Текст книги "Всё пришедшее после"

Кавуа поклонился и вышел.

Кардинал подошел к ожидающим его доспехам, полюбовался золотой насечкой.

– Все готово к отъезду, не так ли, Рошфор?

– Мы можем выступить в любое время, монсеньор.

– Что ж, постараемся не задерживаться в Париже, – кардинал вернулся к столу. – Подайте мне вон ту книгу, Рошфор, и можете быть свободным.

Рошфор не без труда поднял и положил на стол окованную медью книгу с листами, искусно сделанными из бересты. Он бережно приподнял тяжелую медь, открыл первый лист и вышел. На листе было написано: “Авраам Еврей, Князь, Жрец, Левит, Астролог и Философ, к еврейскому народу, Божьим гневом рассеянному среди Галлов”».

Стемнело, и Артур, не зажигая света, вышел на балкон. Сырая мгла повисла над городом. Свет фонарей снизу, едва пробиваясь через распыленный аэрозоль, только подчеркивал сгустившуюся тьму. Артур смотрел вниз, поджидая, когда к подъезду подойдет Людочка. Она быстро шагала по мокрому тротуару, опустив голову, не видя Артура. Впрочем, он уже шел открывать.

– Знаешь, кого я сегодня встретила в метро? – сказала она за ужином, явно предвкушая эффект, который произведет ее новость. – Лену, ну, твою королеву красоты.

– И что же?

– Угадай, с кем она была?

– Не с Виталиком. Иначе ты бы не стала загадывать загадки.

– С твоим Костей. Вот! – Людочка поднялась, как богиня победы.

Артур сцепил руки за головой.

– И как же понимать твое «вот!»?

– Так и понимать!

– Ты хочешь сказать, что они неплохо смотрятся вдвоем?

– Не только.

– Послушай, послушай, ты сейчас похожа на кошку, поймавшую мышь.

Людочка снова села на стул.

– Разве я не права? Любви все возрасты покорны.

– Скажи мне, что привлекает вас, женщин, в мужчинах?

Людочка задумалась.

– Во-первых, ум, – сказала она, – и, наверное, власть.

– Тогда это не про Костю. Мне кажется, что у Кости как раз те качества, которые женщины ненавидят.

– Интересно знать, какие же качества ненавидят женщины?

– Мудрость и силу.

– Артур, ты меня разыгрываешь!

– Предлагаю подумать.

– С тобой не соскучишься! – Людочка попыталась вывернуться. – Чем тебе ум не угодил?

– Смекалка, ум, ловкость, быстрота, разве это не качества Мефистофеля? Женщинам всегда нравились демонические личности. Зло очаровательно, не правда ли? Просто ум без святости – всегда инструмент мирового зла. При встрече с ним думаешь: какой привлекательный персонаж! Нет?

– Ты все-таки странный человек, Артур, – после паузы сказала Людочка. – когда ты говоришь, тебя никто не понимает, смотрит как на сумасшедшего. Но вот ты начинаешь объяснять, и все становится на свои места.

– Эх, твои слова да моему бы начальству в уши!

– Начальство не выносит умных подчиненных.

– Это точно! – Артур поднялся. – Смотри-ка, снег пошел.

Действительно, за окном полетели белые хлопья. Они мелькали в темноте, покрывали белыми кораллами ветви деревьев и сразу таяли на черной мостовой.

– Все возвращается? – спросила Людочка.

– Нет, все проходит, – ответил Артур.

Не зажигая света, они стояли в комнате перед окном.

– В Москве очень долгая зима, почти весь год ходишь в пальто, – пожаловалась Людочка.

– И зима пройдет, деревья расцветут, и мы будем ходить в одних рубашках и даже изнывать от жары.

Артур зажег свет и задернул шторы. Зимняя сказка исчезла.

– А помнишь, как ты мне рассказывал про вашего сотрудника, который ходит в рубашке даже зимой? Он еще работает?

Артур закусил губу. Он пожалел, что невольно напомнил ей об этой истории.

– Работает. Стал еще здоровее!

Он включил телевизор: в программе «Время» показывали Андропова. Людочка пошла в ванную. Когда она вернулась, передавали погоду на завтра, обещали потепление.

