Текст книги "Валерия. Роман о любви"

Глава 6

I

Сейчас, на пороге крошечной квартиры маминой сестры, Снежане больше всего не хотелось, чтобы двери открыл Гацко. Её желание сбылось с пугающей быстротой.

Казалось, внезапный приезд племянников не обрадовал и не удивил Наталью Лазаревну, пусть губы и растянуты до ушей в улыбке, но глаза-то сверкают по-лисьи и обжигают холодом.

Около дома на перекрёстке множества городских маршрутов в машине отсиживается Александр Ильич, прижав к уху мобильник. Встреча с гражданской женой Саньки вызывает у него панику. В её обществе на лице Ипатова выступают от бессилия алые пятна, и он начинает заикаться. А терять самообладание он не может, особенно сейчас, особенно перед самым важным в его жизни разговором с лучшим другом, а может, уже не с лучшим, и даже не другом, а с человеком, который был частью его самого, самого Ипатова.

Поэтому по лестнице старого дома на первый этаж поднимается водитель Петя. Он же боец тайского бокса и скромный укротитель озверевшей жены Яновича, худенький юноша в чёрном: в чёрных джинсах, футболке и кожаной куртке, тонкой и короткой. В одной руке он держит Мишу, а другой тянет Мишину коляску, инвалидную, но настолько удобную и лёгкую, что она почти не отличается от детской. Снежана плетётся следом.

В открытых дверях их ожидает хозяйка, в домашнем брючном костюме чёрного бархата, серебристом ожерелье, натянутом на то место, где должна быть шея, и с неизменным бантиком в начёсанных волосах.

– Опять запила? – спрашивает хозяйка, заслоняя тучной фигурой двери крошечной квартиры. Второй её подбородок вздувается, как дрожжевое тесто, и тут же падает на велюровый воротник домашнего костюма.

Буркнув «Здрасте» супруге второго зама, Петя напускает на лицо важности, чтобы, не дай бог, не встретиться взглядом с принимающей стороной. Он закатывает коляску и, как принято у мужчин, пожимает Мише руку. Малыш улыбается, и лицо Пети оживает. Он улыбается тоже и прикасается к медному ёжику на голове мальчика.

– Ну, Петька? Пришлось тебе поработать? – вопрошает хозяйка и впивается свежевыточенным маникюром в рукав Петиной куртки. Лицо юноши опять каменеет. Он кивает и, не глядя на гражданскую жену второго, но всё же директора, вылетает на лестницу. Натахины когти только прошлись по чёрной коже.

Уже в машине Петя прокручивает и прокручивает в памяти эпизоды «работы» над супругой директора – более омерзительной схватки на его памяти не было.

Когда же за его спиной хлопнула входная дверь крошечной квартирки, Снежана произносит, царапая взглядом лоснистые щёки тётки:

– О! Как ты ценного работника застращала. Пройти позволишь? Мишун голодный.

– Ну, если не брезгуете нашей клетушкой, милости прошу.

Снежана с Мишей на плече кое-как протискивается между стеной крошечного коридора и коляской. Младший братишка, как котёнок, прижимается к её груди и мурлычет. Он кажется мягким, несмотря на худобу.

– Мы на кухне вчетвером уже не помещаемся, – продолжает томимая вопросом жилья хозяйка, отворяя кухонные двери.

– Ничего страшного, – отвечает Снежана, усаживая «котёнка» на единственный стул у самой стены, – приличные люди на кухне не трапезничают.

Пока Снежана моет братишке руки в алюминиевой миске, тётя подсаживается рядом на табурет и сетует, потрепав Мишин ёжик:

– Бедный мой, испуганной какой. Мамка твоя орала?

Малыш в ответ начинает что-то лепетать, а Снежана без эмоций, как опытный переводчик, доносит суть. Тётка распахивает лисьи глаза, которые уже выглядят не лисьими, а простыми и круглыми, и отвечает:

– А ты не такой уж дурачок, милый. Сейчас будем кушать. Я тебя сама покормлю, кутёнок.

