Текст книги "Всё пришедшее после"

– Это называется политикой?

– Эти объяснения называют политикой, – уточнил Костя. – Политика – только почва, скрывающая течение подземной реки. Все обожают политику. А между тем политика есть всего лишь явная, частная форма незнания. Знаете, кто это сказал?

– Кто?

– Гитлер!

– Ничего себе, авторитет! – воскликнул Виталик.

– Виталик, если бы Гитлер вышел на крыльцо и сказал бы, что идет дождь, ты бы пошел без зонтика? – не принял его возражения Артур.

Лена удивленно смотрела на них.

Ближе к вечеру она с Виталиком уехала. Перед этим она с таким вожделением разглядывала Костину библиотеку, что тот на прощание дал ей почитать редкую по тем временам книжку: ротапринтный перевод Дейла Карнеги. Артур с Людочкой решили остаться еще на два дня. Они проводили друзей до станции.

Вечер обещал быть прохладным, Людочка, обмотавшись шарфом, куталась в курточку. Они шли по песчаной дороге к даче.

– Симпатичная эта Лена, – сказала Людочка, – красивая и неглупая. Как ее Костя назвал?

– Шарлотта Баксон. Он меня так предупредил.

– Ты хочешь сказать, что Косте она не понравилась?

– Почему не понравилась? Просто дал понять, что он о ней думает, и советует быть осторожнее. Я и Виталику так сказал.

– А он не слишком много выпил?

– Кто, Виталик?

– При чем здесь Виталик? Костя.

– Костя никогда не бывает пьян.

– Ну да, если только опьянение от любви не называется опьянением, – протянула лукаво Людочка, кое-что слышавшая о Костиной привязанности к Ирине.

Артур сделал попытку ухватить пальцами ее любопытный нос. Она, хохоча, увернулась.

В это время Виталик отвечал на вопросы Лены о его друзьях. Особенно ее заинтересовал Костя. Говорить пришлось Виталику, Лена помалкивала.

Чувство страха давно прошло. Ее охватила непривычная истома. Весенний ветер впорхнул в открытое верхнее окно вагона. Лена с трудом подавила стон. Она смотрела на руки Виталика. Они плавно двигались, помогая словам. Она попыталась отвлечься, перевела взгляд на его колени и прикрыла глаза. Голос не слушался ее, ей даже показалось, что у нее сводит челюсти.

Когда они вышли на Казанском вокзале, было еще светло. Деревянным голосом она попросила проводить ее домой. Разомлевшее солнце повисло над горизонтом и как будто не собиралось уходить.

Дорога до дома не запомнилась.

– Идем, – только и вымолвила она, вталкивая Виталика в лифт.

Здесь, наконец, ее пересохшие губы на долгом выдохе нашли губы Виталика, и нервная дрожь отпустила ее. В прихожей, роняя одежду, она затащила его под душ.

Нахлынувшее чувство захлестнуло ее, заставило помутиться разум.

Схваченная весенним загаром кожа Виталика на фоне женского тела казалась шоколадной. Лене под прикрытыми веками мнилось белое, как снег, тело госпожи, позволяющей ласкать себя мускулистому темнокожему рабу. Ей захотелось мучить и миловать, видеть раба, простершегося ниц, указать ему его место, заставить принять ее волю. Реализовать свое господское право. Потому что кто у власти, тот и прав.

Она не смогла отказать себе в этом. Стоя, заставила Виталика опуститься на колени и впитывала его ласки до тех пор, пока, охмелевшая и усталая, не пожелала отдаться со всей пылкостью трепещущего от желания тела. Птичьим криком зашлась он, когда почувствовала биение мощного пульса и затопляющую горячую белую кровь. Не позволяя ему освободиться, она, изловчившись, сжала изо всех сил пальцами бьющуюся плоть, подставляя под поцелуи затылок и шею, в изнеможении продолжая тихо стонать.

Наконец она отпустила его и, повернувшись лицом, взялась за душ.

Виталик проснулся, не зная который час. Было темно, он лежал один. Из соседней комнаты пробивался свет, Лена разговаривала по телефону. Виталик услышал только:

– Опасен? Возможно. Постараюсь.

«Кто опасен?» – подумал Виталик и тут же опять уснул.

