Текст книги "Валерия. Роман о любви"

III

На бывалом «гольфике» три часа уверенной езды из Гродно в Минск промелькнули за минуты. Казалось, колёса немецкого живчика так и не коснулись бетона. А вот поездка по столичному проспекту стала пыткой и превратилась в короткие перебежки между тупыми пробками и красногрудыми светофорами. Но по-настоящему Сергея вывела из себя куча автомобилей на парковке около дома Снежаны. Пришлось возвращаться и ставить машину в кармане у набережной, а путь завершить спринтерским забегом к порогу дома невесты.

Невеста тоже добавила мрачных красок для Белянского в столичный пейзаж, она будто и не удивилась скорому приезду жениха, повисела недолго на его шее и капризно затянула:

– Серёжа, ты посмотри, какой кошмар, все попы продажные, все лицемеры. Ненавижу их!

Он на миг задумался и пристально посмотрел на Снежану. Неужто послышалось? У самой чистой в мире женщины на устах грязная копия расхожей клеветы. Сергей скривился от нерадушного приёма и попросил:

– Поясни.

Снежана еле распахнула опухшие веки и выпалила:

– Ещё один святоша отказался мать отпевать. Представляешь? Чем она хуже других? В прошлом году нашего сантехника Витю – последний пропойца был, жену бил, в тюрьме сидел, – и то со всеми почестями церковными в последний путь проводили. Мы с Анастасией Сергеевной присутствовали: так спокойно, мирно всё прошло. Батюшка молился, кадилом дымил, мы со свечами стояли вокруг гроба, вторили ему, и ладаном так пахло… умиротворённо. А похороны моей мамы, значит, пройдут без этой благодати. Где справедливость? Одно лицемерие!

Снежана не заплакала, а как-то по-ясельному захныкала, то ли от обиды, то ли от скорби. Сергей вгляделся в её бесцветные от слёз глаза и ответил:

– Что ж плохого? Достойно похоронили сантехника Витю, человек всё-таки, сейчас уже и собакам панихиды справляют. А что пропойца и хулиган, так за него, может, надо ещё больше молиться, чем за праведника. И потом, ты ведь не знаешь детали, может, сантехник Витя исповедался, раскаялся? Не нам его судить. А мать твоя, прости, совсем другое дело…

Снежана вытянула подбородок, глаза её так и не открылись, а нос почти не пропускал воздух.

– Моя мать – другое дело? – с возмущением выдохнула она. – Может, она тоже перед смертью раскаялась, наверняка так и было. Она всё про себя поняла и не смогла больше жить! Вот и решила уйти, чтоб не мучить никого.

У Сергея побелели крылья носа.

– И приурочила «уход» ко дню нашей свадьбы! – крикнул он, сжимая кулаки. – Могла бы отложить спасительный суицид недели на две. Ради бракосочетания дочери.

Снежана упала на белый диван итальянской кожи и заплакала. Он смотрел на её спутанные волосы и нежные плечи и чувствовал, как сжимается сердце.

– Снежа, – произнёс он и уселся рядом. Его рука легла на вздрагивающее плечо невесты. – Только не кричи, ладно? На свете законы есть, ты понимаешь, законы! Химические, математические, социальные, есть и духовные. Один из них такой: если человек раскаялся – он не идёт вешаться, а начинает меняться внутри себя, понятно? И со временем становится счастливым. Это как с компом: вирус подцепил – что делать? Брать топор, рубить по монитору или диски чистить? М? Помнишь, я тебе «трояна» выловил на буке? У тебя же хватило ума не выбрасывать технику в окно, чтобы она не глючила?

У Снежаны высохли слёзы.

– Хм, – в нос сказала она, – ты с ума сошёл – выбрасывать, мне его отец подарил.

– Дорогой, значит? – съязвил Серёга.

– А то не знаешь! – Снежана опять повысила тон.

