Текст книги "Всё пришедшее после"

9. Конец главы

Григорий не дожил до Нового года. Тихо и спокойно скончался в четыре часа утра. Белое, обтянутое сухой кожей лицо было чуть искажено то ли последней улыбкой, то ли последним оскалом. За бескровными губами угадывались сохраненные в старости зубы. Приглядевшись, можно было заметить, как поблескивает золото коронок.

Лия немного удивилась количеству провожающих, приехавших к крематорию. От черных и белых «Волг» на площадке сделалось тесно. Игорь не сразу смог отыскать свои новенькие «жигули» седьмой модели, заставленные солидными машинами. Только вызывающе-яркий морковный цвет его авто и блестящая мордочка, на которой было написано «хочу быть мерседесом», помогли ему сориентироваться в этом скопище черно-белых кузовов.

Кроме Лии других родственников у Григория не оказалось. Под звуки реквиема гроб медленно ушел вниз. Народ стал расходиться, вернее разъезжаться. Осталось несколько человек: Лия, Зизи, Игорь, соседи, Вадим, на присутствии которого настояла Зизи. Все уместились в две машины: Игоря и райкомовскую «Волгу».

Что-то оборвалось в душе у Лии со смертью Григория. Впервые она ощутила одиночество. Только ночью, внезапно проснувшись, Лия поняла, что окончилась молодость. Слезы текли по щекам, капали на подушку, принося облегчение.

Наутро она поднялась, готовая к новым сражениям, к любым переменам. Но первые перемены оказались скорее приятными, чем тревожными: вступление в права наследства, осознание себя хозяйкой огромной дачи, инвентаризация вместе с Зизи доставшихся ценных вещей, обсуждение гостей, бывших на похоронах, и так далее и тому подобное, много мелких деталей, позволяющих женщине отвлечься от недавней утраты близкого человека.

Заканчивался первый год 11-й пятилетки, которая впоследствии будет названа пятилеткой пышных похорон.

XXVI съезд партии назвал ключевой проблемой перевод экономики на интенсивный путь развития. СССР вышел на первое место в мире по добыче железной руды, производству чугуна и стали. Национализация в 1972 году нефтяной отрасли Ирака позволила нашей нефти выйти на международный рынок, и страна стала первой по ее добыче. Нефтяных запасов в СССР, как подсчитали ученые, оставалось еще на пятьдесят лет.

Экспорт сырья избаловал производителей. Можно было сколько угодно гордиться тем, что наши большие интегральные схемы – самые большие в мире, но они не всегда помещались в корпус крылатой ракеты.

Партия и правительство ставили задачу ускорить рост производительности труда, но все, что смогли сделать, – это найти спустя пару лет молодого генсека в возрасте умирающего Ленина, который успел пообещать к 2000 году увеличить производительность труда в два с половиной раза и обеспечить небывалый расцвет страны. Зал отбил ладони, когда он, посмотрев в потолок, объявил, что к тому же сроку каждая советская семья будет обеспечена отдельной квартирой или домом, причем число комнат в ней или в нем будет равно числу членов семьи плюс одна комната.

Небывалого расцвета не получилось, наоборот, получился полный кавардак, и генсек удалился из Кремля.

Кремлевский экс-мечтатель, в отличие от Ленина, дожил до назначенного им начала золотого века, однако век остался и даже стал куда более железным, чем раньше.

Johannes nondum erat in regno coelorum, sed praeibat[19]19
  Иоанн еще не был в царстве небесном, но был только предтечей (лат.).


[Закрыть].

Экс-мечтатель, по крайней мере, в молодости закончил университет, прежде чем, удачно женившись, зашагал через две ступеньки по комсомольско-партийной лестнице. Досталось же ему с болью в душе наблюдать, как, благодаря его деликатности, решительно загремел посудой другой, который университетов не кончал, но прекрасно усвоил максиму «divide et impera – разделяй и властвуй». При нем условные границы стали настоящими, а виновными оказались то ли Ленин со Сталиным, то ли Александр II со Скобелевым, а может, и Богдан Хмельницкий с Георгием Саакадзе. Жаль, королевство оказалось маловато, так что он ограничился мелкомасштабным обещанием к 2000 году перейти на полностью контрактную армию.