Окончились майские праздники. После 9 мая начальник одного подмосковного отделения милиции вызвал старшего оперуполномоченного и показал ему письмо, пришедшее накануне. Письмо не было подписано, хотя и напечатано слепым шрифтом на плохонькой машинке. В нем сообщалось, что на даче, владельцем которой является некто Журавлев К. Г., хранится зарубежная литература подозрительного содержания, в том числе книги об СС и СД.

– Ты там был участковым, – обратился начальник к оперу, – что скажешь?

– Знаю я эту дачу. И хозяина знаю. Похоже, он – ученый. Внешне, по крайней мере.

– Что значит внешне? Говори яснее! Что ты мне мозги компостируешь?

Опер приблизился и понизил голос:

– Это – голубая дача. Правда, дом зеленого цвета.

Начальник посмотрел на него.

– А почему я не знаю?

– Я сам узнал случайно. Несколько лет назад. Тоже вроде пришла анонимка. Так мы оттуда кувырком летели. Дом – зеленый, а дача – голубая! – Опер отошел. – Хоть мне и посоветовали забыть, – сказал он, – я этот случай на всю жизнь запомнил. Еще шаг, и нас бы всех на месте положили.

– Положили! – передразнил начальник. – Штирлицы хреновы, кишка тонка. Ладно, хорошо, что сказал. – Он поморгал, глядя на опера. – Ну, и что мне теперь с этим письмом делать? В сортир спустить?

Опер кивнул. Начальник решительно хлопнул по столу.

– Есть такое дело! Ты иди. Спасибо, как говорится, за службу. – И уже не глядя на закрывающуюся дверь, продолжал возмущаться: – Проверка на вшивость? Ишь, разбежались!

Помнится, Костя говорил, что среди символов цвет имеет первостепенное значение. Синий, белый, красный цвета – это цвета трех степеней масонства: maconnerie blue, maconnerie initiee, maconnerie occulte. Возьмите хоть американский флаг.

А сколько поколений положили жизни прежде, чем красный шильдик на фасаде лавки Амшела Мейера, взявшего фамилию по названию магазинчика «Ротшильд», стал грозным красным знаменем.

Итальянский флаг, утвержденный Наполеоном, сохранив белый и красный цвета, вместо синего приобрел зеленый. Что ж, разве солнцепоклонник Данте не написал:

 
В венке олив, под белым покрывалом,
Предстала женщина, облачена
В зеленый плащ и в платье огне-алом.
 

А вот историк С. П. Мельгунов настаивал, что существование зеленых – таинственной организации с центром в Стокгольме, в руках которой якобы находился Григорий Распутин, не имеет под собой доказательной основы.

Голубой к концу двадцатого века оказался подстреленным, как из двустволки, двойным смыслом. Но в те времена, о которых мы вспоминаем, никакого двойного смысла не существовало: голубым было небо, дом, галстук, наконец. Голубыми были дали, города, глаза любимой. Поэтому начальник отделения милиции и опер, говоря о голубой даче, имели в виду только краску голубого цвета: такой краской красили дачи, принадлежащие чекистской «конторе».

Костя об этом разговоре так и не узнал, хотя мог бы и догадаться. 9 мая к нему на дачу неожиданно приехала Лена, чтобы вернуть Карнеги, и положила ему на стол странички самиздата. Автором был Амальрик, а книжка называлась «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?».

Проводив ее, Костя подумал-подумал и засобирался в Москву. Через час он уже входил к Марине. Весь вечер ушел на чтение. Попросив ее разрешения и предупредив об осторожности, он оставил самиздат у нее дома и отправился пешком домой на Чистые пруды. Знакомое чувство предстоящей схватки с весом рождалось в его сердце. Он был готов к этим состязаниям.

На следующий день Костя заглянул в тир к Виталику. Они вышли на Доброслободскую улицу и пошли по ней к Яузе.

– Виталик, дорогой, – начал Костя, – мы с тобой давно знакомы. Обещай, что о предмете нашего разговора никому не скажешь. Никому. Ты понял?

– Понял. Не скажу.

– Понимаешь, вопрос деликатный и без твоего согласия я ничего не сделаю. Короче говоря, мне необходимо повстречаться с твоей Леной, – Костя посмотрел на Виталика. – Встреча имеет чисто деловой характер, хотя я не исключаю некоторой двусмысленности, в которой могут оказаться обе стороны.