Мишу Наталья Лазаревна любила больше всех из Яновичей. Или, точнее сказать, одного из Яновичей, вопреки справедливости и логике, она всё-таки любила. Причину этой любви она не могла объяснить даже себе самой: то ли это потому, что Миша не был её сыном, то ли потому, что он был болью Яновича. А с годами она уже и не думала «почему», а просто покупала ему игрушки и даже меняла памперсы.

Накрывая на стол, Наталья Лазаревна хохочет и шалит с племянником. При каждом удобном случае она презентует свою великосветскость и европейскость, поэтому на кухонный стол ложится белая скатерть и падает сияющая посуда. И только Мише достаётся пластиковая тарелка. Снежана сжимает губы, но оставляет это без комментария. В последнее время ссоры с родной тёткой стали главным форматом их общения.

Когда тётка ставит на стол круглое блюдо с горой дымящегося риса и запечённых кусочков форели, посыпанных рубленой зеленью, Снежана понимает, насколько голодна – так, что сводит живот. Она готова есть руками, без салфетки и прямо с блюда. Миша из всех сил тянется за ложкой, но ест плохо: через раз не жуёт или не закрывает рот, давится. Серебряной ложечкой его кормит тётя.

– Мишун, не чавкай! – с набитым ртом повторяет родная его сестра и сама с удовольствием чавкает.

Наталья Лазаревна чувствует, что настаёт подходящий момент для доверительной беседы, и вытягивает шею, вернее, чуть отрывает голову от плеч.

– Девочка моя бедная. Какое несчастье. Ещё и этого нет. Пропал. Бессовестный. Телефон отключён. Какой день уже? – причитает тётушка и гладит племянника по голове. – И Саше ведь ни слова. Какой эгоист. Всегда таким был. Ведь правда?

– Отвянь, тётка. Дай поесть, – обрывает её Снежана, выпивая залпом сок из хрустального стакана.

Но Наталья Лазаревна, наморщив мягкий лоб, продолжает:

– Аа-а… Я ведь волнуюсь тоже, и Саша места себе не находит. Ты вот тоже – круги под глазами.

– Это у меня от твоей сестры круги.

– Аа-а… Вот! Ты – дочь. Ты должна быть всегда за мать. Ведь из-за него же сорвалась. – Тётя аж подпрыгивает на табурете, а нос её напрягается, втягивая побольше воздуха. – Ведь он довёл её за всю жизнь. Вот почему, думаешь, она сейчас запила?

– Как почему? Потому что любит пить. Не понятно, что ли? – отвечает Снежана, своей вилкой разминая ломтик рыбы в тарелке брата.

– Аа-а… Всё у тебя просто. А то, что уезжает? Да часто. И неделями дома не ночевал. Какая жена выдержит?

– Вот как раз твоя сестра. Она всегда рада была, когда муж её сваливал. Сразу в доме тусня с бухлом. Или сама ночевать не приходит. Да она меня в садике забывала сколько раз. О чём ты, Натаха? Мученицу нашла.

От Натальи Лазаревны ускользает патетизм. Мощность голоса буксует на аргументах племянницы, но она не сдаётся.

– Всё равно – нет у него права держать всех в неведении! Вот она, голубка, и перестрадала. Я вчера её голос как услышала, размытый такой, детский… сразу поняла – быть беде.

– Вчера? – Снежана дёрнула плечами. – Ну, и отчего ж ты не примчалась, тревогу не забила?

Пойманная с поличным, Наталья Лазаревна восклицает:

– У вас всегда я! Мало я Польку с процедур встречала, в больнице с ней сидела, дома караулила? Я что, жизнь свою должна положить ради её трезвости? Охранником бесплатным служить круглосуточно? А кто о моей семье позаботится?

