Текст книги "Валерия. Роман о любви"

«Скорей бы Петька прирулил, чтоб его…» – мечтает он про себя.

Оказавшись в тупике, Наталья Лазаревна срывает бантик.

– Сашенька, – запела она, – как бы там у них в семье ни было, ерунда всё. Главное что? Янович проценты твои официально не оформляет, деньги тебе, собственнику, не платит, с мнением твоим не считается, меня на работу брать запрещает. И для чего? – Лисьи глаза рассказчицы вспыхивают. – Чтоб тёмные дела свои скрыть! А дочку-то свою возьмёт на работу, да, и зятя. Думаешь, он им долю не отпишет? Ещё как отпишет, и в руководство введёт, свадьбу только сыграют. А ты, основатель и мозг «Икара», будешь у его зятя на побегушках. Ноги об тебя вытирать будут. У Снежаны характер – сам знаешь, а зять и того хуже. И затрут тебя. Никто не посмотрит, что ты на своём горбу «Икар» поднял, в самые верхи экономики поднял.

Наталья взмахивает руками-крылами, отчего её дорогие духи и дезодорант, той же гламурной темы, штормовой волной ударяют в Санькин нос, до мурашек в мозгу. Гацко зажмуривается, а его подруга, понизив тональность до минорной, продолжает:

– Милый ты мой, до чего же ты благородный. И как ты это терпишь? Но скоро… скоро всему придёт конец. Так что, Сашенька, на волю пора. Правильно мы поступили, по справедливости. Надо Яновичу рога обломать, чтобы он ими дыры в небе не пробил.

– Какие дыры, Натах? Что значит «правильно поступили», о чём ты? – Санёк подскакивает и вытягивается во весь рост, мелковатый для руководителя высокого ранга.

– Сашенька, мы с тобой – одно целое, я за тебя жизнь отдам. Просто решили мы с тобой, а план осуществила я сама. Ты ведь порядочный такой, привык собой жертвовать. Ну и хватит. Пусть теперь Янович жертвой будет.

От усиленной работы мозга на Санькином огромном лбу собрались морщины.

– Натах, ты чего? Ты чего наделала?! – вопит он.

– Справедливость восстановила. Да не волнуйся так, родной мой, ничего страшного не произойдёт, – Лисьи глаза Натахи блестят. – Ну, пощиплют Яновича трохи. Делов-то? Он из любой ситуации сухим выйдет, а мы ему поможем, да-а-а, от всей души, всем сердцем, так ска-а-ать. Только по справедливости. Пусть долю твою официально оформит, и не двадцать процентов, как говорено, а третью часть, и на работу меня – главбухом, и…

– Тебя? Главбухом? Да Юрьевну куда? Уволить? Да она гений вообще, и вообще на ней всё…

– Сашенька, – тянет Натаха, – никто лучше хозяина свои деньги не посчитает, я права? А Елена ваша Юрьевна для тебя не друг. Она только для Яновича старается, как для бога.

– Всё, хватит. Говори, что натворила? Отвечай! – требует Санёк, колечки его тёмных волос дрожат на шее.

– Да, Саш… Хе-хе… Хм…

– Да никак папку с контрабандой… – Догадка осветляет его лицо. – Эту, красную! Аа-а… Там уголовщина чистая! Ну, ты ведьма. – Теперь он бледнеет.

– Саш, успокойся. Твоих подписей нет. Там на Яновича материал.

– Да он поймёт, чьих рук дело. И тебя убьёт, и меня. И дочек твоих сопливых.

– Саш, всё пройдёт тонко, обычная проверка, и всё. Мне уже рассказали. Папку при нём, при всех, при тебе случайно, ну, по ходу, при обыске найдут, и всё. Проверок сейчас… О-о-о-о! Ну, подписку даст о невыезде, ну, повертится, и всё. И мы при своём.

– Проверка? Сама додумалась? Или подсказал кто? Я! Я за проверки ответственный. На стрелки хожу, бабло несу… У-у-у, дура! С меня спросят, всё спросят! – кричит Санька. Лицо его белее рубахи, глаза навыкате.

– Я это на себя беру. Так и скажу – человек без отдыха, без денег, без жилья…

– Ну и дура! Делать-то теперь что? Что? Я тебя спрашиваю, ведьма!

