Текст книги "Всё пришедшее после"

5. Рука невидимая и универсальная

Чтобы не привлекать комаров, выключили свет. Небо над головой сразу посветлело. Краски перемежались: темно-серое переходило в голубое, прозрачно-лазоревое – в розовое. Молодежь решила прогуляться к стадиону, Костя с Марком Ароновичем остались сидеть за столом. Костя машинально повернул ручку транзистора. Оттуда раздался полный оптимизма мужской голос:

– События последних месяцев все больше радуют советских людей. Живее пошли дела, взят курс на резкое ускорение социального и экономического развития, начата и уже ведется грандиозная работа по широкому внедрению новейших достижений науки в производство. Такое же ускорение стало заметным и в действиях нашего государства на международной арене. Дух Женевы заронил в сердце людей надежду на поворот к лучшему…

Костя выключил приемник. Марк Аронович зашевелился в полутьме, вздохнул, покашлял и сказал:

– Вот тут говорили, что для русских реальность не воспринимается как что-то настоящее. А раз она не настоящая, чего тогда она стоит? Зачем над ней мучиться? Пусть все само собой как-нибудь устраивается. А само собой не устраивается. В связи с этим есть у меня одна история. Хотите?

– С удовольствием послушаю.

– Произошла она здесь, неподалеку, можно сказать, на моих глазах. Вполне допускаю, что и вы встречали ее героев или слышали о них мельком, да не вникали в суть. Так вот, до войны в соседнем поселке окончили школу два паренька. Жили они рядом, дружили, пацанами ухаживали за одной девушкой. Вместе гуляли, читали книги, короче – комсомольская юность, дружба, горячие споры, нарождающееся чувство. Один из них, назовем его Степаном, был высок, красив, умен, удачлив. Все у него получалось и в спорте, и в учебе, и в общественной работе. Была у него мечта стать летчиком. Помните, до войны все мальчишки мечтали стать летчиками. Тем более аэродром – вот он, рядом. Степан постоянно там пропадал. К тому времени мы уже пустили в серию ближний бомбардировщик ББ-1. Павел Осипович тогда КБ получил. Да. Словом, Степан встретил войну учлетом, а потом попал на фронт. Его друг, Яша, поступил в медицинский институт.

Марк Аронович помолчал, как бы давая Косте вникнуть в его зачин, после краткой паузы он продолжил:

– Степана невозможно было не любить и не восхищаться им. В первый же его отпуск на родину та красавица, за которой ухаживали два друга, сказала ему «да», и они поженились. Яша был на свадьбе. Первый и последний раз он, сняв очки, поцеловал невесту, обнял друга и… продолжал дружить. Степан уехал, а оставшиеся жена и друг вместе читали его письма с фронта. Время было трудное, и Яша был рядом, всегда готовый помочь, подставить свое не слишком сильное, но все же твердое мужское плечо. Он выучился, стал неплохим хирургом. Степан вернулся с войны героем, в орденах, настоящий молодой бог, спустившийся с небес. Вернулся, демобилизовавшись, по причине ранения обеих ног. Хромая, вошел в свой дом, сам высокий, под притолоку, с жесткими вьющимися волосами, целый и невредимый. Счастью жены не было предела. Яша тоже как будто был рад его возвращению. Райком партии сразу направил Степана на должность председателя местной потребкооперации, и зажил он в трудах и заботах, нужный людям, семье и друзьям.

Марк Аронович опять сделал паузу. Костя приготовился к главной части рассказа.