Нарисованные карандашом брови изгибаются на мягком лбу тётушки так, что Снежану бросает в холод.

– Хватит, знаю всё наизусть! – восклицает Снежана, бряцнув вилкой. Но, вздохнув, она добавляет: – А может, и к лучшему всё. Теперь её неучастие в моей свадьбе решается без прений сторон.

Тётушка замолкает. Высморкавшись, тем же платком утирает выступившие слёзы и произносит с надрывом:

– Надо было ещё раз закодировать её, я вам говорила! Только кто меня слушает? Это же в марте она, на женский день запила. Ох как запила. Тогда весь её салон гудел, а потом стонал. И подружки Полькины, стерва на стерве, – нет бы остановить женщину. Где там. На халяву пить до смерти готовы, хоть и брюликами в пупах сверкают. Это они в салоне у неё, на процедурах, только сок да коктейли травяные своими хоботками потягивают. – Наталья Лазаревна делает жест рукой в сторону окна, где, видимо, по её мнению, обитают «подружки Польки».

– Дались тебе подружки её! Я их не то что по именам – лица запомнить не могу, – пожимает плечами Снежана. – Все блондинки, и грудь и губы одного размера… Чаю дашь? Только свежего. И мне, и Мише, – сказала Снежана, направляя властный взгляд на хозяйку крошечной квартиры.

Тётушка съёживается и поддаётся. Лисьи её глаза сверкнули, однако, недобрым светом, а жёлтые завитушки заволновались, оттого что она в очередной раз задумалась о справедливости. Наполненный отфильтрованной водой чайник сипит, и хозяйка, не поворачиваясь к столу, всё же решает затронуть животрепещущую тему.

– Снежана, я вот что, я с работы ушла, ты знаешь. Саша обещал к себе взять, на «Икар», но нет, твой отец опять упёрся. А знаешь что? В газетах икаровцы дали объявления о найме. А меня не берут! Не понимаю! Какое право он имеет не допускать собственника к делам предприятия?

Свежеподпиленный маникюр тётушки стучит по фарфоровым чашкам. Сытая племянница потягивается за столом. Хозяйка квартиры, возомнившая себя прокурором, раздражает её всё больше и больше.

– Дорогая тётя, икаровцы нуждаются в специалистах по цветным металлам. Знание иностранных языков приветствуется. А объявления желательно читать до конца абзаца.

Наталья, подскочив, разворачивается к столу и восклицает:

– Ой! В специалистах нуждаются! Знание языков! Ха! Набрали штат из родственников знакомых! Работать некому, руководство слабое, сотрудники обленились! И Валерка обнаглел. Ты знаешь? Он Санькины проценты по-честному оформлять не хочет. Вот тебе и друг. Вот и родственник. Где справедливость? Как действовать, как влиять на такого бесчестного человека?

Снежана зевнула.

– Молчи уже. Влиять на Яновича решила. Ты что куришь, тётя?

– Вот ты как! – Наталья опять не может сдержать слёз. – Никакого уважения ни ко мне, ни к матери. Радуешься, что её на свадьбе не будет. Мне помочь не хочешь. Впрочем, чего ещё ожидать от его копии. Хоть бы один наш ген сработал, так нет, всё его. Те же жесты, взгляд…

– У меня волосы твоего отца. Утешься, – язвит Снежана. Она как будто не принимает разговор всерьёз – ведь серьёзность осталась в её родном изувеченном доме.

– Вот что, родственница, – не унимается хозяйка, – передай своему отцу – наше терпение лопнуло. Пусть долю Саньке отписывает! Ты в курсе, как Сашка вкалывает, не жалеет себя, мотается в командировки. И все темы он придумал, идеи все новые выдаёт. А какая благодарность? Какая? Вот где твой отец! Думаешь, никто не знает. Я знаю… чую, в Польшу понесло капиталиста, а то и дальше куда, за мечтой своей, за джипом помчался. И уж поверь, копейки считать не станет. А я, – хозяйка разводит руками, – а мы… нам спать негде… Посмотри, посмотри на мою спичечную квартирку. Хоть бы на расширение денег выделил. Так нет! Джип покупаем. – Голос разгневанной тётушки дребезжит на высоких и проваливается на низких нотах.