– А человек не дороже? Что молчишь! Теперь что, каждому, кто вирус подцепил, в окно прыгать? А на священников зря нападаешь, тебе вообще грубость не к лицу. Традиция такая древняя, за самоубийцу в храме не молятся и треб не исполняют, закон предков. Бесполезно. Самоубийца уже в аду. Тебе же растолковали, лучше моего. Никто из священнослужителей не станет отпевать самоубийцу, ни за какие деньги. Где ж продажность и коррупция? Вот и думай, прежде чем кого-то обвинять. Ох и расстроила ты меня, жена. Я мчался, как спринтер-мутант, думал, ты скорбишь безмерно, а оказалось – новые правила в церковь внедряешь. А даже ни одной службы не отстояла.

– А я и скорблю, жалею мать свою глупую. Очень мне её жалко. Из морга прямо в крематорий, потом на кладбище, домой гроб не повезут. Так отец распорядился, – вздохнула Снежана и расплакалась. Сергей подхватил её на руки и прижал к груди. От такого внимания она совершенно занемогла, сил лишилась. Сергею пришлось её баюкать и поить с ложечки, целовать после каждого глотка и вытирать слёзы.

Наконец Снежане полегчало, аккурат перед отъездом в крематорий. Она умылась и заколола волосы на затылке, лоб обтянула чёрным кружевом, на плечи бросила чёрный платок. Сергей тоже взбодрился, он и предположить не мог, какое испытание его ждёт: на гражданскую панихиду будущий тесть не явился. И вот так совсем молодой ещё человек оказался главой семьи, да не где-нибудь, а в ритуальном зале крематория.

Сергей чувствовал, как подкашиваются его колени: с одной стороны всхлипывающая невеста, которая еле дышит, раздавленная предательством отца, а с другой – целая череда разгневанных участников похорон, во всех вариациях толкующих об отсутствии супруга покойной. Сергей сжал губы и добросовестно изобразил скорбь на лице, сощурив глаза. Он стал защитником на хоккейном поле: от прямых вопросов участников церемонии ловко уходит и, как вратаря, ограждает невесту от всякого рода соболезнований и душевных домогательств.

Справа от гроба, в пустом ряду «близких родственников», было занято два места. Сергей по привычке вытянул длинные ноги, и никто уже не мог приблизиться к дочери покойной. Он обнял Снежану двумя руками и боялся шевельнуться. На лицо покойной тёщи, обмазанное гримом, он тоже боялся смотреть – вдруг её щёку поведёт или, того хуже, моргнёт, как ведьма, тогда уж всю жизнь придётся ночами вздрагивать от такого ужасного воспоминания. Если Сергею приходилось поворачиваться, то он старался не отрывать взгляда от похоронного тамады, дородного мужчины средних лет с насыщенным дикторским голосом.

Церемониймейстер, стоя у изголовья гроба, профессионально скорбел и лучше всех участников прощания произносил добрые трогательные слова об усопшей. К концу ритуала Сергей почти поверил, что общество понесло невосполнимую потерю в лице гражданки Янович Полины Лазаревны, а участники прощания через одного рыдали и не хотели дальше жить без хозяйки салона.

В кафе «Ритуал» за поминальным столом продолжился «момент необратимого прощания с близким человеком». Скорбящие после трёх рюмок расходиться не спешили, а вспомнили внезапно, что покойная любила повеселиться и следила за всеми праздниками, её одинаково умиляли дни рождения, китайский Новый год и православная Пасха.

Полина облачалась в шикарный наряд, обязательно с блёстками, в массажном кабинете накрывала богатый стол для наёмных друзей, и празднования растягивались на недели. Хозяйка самого известного в столице салона красоты с многочисленной свитой кочевала по ночным клубам и кабакам с караоке, где и оседала прибыль фабрики гламура.

От весёлых воспоминаний и веселящих напитков у каждого из скорбящих голова пошла кругом. Постепенно нетрезвый шепоток стал перемежаться анекдотами. Тут Сергей терпение и потерял. Невесту и двух её соседок он уволок в разгар похоронной трапезы. Соседки дожёвывали яства и с досадой оборачивались на входные двери ритуального кафе. Женщины показались Сергею милыми, поэтому он решил их спасти от поминального обеда. Пожилая, Валентина Фёдоровна, разрумянилась от опрокинутых внутрь стопочек и соловьём заливалась, расхваливая Сергея, а Снежане не давала расплакаться. Вторая, помоложе и покрупнее фигурой, Николаевна, плюхнулась на переднее сиденье и, к одобрению водителя, строчила критикой, как из пулемёта, то по участникам церемонии, то по упокоенной тёще Сергея. Иногда Николаевна оборачивалась и призывала Снежану «сосредоточиться на личном счастье с таким прекрасным благородным юношей».