– Знаешь, Георгиевич, я ничего не понял, но никаких проблем не вижу. Честно говоря, она – странная женщина. Я сам об этом думаю. И о тебе она расспрашивала, даже телефон взяла. Возможно, ей нужна помощь.

– Посмотрим, – сказал Костя.

На набережной они разошлись в разные стороны.

Лена позвонила через неделю. Поинтересовалась, как дела, предложила встретиться после лекций, ей нужно было забрать Амальрика. Костя ждал ее звонка и сразу согласился.

Так все и произошло. Окончив лекцию, Костя зашел на кафедру, до встречи еще оставалось время. Помахивая портфельчиком, он уже было двинулся к выходу, когда в коридор вышел заведующий кафедрой и попросил его зайти к нему в кабинет. В кабинете сидел заместитель секретаря парткома. Нахмуренный и серьезный, он крутил в руках авторучку. Поздоровавшись, попросил Костю присесть.

– Константин Георгиевич, – сказал он, – прошу вас правильно меня понять. Дело в том, что мне поручили, вернее, я хочу убедиться и убедить других в вашем полном неведении относительно одного вопроса, которого, впрочем, я полагаю, собственно, и не существует вовсе.

Костя вопросительно оглянулся на заведующего кафедрой. Тот мрачно молчал.

– Одним словом, Константин Георгиевич, – авторучка, наконец, легла на стол, – поступили сведения, что вы храните копию архивного документа, не подлежащего копированию, и эта копия в настоящее время у вас в портфеле.

Костя опять посмотрел на заведующего кафедрой. В ответ завкафедрой выпятил нижнюю губу и развел руками.

– Это исключено, – уверенно сказал Костя, – если, конечно, за время разговора с вами мне ее не подложили. Давайте смотреть. – Он стал выкладывать бумаги на стол. – Вот, вот и вот. Изволите видеть, ничего такого нет.

– Право, Константин Георгиевич, хватило бы одного вашего слова, – говорил гость из парткома, наметанным взглядом окидывая планы семестра, методички, книжку Брежнева «Целина», «Юманите», роман-газету с портретом Чивилихина, редакторскую правку научной статьи – все, что Костя, не торопясь, извлекал из портфеля.

Затем были приняты взаимные извинения. Костя извинился за то, что вынужден покинуть кабинет, так как опаздывает на свидание. Он осторожно прикрыл дверь, представляя себе, как завкафедрой сейчас лезет за коньяком, чтобы успокоиться самому и привести в себя своего гостя. Еще он похвалил себя за предусмотрительность. Книжка Амальрика спокойно лежала у Марины.

Костя вышел из флигеля во двор и издалека увидел Лену. Он опоздал всего на пару минут. Ему показалось, что Лена, увидев его, на мгновение застыла в нерешительности. Справившись с собой, она пошла ему навстречу.

3. Достоинство и преумножение наук

Артур, наклонившись над столом и приоткрыв рот, редактировал собственный текст.

«Пустив лошадей галопом, д’Артаньян и Планше доехали до Сен-Жермена. Дальше пустили лошадей шагом, глядя по сторонам. Через несколько минут они увидели стоящую у обочины карету. Рядом с каретой остановился всадник в великолепном красном камзоле и на прекрасной серой лошади. Андалузская кровь не позволяла стоять спокойно, и лошадь, будто принимая участие в разговоре всадника с хозяйкой кареты, то качала головой и отступала на несколько шагов, то вновь приближалась, чтобы лучше слышать гневную речь дамы.

– Resistance to agression is not simply justifiable, but imperative; non resistance hurts both altruism and egoism, – говорил между тем всадник.

– Ido not understand what you mean, my lord[11]11
  Противодействие нападению не только справедливо, но и обязательно; непротивление вредит одинаково и альтруизму и эгоизму. – Я вас не понимаю, милорд (англ.).


[Закрыть], – отвечала миледи.

Д’Артаньян не понимал ни слова, однако он видел, что миледи сердится. Это позволило ему подъехать и, сняв шляпу, обратиться к ней (само собой, он подъехал к другой дверце кареты).