Снежана хмурит брови – на сегодня хватит истерик. Бледнея на глазах, она отвечает:

– В разводе ты не на алименты жила, а к проклятому капиталисту за данью приползала каждый месяц. И за этим капиталистом же бегала, готовая в любой момент подол задрать! Откуда мне известно? Полина Лазаревна в моменты истины делится с твоими же подругами. И если ты сцапала этого хронически влюблённого коротышку, которого мой отец всю жизнь на себе тащит, это не значит, что оттяпала и долю собственности. Ясно? Так что ротик прикрой и запомни: не видать тебе ни «Икара», ни денег Яновича.

Тётя надувает второй подбородок, в котором застревают слова для ответа. Миша молчит, не отрывая взгляд от сестры, которая, отдышавшись, продолжает:

– Короче, ты не говорила, я не слышала. Только знай: «Икар» тебе не по зубам. Желаешь стать акулой бизнеса – заводи своё дело. Тем более у тебя такой бесценный экземпляр в кармане, одни идеи только – ого. М-м? – искры задора опять сверкают в глазах Снежаны. – Ты поднимешься, а отец без самого ценного, незаменимого сотрудника канет в небытие. Всем по серьгам, как говорится.

Снежана встаёт из-за стола и с надеждой смотрит на погасший экран старенького телефона, который был дорог ей как память. Когда же ты вернёшься, папа? Смотри, сколько напастей свалилось на твою дочь. Миша, захныкав, тянет к ней ручки. Его королева хмурит брови, глаза её потемнели.

– Мишун, не хнычь, ты мужик, – упрекает его сестра, беря малыша на руки.

Но Наталья Лазаревна, похлопав ресницами и всполошившись, перехватывает Мишу.

– Успокойся, кутёнок. Да, я включу тебе мультик. Скоро девочки, сестрички твои, придут с танцев. Поиграют с тобой.

Сидя на руках тёти, Миша дотягивается и обхватывает сестру напряжённой, скорченной правой рукой, над которой особенно работают массажисты, – и вот уже только что повздорившие родственницы стоят в обнимку. Чтобы не огорчать братика, Снежана терпит объятия неприятной женщины, прикосновение скользкого бархата её костюма, через который пробивается мыльная дрожь целлюлитного тёткиного тела. От этой нарастающей дрожи железные латы, надетые Снежаной для словесной перепалки, начинают трещать по швам, наконец звякают и падают к ногам воительницы. И она тут же ощущает, как в сердце просачивается жалость к Натахе, не востребованной счастьем женщине, которая живёт с оглядкой на семью старшей сестры, которая перебирает чужие трагедии и победы, не видя и не ища своих.

В знак примирения Снежана хлопает тётушку по мясистому плечу. Та тоже смягчается.

– Что ж это? Получается, месяц после больницы – и нате, пожалуйста. – Тётя чмокает Мишу. – Ты родился, и она год ни капли. Ни-ни. Даже на Новый год.

Миша понимает, что наконец говорят и о нём, и смеётся от души, а блаженные глаза сияют радостью.

Гармонию семьи нарушает телефонный звонок. Как дикарка, отскочив от тётки, Снежана тут же кидается к своему телефону, который дребезжит на кухонном столе. «Отец, отец, отец», – повторяет она в ритме доктора Айболита, твердящего «Лимпопо» по дороге в Африку.

– Снежана, как ты? Всё ли в порядке? – спрашивает из мобильника голос Александра Ильича. В ответ Снежана сначала молчит, сдерживая дыхание, а потом еле слышно произносит:

– Да-да.