У самого дома он с чистой совестью передал невесту в надёжные руки спутниц и умчался в родной город, под мамин покров. «Скоро вернётся Анастасия Сергеевна», – утешал он себя, вылетая на кольцевую. Казалось, колёса немецкого живчика так и не коснулись трассы.

Этот адский день в столице показался ему вечностью. Напряжение било в его голове вспененным гейзером. Оно питалось самым страшным воспоминанием одного из эпизодов кремации, когда гроб с катафалка поехал как будто прямо в ад, вернее, в адскую печь. Снежана сжала его ладонь и застонала, а Сергей едва удержался на ногах и побледнел, как полотно савана. Ему казалось, дыханье преисподней коснулось его щёк и лба. Надо сбежать и забыть. Впереди прекрасная жизнь в сказочном мире за океаном, где ждут его, главного героя, а пока можно спрятать голову в песок подготовки к защите дипломной работы и переждать ненастье.

Заполучив сына живым, но нездоровым, Екатерина Николаевна прокричала во все стороны света, что ребёнок мог «убиться». Она кляла «странную семью» невестки и вылизала несчастное дитя, как кошка больного котёнка. Она уложила «мальчика» спать и до глубокой ночи сидела рядом, похлопывая его по плечу. «Спи, дитя, спокойно».

IV

На следующий день после похорон Снежана пришла в себя. Не с первым же лучом солнца, нет, а после завтрака, приготовленного любимой няней. Кружка какао и гора сырников, облитых сметаной, вернули её к жизни. Снежана подышала няне в грудь и погрузилась в чертежи дипломной работы. В короткие передышки она опять дышала няне в грудь и получала либо квадратик чёрного шоколада, либо чашку кофе, сладкого и со сливками, и блюдце с орехами. Миша тянул к ней руки и просил поцелуй. О маме он не вспоминал, волнение охватывало его только при виде шоколадки. Няня отламывала квадратик и ему, сетуя на аллергию. Миша чмокал губами шоколад и смеялся от удовольствия. И так было спокойно в доме, как будто и не было никаких трагедий. Всё оттого, что Анастасия Сергеевна переехала к Яновичам. Её чемодан со сломанными колёсиками привёз сегодня Родионыч. В гостях у крестницы он не задержался, поцеловал и приказал следить «за этим ненормальным», за отцом.

Тот погрузился в себя и почти не ел. Дни напролёт он проводил на центральном кладбище в обществе новой подруги из злосчастного микроавтобуса. С ней же он общался по телефону каждый вечер, а родных почти не замечал, даже Мишу.

У Снежаны не осталось сил разделять страдания отца, ей самой хотелось прильнуть к сильному мужскому плечу, но из прежних рыцарей остался только Миша, который утешал и, не страшась смерти, защищал королеву своего сказочного мира. Малыш был абсолютно счастлив рядом с ней, поэтому прощал отцу холодность.

Снежана боялась признаться себе: наконец в доме Яновичей водворилось благополучие, свалилась пьяная обуза и так легко дышится, но по-прежнему замирает сердце при позвякивании ключей в замке входной двери. Она с детства по звуку отпирания входной двери научилась определять, пьяна ли мама.

Ей было непонятно, почему приятные воспоминания о маме стёрлись из памяти. На ум чаще приходили картины, где мама бранилась или адски хохотала. Анастасия Сергеевна уверяла, что со временем мерзость потускнеет, а приятные воспоминания, напротив, окрепнут. Снежана пыталась поверить. Она стряхнула пыль с альбомов, страницы которых обклеены мамиными фотографиями, и погрузилась в чёрно-белый мир. Мама совсем юная. Улыбается на каждой карточке и смотрит Снежане в глаза. Снежана сморщила лоб и потёрла пальцем мамин портрет, но ни одной родной чёрточки не нашла: красивое гордое чужое лицо.