– Пожалуй, надо плащ достать, – бодро сказал Артур. – Может быть, купим тебе к весне что-то новое?

Он попытался отвлечь ее от мрачных мыслей. На время это ему удалось. Она спокойно уснула, но среди ночи проснулась в слезах. Ей опять приснился пустеющий перрон и уходящий в туман поезд. Пытаясь догнать вагон, она добежала до конца платформы, оступилась, вздрогнула во сне и разбудила Артура. Всхлипывая, Людочка положила голову ему на грудь, он обнял ее и, не говоря ни слова, гладил плечико, пока ее дыхание не выровнялось и она снова не погрузилась в сон.

Утром сияло солнце, и, когда она открыла глаза, его рядом не было. Он звенел посудой на кухне. Была суббота, и Людочка мысленно поблагодарила иудеев, потому что это они, как говорил Артур, добились еще одного выходного.

Он принес ей кофе, и она, сидя в постели, приняла кружку обеими руками. Артур присел в ногах кровати и снял с нее носочки.

«Капитан гвардии его высокопреосвященства попросил доложить о нем королеве. Ла Порт, камердинер ее величества, молодой человек дет двадцати пяти, сказал, что ее величество еще не вставала, и, попросив подождать, прошел в спальню королевы.

Капитан поправил волосы, провел рукой по усам и приосанился.

– Ее величество примет вас немедленно, – сообщил Ла Порт, выходя из спальни. – Прошу, капитан. – И он распахнул перед ним дверь.

Анна Австрийская в пеньюаре цвета персика и кружевном чепце приняла капитана, сидя в подушках.

– Подойдите ближе, сударь, – ее голос звучал мелодично, рука сделала приглашающее движение. – Так это вы – капитан де Кавуа?

Молодой человек поклонился, опустив ресницы. Анна с интересом посмотрела на капитана, который если был старше ее по возрасту, то не более чем на два года.

– Где вы служили раньше, господин капитан?

– В Лангедоке, ваше величество.

– Вы не похожи на южанина, сударь.

– Я – пикардиец, ваше величество. Служил под знаменами Генриха Монморанси.

– Понимаю. Вы женаты?

– Женат, ваше величество.

– Кто же эта счастливая особа?

– Дочь бригадного генерала де Сериньяна, урожденная Мирей де Лор, – ответил, поклонившись, капитан.

– Того, что командовал войсками в Каталонии? – припомнила королева.

– Так точно!

– Значит, вы познакомились в Лангедоке.

– Она была молодой вдовой, ваше величество.

– Любовались закатами на Гаронне…

– На реке Од, с вашего позволения.

– Хорошо, на Оде, – милостиво согласилась королева, – старинными замками, – продолжала она мечтательно, – деревеньками, в которых, наверное, еще живут катары, горными вершинами, ведь там уже начинаются горы, не так ли?

– Вы совершенно правы, ваше величество. Старинные замки стоят на вершинах Безю и Бланшфора.

– Вот, вот, замки эпохи крестовых походов, – произнесла королева, – все это так романтично, какая женщина не потеряет голову?

– Ей было всего шестнадцать, ваше величество. Я тоже был гораздо моложе, чем сейчас.

– Ваше сердце по-прежнему принадлежит ей?

– Мое сердце, ваше величество, прежде всего принадлежит королю, королеве и, наконец, его высокопреосвященству господину кардиналу.

– Благодарю вас за преданность, капитан, и хочу вас спросить, готовы ли вы проявить ее сегодня?

– Моя жизнь в ваших руках, ваше величество. Приказывайте.

– Нет, нет, я не потребую от вас многого, по крайней мере сейчас, – сказала королева, обольстительно улыбаясь. – Дело, которое я вам поручаю, требует лишь точности и быстроты исполнения. – Анна приподнялась на подушках. – Видите ли, капитан, насколько мне известно, его высокопреосвященство, сообразуясь с интересами государства, в чем я нисколько не сомневаюсь, временно поместил женщину из моего штата в один из своих загородных домов, несомненно, с целью защитить ее от необдуманных поступков неизвестных мне лиц.