Увы, и он ушел по лабиринту неразгаданным, будто кто-то щелкнул пальцами, и его не стало.

Все обещания так и повисли тяжелым грузом на вороту у легковерных граждан.

Ничего этого Костя предвидеть, конечно, не мог. Он только чувствовал безотчетное беспокойство.

Если хочешь узнать, что произойдет на сцене, не сочти за труд заглянуть за кулисы.

По одному ему ведомым дорожкам Костя тянул провод между зданием Госплана и офисом Фонда Карнеги, между кабинетом ЦК, а то и жилым домом на Кутузовском проспекте и Ольне-су-Буа или Сен-Жульен-ан-Женевуа.

Роящиеся мысли Homo sapiens назвал бы трансцендентальными; обыватель, если бы их вдруг услышал, счел бы бредом.

Конвент никому у нас неведомой организации «Рыцарей католических правил и институтов независимого традиционалистского союза», состоявшийся в Блуа, Костя мог связать не только с изменениями в правительстве Франции, но и с соотношением сил в Политбюро ЦК КПСС.

Помнится, он говорил, что человечество приобрело столь ужасные черты, что он никогда не предложил бы ему зеркала: увиденное шокировало бы всех нормальных людей. Так Медуза перед собственным изображением может окаменеть от ужаса.

В январе следующего года член Политбюро, последний сталинский меченосец, проходил плановую диспансеризацию в «кремлевке». Он приехал в больницу вполне здоровым, однако наутро на Старой площади не появился – инсульт. Если бы действительно существовал орден меченосцев, первым павшим стал его командор. Пятилетка пышных похорон открылась.

Место павшего командора занял, как полагается, лучший, однако в результате оказалось, что чекистское кресло за ним не сохранилось.

Летом Брежневу неоднократно делалось плохо, и стали готовиться к его переходу на должность почетного председателя партии. Ждали ноябрьского пленума ЦК.

Холодным воскресным днем, седьмого ноября, Брежнев отстоял военный парад и демонстрацию на отапливаемом Мавзолее. Следующий день был выходным, он поехал на охоту в Завидово. Девятого утром отдохнувший генсек прибыл на работу. Этой же ночью он внезапно, почти как Сталин, скончался.

Когда хоронили Брежнева, загудели заводы и фабрики, пароходы и поезда. Открыв окна, фрамуги, форточки, люди замерли: они услышали печальный крик уходящего времени. Застыли молодые, укоряя себя за невольную глуповатую улыбку, прислушивались люди среднего возраста, уверенные в устоявшемся положении вещей, остановились ветераны, глядя в серые небеса, будто пытаясь разглядеть в них журавлиный клин. Старушки крестились и поминали новопреставленного добрым словом.

При нем народ стал мерить себя общепринятой в мире системой мер. Он казался себе грозным, хотя, как потом выяснилось, внутри стал мягким.

Андропов, председатель комиссии по похоронам, тепло обнял Викторию Петровну, вдову, и отчужденно кивнул детям. Гроб, сорвавшись, почти рухнул в глубокую могилу у Кремлевской стены.

Высший пост в стране принял новый командор. На похороны Брежнева приехали многочисленные иностранные делегации. Маргарет Тэтчер приветствовала нового советского лидера Юрия Андропова.

К этому времени Наум уже месяц лежал в могиле на Ваганьковском кладбище. Григорий как будто увел его с собой, не потерпев одиночества в загробной жизни. Впрочем, нам неведомо, ушли ли они в царство блуждающих теней или совсем исчезли.

Кажется, все метлы одинаковые. А вот, поди ж ты, как начнешь мести, поймешь – разные. Каждая метла метет по-своему. Новый руководитель страны был строгим и принципиальным, но без свирепости.

Ходишь в рабочее время по магазинам? Получи выговор. Берешь взятки? Где тут у нас уголовный кодекс?

Весной Артур вышел в Ученый совет с заявлением утвердить тему его докторской диссертации. К этому времени он набрал крейсерскую скорость и уже видел впереди очертания терминала.