Всего одно фото с папой на последней странице. Папа и мама стоят рядом, плечом к плечу, на открытой сцене городского парка. Счастливые. Таких родителей Снежана не помнит. Мама наклонила голову и чуть присела, но всё равно она немного выше папы. Он выпятил грудь и, кажется, приподнялся на носках светлых туфель. Наверно, их щёлкнули перед свадьбой. Поженились они молниеносно, летом, и уже зимой родилась дочь. Снежана выдрала карточку и еле успела сунуть её в карман, как в дверях кабинета появился отец. Впервые за пять дней после похорон он увидел дочь.

Отец сел рядом на пол и резким хлопком закрыл старый альбом.

– Всё, доча, – сказал он и обнял свою девочку. – Собирай свои вещи. Завтра переезжаем в новый дом. Надо начать новую жизнь. Мебель оставляем здесь. Никаких воспоминаний.

У Снежаны ёкнуло сердце.

– Анастасию Сергеевну, – продолжил отец, – я уговорил. Она навсегда переезжает к нам. С пропиской. Для её книг комнатку выделяем, и спальню ей отдельную с душем, рядом с детской. Сегодня мы с Верой детскую вашу обставили. Самая большая спальня. У тебя кровать винтажная, в бантиках. И шторы в тон покрывалу. А у малыша кровать – гоночная машина: спинка кровати в виде спойлера, борта высокие по бокам, словом, надёжная и здорово смотрится. У тебя отдельный кабинет. Тоже сегодня полностью обставлен.

Снежана смотрит на отца заворожённо, даже рот чуть приоткрылся.

– Не переживай, – чмокнул её отец. – Мы опирались на советы дизайнера. Я ему только сказал, что ты очень красивая и любишь классику. Себе оборудовал закуток: одно окно, один стол, один диван. Буду там обитать и работать. Кухню встроили давно, так что жить можно. Правда, вторая часть дома пустая, эхо разносится, но это временно, надеюсь, там скоро внуки забегают.

Снежана вспыхнула и опустила голову. Как ему сказать, что она не передумала и уезжает с Сергеем? Они этой ночью «болтали» по сети месседжами. Как объяснить отцу, что у неё своя жизнь и своя семья? А Миша – его сын! Пусть сам спит с ним в одной комнате. Пусть утешает и читает перед сном, а ночью меняет памперс и поит тёплым молоком, а когда придёт осень или весна – убывает в санаторий на реабилитацию.

Жёсткие слова правды не посмели слететь с её языка – у отца слишком жалкий вид: сутулая спина, виски и макушка побиты седыми штрихами, а глаза блестят болью. «Засыхает, как надломленный сук», – подумала она и обняла родного человека в чёрной, не по размеру большой рубашке. Янович повис на плече дочери и расплакался как ребёнок.

V

Дней пять Сергей из дома не выходил: накурился вдоволь и набренчался на гитаре. Разик с одноклассниками в мяч погонял и так окунулся в детство, что почувствовал приближение выпускных экзаменов. Утром встал рано и на умиление матери погрузился в заброшенную дипломную работу.

Снежане почти не звонил, а строчил эсэмэски в сети и то о вечной любви не пел, а так, про свои сложности творческого поиска.

Екатерина Николаевна дарила любовь и заботу только «бедному мальчику», мужа и близнецов она выпроводила к свекрови, чтобы Серёженька спокойно готовился к последнему испытанию, да и её нельзя отвлекать. Она занята, организовывает выпускнику столичного вуза пятиразовое питание: пироги, фруктовые муссы и коктейли здоровье, кофе глясе, бульон из деревенской курицы, домашние йогурты и домашняя колбаса. Серёженька на радость маме несколько раз в день очищал тарелки и дышал чистым воздухом на балконе. Вершина гармонии! Было только одно «но» – Белянский так и не рассказал матушке, что скоро покинет родную сторону. Внутренний голос подсказывал ему, что она не одобрит, а то ещё и разрыдается.

Он решил сообщить по телефону после защиты, сначала обрадовать, а потом и быстро отрапортовать – мол, уезжаю в далёкие края – и тут же отключиться. Матушка дня два поплачет, потом ей уже немного полегчает, а тут они со Снежкой подкатят, начнётся суета всякая, бракосочетание, свадебное путешествие, так и до отбытия в Штаты можно продержаться.