– Сударыня, – д’Артаньян был почтителен, как Амадис Галльский[12]12
  «Амадис Галльский» – популярный рыцарский роман неизвестного автора XVII века.


[Закрыть], – если этот благородный дворянин оскорбил вас, позвольте мне наказать его за столь вопиющую неучтивость».

На кухню вошла Людочка и зажгла свет.

– Ну, что ты глаза ломаешь!

– Все путем! Ужинать будем? – спросил Артур.

– Давай проголосуем. Я – за!

– Я тоже – за! Против, воздержавшихся нет? Принято! Кстати, сегодня Виталика в партию принимают.

– Кандидатом?

– Ага. У него комсомольский возраст кончился.

– Как это ему удалось? – спросила Людочка.

– Заслужил. За спортивную работу, наверное, – предположил Артур. – А что? Сколько им кубков выиграл!

– Все-таки из комсомольцев легче попасть в партию, – сказала Людочка, хлопнув дверцей холодильника.

– Да пошли они… Я еле-еле дотерпел до 28 лет. Зато теперь – никаких собраний, никаких поручений.

– Все равно на стройку и в колхоз посылают. – Людочка достала хлеб. – У тебя общественное поручение есть?

– Конечно, как у всех. Дай вспомнить. Вот: я – страхделегат. Что это такое, я так и не понял, но, как говорится, мы не знаем, что такое функция, но аргумент всегда у нас в руках!

– Словом, ты в партию не собираешься?

– Куда мне! У нас Феликс хотел подать заявление, а ему сказали: уговоришь трех рабочих вступить, приходи. Ну, иногда на женщин разнарядка бывает. У тебя есть шанс.

– Ой, нехай без меня пасется!

– Это точно! – подытожил Артур, принимаясь за еду.

После ужина Артур дошел до телефона-автомата. Набрал номер Виталика.

– Ну что, приняли, изобретатель?

После паузы:

– Понял. Парткомиссию прошел? Ясно! Молодец! Я? Я уже из возраста вышел. Бывай!

Виталик отошел от телефона.

– Кто это? – спросила Клавдия.

– Артур звонил. Ма, я пойду пробегусь перед сном.

– Иди, побегай. Вот и Вадим пришел. – Она услышала, как повернулся ключ во входной двери. – Вадик, где ты ходишь?

– Виталик, можно поздравить? – Вадим уже вытаскивал из дипломата бутылку сухого вина.

Виталик, улыбаясь, кивнул.

– Тогда неси стаканы.

Вечером следующего дня на стадион к Виталику пришла Лена. Она устроилась на трибунах, греясь в лучах уходящего солнца.

– Работаем, работаем! – покрикивал Виталик.

Лена, не отрываясь, смотрела, как проходит тренировка. Можно бесконечно долго смотреть на пламя, так же бесконечно долго можно смотреть на то, как другие работают.

– Аллее! – наконец скомандовал Виталик. – Двадцать минут футбола – и в раздевалку!

Он поднялся к Лене. Видно было, что ей необходимо поговорить. Она дождалась, когда он переоденется. Разговор зашел о Косте.

– Виталик, а ты читал его книгу?

– Какую?

– Ту, которую он пишет, – Лена с упреком глянула ему в глаза.

– Я такие умные книги не читаю.

Она покачала головой, прошла несколько шагов, задумавшись, взяла его за руку.

– А я хочу почитать. Мне кажется, там много такого, что нам неизвестно.

– Георгиевич об известном писать не станет. Только его книгу никогда не опубликуют.

– Тем более, это интригует! Романтика тайны!

– Романтики выше крыши!

– Какой ты все-таки сухарь, Виталик. Тебе бы только по снегу носиться, как угорелому, – обиделась Лена. – И меня совсем не любишь! – добавила она без всякой связи.

– Ну что ты говоришь? Пусть я – сухарь, но тебя я люблю, как сорок тысяч братьев любить не могут. Хочешь, я поговорю с Георгиевичем? Он не откажет.

Лена покосилась на Виталика:

– Можешь это сделать для меня?

– Конечно, только прикажи.

– Хорошо! – Она вздохнула, опустив ресницы, и коснулась пальчиком своей щеки, подставив щеку для поцелуя.