В понедельник, накануне женского праздника, когда вся женская половина является на работу принаряженная, подкрашенная и благоухающая, отчасти для мужского, но, главное, для своего племени, так вот, в понедельник утром Артура позвали к начальнику лаборатории.

Пока женщины, все в боевой раскраске, ревниво любовались друг другом, хвастались обновками, ощупывали рукава, разглядывали косметику и шаркали туфельками, мужская часть коллектива готовила стол и подарки.

Все уже принесли, дело оставалось за выпивкой. Проносить спиртное на работу строго воспрещалось, и вахта в преддверие праздника с утра копалась в сумках на проходной.

Артур вошел к начальнику. В кабинете уже находился один из сотрудников, руководитель группы эксплуатации.

– Артур, – сказал завлаб, – сходите с Феликсом в камеру хранения, там у меня в сумке лежат три бутылки. Надо их принести, слушай. Номерок возьми. – И он протянул номерок камеры хранения.

Показывая, что разговор окончен и подчиненные свободны, завлаб потянулся к телефону. Они вышли на улицу, погуляли несколько минут, чтобы не вызывать подозрения у вахтеров, зашли в камеру хранения рядом с проходной, достали бутылки и стали распихивать их по карманам.

Артур, одетый в легкую курточку, сунул бутылку за пазуху, две другие взял его напарник, критически посмотрел на Артура:

– Нет, дорогой, очень уж заметно. Ну-ка дай мне.

Его пальто оказалось столь просторным, что все три бутылки затерялись в нем, как важные слова в толстой книге.

Он спокойно прошел мимо вахтера, а вот Артура почему-то остановили.

– Что несешь?

– Ничего, – ответил Артур, благодарно провожая глазами спину невозмутимого напарника, тот шел, не останавливаясь.

– Ничего? Сейчас проверим. – И вахтер передал его пропуск поджидающей начальнице караула.

– Пройдите сюда, – сказала она, приглашая его в свою комнату.

Артур прошел в караульное помещение. Он удивленно поднял брови, когда услышал, что она щелкнула замком, закрывая дверь. Ему пришлось посмотреть на нее внимательнее.

Начальница караула была немногим старше его и чем-то напомнила ему Тамару. Прищуренные голубые глаза смотрели на него, а он смотрел на скрещенные ружья в ее зеленых петлицах. Она прошлась по комнате.

– Ты ведь за водкой выходил, так?

– Вы ошибаетесь.

– Сам отдашь, или тебя обыскать?

Артур только пожал плечами. Она остановилась перед ним, глядя прямо в глаза. Ему стало неловко, и он опустил ресницы, она усмехнулась.

– Хочешь отпущу?

– Хочу, – честно признался Артур.

– Какой быстрый! Если хочешь знать, я на тебя глаз давно положила. Как увидела, сразу себе сказала: этот будет пить шампанское из моих туфель. Ведь будешь?

Артур невольно посмотрел на ее туфли. Они были новые на толстой кожаной подошве. Он сглотнул слюну.

– Давай, давай, я жду. – Она нетерпеливо топнула ногой.

– Чего? – не понял Артур.

– Какой непонятливый. – Она подошла вплотную.

Артур не поднимал глаз.

– Ну, хорошо, – она сделала шаг назад и скомандовала, – руки в гору! Руки подними, я сказала!

Артур улыбнулся, покачал головой и приподнял руки. Она быстро пробежала руками по его груди, похлопала по бокам. Потом расстегнула молнию на куртке. Артур почувствовал ее пальцы на пояснице, грудь – на своей груди. Она не спеша провела руками сверху вниз. От ее форменной курточки пахло духами, смешанными с потом, и воблой, от лица исходил слабый аромат отдушки. Ее движения замедлились.

Артур, как пингвин, стоял с поднятыми руками, смущенный этой грубостью, которая скрывала жажду ласки. За мягким шарфом, за свежей ярко-белой рубашкой с запахом черемухи, за расстегнутым воротом, который открывал смуглую грудь и крепкие ключицы, оглушительно билось сердце Артура. Он замер.

Мучительница со вздохом оторвалась от него, глаза ее избегали смотреть на Артура, она перевела дух, провела рукой по волосам.