– Она уже спит. Опять к Георгиеву положили. Не волнуйся, всё как обычно. Завтра придёт в себя. Спокойно учись, отдыхай. И… Снежана, очень прошу, если объявится отец, сообщи в любое время. И… ему надо в диспансер подъехать, не откладывая, оформить всё, он знает. Только не забудь напомнить, чтобы в первую очередь туда… Да не благодари, не тот случай. До завтра…

– Да-да… – зачем-то снова произносит Снежана и так и застывает с раскрытым мобильником в руке.

Миша начинает скулить, поняв, что сестра опять оставляет его в семье тёти. Так повелось: стоило только Полине Лазаревне угодить в секретную больницу – Миша ночевал в этой крошечной квартирке, в комнате с двоюродными сёстрами. Ему нравилось веселиться с девочками, смотреть с ними мультики. Ночью, когда взрослые оставляют детей в покое, он прятался под одеялом, а его сёстры, картавя, рассказывали полушёпотом страшные истории. Но маленькое сердечко Миши всё равно тосковало по голосу и рукам старшей сестры. Дома каждую ночь малыш просыпался раз или два, Снежана баюкала его, давала воду из поильника, переворачивала на другой бок и целовала, и тогда сон опять окутывал малыша. А в чужой постели Мише было неуютно, он просыпался и никого не звал. Сестрички сопели на двух ярусах детской кровати, сбрасывали одеяла. Иногда младшая из них хихикала во сне, тогда Мише становилось радостно на душе, и он улыбался и думал, что она вот-вот подскочит с кровати и они вместе поиграют кубиками, или пони, или чем-нибудь ещё – надо только прибавить яркости ночнику. Но младшая не просыпалась, а Миша ждал, когда она опять захихикает, и не смыкал глаз до утра.

– Брателло, – Снежана обнимает Мишу, – ты мужик, не хнычь. Завтра увидимся. – Теперь она обращается уже к тёте: – Наташ, утром Петя приедет за малышом, часов в девять. Постарайся накормить его до отъезда. Да, и положи мне с собой в коробочку твоё вот это вкуснейшее блюдо. Отец точно должен приехать ночью, я его чувствую. А дома погром, хлеба и того нет.

– Может, останешься? – шёпотом спрашивает тётя.

– Ой, дома уборки… Как никогда. Поеду. Настасью Сергеевну надо искать. Ипатов сказал, она на какой-то остановке дежурит. Ай… Вместе справимся, до утра, надеюсь.

Из рюкзачка Снежаны на белую скатерть падают три бумажки – верное средство усмирения тёти.

– Ой, не надо. Забери, – возмущается, но на самом деле лишь для порядка, Наталья Лазаревна. – У тебя свадьба, и диплом на носу. Перестань, родные же мы.

– Отвянь. Мне так спокойнее. А свадьбу Серёжа оплатил сам. Всё. Даже платье моё. В понедельник не успела толком примерить, увёз в Гродно.

– Как?

– Вот так. Приказал не толстеть. А я у тебя объедаюсь. Приедет завтра, может, заскочим к тебе, но не обещаю. Он на день только.

– Как? Почему ты на занятиях пропадаешь, а он в универе не появляется? Что за порядок такой?

– Вот такой. Иди Мишу посади на диван. Чего надрываешься? Он хоть и тощий у меня, да не невесомый. Всё. Некогда мне рассиживаться, тем более скоро твой коротышка пришлёпает. Вдруг конкуренцию тебе составлю?

Вновь приблизившись к братишке, Снежана целует его волосы и гладит по щеке:

– До свидания, моё солнышко, до завтра.

Солнышко вновь сияет, укрывая принцессу невидимым покровом своей любви.

II

Санька явился в дом Натахи за полночь. Окосевшим взглядом выразил возмущение, потому что слова ему уже не подчинялись, и осел на пол в крохотной прихожей. Эксклюзивный галстук был закинут на правое плечо, голова клонилась к левому. А Натаха надула второй подбородок и заверещала милицейской сиреной.