Последняя фраза заставила капитана улыбнуться.

“О, он не только красив, но и далеко не глуп”, – не без удовольствия, удивляясь самой себе, отметила королева, а вслух сказала:

– Вы понимаете меня?

– Да, ваше величество, я знаю, о ком идет речь, – просто сказал Кавуа, – это мадам Бонасье, она находится в Рюэйле.

– Так вот, какое-то время я могла обойтись без нее, но теперь она мне нужна. Сегодня же я пошлю за ней карету. Поезжайте и передайте это. Пусть будет готова к шести часам. Не забудьте дать все указания, чтобы не возникло никаких препятствий к ее отъезду. Вы отвечаете за это. – Королева строго взглянула на капитана.

– Все будет исполнено. Тотчас же я отправляюсь в Рюэйлъ.

– Я надеюсь на вас, сударь.

– Рад служить вашему величеству.

– До свидания. – И королева, повинуясь минутному порыву, протянула ему руку для поцелуя.

Этого он не ожидал. Его ясные глаза вспыхнули, как звезды, в мгновенье ока он опустился на колено и в первый раз поцеловал руку, которую мечтали поцеловать все мужчины Франции. С пылающими щеками он поднялся и, поклонившись, почти выбежал из комнаты.

Анна посмотрела на свою руку и откинулась на подушки».

Франсуа де Кавуа был убит в Артуа 17 сентября 1641 года в битве при Бапоме. Ему выпало счастье дожить до рождения дофина, который после смерти отца стал королем Людовиком XIV.

Через год после гибели Кавуа, 4 декабря, скончался Ришелье, а 14 мая 1643 года Людовик XIII. Анна Австрийская пережила их всех, за исключением собственного сына.

10. Красный сфинкс

Строчки сливались в сплошную линию. Костя никак не мог сосредоточиться на французском тексте. Он поднялся и, сунув руки в карманы, постоял над столом. Встал он слишком поспешно, и в глазах у него потемнело. Боясь упасть, Костя прислонился к столу и подождал, пока кровь вернется к голове.

Вместе с кровью вернулись мысли о Лене. Решая ее проблемы, он невольно привязался к ней. Нерастраченная нежность переполняла его: несмотря на ее сильный характер, Лена казалась ему заблудившимся ребенком, дочкой, застигнутой непогодой в лесу, беспомощной перед силами, угрожавшими ей из темноты. Кроме того, она была красива. А женская красота не оставляет равнодушными даже волхвов. Перед гением склоняются даже несгибаемые.

Вот так, не раздваиваясь, можно любить двоих.

Костя понимал, что и в этой любви ему, скорей всего, не повезет.

Есть люди, которые с самого начала ждут обмана. Они делают несчастными других и сами не получают счастья. И не известно, что в конечном счете больший грех? Живут в полноги, любят в полсилы, доверяют в полмеры.

Костя был не из таких. Идти навстречу, раздваиваясь, или остаться одиноким навсегда? – этот вопрос не мучил его. Он шел навстречу, даже предвидя еще более глубокое, еще более острое, чем раньше, одиночество. Он отбрасывал посох мудрости, когда требовалось просто быть человеком. А человеком не стать, не полюбив всеми силами своей души, кого-то определенного.

Лена питает к нему интерес, пока он не попал в ее сети. Как только это произойдет, ее любовь, не торопясь, направится к выходу.

Сейчас Лена слушает его, сидя на полу, положив подбородок ему на колено. Потом она будет усталой гримасой показывать, как ей надоели его максимы. Она будет открыто пренебрегать его обществом, а он, мучаясь, не сможет себе позволить бросить ее первым.

От мрачных размышлений его отвлек телефонный звонок. Звонили из ЦК КПСС (позже Костя долго вспоминал фамилию звонившего, все-таки вспомнил – Агентов). Он взял себя в руки и выслушал приглашение явиться завтра вечером в известную квартиру в жилом доме на Кутузовском проспекте.

Такой поворот Костя считал маловероятным. Он-то, конечно, не забыл удивительный эпизод, когда ему пришлось с приключениями передавать документы нынешнему генсеку, но вот то, что тот вспомнит о нем, о Косте, представлялось совершенно невозможным.