– Единственно, что его беспокоило, – не стал томить своего слушателя Марк Аронович, – это больные ноги. Пришлось обратиться к врачам. Степан доверял только Якову. Тот осмотрел больного и ничего не сказал, но было видно, что он расстроен. Степан все-таки дознался у друга, в чем беда. Приговор был суров: ампутация ступней. Такой человек, как Степан, не мог не быть не только мужественным, но и решительным человеком. Он попросил Якова сделать операцию. Операцию тот сделал, и Степан выучился ходить на протезах. Но на этом его болезнь не кончилась. Спустя некоторое время Якову пришлось снова осмотреть его, и он сказал Степану, что, если тот не хочет умереть, надо ампутировать ноги выше. И снова операция, и новые протезы. В течение многих лет пришлось повторять ампутацию. Авторитет Якова только возрастал. Остановился он, когда выше уже резать стало нечего. Ни о каких протезах речи не шло. Степан, такой большой и красивый человек, превратился в жалкий обрубок, сидящий в инвалидной коляске. Красавица жена от всех этих операций рано состарилась и почти ничем не напоминала Якову прежнюю девушку. Постепенно дом Степана, раньше живой и шумный, опустел, и только Яков регулярно заходил проведать несчастного инвалида и его жену. Если вам довелось побывать в местной больнице, вы могли видеть ее главного хирурга. Но если еще не видели, постарайтесь избежать с ним встречи.

Марк Аронович закончил рассказ. Костя чувствовал, что старик горько улыбается в темноте. Тогда Костя встал, извинившись, зашел в дом и вышел оттуда, держа что-то в руке – оказалось, бутылку вина. Он молча плеснул черную влагу в чашки, протянул одну из них Марку Ароновичу. Ни слова не говоря, оба выпили. Так Костя оценил эту историю-притчу, и Марку Ароновичу это безмолвное понимание было приятнее многословного обсуждения, тем более что вино было хорошим.

Вдалеке раздалась музыка, она приблизилась, женский голос с крыльца закричал: «Олега! Олега! Домой пора!»

На небе показались две звездочки. Верхушки сосен сделались совсем темными. Костя снова осторожно налил в белые чашки черную жидкость. Они сделали по глотку.

– Вы, историки, – сказал, обтирая губы рукой, Марк Аронович, – твердо придерживаетесь фактов. Вы – жертвы науки и выдуманной вами же специализации. Умозрительные гипотезы и даже литературные произведения для вас подозрительны и несерьезны. Со своих вершин вы снисходительно взираете на то, что противоречит принятой научной школе. А вершины те, возможно, – просто кучи мусора, которые сгребли ваши предшественники. Карл Маркс полтора века водил вас за нос, и вы даже этого не заметили. – Марк Аронович сделал еще глоток и почмокал губами. – А хотите, Константин Георгиевич, я открою вам нашу главную тайну?

– Очень хочу, – ответил Костя, устраиваясь поудобнее и кладя подбородок на руки.

И тогда Марк Аронович, собравшись с мыслями и часто останавливаясь, поведал ему такую историю:

– Люди, дорогой мой ученый, всегда были склонны к язычеству и сотворению кумиров. Лишь избранные с незапамятных времен обладали секретом единобожия. В эту тайну посвящались только жрецы, и она тщательно оберегалась от всех остальных. И вот однажды, благодаря одному из посвященных, к тайне оказался приобщенным целый народ.

– Этим посвященным был Моисей? – спросил Костя.

– Не исключаю. Как бы то ни было, с тех пор избранным стал народ, а не горстка жрецов. На драгоценных скрижалях была дана народу краткая философия посвященных. Однако сменились поколения, и основные догматы учения были утрачены. Сохранилось лишь видимое, прямое толкование учения. Вы понимаете меня?

– Конечно, – кивнул Костя, – отлично понимаю. Худо-бедно учителя трактовали аллегории, но тайная сторона почти полностью испарилась.

– Вот! Лучше не скажешь. Поэтому, когда пришла пора растолковать людям истоки Писания, никого не оказалось, кто был бы к этому готов. Нет пророков в своем отечестве. Зато другие народы пошли за проповедником и приняли его учение. Избранный народ остался со своими старыми пророками, да, видно, разгневал Бога Саваофа.

– Был рассеян по земле?

– Воистину так! Тогда самые мудрые стали искать, в чем же состоит воля Божья? И нашли, что наступит час прощенья, когда все прочие народы примут нового учителя, а потом сами же от него и отрекутся. Останется один фольклор.

– Довольно своеобразная дуалистичность. Значит, в интересах скорейшего прощения необходимо распространять новое учение, поддерживать его и в то же время разрушать его, подрывая основы?