День выдался для Саньки нервным. Маленький директор пялился на дверь кабинета большего и, проникая сквозь дверную броню, третьим глазом шарил по стеллажам. Роковая папка из красной кожи всю историю жизни «Икара» лежала на третьей нижней полке в стопке затёртых картонных скоросшивателей. Новая секретарша Лена, оскалив теснящиеся в челюстях кривые зубы, задавала один и тот же вопрос: «Кабинет открыть?» Санька не соглашался, закрывая третий глаз, выбегал из стеклянной приёмной и запирался в своём кабинетике. Но и запертая, красная папка не давала ему покоя. Загрузившись в оперативную память мозга, папка сама по себе выпрыгивала со стеллажа и порхала по воздуху, раскрывая бумажный веер чёртовых документов. Нарастающее напряжение Санька снимал стаканом виски, просиживая в бассейне ютубовских роликов.

Эксклюзивный галстук, который сейчас был перекинут через правое плечо, появился у Саньки на пике любовной драмы, когда юная продавщица книжного магазина отменила их свадьбу. Первый зам, Ипатов, в ту пору тоже готовился к свадьбе, но в драму так и ни вляпался, как ни подталкивали его сотрудницы. Каждый день кто-нибудь из активисток женской половины «Икара» смущал его вопросами об избраннице, отчего лицо его напрягалось и на щеках проступали алые пятна. В ответ Александр Ильич пожимал плечами, улыбался и не произносил ни слова, страшась заикания. Провал в информационном поле сплетен не давал сотрудницам покоя. И в конце концов по крупицам, собранным по сусекам, они воссоздали образ будущей супруги первого зама: породистая интеллектуалка с фигурой Софи Лорен.

Но реальная Ипатова их разочаровала. Александр женился на немолодой воспитательнице детского сада с сухим длинным телом и простым лицом. Антонина Семёновна, так звали избранницу, вступив в брак, погрузилась в дела мужа и оставила свои. На пороге весны дети остались без воспитательницы, а «Икар» укрепился новым советником вне штата.

Ещё перед свадьбой своего первого зама Янович почуял неладное: невеста Ипатова выдавала совет за советом по руководству бизнесом и пересказывала своё видение теории капитала. А после бракосочетания и того круче – Ипатов полюбил лесть, стал раздражительным и на каждой планёрке высказывал колкие замечания. Янович всё меньше делился с ним соображениями и всё больше наблюдал и слушал, предвкушая разговор о главном, о Тоне, который не заставил себя ждать.

Первый летний выходной сотрудники «Икара» решили провести семьями в лесу. Тоня читала стихи вслух, не наизусть, нет, погружая здоровенный свой нос в маленькую толстую книжицу, а сотрудники «Икара», как муравьи, копошились на шашлычной поляне. Янович, нанизывая куски мяса на шампур, бросал исподлобья взгляды на декламирующую вирши супругу Ипатова и готовился к решительной схватке с её мужем.

А на следующее же утро Александр Ильич, поправляя галстук и покашливая, согласовывал с директором должность для своей одарённой жены. Янович не перебивал, наслаждаясь слабеющими интонациями и жидкими аргументами сбитого с толку друга, и, выждав момент, задал короткий вопрос, который заставил Ипатова побагроветь.

– Что значит «чем будет заниматься»? – вскричал Ипатов. – Она жена собственника! Может договора заключать, может компьютер освоить, бухгалтерию возглавить, – вопил он, размахивая руками у окна директорского кабинета.

– Если Тоня может заключать договора, почему она десять лет горшки мыла? – впившись взглядом в покрасневшее лицо первого своего зама, почти прошипел директор.

Ипатов рванул ворот новой запредельно дорогой рубашки и выскочил за дверь. Никто не мог заставить директора пойти на компромисс. До конца недели проигравший битву первый зам выпускал пар на подчинённых.