Вот сюрприз так сюрприз! Костя в возбуждении заходил по комнате, мотая головой, как конь. Забытый Пьер Дрие Ла Рошель продолжал лежать на письменном столе. Костя попытался сосредоточиться. Сняв с полки книгу, он сел в кресло. Это оказались «Трагедии» Софокла. От знакомой истории царя Эдипа постепенно приходило успокоение.

Вот Эдип, избавив Фивы от Сфинкса, становится царем Фив. Но еще раньше, в гневе случайно убив своего отца, он насылает на Фивы гнев богов. Граждане просят Эдипа научить их, как избавиться от грозящей опасности, но он не ведает, что сам и есть причина их бед. Наконец, с ужасом узнает Эдип о том, что он – игрушка рока, что давно судьба приготовила и неумолимо ведет его к страшной участи виновника всех несчастий. Вначале он с гневом слушает слова слепого прорицателя, но тот уверен, что, хотя царь Эдип и зрячий, он не видит всего того зла, что творит.

Он губит Фивы, он враг своей семьи, не ведая, он женился на собственной матери Иокасте, дети его ему и дети и братья одновременно. Встав на путь преступлений, его изгоняет из Фив его родственник Креонт. Только дочери остаются с Эдипом – Антигона и Йемена, сыновья отвергли его.

Именно благодаря Сфинксу Эдип стал царем. Сфинкс был могучим чудовищем с головой и грудью женщины, с туловищем крылатого льва. Он загадывал прохожему загадку: кто ходит утром на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех? Не отгадавшего ждала смерть. И только один Эдип, не раздумывая, по-хлестаковски, наугад, брякнул: «Человек!» – и угадал. Разгаданная загадка сулила Сфинксу смерть. Так решено было богами. Печально и загадочно улыбнулся Сфинкс, предвидя судьбу Эдипа, и бросился со скалы в море.

Может быть, загадка имела и другой ответ? Непроницаемо лицо Сфинкса. Неуловимая улыбка Джоконды играет на нем. Вглядываются люди в эту улыбку, и пробуждается грешная душа, слышится едва уловимая музыка небесных сфер, голос, рождающий надежду, что когда-нибудь придет понимание, а следовательно, и счастье.

Утром Костя позвонил Виталику и предложил встретиться вечером в метро. Уходя на работу, Костя тщательно побрился и надел белую сорочку. Портфель в тот вечер он оставил на кафедре.

Виталик, без шапки, в спортивной куртке, уже стоял в центре просторного зала. Костя рассказал ему о предстоящей встрече, попросив Виталика подождать его, как тогда, на улице. Виталик только кивнул.

– Если через полтора часа я не появлюсь, – сказал ему Костя, – поезжай домой, я позвоню. Ну, а если не позвоню, ничего не предпринимай. По крайней мере один человек будет знать, при каких обстоятельствах я исчез.

– Ты это допускаешь?

– Практически нет. Но вдруг те документы теперь стали столь важны, что не позволяют оставлять свидетелей.

– Я тоже свидетель, – гордо сказал Виталик.

– У тебя другой случай: ты их не читал. Но все же будь осторожен, не высовывайся.

– За меня не беспокойся, Георгиевич.

– Тогда все! Расходимся. Ты иди по той стороне. Близко не подходи. Встречаемся в том же кафетерии.

– Удачи!

– Все будет нормально! Мы не господа положения, но по положению мы – господа!

Костя хлопнул Виталика по плечу и дальше пошел один.

Итак, Костя снова вошел в большой кабинет. В полумраке за письменным столом сидел человек в очках и домашней кофте. Его освещала настольная лампа. Негромко звучала музыка – оркестр Поля Мориа. Человек поднял голову, и Костя узнал знакомое лицо генерального секретаря.

Костя подошел к столу. Генсек, не торопясь, с облегчением снял очки, вышел из-за стола и подал руку.

– А вы мало изменились, – приветствовал он Костю.

– Здравствуйте, Юрий Владимирович.

– Как поживаете?

– Благодарю вас, превосходно.

– Все так же занимаетесь историей?