Переговорив с Костей, Виталик сообщил, что у Кости есть только разрозненные заметки, которые он может ей показать, если ей интересно. В субботу Лена приехала на Чистые пруды. Костя ее ждал.

На ней была черная легкая кофточка без рукавов, летящая черная юбка, закрывающая колени, с желтым и голубым узором, голубые, в цвет, туфельки. На шее – тонкая золотая цепочка, в ушах – маленькие золотые сережки, на руке – «Сейко», на плече – небольшая черная лаковая сумка. Слабый горьковатый запах духов и минимум косметики довершали картину. Костя оценил все с первого взгляда. Перед красотой он склонялся так же, как перед талантом.

Она села в кресло. Протянула королевскую руку к поданным рукописным листкам. Некоторые были напечатаны на машинке.

«Вторая половина 1790 года закончилась церковной реформой. Все церковное имущество конфисковывалось, а церкви и монастыри закрывались. Духовенство ставилось под контроль государства, священники превращались, по сути, в государственных чиновников. В следующем году Конституция отняла у них функцию регистрации актов гражданского состояния. Единственной формой брачных уз объявлялся гражданский брак, который регистрировался органами светской власти (с 1792 года – в муниципалитете)».

Костя пошел на кухню заварить чай.

«Жан Батист Каррье – депутат Конвента, летом 1793 года был направлен комиссаром в Нант. В порту Нанта были построены специальные корабли с клапанами, Каррье за свою исключительную жестокость получил прозвище Потопитель. То были совершенно новые способы массовых убийств, ведь гильотина зазубривалась так быстро».

Лена перевернула страничку.

«Чрезвычайный трибунал, учрежденный в 1792 году, после установления якобинской диктатуры в конце 1793 года стал называться Революционным трибуналом (Ревтрибуналом). Беспощадно карал внутренних и внешних врагов, действуя по упрощенной судебной процедуре. Был орудием революционного террора».

Лена зевнула, заглянула дальше, положила листки на стол и пошла за Костей на кухню. Она не стала скрывать своего разочарования.

– Константин Георгиевич, а где же Русская Голгофа?

– Я только в начале пути, Леночка.

Она села на стул, закинула руки за голову.

– Не мучьте ребенка, Константин Георгиевич. Самого интересного нет.

Костя молча смотрел на ее гладко выбритые под мышки, на голубые прожилки под светящейся кожей. Лена поднялась со стула:

– Пойдемте.

Костя покорно прошел за ней в комнату.

– Ну же, Константин Георгиевич, смелее!

– Уверяю вас, Лена, пока мне нечем похвастаться.

Она повернулась к нему, сделала шаг вперед, улыбнулась.

– Цену набиваете?

– Боже упаси!

Она коснулась пальцем его губ.

– Почему бы и нет? Любопытство для женщины – та же страсть.

– Да. Я читал Библию. – Костя отвел взгляд.

Лена стояла в полушаге от него, теперь она вплотную приблизилась к нему. Он почувствовал ее дыхание и посмотрел ей прямо в глаза.

– Я согласен принять ваши правила.

Не отрывая взгляда, она прищурилась и медленно-медленно облизала губы языком.

– Самое время поговорить, – сказал Костя.

Он обхватил ее плечи, продолжая смотреть прямо в глаза. Она почувствовала нарастающее давление, как в кольцах удава, попыталась отойти, но ее ноги не нашли под собой пола: незаметно для себя она вознеслась над паркетом. Лисицей мелькнул страх. Но как ни быстро пронеслась лисица, Костя заметил ее в глазах Лены и разжал руки. Она перевела дух, не в силах произнести ни слова. Костя воспользовался паузой:

– Я сказал, что принимаю ваши правила. Так вот, сейчас я для вас враг, а предлагаю вам партнерство. Замечу, что оно преимущественно в ваших интересах и лишь отчасти в моих.

Костя усадил ее в кресло и сел напротив, близко-близко.

– Я вижу все ваши уловки, Лена, и, поверьте, любому другому я бы уже мягко переломил хребет. В переносном смысле, конечно.

– Что предлагаете? – с вызовом спросила она.

– Вам не приходило в голову, что приобрести дружбу враждебно настроенного человека гораздо легче, чем сохранить дружбу соратника?

– Это кто сказал, Гитлер? – Лена усмехнулась.