– Саш, не горячись, ты – бизнесмен, руководитель. Давай спокойно. Я бы тебя могла и не посвящать, правда? У меня с Яновичем свои счёты, давние. Но я только для тебя старалась, чтобы ты… Чтобы зять Яновича тебя не унижал, понимаешь? И никто, кроме тебя, последний пункт плана не выполнит. Соберись! Надо просто сегодня зайти к нему в кабинет и… поставить папку точно на то же место, точно на то же, откудова ты брал. И всё. Сделаешь, Сашок?

– Я? Я чтоб друга?.. Чтоб меня…

– Друга? Ну, раз уж так его назвал, тогда скажи – где твой друг? На работе не был, и вчера тоже. И ты, друг, не знаешь почему.

– Мало ли? Чтоб тебя…

– Да не мало. Пятьдесят тысяч американских рублей на подставную фирму перевёл, оттуда – в Германию… И ты, друг, не знаешь об этом?

– Ну и что! Перевёл. Откуда ты всё знаешь?

– Я? Я тебе сказала – ради тебя всё, ты – моё всё. – Страданье вырывается наружу из нераскрытых лёгких униженной женщины. – Ты ведь не знал, признайся. Тоже мне – друг.

– Ну, и?..

– В Германию укатил, это достоверно. – Защитница справедливости умалчивает, где раздобыла секретные сведения. – Я чувствую – помчался за новой машиной, уверена, помянешь моё слово. На джипе вернётся. Снежанку свою хочет с шиком в ЗАГС повезти. Весь он в этом. Шик ему нужен. Будь он проклят.

– Быть не может, – теряется Санька, начиная казаться ещё ниже своего роста, и опять опускается в кресло.

– Может. Проверь на работе, я тебе реквизиты напишу.

– Валерка? Такими бабками швыряется? И нам ни слова? Ни мне, ни руководству?

– Да, так выходит. Ты – очень верный человек, порядочный, благородный, а Валерка вот как тебе платит. Так что не жалей его, папку возьми, на то же место, да и не парься, ничего с этим барином не случится, подвинется только с чужого места.

Санька съёживается: мокрая от пота рубаха, прилипнув к спине, остывает. А в голове, и того хуже, застряла только одна мысль: чтобы влезть под бабий каблук, необязательно ставить штамп в паспорте.

Глава 2

I

Вот и майская Радуница. Оживились торговцы прекрасным: погребальной флористикой на основе синтетических материалов. Народ хлынул на кладбища. Желающих глотают рейсовые автобусы и, переполняясь, тянутся к местам вечного покоя. Запоздавший Ярила ещё не согрел землю, но посетителей могил это не смущает: вдоль оградок они расстилают пёстрые одеяла и сервируют их блюдами и напитками, даже десертами. Ярила поглядывает на примогильные скатерти-самобранки и веселится: надо же – званный ужин у покойников!

Бог ярости правит миром по справедливости. Сегодня, восходя на небо, пробираясь сквозь драконий хребет леса, он высмотрел стройную белокожую женщину, которая шагала по песчаной дороге к старому погосту, и почуял холод её сердца. Непорядок среди подданных. Ярила тряхнул разгорячённой гривой и разрумянил её щёки. В ответ на царскую милость женщина сорвала косынку и подставила солнцу свои волосы, сияющие в его лучах платиной. Бог обомлел от красоты женщины. А сердце-то её согрелось ли?

Женщина останавливается и промакивает своим платком слёзы. Ярила в ярости – она не знает, что идёт не к мёртвым, но живым? К отцу, знаменитому профессору физики Николаю Николаевичу Дятловскому, и мамочке, Екатерине Аркадьевне. Десять лет как…

Ярила открывает её мысли, подсыпая блёстки в падающие лучи.