– В моей жизни не произошло никаких серьезных изменений, если не считать потерю близкого друга, – сказал Костя.

– Понимаю, – генсек покачал головой. – Что ж первым признаком мастерства является стабильность, а не высокий результат.

– Прекрасная максима. Хочу воспользоваться случаем и поблагодарить за орден, который мне вручили.

– Ага, награда все-таки нашла вас. Браво! В то время я не мог сделать большего, не привлекая к вам внимания со стороны людей, – он помедлил, подбирая слова, – чересчур пылких в проявлении своих вкусов. Сегодня я хочу с вами посоветоваться. Присядем.

Он повел рукой в сторону кресла. На время установилось молчание. Генсек, казалось, обдумывал вступление. Наконец он заговорил:

– Видите ли, Константин Георгиевич, опыт моей прошлой работы склоняет меня к мысли, что все, что происходит в нашей жизни, есть результат кропотливой работы за кулисами. Я отдаю себе отчет в том, что эта аберрация зрения связана со спецификой чекистской деятельности, но не могу отделаться от ощущения, что классовая теория Маркса как будто создана для того, чтобы скрыть истинные намерения или истинные причины тех или иных важных событий. Вы когда-нибудь сталкивались с таким ощущением? Прошу ответить откровенно, мы не на семинаре по марксизму-ленинизму.

– Да, – просто ответил Костя.

– Создается впечатление, что процесс управляется волей могущественных, связанных круговой порукой групп, не афиширующих ни себя, ни свои цели. Прежде всего, это можно было бы объяснить упрощенными категориями: приход к власти, деньги, территории, энергоресурсы и так далее и так далее. Все это имеет место, но не исчерпывает сути, которая носит более широкий универсальный смысл.

Он остановился. Костя, прищурившись, смотрел на него.

– Вижу, Константин Георгиевич, что все это для вас не является новостью. В таком случае позволю себе перейти к делу. – Он протер очки носовым платком. – У меня есть все основания полагать, что впервые за прошедшие тридцать лет у нашей страны появился шанс стать новой империей, которая объединит свои ресурсы с европейской цивилизацией. Я это знаю, и Европа знает, что я знаю. Вы меня понимаете?

– Да.

– Я в этом не сомневался. Познакомившись с вопросом, в том числе благодаря вам, я пришел к выводу, что наши академики, полные здорового позитивизма, во-первых, выплеснут все, что противоречит их привычным представлениям, всю, так сказать, метафизику, а во-вторых, по привычке, воспитанной десятилетиями, постараются угадать мои желания, мой взгляд на этот предмет. – Генсек помолчал, потер мочку уха. – Знаете, в Пицунде я прочел роман «Техника безопасности». Там есть один анекдот. Хозяин рассказывает о своей собаке, которая приносит ему домашние туфли и наливает кофе. Так вот цена вопроса слишком высока, чтобы меня потчевали этим липовым кофе. – Он сделал паузу. – Что касается моих взглядов, скажу откровенно, боюсь оказаться в плену собственных предпочтений, жизненного опыта и воспитания. Ничего не могу с собой поделать, – продолжал он, улыбаясь, – мне, скажем, нравится книжка «Двенадцать стульев», но, – он поднял палец, – я же вижу, что это пропаганда против России и ее традиций. Надо ли изживать эти традиции? Оставить исключительно большевизм? Забыть национальный иммунитет? Лично я, как говорил Чапаев, за Интернационал. Но это субъективная точка зрения. Надо идти навстречу Европе не для того, чтобы стать как все, а для того, чтобы, сохранив свою здоровую кровь, обновить весь организм. Забыв себя, мы окажемся в ситуации, когда мертвый хватает живого. Не так?

Он опять остановился и посмотрел на Костю.

– Понимаю, – сказал Костя.

– Хорошо. Наверное, вы понимаете и то, к чему я клоню. Мне нужен человек, который набросал бы концепцию. В этом и заключается мой план в отношении вас. Нужен человек, который знаком с устремлениями европейских элит, причем в ретроспективе. Не стану скрывать, возможно, я не ограничусь выбором исключительно одной кандидатуры. Я думаю над этим. Из писательской среды можно выбрать людей, хорошо знакомых с историей и доктринами Европы. – Он бросил быстрый взгляд на Костю, тот сидел бесстрастный, как памятник.