– Дался вам этот Гитлер. Нет, это сказал другой человек. Так вот вместо вражды я предлагаю вам союз. Вы сейчас на такой скользкой дороге, что не должны отказываться от протянутой руки. Иначе сгинете.

– Только не надо меня жалеть!

– Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалели! – продекламировал Костя. – Это не жалость. Это трезвый расчет. Впрочем, я не собираюсь вас уговаривать.

Лена задумалась.

– Какая у вас цель, Константин Георгиевич?

– Мне бы не хотелось, чтобы вы сломали жизнь Виталику.

– Он счастлив.

– Чем выше летаешь, тем больнее падать.

– А вы не боитесь, – Лена быстро взглянула на него.

– Не боюсь.

– Мой муж так же говорил. А потом его вытащили из петли, и я стала вдовой, – голос Лены зазвенел. – О моей сломанной жизни кто-нибудь подумал?

Костя смотрел на Лену во все глаза. Так вот ты какая, Лена Иванова! Как будто молния осветила темную фигуру, к которой он приглядывался. Костя покачал головой, угадывая, предположил:

– Вас окружили вниманием те, кто эту петлю приготовил. Незаметно для себя вы очутились на их стороне. Так?

– Похоже, – Лена попыталась улыбнуться. – Затем был этот кошмар на работе. Виталик наверняка вам рассказывал про своего начальника, – она снова разволновалась. – Мне ничего не объяснили. Кто думал, что он так поступит? Во второй раз веревка. Как будто все, к кому я приближаюсь, приговорены к повешению.

– С этого момента, – сказал Костя уверенно, – все закончится. Вот увидите.

– Правда? – в ее голосе слышалось сомнение.

– Знаете что? Пойдемте пить чай.

И Костя протянул ей ладонь. Она ухватилась за нее и, не выпуская его руки, пошла за ним.

Они проговорили до вечера. Костя позвонил Виталику, тот вскоре подъехал, и все трое направились в сторону Разгуляя. Костя забежал к Марине, взял самиздатовскую книжку, вернул ее Лене и распрощался. Он решил не откладывать дело в долгий ящик и не мешкая навестить Артура.

«Лорд Винтер, родственник миледи, привел на дуэль, как и д’Артаньян, трех своих друзей.

Англичане, услыхав имена мушкетеров, встревожились.

– These names are shepherd’s names, – пробормотал один из них.

– Возможно, – ответил Атос, – возможно, это, как вы говорите, имена пастухов. Однако вы понимаете, что имена вымышленные, следовательно, их носители имеют причины скрывать настоящие.

– Простите, сударь, но мы можем драться только с равными. Назовите, по крайней мере, своему противнику ваше имя, или мы не будем драться вовсе.

– Это справедливо, – сказал Атос, и каждый из мушкетеров, подойдя к противнику, шепотом назвал свое имя.

– А теперь я скажу вам одну вещь, – холодно сообщил Атос англичанину после того, как дуэлянты, разбившись на пары, оказались друг против друга.

– Что такое? – удивился англичанин.

– Вы потребовали, чтобы я открыл вам свое имя, сударь. Тем хуже для вас, так как теперь мне придется вас убить».

Артур отодвинул лист бумаги в сторону. Вот так, за одно имя, даже названное невнятным шепотом, расплачиваются кровью.

Противник Атоса был убит, противник Портоса ранен, Арамис заставил противника сдаться, д’Артаньян, обезоружив лорда Винтера, сказал, что дарит ему жизнь ради его родственницы. Лорд Винтер тут же предложил познакомить д’Артаньяна с миледи, чтобы она могла поблагодарить молодого человека за проявленное великодушие.

А уже в восемь часов вечера д’Артаньян и лорд Винтер были у миледи в доме на Королевской площади.

Дюма называет точный адрес дома: Королевская площадь, дом № 6. Как мы знаем, Париж в те годы еще не имел нумерации домов. Однако адрес все же заслуживает нескольких слов. В то время Королевская площадь (с 1800 года площадь Вогезов) находилась у старых стен Парижа в восточной части города и считалась самым модным и красивым кварталом, заложенным еще Генрихом IV и отстроенным при Людовике XIII. На Королевской площади стоял и примыкающий к дому Марион Делорм городской дом Ришелье (теперь его номер 21). На бывшей Королевской площади в особняке Роган помещается музей Виктора Гюго.