«…Лежу на твоей груди и слышу стук больного сердца, твоего сердца, папа. Расскажи мне о чёрных дырах, как всегда, что-нибудь новое. О большом взрыве, или о Бермудском треугольнике… Мама, обними, посмотри в глаза. Ты видишь, как мне плохо? Я не могу больше держать себя в руках и себя же уговаривать. Не помогает. Он опять обманул: не приехал и не позвонил. Ни вчера, ни сегодня, завтра тоже не позвонит. Добралась я на автобусе, как все смертные. Привыкаю… До последней минуты его ждала, в автобусе аж лбом к окошку приросла. И знаешь, мама, понимаю – не придёт, и себе же не верю. Телефон его не отвечает третий день, а я жду. Правда, ты думала, всё сложится по-другому? Напрасно. Чем я лучше остальных? Типичная история одинокой женщины и женатого мужчины. Мамочка, если бы ты знала…»

Из кустов на обочину то и дело стайками вылетают дружные пичужки. Они щебечут до треска в воздухе и гонят прочь одинокую путницу, чтобы скрипом ведра из жести она не сорвала симфонию весны. Крохотным певуньям дела нет, что у нарушительницы есть известное в научных кругах имя – Валерия Дятловская, и всё благодаря отцу, лауреату советских премий и автору многих книг. Божьим тварям до того ли, что профессор Дятловский бывал на Кубе и обнимался с Фиделем Кастро, что он же братался с космонавтами?

После отставки Дятловского забыли. Мгновенно. Даже верные соратники. Есть ли кому-нибудь дело до старика – пусть он и профессор, и бывший замдиректора, – если свирепствует перестройка? Да и родная академия разваливается так же, как родная страна. Кому придёт в голову читать профессорские монографии, когда печатают столько жёлтых газет и – о! – открывается «Макдональдс»? А Николай Николаевич здесь, на краю соснового леса, в сотне километров от «Макдональдса», в своём дачном доме, который он купил на тающие советские деньги, боролся с новым видением и новым мышлением. Боролся так: в красные газеты писал статьи и украдкой от жены курил, а спустя два года его изношенное сердце остановилось.

Его дочь гнётся в три погибели, как узник концлагеря, когда вспоминает тот звонок и плачущий голос соседки по даче тёти Иры. Звонок был страшнее самой смерти. В ушах стучал пульс громче барабана. Вина перед отцом обвивала горло змеёй: почему она, единственная дочь, не бросила дом, работу и… не примчалась к родителям. Ведь сердце тянуло в деревню, к маме и папе. Тогда бы он говорил с дочкой, а не с её портретом, тогда бы он не ушёл, тогда бы он жил до сих пор и мама бы не ушла вослед.

Леру пробрал нервный озноб, а Ярила вскипел и затеял магнитную бурю – нельзя думать о смерти, когда под каждым пролитым им лучом поднимается жизнь. Но великому богу путница не покорилась. Хлюпая носом, она стала колоть себя прошлым: «Ну почему, почему не пошла на физфак, как хотел отец? Почему противилась его воле? Слава богу, Алька продолжил династию. Он так похож на своего деда».

В шестнадцать она стряхнула родительскую опеку, как змея отжившую кожу, и подала документы в радиотехнический институт, просто так, только бы не на физфак. Но одноклассники так и не позвали профессорскую дочку на посиделки с гитарой и вином, а вот отец сутулился и выкуривал по пачке в день. Спустя семестр он смирился – дочь получила грамоту от ректората за первое место на олимпиаде по высшей математике. Грамоту повесили в гостиной над проигрывателем. С тех пор мир формул и математических моделей стал для его дочери океаном, а она в нём русалкой, и идея искусственного интеллекта захватила Леру на всю жизнь.

Правда, мечту пришлось отложить на потом, а потом – навсегда. Так пожелал её однокурсник и законный муж Слава Кисель. К работе молодые супруги приступили в институте физики, в академии, под крылом отца невесты. Спокойно и надёжно. Никаких Леркиных воздушных замков вокруг института кибернетики. Дочь профессора определили в информационно-расчётный центр, к программистам, на нулевой этаж, а зятя – повыше и поближе к руководству, прямо в горнило науки. До брака с профессорской дочкой никто не подозревал, что из сельского паренька на первом же году трудовой деятельности получится заместитель заведующего лабораторией прикладной механики и кандидат наук на втором. Но Слава обгонял упущенное время. Он был на пять лет старше однокурсников и знал, как тяжело работать руками, особенно если они растут не из положенного места.