– Вспомните Тургенева, – продолжал генсек, – там, где другие видели только эпос, он находил великую общественную драму. Он не боялся показать характер народа полным противоречий. Сколь опасны общественные противоречия, когда они, как вирусы, внедряются в плоть нации. Тургенев стоит рядом с Гюго, они, кстати, были хорошо знакомы, а мы с вами знаем, какое значение имел Гюго для Франции. Словом, вы меня понимаете.

Костя внимательно слушал.

– Не буду распространяться о перспективах, которые откроются для вас, Константин Георгиевич, при наличии результата. Академия наук, командировки в Европу, удовлетворение честолюбивых замыслов. Если вы равнодушны к почестям, то масштабность задачи не может вас не привлекать. Итак, вы принимаете предложение?

Костя улыбнулся:

– С одним условием: я не буду наливать вам кофе.

– Хорошо. Даю вам карт-бланш. А теперь выслушайте меня, – тон генсека изменился и стал звучать по-военному четко. – Нам придется учитывать непростую обстановку, в которой мы работаем. Единство партии не отменяет различных точек зрения. Многие весьма влиятельные лица не прочь помешать нашей с вами работе. Пройдет немало времени, прежде чем удастся убедить их отступиться от своих намерений. Не хочу вас пугать, но осторожность нам не помешает.

Костя беспечно пожал плечами, показывая, что личная безопасность его не интересует.

– Прошу не забывать о бдительности, – сказал ему генсек. – Если вас это не заботит, подумайте о деле. Ваш труд может попасть в чужие руки и стать оружием против самой задачи. Поэтому я вправе требовать серьезного отношения к безопасности. Вот мой план: по выходе отсюда вы в течение месяца не сделаете ни одного шага в направлении предмета нашего разговора, можете продолжать работу над вашей книгой, как это? «Русская Голгофа»?

Костя с уважением взглянул на хозяина квартиры.

– Да, да, – подтвердил тот, – конечно, нам это известно, хотя, скажу прямо, я не сторонник выбранной вами темы. Но название «Голгофа» мне нравится. Я бы охотно выбрал его для своего плана. Итак, продолжим. Спустя месяц вы постепенно, заметьте, постепенно будете входить в работу. Если понадобится допуск в архивы, подайте личное заявление. Сегодняшняя встреча будет выглядеть как разовая консультация. Внешне ваша жизнь должна продолжаться, как и раньше. Я постараюсь освободить вас от лишних партийных нагрузок, но больше у нас контактов не будет. Даю вам, – он стал загибать пальцы, – срок до конца января. Этого времени вам должно хватить, не так ли?

Костя утвердительно кивнул.

– Думаю, и мне хватит этого времени, – сказал генсек, – чтобы убедить всех, кто сомневается. Как бы там ни было, соберете все, что сумеете наработать, и позвоните вот по этому телефону, – он записал телефон, – выучите, пожалуйста. В угрожающих обстоятельствах воспользуйтесь им, передайте моему адъютанту, что требуется. Он будет предупрежден на ваш счет. Вопросы?

– Вопросов больше не имею, – сказал Костя.

Генсек улыбнулся и встал, показывая, что встреча закончена. Костя собрался уходить.

– Ну что, сможет наш советский историк снова похитить Европу? – спросил хозяин, подавая на прощание руку.

– Он постарается! – ответил Костя, крепким пожатием убеждая собеседника, что сделает все, чтобы оправдать доверие.

– Тогда до встречи!

– До свидания, Юрий Владимирович.

Костя вышел. Генсек стоял и смотрел на закрывающуюся за ним дверь с тяжелым чувством. Ему почудилось, что он больше никогда не увидит этого человека, так же как Глеба, так же как брата, как редких друзей и преданных подчиненных, которых он, проводив однажды, повстречать среди живых уже не мог.