У Екатерины Николаевны тоже была тайна, которая по плану должна была раскрыться после защиты. Раньше нельзя – сыночка разволнуется и, чего доброго, завалит отличную оценку, а такого ни одна мать не допустит. Как только Серёженька позвонит с доброй вестью из столичного вуза, она поздравит его и тут же категорически выскажется против свадьбы, точно как отрепетировала с подругами из церковного хора, а в конце прибавит: «Сынок, и Снежану не привози, незачем теперь! Пусть она дома траур держит, а ты должен хорошо отдохнуть, собраться с мыслями. Вот с Олегом Борисычем на рыбалку в его колхоз, с одноклассниками погуляешь, а там видно будет. Если Бог даст, следующим летом поженитесь, а сейчас – только через мой труп, к несчастью такой брак, мать слушай, успокойся и смирись, приезжай один».

Так каждый из заговорщиков лелеял свой тайный интерес. А в ночь перед отъездом в столицу оба не спали. Серёжка поворочался с боку на бок и вот закурил. На запах табачного листа в халате синего шёлка примчалась мать, волосы длинные были перевязаны синей лентой, а сыночка за компьютером в сетях висит. Поправила мама постель, подушку взбила, а Серёженька молчит, только раз глянул на неё. Присела мать на диван и уставилась на родное чадо глазами, полными жалости и обожания.

Снежана тоже не спала, но ей было не до сетей в буке. У Миши поднялась температура, он проснулся, горячий, сжатый в комочек, и жалобно попросил пить. Ему нельзя болеть, вся положительная динамика летит в тартары.

Сестра обняла больное дитя, температура зашкаливала, дыханье с трудом прорывается через воспалённые бронхи. Такие ночи Снежана ненавидела, до самого прихода участковой надо в одиночку сражаться с нарастающей хворью. Благо малыш мужественно терпит манипуляции старшей сестры, даже обтирание водкой для снижения температуры. Но у больного есть и приятные впечатления от бронхита – пить ромашковый чай, сидя на коленях у Снежаны, да ещё и ласковые уговоры слушать.

Она поставила жаропонижающую свечку, и малыш уснул у неё на руках, дыхание стало чище, жар отступил. Снежана вздохнула, она справилась без няни, не хотелось будить её, пусть спит, родная, ей тоже досталось в последние дни. Сестра уложила малыша в гоночную машину и примостилась рядом, он не отпустит её до самого утра. Сон так и не пришёл к Снежане. Напротив, сознание оживилось и подкидывает снова вопросы, ответы на которые она искала целый день. Почему Серёжа звонит редко? Как он мог не приехать к ней на защиту? Дашка и та пожимала плечами и выдумывала целый ворох невероятных причин. Может, будущая свекровь чинит препятствия их счастью? От правильных ответов Снежана отбивалась как могла. Нет уже сил. Она выскользнула из гоночной машины и прильнула к окну новой спальни.

Новый двор. Идеально чистый при тусклом свете режима экономии уличных фонарей. Этот двор должен стать ей родным. Мише уже стал. Минувшим днём он с удовольствием раскачивался на ярких качелях и от восторга хохотал на карусели Прогулка затянулась и переиграла обед. Анастасия Сергеевна почувствовала себя бездарным педагогом, но Снежане удалось переломить ситуацию. Брата она заманила домой прозрачной коробкой с шоколадным тортом, обсыпанным клубникой. Магическая коробка была куплена в честь отличной защиты дипломной работы.

Дома няня подарила своей любимице эмалевый кулон на тонкой кружевной ленте, которая плотно обнимала шею. Старинная вещица. Снежана просияла – как здорово, что у неё есть семья. Торт ели со смаком. Снежана медлила и старалась ложечкой захватить только малюсенький кусочек, а то вдруг талия располнеет перед свадьбой. Вот и сейчас, всматриваясь в ночной пейзаж городского лета, она корила себя за несдержанность – кажется, горло до сих пор тяжелело от сладости теста.