Это последнее обстоятельство выводило тёщу из себя. Она сжималась в комок, когда Николай Николаевич ремонтировал что-нибудь в комнате дочери – чаще всего кровать. Она смыкала руки на груди и ходила по кухне, когда её муж допоздна сидел над диссертацией зятя, а тот с успехом доламывал отремонтированную кровать. «Батюшки светы», – не уставала повторять Катерина Аркадьевна, гуляя с внуком, в то время как Слава купался в пене «Бадузана», оставляя лужи на кафельном полу профессорской ванной.

Семейный кризис нарастал: отец семейства всё чаще глядел исподлобья, мать растирала покрасневшие веки, а Лера кричала в ответ на каждое родительское замечание, и только молодой зять, увлечённый карьерой, сохранял спокойствие и аппетит. Проблема решилась сама собой, когда родители купили загородный дом и свободное время теперь проводили в тихой деревне, на краю земли. Внуку Альке в то время исполнилось два года. Ровно столько же бабушка и дедушка сходили с ума от счастья, а терем из соснового бруса в два этажа на поляне с берёзами, сливами и старыми яблонями стал местом оздоровления нового ребёнка Дятловских. Здесь же, в сосновом тереме, на краю земли, где линия горизонта мохнатыми верхушками подпирает небо, у Лериной мамы родился план избавления от родства с зятем. Масштабы операции оценить никто не мог – тёща действовала тайно, из подполья.

План начал претворяться в жизнь в первый же день новоселья, когда Катерина Аркадьевна подружилась с соседом по даче.

Дело было так.

II

Чета Дятловских озиралась по сторонам во дворе не обжитого ещё загородного дома. Куча тюков, ящики с посудой и кастрюлями, два огромных половика лежали у крыльца, а новые хозяева не представляли, как до захода солнца навести хотя бы приблизительный порядок. Катерина Аркадьевна хватала за руки мужа, чтобы он не поднимал тяжести, – муж повышал голос и отступал. Когда же хозяйка сама потянула на террасу ковёр, свёрнутый в двухметровую колонну, её муж встал на пути, грозя слечь с инфарктом.

При слове «инфаркт» Катерина Аркадьевна заплакала и села на столбик ковра. Перед глазами одна за другой замелькали сцены из жизни кардиологии: Коленька на капельнице, Коленька в реанимобиле… «А этот боров, зять, опять не помогает, только жрать горазд. Как холодно… И буря как будто начинается», – сетовала Катерина Аркадьевна.

Как шаман в бубен, ударил ветер в пустые окна терема, закружил по двору, бусинами покатились к ногам мелкие камешки. Супруги обнялись, укрывая друг друга от облака пыли, роем колючих ос налетевшего прямо из глубины песчаной реки, единственной дороги на селе. Они зажмурились и…

– Бог в помощь, соседи. Знакомиться будем? – в одно мгновение вдруг укротил бурю чей-то мужской голос.

Дятловские распрямили спины и уставились на незнакомца, выросшего у холма из сваленных тюков. На вид – обычный человек лет тридцати, роста среднего, только взгляд и голос удивительно сильные. Николай Николаевич отшатнулся и промямлил что-то несвязное, а его супруга просияла, как в детстве при встрече с Дедом Морозом, и осыпала незнакомца любезностями. Новый сосед в долгу не остался и в считанные минуты, не дожидаясь просьб, перенёс ящики в дом, подключил электричество и вставил новый замок во входную дверь. Катерина Аркадьевна на ходу осыпала героя благодарностями и всевозможными обещаниями. Тем более молодой человек оказался живым воплощением идеального зятя: стоит на крепких ногах, голова светлая и руки золотые. Она вцепилась в него, как в жар-птицу, и больше не выпускала до конца своих дней.

«Валерочка» – только так называла нового друга Катерина Аркадьевна и любовалась им: ладный и сердцу милый, простой. Хозяйка усадьбы пекла пироги и жарила драники, пышные, с хрустящей корочкой, да на чугунной сковороде, в русской печке. Они таяли в мачанне из сметаны и делали рабом любого вкусившего их мужчину: Валерочка не был исключением. Он стал завсегдатаем профессорского дома, помогал по-сыновьи: косил, рубил, воду подводил. Николай Николаевич через неделю-другую совместных обедов и представить себе не мог дачного отдыха без общения с новым другом. По вечерам на веранде они пили чай и играли в шахматы, а днём могли часами возиться в гараже.