– Ну, где твоя бутылка? – ее голос звучал чуть хрипловато.

Ей даже не пришло в голову скрыть свое разочарование. Артур, стоя все в той же позе, только приподнял плечи.

– Ты руки-то опусти, – наконец сказала она.

Повисла пауза. Артур смотрел в пол, она – на носки своих туфель.

– Мне можно идти? – тихо спросил он.

– Идите. – Она распахнула дверь, постояла, глядя ему вслед, и вернулась в комнату, чтобы набрать телефонный номер, мысленно посылая начальника Артура на три буквы.

«Солнце садилось за крышами Парижа. Сена ловила последние луни и бросала их бликами в лицо редким прохожим, спешащим по Новому мосту к острову Ситэ.

На далекой колокольне храма Святого Якова пробило десять. Прозрачный голубоватый воздух, просветленный вечерней прохладой, замер. В нем четко просматривались розоватые стены Лувра, силуэт конной статуи Генриха IV, справа от шагавшего к старому городу д’Артаньяна высились две башни собора Парижской Богоматери, слева были видны лодки на реке, дальше темнела Нельская башня.

Юный гасконец не шел, а летел в легких башмаках, изящно одетый, в белом кружеве воротника, манжетов, панталон.

Тонкая сетчатая перевязь спускалась к короткой шпаге с плетеным эфесом. Попадавшиеся навстречу прохожие, окинув юношу внимательным взглядом, могли без ошибки угадать, что молодой дворянин торопится на свидание.

Забыв обо всем на свете, д’Артаньян, как легкокрылый имаго, прекрасный мотылек, спешил на Королевскую площадь, где сегодня его должна была ждать графиня Винтер».

Позже Артуру пришлось выяснить, стояла ли еще в то время Нельская башня, на месте которой давно находится здание Французского института.

Оказалось, стояла. Та самая знаменитая Нельская башня, в которой, как говорили, проводила ночи знатная и таинственная грешница. Дама приказывала привести к ней какого-нибудь отчаянного школяра и, натешившись, обрекала его на смерть, после чего тело бедняги бросали в Сену. Так вот, Нельскую башню снесли только в 1663 году, и д’Артаньян конечно же мог видеть ее на фоне заходящего солнца.

Есть мнение (здесь уже не обошлось без Костиной подсказки), что жены сыновей Филиппа Красивого встречались со своими любовниками не в Нельской башне в Париже, а в Нельском отеле в Понтуазе. Кстати, известно, что оба любовника, братья д’Онэ, были казнены не где-нибудь, а именно в Понтуазе. Но это уже другая история.

Артур, стоя под душем, решил вернуться в своем сценарии к картине свидания с миледи.

Мы сказали: стоя под душем. Они с Людочкой уже год жили в кооперативной квартире в шестнадцатиэтажной башне недалеко от дома Виталика. Квартира была большая, трехкомнатная, и поначалу они никак не могли ее обставить. До сих пор мебели не хватало, две комнаты казались пустыми, а квартира напоминала гостиничный номер. Людочка стояла в очереди на «стенку», которая включала в себя набор шкафов и мягкой мебели. Первой их покупкой стал большой письменный стол с полосатым креслом.

Артур все время возвращался к мысли о том, что было бы, попадись он на проходной с бутылкой спиртного. О докторской на пару лет пришлось бы забыть, но и после кому надо в подходящий момент припомнил бы, что у него был выговор за пьянку. Ну, может, и не за пьянку, кто его знает? Как говорится, то ли у него украли, то ли он украл?

Другой мог бы выкрутиться, доставить женщине удовольствие, в конце концов, распить с ней эту бутылку. Впрочем, если бы она ее нашла, тогда бы она и решала, что делать дальше. Сообразила бы, что сопротивляться он не может. Вахтер услышит, и разразится такой скандал, что потеряешь все: и Людочку, и работу, и даже, пожалуй, свободу. Воображения у нее немного, но вряд ли ее единственной целью было напоить его шампанским из своих туфель. Артур представил себе смуглую спину с родинками, худощавый зад и темные волосы на копчике.