Как рождественские ёлки, золотистыми огоньками играли новостройки, и только старая советская девятиэтажка, растянувшаяся бесконечным товарным поездом на противоположной стороне улицы, была погружена во тьму. В её багровых с жёлтым отливом окнах серебрились рамы. Снежане почему-то захотелось, чтобы на противоположной стороне улицы хоть кто-нибудь проснулся и зажёг свет. Она загадала, что если забрезжит свет хотя бы в одном окне, то Серёжа передумает и в Америку не уедет.

Захныкал Миша, и сестра тут же ринулась к гоночной машине, бросив пункт наблюдения за знаками своей судьбы. Малыша разбудил свист чайника, кипящего на кухне. Это отец заваривает чай. Он тоже стоит у окна и глядит на мёртвую девятиэтажку. Она заворожила его пустотой квадратных глазниц и увела так далеко, что он не слышит ни назойливый свист кипящего чайника, ни голос Нелявина в своих наушниках.

На работу он не выйдет и не подпишет ни одной бумаги. Родионыч смирился с этим. Из бывших сотрудников он общается только с бухгалтершей и только по телефону. Вчера он рассказал ей, что обрёл себя и намерен посвятить остаток дней новому делу. Снежана подслушивала и вопросов отцу не задавала, только губы кусала. Няня и крёстный успокаивали её, мол, перебесится. Но она не верила, что «перемелется мука» – муку можно только претерпеть до конца.

Каждый день Снежана обходила новую квартиру. Мысли роятся в сознании: «Зачем мы переехали в эту невероятно огромную квартиру?» Отец приютился в закутке, ей достаточно одной кровати, где можно поплакать, а Миша доволен гоночной машиной. Конечно, появилось место для тренажёров, это плюс, но остальные квадратные метры укоряли владельцев за невостребованность. Отец повторял – пустые комнаты для внуков. Кажется, он живёт ими, рождёнными его расстроенным воображением. Царским подарком Снежана теперь тяготилась, чувствуя, что теряет свободу. Ей казалось, что она становится джинном, запертым в лампе, в замкнутом белом пространстве… И Сергей не звонил. Ну, так тому и быть. Она отпустила его на волю. Он не знал даже, что Яновичи переехали в новый дом.

К невесте по старому её адресу Сергей отправился вечером после защиты своего дипломного проекта. Студентам его потока досталась въедливая комиссия, которая разбирала по косточкам каждого выпускника, просвечивая рентгеном своего научного видения. Мытарства дипломников растянулись до позднего вечера. Сергей защищался, как спортсмен на теннисном корте, и ни одного удара не пропустил, всё оттого, что душу его тяготила мысль о звонке маме. Ей он так и не позвонил. Эсэмэску бросил: «Сдал отлично. Еду к Снежане. Позвоним вместе». На встречу с невестой он тоже не спешил. Подпирая подоконники, сжимая кулаки в карманах брюк, жених трепался с однокашниками за жизнь, за диплом, за любовь. Когда группки выпускников потянулись в общагу на вечеринку, он проводил друзей тоскливым взглядом и прыгнул в свой «гольфик».

Штурм квартиры Яновичей не удался, дверь ему не открыли. Дурное предчувствие шевельнулось под сердцем – пропала семья. Телефон Снежка отключила, в сеть не выходила – обиделась. Он же прислал ей вчера поздравление по почте. Что ещё? Приехать надо было? Цветами завалить? Тоже мне событие – диплом защитила! Одна такая, что ли? У них вся группа отстрелялась на отлично. И что, всех букетами одарили? С какой дури ему надо было на день раньше прикатить? Вот эгоистка! Ему теперь гадай, мучайся – где она? Куда все Яновичи запропастились?

Длинноногий молодой человек брёл по набережной, руки спрятаны в карманы, голову опустил. Он остановился у развесистого клёна и хлопнул по его стройному стволу. Здесь они впервые поцеловались со Снежкой… Клён как будто утешал юношу, склоняя свою буйную голову к его взлохмаченной шевелюре. Речная вода вторила шелесту кленовых листьев и баюкала слух Сергея.