В обществе «развитого, начитанного молодого человека, понимающего жизнь и не отравленного новой пропагандой пошлого стяжательства», у профессора снижалось давление без лекарств, хотя молодой человек этим самым стяжательством и занимался, возглавляя частную фирму. С первым же порывом ветра перемен он оставил должность заведующего лабораторией в НИИ стали и открыл бизнес по переработке цветных металлов, как будто сценарий будущего страны знал заранее и был готов.

В Сосновке Валерочка унаследовал дом, небольшой и неухоженный. К затхлой избушке с низкими потолками жена Валерочки интерес не проявляла. Её отпуск мог отравить даже номер стандарт в курортном санатории, поэтому на своей даче хозяин проводил время в одиночестве и всё чаще заглядывал в гости к новым соседям. С каждым чаепитием дружба их крепла. Со временем он продал-таки избушку, но Дятловских проведывал с постоянством любимого сына. Его семейное положение заставляло Катерину Аркадьевну пить валериану и всё равно не спать по ночам. «Лера – не я, она не сможет…» – думала и думала супруга профессора, стряпая ли обед, поливая ли взрыхлённые полушария клумб, сидя ли на кухне у окна с видом на китайскую стену из сосен и жёлтую дорогу, убегающую от крыльца к лесу и в бесконечность.

III

На кладбище остановилось время. На камне не стареют лица. Обняв плиту, соединившую два надгробья, Валерия не замечает: из черноты мрамора отец и мать смотрят на неё живыми глазами. Она сжимает губы и принимается за работу. Время убирать пыль и мусор, а не проливать слёзы. Вот приедет любимая подруга Алла, привезёт всех, тогда уж и поплачут. Лера натягивает перчатки из латекса и берётся за метёлку, собранную из берёзовых прутиков. «Надо успеть к полудню», – подбадривает она себя надеждой на скорый приезд родных. «Умейте властвовать собою» – звучат в голове мамины слова, и снова мамин голос поёт на ухо: «Ви роза, ви роза, бель Татиана…» Та цитировала классиков с изяществом. На роль «розы» мама назначала то дочь, то Аллу, или себя, отражённую в старинном зеркале, которое перешло к ней по наследству, – главное, одеться с иголочки и уложить волосы.

До сей поры, примеряя новое платье, Лера слышит внутри себя: «Ви – роза» – и улыбается. Алла тоже подпевает в такт, красуясь в старинном зеркале Катерины Аркадьевны.

Косынка съехала на лоб. Лера затянула её под подбородком сильнее. Вот мама ни за что бы не позволила ей такую надеть: «Это? На голову? Безвкусица, доня. Тебе не идут платки, мне тоже. Маленькая шляпка изо льна – совсем другое дело. Примерь». Лера вздыхает – можно отдать всё, только бы услышать её голос, только бы вернуть прошлое.

«Счастье, что есть подруга роднее сестры, – подбадривает себя Валерия Дятловская. – А главное, у меня есть сын. Такой замечательный и уже студент».

В прошлой жизни за ненадобностью Лера дорогу на старый погост знать не знала. И в ту счастливую пору её подруга так приглянулась ныне покойным Дятловским, что они заботились о ней как о родной дочери. Едва отгремел марш Мендельсона – и избранник Аллы, пятикурсник Костя Задорожный, стараниями профессора Дятловского стал видным бизнесменом и сразу директором туристической компании. А спустя три года свою приёмную дочь, успевшую к защите дипломного проекта стать дважды мамой, профессор Дятловский определил в родной институт, поближе к себе и подальше от реальной работы.

Подруг переполняло счастье. Их дети росли теперь вместе, за ними присматривали и Катерина Аркадьевна, и Леокадия Константиновна, свекровь Аллы. И если бы не супруг профессорской дочери, то семейная картина стала бы шедевром. Слава Кисель частенько отравлял воздух своим брюзжанием. Особенно он старался в присутствии тёщи. «Перед чужаками вот так выкладываться, – говаривал он, размахивая руками – Детей ихних забирать на каждые выходные, дни рождения им устраивай на нашей даче… И на кой чёрт мы этот дом купили, такие деньги спустили? И у моих в деревне отдыхать можно. Воздух получше будет, народ веселее, дорога асфальтная…»

«Нет, – крикнула Лера и метлой запустила в глубину воспоминаний, в отставного мужа. – Ему здесь не место. Слава не любит Сосновку, Сосновка не любит Славу». Отстрелявшись, Лера вдохнула полной грудью весну: жажда любви наполняла воздух.