Чтобы добраться до площади от дома Атоса (а он жил на улице Феру, поблизости от Люксембургского дворца), д’Артаньяну и лорду Винтеру, который заехал за ним на квартиру Атоса, пришлось пересечь почти весь старый Париж: перебраться на северный берег Сены и затем ехать на восток.

«Синий нас Парижа не скрывал, скорее, подчеркивал прелесть двухэтажного особняка, стоящего над цветочными клумбами.

Когда гости ушли, миледи прошла в свою спальню. Полностью раздетая, она снимала с рук кольца. Ступая босыми ногами по ковру, подошла к умывальнику и стала умываться. Горничная поливала из кувшина. Обмыв плечи и подмышки, миледи накинула простыню и снова села на стул. Кэтти, опустив таз на пол, принялась за ноги миледи. Разговор не прерывался.

– А что этот гасконский дворянин? – лукаво спросила горничная.

– Идиот! Мог убить лорда Винтера и не убил! Ну что за времена! Я потеряла триста тысяч годового дохода. А де Варда проткнул насквозь, дикий баск! – миледи не скрывала негодования.

Горничная, закончив, вышла и тотчас вернулась, поставив на маленький коврик перед кроватью серебряную ночную вазу.

– Кэтти, – миледи стояла перед зеркалом, любуясь своим отражением, – если господин де Вард во второй раз не ответит на мое послание, я буду очень, учти, очень рассержена. Тебе ясно? – холодно спросила миледи.

– Да, мадам, – Кэтти подошла к шкафу, чтобы достать ночную сорочку.

Она с облегчением вздохнула, услышав, как за ее спиной звонкая струйка бьется о серебряные стенки сосуда.

– Ну же, Кэтти, – голос миледи звучал мягче, – неси воду, ты еще не закончила».

«Опять появился де Вард, – подумал Артур. – Дюма вводит известный персонаж той эпохи, замешанный во многих интригах двора Людовика XIV. Он называет его графом и кузеном Рошфора. Между тем реальный персонаж – это Франсуа-Рене дю Бек-Крепен маркиз де Вард, в то время был семилетним мальчиком. Его мать, Жаклин де Бей, графиня де Море, в 19 лет родила королю Генриху IV сына Антуана де Бурбона. Через десять лет она вышла замуж за Рене дю Бек-Крепена, маркиза де Варда, который и стал отцом известного персонажа. Если Дюма имел в виду отца (так, по крайней мере, следует из книги “Виконт де Бражелон”, где де Вард имеет титул виконта), то тогда граф де Вард должен быть старше и к тому же женат».

Размышления Артура прервал звонок в дверь. Людочка уже открыла. В дверях стоял Костя.

Они просидели на кухне полтора часа, договорившись встретиться через неделю. Костя вдруг заинтересовался практической криптографией.

– Вообще-то, я занимаюсь кодированием изображений, – сказал Артур. – Если хочешь, я тебе на машине зашифрую любой текст с помощью матрицы Адамара.

– А его без машины воспроизвести можно?

– Даже машине потребуется минут десять.

– Нет, надо что-то попроще. Да и текста будет всего на полстранички.

– Меньше чем за минуту!

– Все равно. Поищи что-нибудь такое, к чему нужен ключ и не нужны вычисления.

– Поищем.

На следующий день Артур полез в Труды Американского института инженеров по электротехнике и электронике, затем позвонил своему институтскому приятелю Васе. Через неделю он уже ориентировался в опубликованных результатах, разрешенных Агентством национальной безопасности, просмотрел статьи Диффи и Хеллмана, Фридмана и Хоффмана.

Они с Костей опять засели на кухне. Артур предложил ему несколько вариантов, даже с двумя ключами. Отвергнув все, что связано с вычислениями, Костя выбрал самое простое – шифрование Вижинера с одним ключом.

– Отлично, это мне подходит. Значит, я пишу все тридцать три буквы русского алфавита в одну строку, – Костя стал писать. – Так?

– Так!

– Дальше беру ключевое слово и пишу его вертикально под буквой А. – Костя написал слово «ГРАФ».

– Да, и теперь продолжаешь алфавит в строчку от буквы Г.

