Текст книги "Валерия. Роман о любви"

XI

Предлетний зной установился в столице крепко-накрепко. Под обожжённым небом центрального кладбища столицы спустя три дня опять встретились Дятловские и Задорожные. Старший Дятловский даже пошутил о том, «куда неумолимо ведут все дороги». Осмотр начали с главной аллеи, где похоронены знаменитости. Гидом стал Евгений Николаевич, за несколько дней он освоился на родине и выглядел счастливым. Когда друзья приблизились к могиле Нелявина, у Аллы кольнуло в сердце, и она, выпустив из ладони руку супруга, опустилась на скамью. Леркина жизнь пробежала перед её глазами. «Он, кажется, был влюблён в…» – пробормотала она и замолчала. Костя стрельнул в неё уничтожающим взглядом и спас ситуацию.

– Ах, артист! Любимый, легендарный. Разве мог бы он творить без любви? Конечно, он всегда был в кого-нибудь влюблён, – проговорил он.

Профессор прищурил и без того узкие глаза и наклонил голову.

– И у каждой такой любви есть история, – заметил он и посмотрел на племянника, – замурованная в шкаф со скелетами.

– Вот именно, – подтвердил Костя и увлёк друзей к захоронениям видных строителей коммунизма. Взгляд Евгения Николаевича растревожил Костину душу: казалось, заморский профессор видит его насквозь и знает каждый скелет в запертом шкафу Дятловских.

А на окраине кладбища в своей беспощадности лютовало солнце, отражаясь от чёрного глянца несчитанных надгробий. От духоты Алексу стало нехорошо, он порывисто задышал и даже запрокинул голову. Старший Дятловский нахмурился и тут же свернул свидание с прошлым.

Будущее началось за поминальным обедом в кафе.

Заповедная редкость – группа трезвых людей заняла круглый стол в центре зала для торжеств. Воинствующий трезвенник профессор Дятловский надиктовал лопоухому официантику перечень блюд, которыми собирался потчевать друзей. Когда профессор захлопнул кожаные створки меню, официантик захлопал девичьими ресницами. А то как же? Самую доходную страницу, «Напитки и коктейли», солидный посетитель перелистнул не моргнув глазом.

– У нас лучшие вина Грузии, Испании, прямые поставки, – вкрадчиво прошептал официантик, вытягивая лебединую шею, но солидный посетитель со скукой отмахнулся и приказал воды со льдом.

Но официантик не сдался сразу. Теребя блокнотик, он с настойчивостью предложил эксклюзивной финской водки, чем навлёк на себя гнев солидного посетителя.

– Теряешь чаевые, – рявкнул он и напряг спину.

Тут официантик забыл о выдохе и так и умчался за кулисы. А старший из трезвых посетителей, постукивая кулаком по белоснежной скатерти, процедил сквозь зубы:

– «Прямые поставки из Грузии». Телепортация из винных погребов?

Алла взгляд не отрывала от профессора: в гневе он был похож на отца, так же искренен и страстен, те же интонации, те же морщины на лбу и переносице. Помолчав, она подхватила шутку и через Грузию, Советский Союз и историю КПСС перенесла сотрапезников в прошлое, когда они с Лерой были первокурсницами, а сам профессор – аспирантом с кандидатской диссертацией в кармане, влюблённым в будущую свою жену, дочь болгарского консула.

Костю же воротило от всего советского, в том числе и от воспоминаний жены, но когда официантик подал ему тарелку с горой драников, на вершине которой таял сметанный ледник, на душе у Кости потеплело, и он, отбросив столовый нож, закрутил на вилку хрустящий картофельный оладушек.

И вот настало время, ради которого Алла выворачивала душу на телефонных переговорах с Америкой. Заморский профессор, усладивший душу горячими драниками и сильными эмоциями, с пафосом произнёс:

– Дорогие мои, друзья, говорю искренне, как перед Богом. – Он перекрестился, в уголках его глаз выступили слёзы. – Надеясь на вашу поддержку, Алла, Константин, я делаю Алексу предложение – стать студентом Стэнфорда и серьёзно изучать физику, овладеть всеми тремя ступенями, от бакалавра до доктора. Я готов полностью оплатить учёбу и взять мальчика под своё крыло. У меня своя лаборатория, и примерно курса с третьего мы начнём работать вместе. – Евгений обхватил ладонь племянника и заглянул ему в глаза, словно гипнотизируя. – Ответ хотелось бы получить как можно скорее, – вздохнул профессор, – необходимо погрузиться в бюрократическую рутину.