– В этом и состоит главная тайна, – сказал Марк Аронович, его глаза блестели в темноте. – Тогда для христиан наступит конец света.

Костя сделал еще глоток, отставил чашку в сторону и, положив локти на стол, подался вперед:

– Значит, коммунизм?

– Оружие, как, впрочем, и сионизм. Да что там коммунизм! Даже крестовые походы… – Марк Аронович махнул рукой. – Оружие тем и замечательно, что им пользуешься, когда необходимо. За ненадобностью его можно убрать в ножны.

– Кому дозволена цель, тому дозволены и средства, – процитировал Костя.

– Средства? Их два: конфиденциальность и деньги. Все должно идти как бы само собой, а любая хорошая идея должна получить поддержку.

– Тайные общества? Партии?

– Они, родимые, – кивая, подтвердил Марк Аронович, прикладываясь к чашке. – С чем вы там боретесь, эй? С монархией? Отлично! За второй выходной? За субботу? Святое дело!

– А ислам?..

– Камень на дороге. На месте мечети восстановится Храм.

– В Иерусалиме? Аль-Акса? Не там ищете!

– О чем это вы, Костя?

– Ага, вот вам и понадобился историк! А что, если я скажу вам: перебирайтесь в Стамбул, в бывший Константинополь?

– Ну, не знаю. На вашем поле я вам не противник.

– Честно говоря, я сам еще в этом не уверен.

Наступило молчание. Марк Аронович допил вино.

– Знаете, зачем я вам об этом рассказываю? – спросил он Костю, запинаясь. – Затем, что не хочу уносить это с собой в могилу, еще затем, что вы – человек бескорыстный, а я – старик и не нахожу в этом никакого смысла. Чтоб я так жил! – Марк Аронович протянул Косте пустую чашку, она незамедлительно была наполнена.

– Теперь я понимаю, – сказал Костя, отправляя в рот кусочек сыра, – теперь я понимаю, что имел в виду капеллан.

– Какой капеллан?

– Капеллан Фридриха II, прусского короля.

– Да, знаю Фридриха II.

– Как-то раз он решил подшутить над своим придворным капелланом, поставить его перед двором в неловкое положение. Он сделал знак своим придворным и задал ему такой вопрос: можете ли вы, отче, доказать мне христианство каким-нибудь одним словом?

– Та-ак, – сказал Марк Аронович.

– Тот подумал немного и отвечает: «Могу, ваше величество». – «Ну?» – спрашивает король. А капеллан ему: «Иудеи!»

– Ох, стервец! И что король?

– Говорят, король был умным человеком и согласился со своим капелланом.

– Браво!

– Брависсимо!

Они допили бутылку.

– Меня уже ждут, – сказал Марк Аронович.

– Где?

– Дома.

– А! Вполне вероятно.

Поддерживая друг друга, собеседники встали, распрощались, и Марк Аронович, напевая из «Севильского цирюльника», отправился домой.

В это время Артур с Людочкой и Виталиком возвращались по теплой дороге со стадиона.

Пока Виталик, как хороший рысак, мерил круг за кругом дорожку вокруг футбольного поля, Артур с Людочкой сидели на лавочке. Время замедлилось. Ветер, пошумев, затих, красный диск солнца повис над горизонтом, даже бегущий Виталик, отбрасывая длинную тень, двигался, как на замедленной кинопленке.

Сидели, лениво перебрасываясь словами. Артур жевал травинку, Людочка смежила веки. Где-то залаяла собака. Людочка открыла глаза, отыскала на дальнем конце поля Виталика.

– Собаки за ним не бегают? – Голос ее съехал на шепот, так что Артур с трудом разобрал последнее слово.

– На стадионе собак не бывает, – ответил он, бросая обкусанную былинку.

– А в парке? – Людочка опять прикрыла глаза.

– Там надо бегать с палкой.

– И всех колотить?

– Зачем? Собаки ее видят и не пристают. Только наш Константин Георгиевич может бегать невооруженным. К нему однажды дог пристал.

– И что? – Глаза Людочки открылись.

– Получил кулаком по лбу.