– Ой! Лерка! – возвращает её на землю знакомый голос. – А я гляджу, нехто таки мётлами кидаецца! Ну, дачушка, ходи сюды.

На песчаной дороге около приземлившейся метлы возникает соседка тётя Ира и, щурясь, вглядывается в лицо Леры. Губы той растягиваются в смущённой улыбке, а глаза приобретают выражение оторопевшей наивности. Как объяснить полёт метлы, Лера не знает, поэтому просто обняла добрую соседку. Та расцеловала «дачушку» в губы, отчего Лере захотелось поморщиться, но виду она не подала.

– Ну! И чаму да мяне не зайшла? Га? – спрашивает соседка, не выпуская из объятий пыльную (запылённую?) Леру. – А чаму хлопца не узяла? Я яго запытать хоцела, ци не ведае ён Игара Кожуха? Це мой пляменник, вучыца з им на факульцеци.

Тётя Ира со вчерашнего дня готовилась к встрече с Алькой. Ей представлялось очень важным установить, знаком ли он с внуком двоюродной сестры её покойного мужа, Кожухом. Правда, со своей родственницей она тесно не общалась, даже недолюбливала, а самого Игоря Кожуха видела два раза в жизни: на крестинах и похоронах. Но факт потенциального знакомства двух молодых людей с необъяснимой силой завораживал пожилую женщину.

Лера пожимает плечами и улыбается. Теперь на её лице сияет настоящая улыбка, способная любого держать в бесконечном плену обаяния. От восторга пьянеет и Ярила, вспыхивая ярче солнечных вспышек класса Х. В синих глазах его избранницы вспыхивают маленькие искорки, и рассыпаются из них по воздуху, по молодым листикам, и пронизывают тётю Иру с головы до пят. Соседка тут же распахивает свою потрёпанную торбу и достаёт на свет божий охапку тюльпанов запредельной красноты. Ойкнув, почувствовав, как затрепыхалось сердце, Лера обняла огненный букет и прижала к груди, как младенца.

– Бачышь, якия кветки у мене нарасли. Дачка насадзила. Я ужо свайму Пятру однесла и бацькам твоим захавала. Зараз поставим, шклянка ёсць? Ёсць! – Тётя Ира ставит вазу с тюльпанами на могильную плиту и принимается тут же горько причитать, ибо положено так по традиции. – Ай, дочушка, родненькая мая, бацьков пахавала, аднаго за адным, такия ж людзи были добрыя. Такия ж добрыя. Оксану маю вучыли, мяне вучили. Ай дзетачка, ай родненька, одна засталася. Дай Боженька табе чалавека добрага, як бацька твой, як маци жадалася…

Из узких глаз тёти Иры уже хлынули слёзы. Она плачет и приговаривает точно то же, что и десять лет назад, в день похорон Катерины Аркадьевны. И сама тётя Ира не изменилась нисколько: та же косынка в курчавые розочки, и руки так же обсыпаны чёрными царапками. Волосы вот только подвели – совершенно поседели. Лера обняла мамину сяброуку (подругу) как родную.

Сын Леры до семи лет воспитывался в деревне, у бабушки и дедушки, после нескольких попыток отдать его в сад. Тётя Ира, мать взрослых уже детей, помогала счастливым бабушке и дедушке. Дятловские доверяли ей внука иногда и на сутки, если неотложные дела заставляли их покинуть свой дом.