Он вдруг вспомнил, как Костя рассказывал о церемонии приобщения к внутреннему кругу одной могущественной организации. Там полагались обязательные ритуальные поцелуи во все девять отверстий человеческого тела: глаза, уши, ноздри… Вступающий во внутренний круг приобщался к любым непристойностям, отвергая привычную мораль, тем самым выражая свою готовность на все.

«Нет, мне повезло, – сделал вывод Артур. – Надо радоваться».

Однако радость почему-то задерживалась. Почему остановили именно его, Артура? Костя говорил про защиту докторской диссертации: двадцать минут позора, и счастье на всю жизнь. Если бы только двадцать? Наверное, сам Костя так не думал.

Когда пришла Людочка, Артур как ни в чем не бывало сидел за письменным столом.

«В этот вечер Кэтти самой пришлось проводить гасконца в спальню миледи. Молодой человек вошел в знакомую комнату, освещенную тем же светом от трех свечей.

Горничная не спешила закрывать дверь. Миледи в пеньюаре темно-красного цвета и голубой сорочке, в расшитых золотом домашних туфлях сидела в кресле.

Д’Артаньян бросил шляпу и шпагу в угол, порывисто подошел к креслу и упал на колени. Кэтти вздохнула, дверь закрылась.

Миледи протянула ему руки и, не отрываясь, смотрела, как он покрывает их поцелуями.

– Встаньте же, мой юный рыцарь, – наконец сказала она глубоким голосом, – встаньте, я хочу видеть ваши глаза.

Д’Артаньян приподнялся.

– Мой друг, вы просили меня о свидании. Я согласилась. Это – мой каприз, не скрою. От вас, от вашей удачи будет зависеть, получит ли он продолжение. Готовы ли вы к дуэли?

– Я ваш душой и телом!

– Я говорю не о дуэли со мной, лукавый гасконец. Речь идет о настоящей дуэли с графом де Бардом.

– Я убью его, – твердо заявил д’Артаньян.

– Отважное сердце. Ты ведь готов для меня на все? – Она коснулась рукой его лица, шеи, пальцы скользнули от губ к груди. – Ты не пожалеешь. Храбрый мальчик, ты будешь рисковать жизнью и узнаешь, как сладко умереть, повинуясь моему капризу.

 
Страстей неопытная сила кипела в сердце молодом,
И с умилением на нем царица взор остановила.
 

Эта новая Клеопатра говорила, а ее рука, лаская, опускалась все ниже, расстегивая пуговицы, проникая под рубашку.

– С тех пор как я увидел вас, я ваш покорный раб.

– Мне по душе ваше добровольное рабство. Настало время скрепить наши отношения, – ее голос звучал призывно. – Видите на столике графин вина? Подайте его сюда.

Д’Артаньян взял серебряный поднос с вином и поставил его перед креслом миледи.

– Но здесь только один кубок. – Молодой человек, стоя на коленях, налил в него вина.

– Это кубок госпожи, – сказала миледи, принимая золоченую чашу. – А вот и кубок для раба, – с этими словами она сбросила на пол золоченую туфельку. – Ну же, смелее, мой друг, мне кажется, вы колеблетесь? – Миледи подняла свой бокал.

Ошеломленный гасконец осторожно, как драгоценность, взял туфельку, наполнил ее вином и поднес к губам. Боясь потерять хоть каплю, он выпил вино без остатка.

Женщина сбросила вторую туфельку и, потянувшись, томно сказала:

– А теперь, дерзкий раб, неси меня на ложе любви!»

В этот год весна, нахмурившись, не торопилась на московские улицы. Москвичи с новым хозяином подтянулись, привычно возвращаясь к порядку, даже почувствовали себя увереннее; при этом (небольшой нюанс) милиция стала гораздо скромнее. Жизнь, как и прежде, шла своим чередом.

Этой весной Артур с Людочкой стали позволять себе вечером заглянуть в какой-нибудь ресторан, чтобы послушать музыку, отведать рыбной селянки, мясного ассорти, цыпленка-табака или шашлыка по-карски. Поблизости от их дома находилось несколько ресторанов, и они решили обойти каждый.