Костя с Виталиком вышли на площадь. Костя смотрел на оживленную толпу, на старинные часы Киевского вокзала, на зеленые огоньки такси в темном прямоугольнике стекла; он поднимал голову и видел синее небо, – все это казалось ему нереальным, как будто он – зритель и смотрит фильм, снятый ярко на заграничной кинопленке. «Пожалуй, надо выпить», – подумал он, удивляясь сам себе, и стал зазывать Виталика в гости. Того долго упрашивать не пришлось. У Кости был припрятан настоящий белый португальский портвейн, купленный в гастрономе у Курского вокзала.

Возвращаясь на следующий день с работы, Костя увидел у Покровских ворот, напротив домовой кухни, черную «Волгу», из которой вышел грузный человек в серой милицейской шинели с погонами генерала армии. Генерал устало снял фуражку и вытер лоб рукавом. Он походил на Геракла, который трудится на скотном дворе царя Элиды. Смертью заплатил царь Авгий за те труды.

Генерал осмотрелся вокруг и поманил пальцем замершего милиционера. Тот со всех ног бросился к своему суровому министру.

«Странно, – подумал Костя, – что ему здесь понадобилось?»

Машина министра внутренних дел пересекла улицу, выскочила на Чистопрудный бульвар и повернула в улицу, на которой жил Костя. Когда он добрался до поворота, машины уже след простыл.

Прошел еще день. Засветло Костя вышел на свою ежедневную прогулку. Он добрался до дома Филиппова, нашел глазами огромное окно, похожее на стекло аквариума, и двинулся назад. Стало смеркаться, когда он вернулся на свой бульвар и привычно сел на скамейку, посматривая на воду, прохожих и светящийся фасад «Современника». Взгляд невольно избегал павильона, где находился ресторан с непроизносимым индийским названием.

На скамейку рядом с ним опустился пожилой человек в очках. Его пальто не отличалось растительной окраской, оно имело обычный темно-серый асфальтовый цвет. Клетчатый шарф не скрывал белую рубашку с темным галстуком.

– Простите, – обратился он к Косте с вопросом, – зимой здесь еще катаются на коньках?

– Ну разумеется, – ответил Костя.

– Приятно слышать. Когда-то ребенком и я здесь катался. Сохранение традиций, знаете ли, многие недооценивают. К сожалению, понимание приходит слишком поздно.

– Сова мудрости вылетает только вечером, – в тон ему произнес Костя.

– Мальчиком я жил рядом с домом политкаторжан в Армянском переулке, может быть, знаете этот дом? – Он взглянул на Костю, тот кивнул. – После школы мы с приятелями прибегали сюда. Катались, пока не стемнеет. Какое время было! Я вам так скажу, – прохожий доверительно наклонился к Косте, – кто до войны не жил, тот вообще не жил. Хозяин был суров, но справедлив. Баловать не давал. Он вовремя осознал силу традиций. Когда мы немцев погнали? Когда он погоны ввел. Виданное ли дело: в Красной армии золотые и серебряные погоны! Гвардию вернул. Александра Невского, Суворова, Нахимова вспомнил. Церкви открыл.

– Могу добавить, – сказал Костя. – Он еще заменил наркомов министрами, командармов генералами, ввел раздельное обучение, как в гимназиях, гимназическую форму, кадетские училища и даже форму для государственных служащих. Стали обучать бальным танцам.

– Я вам больше скажу, – понизил голос незнакомец, – после войны в Кремль зачем-то привезли царских двуглавых орлов, которые раньше были на месте звезд.

– Это интересно, – сказал Костя. – Я не знал.

– Не стану утверждать, что он решил покончить с революционной символикой, как он покончил с этой химерой буржуазным гуманизмом, но все шло к тому. Вся жизнь и все силы должны быть отданы Родине и святому делу освобождения человечества от капиталистического духа.

– Молодость он провел в среде ссыльнопоселенцев и политкаторжан, – деликатно заметил Костя.

– Это – чисто внешняя сторона вопроса. Динамику придавала борьба. Интересы дела требовали единоначалия, отсутствия конкуренции. И он убрал Тухачевского. Те, кто был далеко, были его союзниками, а не конкурентами. Какие претензии, например, к де Голлю или, допустим, к Папе Пию XII, которого он вообще не принимал в расчет? – Собеседник исподволь взглянул на Костю, Костя молчал. – Однако на вашу цитату из Гегеля отвечу другой цитатой: в карете прошлого далеко не уедешь. Сейчас другое время, другие песни. Но идея живет. Теоретики утверждают, что Сталин ошибался в своей теории классовой борьбы. Не знаю, не знаю. А вы как думаете?