– Бедная собачка, – Людочка, не удержавшись, прыснула в ладошку.

– Послушай, послушай, дог остановился, лапы раздвинул и стал чихать.

– А Костя?

– Костя дальше побежал. Когда обратно возвращался, дог все чихал.

– Прочихался?

– Наверное. Костя ему здоровья пожелал. Зато потом этот дог его стороной обходил.

Людочка давилась от смеха.

– Комик жизни! – С нее слетело сонное состояние, она привстала. – Ой, даже есть захотелось! Пойдемте ужинать. Эй, спортсмен! – крикнула она Виталику. – Ужинать пора!

Виталик замедлил бег, пошел быстрым шагом, делая руками широкие махи.

– Я готов! – сказал он, приблизившись.

– Тогда вперед!

Они воротились к заросшей травой дороге. Их тени бесшумно скользили по широкому пространству между линиями участков, по палисадникам. Затем они сами исчезли в затененном проулке, случайно попадая в последние, пробивавшиеся сквозь яблоневую листву лучи уходящего на ночлег светила.

– Виталик, только не беги, – попросила Людочка.

Она взяла их под руки, и им пришлось приноровиться к ее шагу.

– Имя Виталий что означает? – спросил Артур.

– Жизненный.

– Поэтому он голодный.

– Голодный, голодный. Будешь голодным, если так бегать. Ты лучше скажи, что твое имя означает?

– Артур? Костя сказал, что «медведь». Урсус.

– Это по-каковски? – спросил Виталик.

– По-французски.

– А Иван что значит? – не унимался Виталик.

– Не знаю.

– Я знаю, – сказала Людочка. – Благодать Божья. Только не Иван, а Иоанн.

– По-французски Жан.

– Значит, например, Иосиф…

– Будет Жозеф.

– А Илья?

– Жиль.

– Значит, Сталин по-французски был Жозеф?

– Жозеф, а по-итальянски – Джузеппе.

– А по-английски?

– По-английски – Джо.

– А по-русски – просто Осип, – сказал Виталик.

– А по-арабски – Юсуф.

Они зашли в калитку.

– Костя! – крикнул Артур. – Ты не знаешь, как будет Иосиф по-китайски?!

– Не знаю, но могу узнать. Найди у меня на полке книгу Райта на английском. Там, где крестовые походы.

– Ага, вот, – Артур подал ему книгу.

– По-китайски это будет, – сказал Костя, раскрывая книгу, – это будет Яо-сумо. Зачем вам?

– Хочу выяснить, как звучит Иосиф на разных языках. Оказывается, почти одинаково.

– Понятно, – сказал Костя, хотя ничего понятно не было, но в этот вечер он не хотел ни во что больше вникать.

Из главы «Мушкетеры у себя дома»:

«Как ни старался д’Артаньян, ему больше не удалось узнать о своих трех новых друзьях. Он решил верить в настоящем тому, что рассказывали об их прошлом, надеясь, что будущее обогатит его более подробными и достоверными сведениями. Пока Атос представлялся ему Ахиллом, Портос – Аяксом, а Арамис – Иосифом».

Заметим, a parte, так оно и произошло, будущее действительно обогатило его новыми сведениями.

Этой осенью у Кости была масса свободного времени. Жизнь его сделала небольшой поворот: ему пришлось уйти из института. Останься он еще ненадолго, ему бы вынесли сначала выговор по партийной линии, затем – по административной, а затем и совсем уволили бы с кафедры, как не прошедшего по конкурсу.

Тогда он ощутил железный вкус беды. Но не показал виду. А может, и к лучшему? – убеждал он себя и других. Помнится, еще летом он говорил, что его давно Воробей зовет на кафедру истории партии. Вот Костя и пошел к нему в областной институт физкультуры читать первокурсникам лекции. Институт рядом с дачей, летом можно на велосипеде, зимой – на лыжах. Красота! Спортзал хороший. Полно свободного времени. Четыре года до пенсии.