– Мы согласны, – просияла Алла, забыв об этикете, – и очень, очень рады. Вы такой благородный человек, просто сокровище какое-то… – залепетала она.

– О, леди, – остановил её профессор, – не будем захваливать моё тщеславие, это чревато. Алекс согрел окаменевшую душу постаревшего мизантропа, и я мечтаю общаться с ним и подарить всё, что предназначалось Дэвиду. И даже больше. Потому как я стал больше с тех пор. И моя история созвучна судьбе Леланда Стэнфорда. Он смог осчастливить великое множество детей, я попытаюсь помочь хоть некоторым. Вот племянница Марины, гражданка Болгарии, успешно учится уже на втором курсе медицинской школы. Алекс станет моим вторым и самым успешным проектом, я в это верю. Что скажешь, сынок?

– Я? Я счастлив, – просто произнёс наследник династии. Алла смотрела на него и думала, хоть раз в жизни говорил ли мальчик такие же слова. И не могла вспомнить.

Алька и правда светился изнутри. Уголки его губ приподнялись, но не было никакой голливудской улыбки. Казалось, он боится раскрыть сердце, чтобы не потерять обретённое сокровище, исполненную мечту – запустить в небо самолёт из коробки.

Около стола замелькал лопоухий официантик, пояс красного атласа обмяк на его девичьей талии. Профессор зыркнул на него глазами индейца на охоте и щёлкнул пальцами, приказав подать всем ирландского кофе со сливками, да в не «напёрстках», а в приличных бокалах из тонкого стекла, и счёт, а потом запихнул в кожаную книжицу несколько непривычных для себя купюр.

Алька, казалось, теперь только телом здесь, а дух его был далеко, в Сосновке, парил в небесах на самолёте из детства. Нашёлся-таки человек, родной, как будто отец, который сумел открыть забытую коробку.

XII

Выходные пролетели, словно каникулы в раю. Снежана забавлялась с Мишей, отчего он заливался смехом, и даже пела на бис под аплодисменты родных. Тихое счастье поселилось в новом доме Яновичей. Няня варила кофе и пекла пироги. Отец занимался с Мишей физкультурой и ни на минуту не оставлял семью. И ещё одно событие перевернуло сознание Снежаны: в гости на чай к ним заглянули сын Анастасии Сергеевны и его жена. И в чужом доме гостья не клянчила денег, не ставила новые условия труда любимой свекрови, не плела сплетен. Напротив, она подарила свекрови цветы, целый букет бархатистых и нежных лепестков, а Мише – конструктор в огромной коробке.

В маленький блокнот она записала рецепты сдобных пирогов Анастасии Сергеевны и обещала в следующий раз (!) всех угостить булочками собственного приготовления. На прощанье няня и её невестка обнялись и даже всплакнули обе. Снежана с трудом, но поверила своим глазам и поняла, на свете возможно всё, если Ему угодно.

На следующее утро, в понедельник, сохраняя это же чувство, она шагнула в бывший кабинет отца и хлопнула заявлением по столу Артёма. Вслед за одетой в голубую джинсу Снежаной просочилась Лена и, скользнув глазом по подростковому прикиду директорши, уставилась на Артёма.

Тот насупил брови и отшвырнул бумагу. От напряжения на его шее задрожали жилы.

– Пошла вон, дура! – рявкнул он на свою секретаршу. – И без стука не входи! – бросил он ей вслед.

Щетина на его лице посинела, отчего у Снежаны в груди зародилось неприятное чувство и потянуло сердце.

– Снежана, что произошло? – просипел он, прикидывая, связан ли сегодняшний финт потенциальной жены с событиями пятницы. – Ты не можешь так поступать. Это блажь какая-то, чепуха. – Новый директор «Икара» сотрясает воздух бывшего кабинета Яновича.

– Артём Александрович, – вздохнула Снежана и огляделась: со времён правления отца ничего не изменилось, только на столе теперь новая лампа, напоминающая черепаху, и жалюзи вместо штор, – это моё право – делать свой выбор в своей жизни. Поэтому примите без объяснений и подпишите сегодняшним числом, – потребовала она, сжимая шлейки рюкзачка.

