порядке направили курьера из Москвы, как оказалось, с широкими полномочиями по специальному вопросу. Его встречали расторопные парни из посольства. Звали курьера Метелкин Лев Маркович. Он сразу заперся в кабинете вместе со Старшиной. Дело тонкое: всего он сказать не мог, да, впрочем, и сам всего не знал, но чувствовал, что на самом верху скопились, как тучи, противоречия и вот-вот проскочит молния. Под молнию попадать не хотелось. Лучше попасть под дождь наград.

Люди из другого эшелона работали почти в открытую, у них была официальная инструкция обеспечения контакта Глеба с новоизбранным Папой, объявлен временный общий сбор по коду «Степь». Фотографии синей «ланчи» ушли в Москву. Туда же ушли малозначимые лица наружных агентов Спецьяле и знакомое лицо полковника Метелкина.

Метелкину было трудно. Смерть члена Политбюро 19 июля и пышные похороны равновесия не улучшили. Ждали нового выдвиженца из Ставрополья.

Перед отъездом у Льва состоялся разговор с женой.

– Ирочка, что тебе привезти из Рима?

– Себя, живого и здорового.

– О чем ты говоришь? Я только туда и сразу обратно.

– Оно не опасно?

– Что, туда и обратно?

– Да. Вот это твое незаметное «и».

– Смотря для кого.

– Если опасно для одного, значит, опасно для всех.

– Тебе бы в нашей академии преподавать.

– Когда ты приедешь?

– Как только все кончится.

– Что все?

– Следи за газетами.

– Где ты будешь жить?

– Скорее всего на виа Венето. Отель «Эксельсиор».

– Тогда привези мне белую сумку. Вот такую, – Ирина показала, какой размер ей нужен.

Это было главное и самое легкое задание, полученное Львом. Сумка давно лежала в чемодане, а вот другие задания оказались посложнее.

Молодые люди с севера Италии, не оставляя вниманием загородную резиденцию, где жил Глеб, сменили синюю «ланчу» на неприметный белый «фиат».

После коронации Иоанн Павел I устраивал аудиенцию для ряда делегаций, прибывших на торжества. Первым он принимал Глеба.

В ночь перед утренним приемом Глеб ночевал в городе. Отправляясь в Ватикан, он привычно прочитал молитву, которую всегда читал перед дальней дорогой:

– Боже, путеводивый Израиля от Синая к Сиону, в мире управи путь мой.

Выходя, он взглянул на небо. Над Римом собиралась гроза. Начинался дождь. Келейник подал ему нитроглицерин.

Между тем трое на белом «фиате», убедившись, что Глеба нет в резиденции, предоставленной иезуитами, помчались в Рим. Машина попала в сильный ливень. Дворники безостановочно сметали со стекла заливающий его хлещущий водяной поток. Когда подъехали к городу, дождь кончился. Потом опять въехали в дождь.

Несмотря на раннее утро, от Каса дель Клеро начался отъезд делегаций, направлявшихся в Ватикан. Они успели заметить отъезжавшую машину Глеба и, развернувшись, погнались за ней.

– Приготовиться, – скомандовал водитель «фиата».

Он вдавил педаль газа в пол и стал обходить автомобиль, спешащий в Ватикан.

– Скорость – восемьдесят девять.

– Есть – восемьдесят девять, – сидящий рядом с шофером заглянул в таблицу, которую держал перед глазами.

– Его там нет, – успел крикнуть водителю парень с заднего сиденья.

– Этого еще не хватало, – водитель вместо того, чтобы затормозить, прибавил газу и обошел автомобиль, одарив шофера и пассажира ослепительной улыбкой.

«Фиат» обогнал еще пару автомобилей, Глеба в них не было.

– Если так пойдет дальше, мы первые будем у Папы, – мрачно пошутил водитель «фиата».

– По-моему, ты уже всех обогнал, – сказал сидящий с ним рядом, – теперь можно не торопиться, к Папе нас все равно не пустят.

Тем временем Глеб добирался до Ватикана на автомобиле болгарской делегации. Обеспечение осуществлялось неприметно следовавшей сзади «альфа-ромео» болгарской резидентуры.

Никуда не прибывать заранее стало многолетней привычкой Глеба. Всюду он поспевал минута в минуту. Даже в кремлевские залы он входил, слегка запыхавшись, отнюдь не расслабленный вялым ожиданием.

Его сразу проводили в личную библиотеку Папы.

А в Москве стояло раннее утро. Обычный будний день. Прохладный воздух вливался через раскрытую форточку, ласково касался лица спящей Марины, навевал крепкий утренний сон. Светлые кудри разметались по подушке, закутались в одеяло загорелые плечики, капелька влаги застыла в уголке губ.

Если бы кому-то посчастливилось наблюдать за ее безмятежным, на первый взгляд, сном, его любящий взор не преминул бы отметить нахмуренные брови, трепетание чисто вымытых все еще длинных и густых ресниц, слезинку, показавшуюся из-под века. Марине снился тревожный сон.

Она видела темные тучи, нависшие над древним городом, дальние всполохи молний. Поднялся ветер, как бывает перед грозой, упали тяжелые редкие капли дождя. Город притих, попрятался. Марина увидела человека, идущего впереди нее. Улица заканчивалась, и он уже выходил на площадь. Она узнала Глеба и крикнула, чтобы он подождал ее.

Глеб оглянулся, помахал рукой, но продолжал идти вперед. Когда он вышел на площадь, темные тучи разошлись, и показалось солнце. Глеб шел без шапки в простом черном подряснике, Марине он был хорошо виден.

Вдруг она заметила позади него две тени. Они разделились и угрожающе двинулись к нему. Марина постаралась привлечь его внимание. Он, обернувшись, приметил одного из нападавших. Тот издалека метнул копье. Копье целило в голову, и Глеб пригнулся. Оно пролетело мимо, и нападавший исчез. Марина побежала к Глебу, но вдруг почувствовала укол в сердце. Ее сердце на миг замерло от боли.

В этот момент второй, подобравшись сзади, нанес Глебу удар копьем под левую лопатку. Глеб вздрогнул, на мостовую закапали тяжелые капли, красные с фиолетовым отливом, искрящиеся в лучах солнца. Марина закричала и проснулась.

В комнате было уже светло. Громко тикал будильник, ожидая своего звездного часа. В такт ему стучало разогнавшееся сердце. Марина отерла невольно выкатившиеся слезы. Сон помнился слишком ярко, чтобы не оставить впечатления на весь день. Она решила рассказать его Клавдии. До звонка будильника оставалось еще несколько минут, и Марина зажмурилась. Ей показалось, что она снова видит Глеба, он улыбался ей.