Красный «гольфик», как обычно, припаркован на зелёной аллее набережной. Сергей огляделся – в чреде автомобилей машины будущего тестя нет. «Ах! – хлопнул он себя по лбу. – У него же новый джип. Да ещё и в ДТП отметился». Вот так, и спросить не у кого. Надо было бы к соседкам Яновичей зайти, но Сергей даже не поинтересовался номерами их квартир, когда после похорон несостоявшейся тёщи сбывал Снежану с рук. Набережная была пуста. Мимо семенил прохожий с равнодушным лицом – откуда ему знать, где невеста Сергея? Из живых существ им заинтересовались только голуби, и то лишь на предмет наличия хлебных крошек, желательно сдобных. Птицы покружили над клёном и упали ему в ноги – ходили, переминаясь с ножки на ножку.

Вздыхая, он плюхнулся на водительское кресло «гольфика» и зачем-то ещё раз ткнул пальцем в заветный контакт на экране мобильника. И тут взлохмаченные кудри на голове Сергея встали дыбом – на заднем сиденье раздалось знакомое бульканье, и один голос с двух позиций, из телефона и с заднего сиденья, пропел: «Алло-о-о». Аромат, распаляющий желание, ударил Сергею в нос и сразу в мозг, волосы невесты шёлком проскользили по его лицу, и в самые глубины души проникла сквозь губы сладость.

Если бы не занывшие от тесноты колени, Сергей поверил бы, что он спит, а на руках у него дарительница поцелуев во сне. Но колени-то протестовали наяву!

– Белоснежка? – прошептал он с закрытыми глазами. – Ты здесь?

Она опять припала к его губам, и сладость поцелуя захлестнула его с головой, даже колени перестали ныть.

– Как ты?.. Ты дверь взломала? – затараторил он, когда откатила волна. Колени запротестовали с новой силой. Сергей пересадил Белоснежку на переднее сиденье и с наслаждением вытянул ноги во всю длину. – Ну, как ты так?.. – Сергей сделал пасы фокусника в воздухе.

– На то я и Белоснежка, волшебная принцесса, – пропела она с улыбкой. – Я прилетела на облаке, похожем на верблюдика, едва ощутив ваше присутствие в столице. Пустяки, – улыбка играет на её лице, – это слишком просто для моего сана. Что вы на это скажете?

Что может ответить молодой влюблённый мужчина, когда его мозг плавится от желания? Женские ножки, едва прикрытые невесомой юбкой, словно сотканной из белого воздуха, касаются его колен. Незаметные на коже бретели пересекают её голые совершенно покатые плечи, а грудь закрыта лишь широкой гофрированной лентой с мельчайшими складочками…

Среди сверстников Сергей оригинальностью не выделялся, поэтому и тут поступил стандартно: накинулся на невесту, и исцеловал, и складочки измял. Старый друг клён согнулся и спрятал раскалённый страстью «гольфик» в шатре резных листьев… Сердце влюблённого зашлось, и Серый чуть не умер от предвкушения продолжения, которое знал наизусть. Но продолжения не последовало. Впервые. Со страхом Сергей отпрянул от невесты, порывиста дыша. Снежана раскрывалась и манила его за черту времени. Сергей покрылся холодным потом – в глазах любимой зияла бездна.

– Снежинка, – спросил он, вытирая пот со лба. – Что? Обиделась? – Его голос переливался приторной нежностью. – Брось. Я готовился, ремонт, уборка… Да и диплом учил, запустил ведь всё. Но теперь я за тобой. Очнись, принцесса. У тебя свадьба через три дня. Нормальная: роспись – и в самолёт! Ресторан опускаем. Поехали! Закинем вещи – и погнали.

Снежана заколола волосы и, опустив глаза, кивнула, но произнесла:

– Нет.

– Ты ведь это не серьёзно? – бодрым голосом сфальшивил Сергей. Он не был уже уверен в желании тотчас же увезти невесту домой, в Гродно.

Казалось, Снежана не заметила фальши, дыхание её участилось, с губ сорвался шёпот:

– Миша болеет.

– Миша?.. Подумаешь, не встретил, не приехал! – вскипел Серый. – Делов-то. Извинился же! Мало тебе? Пока мне спиной мозг не выгрызешь, не успокоишься?

Снежана вздрогнула, и глаза её обрели прежнюю острую резкость.

– Поехали, я сказал! – врубил он децибелами по хрусталю их отношений. – Хватит меня юзать. Ты по ходу замуж собираешься? Или у тебя память потекла?