Начиналась перестройка, и Костя чувствовал, что на старом месте ему обязательно придется выбирать, к какому лагерю себя причислить, или, что еще хуже, начать маневрировать, как делали другие, угадывая, на чьей стороне сила. Пока он не видел ничего привлекательного в коллективном отстаивании истины. Не трогали его ни рекрутирующие сторонников умные и циничные лица одних, сочетающих романтику с рационализмом, ни устрашающие свинцовые лица других, обещающих обструкцию и преследование еретиков. Время намеков и скрытой борьбы миновало. Прозвучала труба, бросившая открытый вызов догме. Вся братия, все сочувствующие, все прогрессисты, все критики, остроумцы, просвещенные, посвященные, озаренные, просветленные услыхали этот вызов.

«Минеральный» секретарь заговорил голосом автора «Часа быка» и «Лезвия бритвы». Вместо звуков трубы раздались звуки рок-музыки. Академику Сахарову включили телефон. В конце года его встречали в Москве.

Теперь Костя, не торопясь, писал свою книгу. В Москву наезжал лишь в архив или библиотеку. Работать стало гораздо легче, появилась новая литература. Раньше он, к слову, с трудом отыскивал изданный в Мюнхене «Международный лексикон свободного каменщика». Сейчас появилась английская книжка С. Найта «Братство». Да что английская! Социалистические страны, хранившие строгое молчание, вдруг решили поразить своей откровенностью: 1984 год – Л. Хайн «Польское масонство 1920–1938 гг.». Жаль, Костя языка не знал. Он отыскал еще одно имя: В. Георгиев «Масонство в Болгарии». Это уже не просто факт, это – тенденция. Позже Костя убедится в своем выводе: в 1987 году будет закончен трехтомник Л. Хасса (Польша), потом появится книга Ж. Л. Надя (Венгрия) и книга Е. Черняка (СССР) под названием «Невидимые империи».

Когда Костя снова повстречал в метро своего старого товарища, того, что преподавал в Высшей Краснознаменной школе КГБ на юго-западе, тот был полон энтузиазма.

– Понимаешь, Костя, – открывал он горизонты, – наступает время нового мышления.

Слово «мышление» произносилось им с ударением на первом слоге. Так говорили еще в начале века.

– Открывается свобода для творчества, для новых идей. Больше экономических свобод, больше демократии в экономике, и мы встанем вровень с самыми передовыми странами. Время, отпущенное нам, истекает. Надо решаться на перемены. Иначе мы окажемся на обочине истории. Между прочим, я считаю, что в стране сложилась настоящая революционная ситуация.

– По чьим лекалам революция? – без обиняков спросил Костя.

– Революция сверху, ты понимаешь?

– А как же люди?

– Людей надо успокоить. Ничего в ходе перестройки у них не отнимут, никто из честных граждан не пострадает, никто из слабых и престарелых не понесет ущерба.

Костя глубоко вздохнул и с сомнением покачал головой.

– Люди должны понять, – настаивал его товарищ, – более того, им нужно объяснить, что все, что экономически неэффективно, – безнравственно и, наоборот, что эффективно – то нравственно. Тогда «невидимая рука», как сказал еще Адам Смит, обеспечит экономическую сбалансированность национального хозяйства. Наши ученые правильно ставят вопрос о либерализации экономики.

– Ученые тебе что хочешь обоснуют, – снова не соглашаясь, сказал Костя, – особенно те, кто вчера доказывал эффективность советской экономики. Впрочем, я не экономист, судить не могу, может, они и правы, – добавил он примирительно.

– Выросло новое поколение молодых ученых, – убежденно доказывал его коллега. – Я, знаешь ли, был как-то на заседании неформального экономического клуба, там такие дискуссии разворачиваются!

– Шумим, брат, шумим, – съязвил Костя.

– Безрадостный ты человек! – ответил ему приятель. – Да вернись ты к простому здравому смыслу. Согласен, медленно, но растет число наших сторонников и участников. Не вдруг, но утверждается убеждение, что альтернативы перестройке нет и быть не может. В конце концов, чем нам гордиться, – скептицизм Кости завел его, – тем, что мы производим товары на помойку?!

Костя рассмеялся. В этот вечер он направлялся к Лене.

– Подумай, Костя, – сказал приятель, прощаясь.