– Сталин далеко, а теоретики близко, – смеясь, сказал Костя.

– Может быть, он ближе, чем вы думаете, Константин Георгиевич! – вдруг произнес его странный собеседник.

Костя, не поворачивая головы, продолжал смотреть на воду. Неожиданно он расхохотался. Незнакомец удивленно, с тревогой посмотрел на него.

– Простите, – сквозь смех извинился Костя, – вы не обидитесь, если я скажу, что ваш голос произвел бы на меня большее впечатление, говори вы с грузинским акцентом.

– Не вижу ничего смешного, – нахмурясь, произнес неизвестный.

– Еще раз простите великодушно, – вежливо обратился к нему Костя, – но сейчас вам самое время назвать себя. В противном случае я встану и уйду.

– И все же я попрошу вас остаться. Поверьте, это в ваших же интересах. Мое имя вам ничего не скажет. Я мог бы назваться Иваном Ивановичем Ивановым.

– А имя – только дым и звук, туман, который застилает небосвод, – вспомнил «Фауста» Костя. – Так у вас ко мне дело?

– Не думаете ли вы, что я пришел обмениваться с вами цитатами? – спросил человек в асфальтовом пальто. – Прежде чем прочитать ваше дело, я решил побеседовать с вами. Вы понимаете, что, если вас должным образом направить, вы могли бы добиться в жизни многого. То место, на котором вы находитесь, вам явно не подходит. Крейсер в пруду и бесполезен и уязвим, что, согласитесь, немаловажно. Предлагаю морской простор и место в строю.

– В чьем кильватере? – спросил Костя.

– Позже вы все узнаете в деталях. Но вы и сейчас догадываетесь, что ваш опыт и ваши знания должны служить Родине, партии и советскому народу. Патриотизм – это не пустой звук, это команда построиться в шеренгу.

– Я пришел сюда один, – серьезно сказал Костя. – Я не люблю ходить ни в компании товарищей, ни в шеренге соратников.

– Поверьте моему опыту, в жизни так не бывает. Надо выбирать: или – или. Как говорили сатирики: или танцы, или пение. Избежать выбора не удастся.

– Я польщен и вашим предложением и вашим комплиментом. И все же я предпочел бы быть крейсером у причала.

У меня, не стану скрывать, прежде была возможность выбора, даже не далее как на этой неделе. – Костя поднял глаза, ни один мускул не дрогнул на лице его собеседника. – Ругайте меня, но я привык к своему вечному одиночеству и ничего не хочу менять. Если бы вы пришли ко мне тридцать лет назад! Но… вы не пришли. Тогда я не представлял интереса, скажете вы? Да, но чтобы стать генеральшей, надо выйти замуж за лейтенанта. Поздно, – закончил Костя и огляделся, было непонятно, к чему относится его последняя реплика.

– В вас говорит уязвленное самолюбие. Еще есть время все поправить. Прошу понять меня правильно. Я вас не заманиваю, для вас это важнее, чем для меня, – незнакомец произнес это с некоторой досадой, впрочем, не без тени уважения, которое читалось в его взгляде. – Подумайте хорошенько, идея стоит гораздо дороже жизни одного человека. Согласитесь, если мы всегда готовы покровительствовать друзьям, то людям посторонним мы ничем не обязаны. Не стану вас торопить с решением. Если надумаете, не сочтите за труд черкнуть два слова. Письмо отнесете на Главпочтамт, абонентский ящик 44. Запомните? Сорок четыре. Будьте здоровы! – Костин собеседник встал.

Костя тоже поднялся. Совсем стемнело. Незнакомец перешел улицу и открыл заднюю дверцу «Волги».

Со временем Костя стал вспоминать, как сон, разговор с незнакомцем на бульваре в призрачных сумерках. Заботы по переезду на дачу заставили почти забыть о странной беседе, однако жизнь напомнила.