– Это у тебя глюки, – огрызнулась Снежана и потянулась за своей ветровкой, которая валялась на заднем сиденье. – Завтра девять дней. Мы только переехали, – вздохнула она и тихим голосом добавила: – Надо всё отложить.

Сергей вытянул шею и выпалил:

– Что – всё?

– Всё. Полный высад.

– Какой высад? Нам в Штаты надо ехать, ксивы оформлять! Ты не врубаешься?

– Это ты не врубаешься, – стальным голосом оборвала его Снежана. – Миша болеет. Отец с ума сходит, вбил себе в тыкву, что мама убила его любовницу. И подругу себе нашёл, сочувствующую, мать-одиночку. Днём с ней гуляет, а вечером она ему по телефону псалом девяностый читает. Теперь она в эту нашу старую хату переехала. Отец ей подарил! – Снежана дёрнула молнию на ветровке. – На работу забил. Да и там шорох. Гацко в браслетах. Александр Ильич – в стакане. Весело.

Сергей выпятил подбородок.

– Так… ты, типа того, кидаешь меня?

– Серёжа, – взмолилась Снежана, – да что ты всё о себе и о себе. А Миша? Его что, в дом инвалидов сдать? Отец недееспособный. Ты не видел его – кисель! Я его собираю, собираю, а он каждый день растекается и дрожит от слёз.

– Не проблема. Брата можно с собой в Штаты взять. Оформим и ему визу.

– Серёжа, – опять взмолилась Снежана, – на это время нужно. А его нет. Я сейчас не могу ехать. И отца не могу бросить. Он – полный крэйзи. Ему нельзя Мишу доверить ни на час, и… я никак въехать не могу в его финансы. Полный трэш. Дербанят наш «Икар» вдоль и поперёк. Главбух себе десять процентов собственности отписала, и отец заверил у нотариуса. Сам Родионыч в шоке.

Сергей прищурился, почувствовав себя рыбой, которая сорвалась с крючка.

– Та-а-ак… я въехал, – сказал он, вглядываясь в бледное лицо Снежаны, – ты меня продинамила.

– Серёжа…

– Ну, я чайник, – не унимается он. – Значит, решила мою жизнь запороть, только бы папочкин баблос отыграть.

Сергей отодвинулся на самый край водительского кресла и спиной упёрся в дверь.

– Ты в Штаты не едешь? Ладно. Проехали… А вот чё ты так вырядилась? Горе ведь, папа – крэйзи, и брат, и девять дней… ай-ай. А парфюмом залилась по уши, меня аж вштырило.

– Серёжа, – взмолилась несчастная, – остановись… Я же люблю тебя, не просто сильно, но и вечно… – Она скрестила руки на груди.

– А! Я въехал, – с издёвкой сказал Сергей. – О! Ты хотела меня соблазнить, трахнуться в этой машине! Да? Ай-ай! – Он закинул ногу за ногу. – И это без такого штампика в паспорте! Какой ужас, я краснею от смущения, – язвил он, упиваясь своим превосходством. – Может, ты утром не прочла свод правил для невест «целомудрие до брака» и забыла о невинности девушки?

Если бы Снежане сняли в это мгновение кардиограмму, то после первых же попыток зафиксировать стук сердца оборудование вышло бы из строя.

– Погоди, погоди, – продолжает пытку Сергей, оглядывая всхлипывающую жертву. – Подвенечного платья на тебе не видно. Разве можно приличной девушке раздвигать ноги в отсутствие сложно устроенного стога тюля на заднице? Какой позор для всей семьи!

– Серёжа, – выворачивает душу Снежана, – я просто люблю тебя, и всё. Я готова идти за тобой и в ад, и в рай, жить только для тебя, только тобой!.. Но не могу – я прикована. – Снежана протянула руки к любимому. – На одной цепи – брат, на другой – отец.

Ей казалось, что под действием вакуума беспощадности разрывается её душа и тело: внутреннее давление било по глазам и вискам, пульс отбойным молотком стучал в голове. Она смотрела на клён и глазами умоляла его о помощи, а тот шелестел над речной водой, и в ветвях его волновалась тучка-верблюдик.