Среди недели ноги привели их в ресторан на углу Марксистской и Абельмановской улиц. Артур не сразу смог вспомнить его название: то ли «Паланга», то ли «Полонез». Обычный ресторан с большим залом, расцвеченными окнами, шумной музыкой и занятыми к вечеру столиками. На двери – дежурная табличка «Мест нет». Артур сунул швейцару зеленую трехрублевую бумажку, и двери перед ними распахнулись, места нашлись, и даже официанта не пришлось долго ждать. В ранний вечерний час здесь было спокойно.

На улице в воздухе висела водяная пыль, серые сумерки едва оживлялись светофорами да красными вспышками стоп-сигналов мокрых машин. По Марксистской и дальше по Волгоградскому проспекту порывами дул холодный ветер, превращая широкие улицы в подобие аэродинамической трубы, высушивая пятнами сырой асфальт и натыкаясь на вздрагивающие трамвайные вагоны.

За столиком на четверых вместе с Артуром и Людочкой сидели две девушки, студентки последнего курса, коротавшие вечер в этом людном месте.

Артур посматривал на девушек, слушал, как общительная Людочка расспрашивает их о преддипломной практике, о перспективах распределения, думал об отпуске, о приближающемся лете, о том, как поздно вечером они с Людочкой придут домой и останутся наедине. Он представил себе ее детское тело, две родинки на шее, косточки позвонков, еще одну родинку под лопаткой, тонкую матовую кожу, маленькие круглые ягодицы и пораненные слишком грубой обувью пяточки.

Артур смотрел на любимое лицо, то строгое, но чаще беспечное, то трогательно-упрямое, но чаще улыбающееся, и чувствовал себя счастливым, потому что верил ему без оглядки, не оценивая, не размышляя, ничего не боясь. Любые соблазны отступают перед страхом его потерять. Вот так, глядя в любимые глаза, можно и умереть, не заметив смерти.

Артур и Людочка предпочитали не засиживаться до позднего вечера. Голоса вокруг становились все громче, шума добавила музыка.

К столику подошел молодой брюнет в военной форме, попросил у Артура разрешения пригласить на танец одну из девушек. Вторая девушка ушла танцевать с его приятелем. После танца девушки рассказали, что ребята вернулись из Афганистана, что они обмывают полученную звезду Героя Советского Союза. Черноволосый молодой капитан в хаки с алыми петлицами и эмблемой мотострелков мог бы сниматься в кино или играть в пьесах героя-любовника, но он стал Героем с большой буквы. Почему-то Артур это сразу понял, и, когда на их стол офицеры прислали шампанское, он попросил официанта сделать им от него такой же подарок. Наполнив свой бокал, он подошел к мотострелкам, чтобы выпить за награжденного.

Потом опять разобрали девушек, даже Людочка ушла танцевать, потом два кавалера подсели за их стол. Они говорили обо всем, кроме Афганистана. Их глаза сверкали, и сами они, чуть ошалевшие от мирной московской жизни, как сон воспринимали далекие пыльные дороги, уханье минометов, горящие бронетранспортеры и молотковый перестук ищущих тебя «калашей».

В танцах возникла пауза, и одна из девушек предложила сыграть в буриме. Артуру выпала роль импровизатора.

– Но только четыре слова, – поставил он свое условие, – иначе момент затянется. Ну? – И он посмотрел на одну из девушек.

Та не задумываясь выбрала слово «момент». От Людочки Артур получил второе слово – «президент». Очередь дошла до другой девушки.

– Руслан, – крикнула она капитану, – скажи любое слово.

– О чем речь, слушай? Конечно – Кавказ!

Девушка, подумав, от себя добавила «рассказ». Подруга, склонилась к ее уху и что-то прошептала, обе девушки прыснули. Артур мог поклясться, что подруга сказала «унитаз».

Он записал все четыре слова на бумажной салфетке, секунду смотрел на нее, затем мелким почерком набросал четверостишие, наполнил рюмки и попросил позвать Руслана.

Руслан пододвинул свой стул. Они чокнулись. Вот что получилось у Артура:

 
Однажды я, не брезгуя моментом,
Без промедления и долгого рассказа
Скажу вам: вот кто будет президентом
Республики прекрасного Кавказа!
 