Ни свет ни заря, сразу после утренней дойки, тётя Ира уже была на пороге профессорской усадьбы: в руках крынка, полная молока, и мисочка свежих куриных яиц, а денег брать – ни за что. Бывало, приволочёт Дятловским целую корзину снеди и тут же малыша подхватит, расцелует, приговаривая: «Яси, дзицяточка, яси, каб разумным рос, як дзед, и файным, як матуля». Самый маленький Дятловский был похож на ангела: белые волосы до плеч, глаза синие, внимательные. Каждому хотелось если и не обнять малыша, то хоть за ручку подержать. Младшая дочь тёти Иры, Оксана, в ту пору старшеклассница и круглая отличница, так полюбила профессорского внука, что ни дня без него прожить не могла. Она то гуляла с ним, то книжки читала. Прибежит, бывало, Оксана в профессорский дом, Альку обнимет и расцветёт сама. А племянниц родных не любила. Два старших её брата переехали в город и осели в приличных квартирах, а в родительском доме гостями были редкими, но дочерей своих оставляли охотно и надолго, особенно в летнюю пору. Такой порядок царил до тех пор, пока Оксана не подросла и не обрела голос. За родными племянницами она больше не приглядывала, а к соседскому ребёнку прилипла – не отодрать. Даже косы свои доверяла его бабушке, Катерине Аркадьевне, а та и ленты в них заплетала, и веночками обвивала. Однажды Катерина Аркадьевна художества свои на фотобумаге запечатлела и в редакцию столичного журнала отослала, она думала мир удивить, но в небе повисли девяностые – и распечатанный конверт с фото до сих пор покоится в стопке желтеющих рукописей под столом главного редактора.

Но подругу свою и соседку, маму героини фотоснимков, она удивила-таки. Тётя Ира с полгода бегала по деревне с фотографиями дочери и хвалилась. С тех пор если в доме её кабана забьют – лучшие куски доставались Дятловским, то есть Альке. Катерина Аркадьевна заморозит мясо и экономит – только внуку полагается, но и Валерочке перепадёт.

– Ну, что же вы плачете, милая моя? – слабым голосом говорит Лера тёте Ире. – Посмотрите, как хорошо тут, спокойно, цветы благоухают, птицы поют. Тюльпаны вот… Уходить не хочется!

Пожилая сяброука, встретившись взглядом с «дачушкой», остановилась на полувзрыде, а потом сразу заторопилась:

– Пойдзем ужо.

Обратный путь Лере кажется лёгким. Дорога из жёлтого песка бежит рекой, а женщины, как два кораблика, несутся по её течению. Взволнованные пичужки поют им гимны весны.

Сегодня усадьба Дятловских оживёт. Дом, где родители провели остаток дней, наполнится радостью из прошлого: на кухне проснутся мамины кастрюли и забурлят на жаркой плите. В гостиной по традиции примет командование старый буфет. Он выдаст сервиз и проследит, чтобы стол сервировали строго по этикету: салфетки должны быть накрахмалены, как при пани Дятловской, а каждая ложка – сиять, как зеркало на солнце. Резная лестница заскрипит от стучащих ног, подпевая деревянным половицам. После обеда станет тише. Костя уснёт перед телевизором, Алла укроет его пледом из верблюжьей шерсти, который Катерина Аркадьевна добыла ещё в советское время. Алька и две дочки Аллы убегут наверх и втроём приклеятся к экрану компьютера, даже чай откажутся пить. А Валерия прильнёт к плечу любимой подруги и расскажет ей о том, о чём та уже догадалась.

Лера хлопает глазами – кашель тёти Иры возвращает её в настоящее. До самой калитки дома Дятловских та без умолку говорила, и наконец связки пожилой женщины не выдержали перегрузок.

Все детали личной жизни тёти Иры, вплоть до цвета пуговиц на «палито», подаренном мужем после свадьбы, Лера помнит наизусть уже лет десять, потому, воспользовавшись перерывом в повествовании, пытается улизнуть. Но с тётей Ирой такие манёвры бесполезны. Сильная рука сжимает Лерино плечо – стоять! Кашель уже отступил под напором воли рассказчицы.

– Ты да царквы хадзила? – спрашивает она.

Лера мотает головой. Нет. Нахмурившись, тётка крестит «дачушку» и, вглядываясь в самую глубину её глаз, вкрадчивым голосом говорит:

– Трэба было. Трэба было за упокой бацькоу записку падаць к обедне.

Лера из вежливости кивает, а соседка её, не отводя взгляда, смотря словно в саму Леркину душу, тараторит:

– Дачушка, миленькая, ходзи да мяне. Я сыру табе дам, яечек, молока. Прыйдзешь?

Лера кивнув, улыбается глазами, а тётя Ира, перекрестившись сама, бросает ещё раз:

– Трэба было…