Костя пожал протянутую руку:

– Он постарается! – и пошел к эскалатору.

Что-то зацепило его в этом разговоре, но он не мог вспомнить что. Пришлось еще раз прокрутить в памяти дежурную риторику приятеля. Вот она, причина тревоги: товарищ говорил о посещении неформального экономического кружка. Неформального? Эдакое «Свободное экономическое общество»?! Учитывая, что приятель работает в «конторе», это говорит о многом. Костя подумал о своей концепции и поежился.

В этот час в просторный двор к машине спускался человек. Двор был расположен в центре Москвы, в обширном комплексе зданий ЦК партии на Старой площади. Пассажир был одет в серое пальто. Его провожал невысокий мужчина в дорогой тройке.

– Они должны это понять, – возмущенно говорил человек в пальто. – Слушайте, это, знаете ли, ни в какие ворота! В таких условиях нельзя вести перестройку. Мы все же, – он сделал паузу, – члены цивилизованного общества и вправе ожидать понимания.

– Так ведь военные всегда были самой консервативной частью государственной власти. Вечно поддерживают и даже возглавляют правые партии. Исключая декабристов, конечно, – спокойной скороговоркой отвечал ему сопровождающий.

– В нашем деле нельзя останавливаться. А мы и так, благодаря этим умникам, теряем время. Выискались патриоты, понимаете ли! Иногда встречаешь открытое сопротивление общей линии. Ни обойти, ни объехать. Армейские свое гнут, военно-промышленная комиссия денег требует.

Они вышли на улицу, первый надел шляпу, приостановился. На крышах лежал снег, но уже тянуло весенним теплом.

– Я тоже думаю, что они должны пойти нам навстречу, – быстро сказал низенький. – Мы и сами справимся, нужно только дождаться повода.

Голова в шляпе кивнула.

– Как сказал мудрец: и это пройдет. Идеи мы и сами можем подбрасывать. Надо дело делать. Рано руки в карманы ложить.

Подошел высокий человек без шапки, с зачесанными назад волосами, придержал дверь автомобиля. Низенький, попрощавшись, вернулся в подъезд. Автомобиль принял пассажира и через распахнутые ворота выехал на московские улицы.

Тем временем Костя торопился к Лене. К вечеру ей обещали привезти мебель. Расставить тяжелый диван и кресла одной Лене было не под силу.

Костя зашел во двор дома и увидел одиноко стоящую на снегу Лену, рядом диван и два кресла.

– Привет, – Костя чмокнул ее в холодную щеку, посмотрел на часы. – А где же грузчики?

– Я их прогнала.

Косте стало весело.

– Как это?

– Нет, ты представляешь! – Она подбоченилась. – Эти алконавты поленились пройти лишних десять метров, у них, видите ли, машина не может подойти ближе. Только за отдельную плату.

– Ничего, – сказал Костя, – авось, справимся. Родители здесь? – Он задрал голову.

– Нет, они уехали.

– Ясно. Ну, тогда берись. – И он поднял свой край дивана.

Лена взялась за другой край, но поднять его не смогла.

– Они его вчетвером еле выволокли, – оправдываясь, сказала она, виновато глядя на Костю.

– Все нормально, – сказал он. – Открывай дверь в квартиру.

Костя, как муравей, несущий груз, шел, не считая ступеней. Спустившись сверху, замерла на площадке Лена. Он ее не видел, ему нельзя было поднять голову. Чувствовал ее присутствие, но не мог на нем сосредоточиться. Не хватало дыхания, поясницу ломило, но это его не беспокоило, он знал, что на ноги и спину мог рассчитывать. Лишь бы выдержало сердце. Главное не упасть, не сбиться с темпа. На последнем лестничном пролете его мотало вместе с диваном из стороны в сторону, как корабль в бурю. Чтобы одолеть последнюю ступеньку, а Лена уже бросилась помогать, он освободил одну руку, уперся ею в колено и выпрямился.

Пока она планировала, куда сдвинуть мебель, он пошел в ванную. Из рамки над умывальником на него смотрело знакомо-незнакомое бледное лицо. Костя криво улыбнулся своему отражению. В руках и коленях еще ощущалась легкая дрожь.