Здесь опять грянула музыка, и девушки ушли танцевать. Артур с Людочкой засобирались домой. Уже в дверях Артур услышал, как тамада одной большой компании попросил остановить знакомую всем песню и хорошо поставленным голосом предложил выпить за капитана Советской армии Героя Советского Союза Руслана Аушева.

«В гостиную графини Винтер ввели трех человек, одетых, как горожане. Старший, невысокий полный мужчина лет пятидесяти в темном платье и серых чулках почтительно засеменил к креслу миледи. Звали его Жак-Мишель Бонасье, бывший торговец, живущий в собственном доме на улице Могильщиков. Двое других, помоложе, с выправкой отставных солдат, явно не оставляли своей службы у Бахуса. Однако в это позднее утро они терпеливо сносили лишения, ограничившись разве что маленьким стаканчиком, только чтобы придать живой блеск своим глазам, побелевшим от ежедневных больших маневров. Их носы на чисто вымытых лицах блестели, как начищенные орудия, как вороненая сталь, поблескивали выскобленные подбородки. Каждый смущенно покашливал в кулак и старался спрятаться за спину Бонасье. Одного из них звали Бризмон, имя другого до нас не дошло.

Миледи, не теряя времени на приветствия, сразу объявила:

– Мне стало известно, что ваша супруга, мэтр, – она посмотрела на Бонасье, – сегодня в шесть вечера в карете проследует по дороге в Шайо. Вы и вы, – графиня пальцем показала на стоящих за спиной торговца мужчин, – должны остановить карету и любой ценой доставить ко мне сюда госпожу Бонасье. Господин Бонасье поможет вам узнать ее. Выполнив задание, послезавтра утром вы отправитесь вслед за гвардейцами господина Дезэссара в Ла-Рошель и сделаете так, чтобы мне никогда больше не пришлось ни увидеть, ни услышать ничего о корнете по фамилии д’Артаньян. Мэтр вам его укажет. – Она достала мешочек с золотыми монетами и со словами «Это задаток» передала его товарищу Бризмона.

Тот, поклонившись, опустил мешочек в карман.

– С вами, мэтр, мы разочтемся позже. – Миледи поднялась, показывая, что разговор окончен.

Пятясь, мужчины пошли к двери. Миледи приблизилась к окну, чтобы проводить их взглядом, когда они выйдут на улицу. Затем она прошла в комнату, превращенную в молельню, и опустилась на колени перед распятием. Щеки ее горели, широко раскрытые глаза сверкали, голос звенел:

– Господи, воззри на превозношение их, пошли гнев Твой на главы их, дай вдовьей руке моей крепость на то, что задумала я. Сделай слово мое и хитрость мою раною и язвою для них. Устами хитрости моей порази раба перед вождем, и вождя – перед рабом его, и сокруши гордыню их рукою женскою; ибо не во множестве сила Твоя и не в могучих могущество Твое; но Ты – Бог смиренных, Ты – помощник умаленных, заступник немощных, покровитель упавших духом, спаситель безнадежных».

Артур закрыл Библию. Карета с Констанцией мчалась по дороге, ведущей из Шайо в Париж. Сейчас деревня Шайо, расположенная некогда на холме с одноименным названием на пути в Версаль, давно поглощена Парижем (теперь она входит в VIII округ). Таким образом, Констанцию везли с запада в Париж и далее на восток или северо-восток в Стенэ или Бетюн.

Артуру пришлось задуматься. Констанция была похищена кардиналом в Сен-Клу в павильоне д’Эстре, принадлежащем герцогу Франсуа-Аннибалу, сыну губернатора Ла Фера Антуана д’Эстре и брату Габриэль д’Эстре, как мы помним, возлюбленной Генриха IV, едва не ставшей королевой. Скорей всего павильон этот является волшебным вымыслом Дюма, вряд ли он существовал тогда на самом деле.