– Так! После Г пишу Д, потом Е и так до конца, а после буквы Я опять пишу А, Б, В.

– Правильно, в строке должно быть тридцать три буквы.

– То же самое делаем для буквы Р. Вот, третья строка тоже из тридцати трех букв. Остались А и Ф.

– Аналогично.

Костя закончил таблицу.

– Давай зашифруем какое-нибудь слово, – предложил Артур.

– Ну, скажем, слово «Атлантида».

– Пожалуйста! Смотрим на наш алфавит. Первая буква в слове – А, под ней в первой строке ключевого слова стоит Г. Вместо А пишем Г. Вторая буква – Т. Под ней во второй строке ключевого слова стоит тоже Г. Пишем ГГ. Третья буква – Л. Под ней в третьей строке ключевого слова стоит тоже Л. Четвертая буква опять А. Под ней в четвертой строке стоит Ф. Получилось ГГАФ.

– А дальше?

– Все точно так же. Следующая буква в слове Н. Начинаем сначала. Под ней в первой строке ключевого слова стоит Р. Фиксируем букву Р. Под Т во второй строке стоит опять Г. Под И – И. Под Д в четвертой строке Ш. Опять начинаем с А. Под ней Г. Что получилось?

– ГГАФРГИШГ.

– Заметь, как нарушилась частотность букв. В слове было три А, а стало четыре Г. Это мы еще слишком простой ключ взяли.

– Отлично? То, что надо! – не стал скрывать удовлетворения Костя.

Это была игра, но с ее помощью Костя хотел избежать капканов. Он уехал на дачу, чтобы спокойно поработать над текстом. Итак, игра началась.

«Падение Красной Атлантиды неизбежно, – писал Костя. – Тлеющие войны на востоке или на юге способствуют уничтожению империй. Война разрушает равновесие, и, если приходит победа, приходит упадок. Фатальным является предательство вольное или невольное, облеченное в стремление заменить старые порядки новыми. Нрав людей непостоянен, их можно обратить в свою веру, но трудно удержать.

Торгово-денежные отношения, развиваясь, не могут принять отсутствие универсальной формы мирового масштаба. Для этого создаются механизмы глобального планирования и долгосрочного перераспределения ресурсов. Позитивная идеология предопределяет политику детанта и пацифизма.

За прошедшие годы институты координации действий с Красной Атлантидой позволяют надеяться на предстоящий контроль за процессами, идущими в нужном направлении.

Этому должны способствовать постоянные контакты с известными консультантами международных структур и институтов.

Предстоящий период рассматривается как благоприятный для исправления актуальной асимметрии.

Требуется идентификационная оценка. Шифр и абонентский ящик ординарный».

Костя поставил точку. Полюбовался на собственное произведение. Теперь надо было придумать ключ и зашифровать текст.

Он составил таблицу и начал писать: «ЬАФПЦРСКБКЪХЫЙРЭФЗЪТЩОДХСИШЛНОЪО…»

– Очень миленький текст, – оценил его Костя. – Выглядит просто замечательно.

Все это он напечатал на машинке в виде отрывочных строк, затем уничтожил все рукописные листочки, ленту, промыл шрифт, даже обработал его мелким наждаком.

Теперь у него в руках оставался только на первый взгляд бессмысленный набор букв, как будто кто-то пробовал пишущую машинку, стуча по случайным клавишам.

«Ну вот, Леночка, – говорил про себя Костя, – тебе этого хватит на год, а то и больше. Пусть думают. Глядишь – либо эмир умрет, либо ишак сдохнет. Сначала потребуется время, чтобы добыть эту бумагу. Потом, через полгодика, удастся заполучить ключ. А пока пускай разбираются в записках о Французской революции».

Ключевым словом Костя сделал титул – маркиз.

Осенью, как условились, он передал Лене изготовленную им фальшивку.

– Можно узнать, о чем здесь написано? – спросила Лена, принимаясь переписывать набор букв.

Костя своими словами изложил текст записки.

– Про это и будет ваша книга?

– И про это тоже.

– Такое никогда не опубликуют.

– Почему же? Когда Атлантида рухнет, может, и опубликуют.

– А знаете, чего я хочу? – Лена посмотрела на него.

Костя вопросительно поднял брови.