Лена уговорила его остаться, впрочем, он и сам чувствовал себя не в силах куда-то ехать, и он остался.

В одиннадцатом часу, когда она вышла из ванны, Костя уже спал, лежа на животе, съехав с подушки, согнув в колене ногу. Горела настольная лампа. Лена тихонько стащила с него одеяло. Костя никогда не спал одетым. Сохранившийся загар подчеркивал белизну кожи, которая летом была прикрыта плавками. Взгляд скользил от широких бугрившихся лопаток вдоль полускрытого двумя продольными мышцами позвоночника вниз к белому маячку, потом ниже по распластанным ногам и опять поднимался, притягиваемый незагоревшей кожей.

«Бьет наповал!» – подумала Лена, касаясь ее рукой.

Они проснулись, когда зазвонил будильник. Не занавешенные окна лучились слепящим утренним светом. По голубому небу были рассыпаны небольшие облака. Деревья, украшенные за ночь снежным кружевом, постепенно освобождались от снега. На мостовых образовались блестевшие под солнцем черные лужи.

Костя потянулся, раскинув руки, а сомкнул их у Лены на талии.

– Нет, нет, – воспротивилась она, – мне надо на работу. У меня с утра оперативка.

Костя, улыбаясь, убрал руки, закинул их за голову.

– Прошу прощения, ваше превосходительство. Я и забыл, что вы теперь – начальство.

– Ну, начальство, не начальство, а платят на сто рублей больше, не считая премий. И премии теперь – по каждому заказу, – голос Лены доносился уже из кухни. – Ты будешь чай или кофе?

– Чай. Так чем ты теперь командуешь? – спросил Костя, садясь за стол.

– Отделом надежности.

– Ого! Как это понимать?

– Вот так и понимать, что без меня теперь ни одна серьезная тема не обходится.

Костя проводил ее до метро, она продолжала рассказывать о работе.

– С Виталиком видишься? – спросил он.

– Виталик наш сейчас в командировке, на юге.

– Вернется, привет передавай.

– Я, может, сама туда соберусь, только дождусь тепла. Интересно, как он со своей, не расстался?

– По-моему, он счастлив, – сказал Костя.

– Как просто стать счастливым, – усмехнулась Лена, – надо только жениться во второй раз. На бывшей жене.

– Счастье – это когда возвращается та, которую так и не смог разлюбить.

– Ну, она-то, положим, на два фронта работает.

– Виталик сумел смириться. Со смирением даже бедняк богат. Счастье не бывает абсолютным. Можно быть условно счастливым, можно быть полностью счастливым короткое время, но полного и постоянного счастья не бывает.

– Ладно, я подумаю на досуге, – останавливая его, сказала Лена.

Их губы привычно соприкоснулись. Лена исчезла за тяжелыми дверями, а Костя пешком пошел к своему дому. Обходя лужи, он поглядывал на сияющее весеннее небо, на спешащих пешеходов, на обгоняющих друг друга школьников. Автомобили, разбрызгивая колесами воду, тормозили перед ямами на асфальте.

У Климентовского переулка Костя свернул налево, пересек Пятницкую улицу и вышел на Большую Ордынку. Несколько десятков шагов – и вот он, сквер перед огромным серым зданием Минсредмаша. Костя прошелся вперед-назад, поглядывая на массивные двери.

Когда он последний раз видел Ирину? Сразу после пятидесятилетия. Она родилась в один год с набоковской Лолитой. Встретил ее после работы с цветами. Разве он не имел права принести свои поздравления? Она мало изменилась, только похудела, давал себя знать диабет. Глаза стали еще больше, а вокруг – сеточка морщин. На милое лицо можно смотреть бесконечно, оно притягивает взгляд, как пламя горящих поленьев. Это и есть самая большая близость – утонуть в знакомых глазах, все понимающих, все прощающих.

Костя побрел дальше. Он не стал возвращаться, он пошел туда, где за распахнутыми воротами стоял храм иконы Божьей Матери «Всех скорбящих Радость».