Однако неподалеку в Шайо совершенно определенно находился загородный дом кардинала Ришелье. Это Дюма знал наверняка. Второй загородный дом кардинала находился в Рюэйле, местечке в 13 километрах от Версаля (современный департамент Ивелин). Дом в Рюэйле подробно описан в романе «Двадцать лет спустя». Городская же обитель кардинала находилась не на западе, а на востоке Парижа на Королевской площади.

Вывод, который сделал Артур: из павильона в Сен-Клу Констанцию увезли в дом кардинала в Шайо, а еще вероятнее в Рюэйль. Судя по тексту, Ришелье позже, возможно, распорядился перевести ее в тюрьму города Нанта в Бретани, тогда это мог быть замок Буффе. Полной ясности здесь нет.

Захват Констанции на этот раз не удался. Лихие пьяницы, получив задаток и мучаясь жаждой, поспешили в кабачок, где задержались и опоздали к проезду Констанции.

Если быть точным, а Артур не пропускал ни малейшего противоречия, пьяницы, по словам одного из них, должны были ждать карету у заставы Ла Виллет, то есть у северной окраины Парижа. Но откуда они могли знать, куда направится карета с беглянкой? Сейчас на месте заставы Ла Виллет располагается площадь Сталинграда. Расположение заставы косвенным образом свидетельствует, что Констанция направлялась через площадь Сталинграда, скорее всего, в Бетюн.

Миледи не знала, что д’Артаньян тоже получил известие о тайном проезде своей возлюбленной и тоже ждал карету на дороге. Из летящей в сторону Парижа кареты ему был послан воздушный поцелуй и только.

Однако после записки от Констанции он получил приглашение к кардиналу. Письмо подписал капитан гвардии Ла Удиньер.

У Ришелье действительно был такой капитан его гвардии, что подтверждено мемуарами Ла Порта. В то же самое время после истории с подвесками, помнится, Ришелье уже приглашал к себе д’Артаньяна через капитана гвардии господина де Кавуа.

Последнее имя, не замеченное читателем, заставило бы историка насторожиться.

Франсуа д’Ожье сьер де Кавуа был женат и имел двух известных сыновей: старшего, маршала Франции, и младшего Эсташа д’Ожье, которому приписывается образ человека в железной маске.

«– Завтра в это время войска наконец выступят в Ла-Рошель, – задумчиво произнес кардинал. – Как вы думаете, Рошфор, решится ли король после заседания парламента немедленно выехать за ними?

– Надеюсь, здоровье его величества позволит ему сделать это, – отвечал Рошфор.

– Я тоже надеюсь. Сегодня я виделся с ним, выглядел он довольно бодрым. Кстати, я согласился с ним по одному, касающемуся нас вопросу. Хочу вас уведомить, что я принял решение выпустить по настоянию королевы ее горничную, ту самую, что была замешана в истории с подвесками.

– Мадам Бонасье, монсеньор.

– Именно так.

– Простой смертный, такой как я, монсеньор, не стал бы этого делать.

– Знаю, знаю. Однако, согласитесь, не могу же я держать людей ее величества без предъявления обвинения; королева и король вправе потребовать отчета. Его величество уже упрекнул меня однажды, что я слишком часто оказываюсь стоящим между ним и ее величеством. Кроме того, я предпочитаю сражаться с мужчинами, а не с женщинами. Победа над ними, если только это не сражение на поле галантности, не дает славы, а поражение всегда позорно.

– Я убежден, монсеньор, что вы поступаете правильно.

– Рад, что мы понимаем друг друга, Рошфор. К тому же я не брал обязательства делать из этого тайну. Будьте добры, кликните Кавуа, он должен быть неподалеку.

Рошфор открыл дверь, и через мгновение в комнате появился Кавуа, одетый в красный китель капитана кардинальской гвардии.

Ришелье устремил взгляд на прекрасно сложенного молодого человека чуть ниже среднего роста, ясноглазого с длинными, загнутыми вверх ресницами. Он легкой походкой приблизился к кардиналу и остановился в изящной и почтительной позе, готовый к приказам.

– Кавуа, – сказал кардинал, улыбаясь, – сейчас вы отправитесь к ее величеству королеве. До полудня вы поступаете в ее полное распоряжение. После полудня жду вас с докладом.