– Нет! – громыхнул Артём. – Я этого подписывать не буду. Ты должна находиться здесь, это твой дом и твои деньги.

– Мне ничего не надо…

– Не надо? Ты владеешь предприятием и обязана нести ответственность, – почернел лицом Артём, возвышаясь над директорским столом, – и я не позволю тебе всё разрушить из-за детских капризов. Ты с моим отцом имела разговор, согласилась на все условия, теперь выполняй! – вспыхнул он и как будто как-то нелепо хлопнул ушами.

– Сожалею, Артём Александрович, что стала причиной вашего гнева, – ответила смелым голосом Снежана, – но меня не остановит НИКТО, ни вы, ни ваш папа. Человеку нельзя запретить быть свободным.

– Иди работай! – одичал вконец Артём и впился пальцами в столешницу. – У меня времени нет сопли твои вытирать. Пошла на своё рабочее место! – уже не просто орал директор, а гудел как сирена. Модная синеватая небритость превратилась в щетину дикого кнура, глаза пылали, как раскалённые угли, множественные капилляры натянули вокруг век красную паутинку.

– Подписывайте, – каменным голосом повторила Снежана. – Если вы так заняты, не стоит изображать разгневанное божество, – показала она характер.

И тут Артём потерял контроль над собой, он схватил Снежану за волосы и резко припечатал к своей груди. Его дыхание разъярённого льва наполнило комнату первобытным ужасом.

– Я сделаю с тобой всё что захочу! Всё, если ты не поняла! Обещала отцу выйти за меня? И не винти задом. Выйдешь! Сегодня же.

– Если я до сих пор не заорала, – подала голос пленница и даже не запищала, только сжала ремешки рюкзачка до онемения рук, – так это потому, что ты сын Родионыча. Сейчас же отпусти! – Испуганная девочка выглядела храбрым воробушком, готовым склевать Тараканище.

Упоминание об отце отрезвило директора. Тот, кто хоть раз получал взбучку от Родионыча, охваченного гневом, на месте Артёма впал бы в кому, поэтому он опустил руки и взмолился:

– Снежана, прости, я больше не могу держать себя, когда ты рядом, ты… такая классная… – заскулил он голосом, не остывшим от крика. – Давай этот день проведём вместе. Я выполню все твои желания. Поедем на озеро, там такие виды… И останешься свободной, да-да, обещаю. Давай забудем всё, пойдём сегодня в ресторан, прямо сейчас. Я куплю тебе самое дорогое в мире шампанское. Ты узнаешь, – он схватил руку Снежаны, – как я умею любить, и никогда больше не взглянешь на другого мужика. Снежана…

– О! Я видела, как ты умеешь любить. – Изо всей силы Снежана дёрнула захваченной рукой – Теперь мне противно смотреть на всех мужиков, а заодно и на их секретарш. Если сию же секунду не подпишешь заявление, я расскажу о событиях пятницы твоему папочке. Пусть он узнает, как сын завалил его гениальный план стремительной женитьбы на процентах Яновича. – Это стало лучшей фразой в утреннем диалоге.

Покинув офис, Снежана попрощалась с «Икаром» навсегда и «отряхнула прах» с новеньких прикольных кед, на белых костяшках которых чернели звёзды правильной кремлёвской формы. На лице её теперь сияла улыбка, а в глазах отражалось осеннее небо. Сентябрь тянул к ней солнечные руки и приглашал провести этот день вместе – чтобы она узнала, как он умеет любить…

Но тут в свободной голове Снежаны пронеслась мысль: «Родионыч. Надо упредить ответный удар». Взгляд её стал серьёзным и наполнился ответственностью, но улыбка по-прежнему играла на розовых красиво очерченных губах.

Глава 16

I

Итак, не без уныния Сергей бросил пить, ещё ему пришлось согласиться на душеспасительную беседу со священником, и всё для того, чтобы утешить мать. К подвигам новоявленного трезвенника можно было причислить безвозмездное и вредное для психического здоровья репетиторство по всем точным дисциплинам и английскому с названными братцами, рыжими близнецами, которые норовили каждый день обвести вокруг пальца своего старшего брата и учителя.

Принимая все эти жертвы, Катерина Николаевна замолкала на день-два и смирялась с отъездом сына в «проклятую Америку». Заряда мира хватало до упоминания самого невинного обстоятельства, связанного с отъездом её ребёнка. Стоило только вылететь в божий мир слову о жизни за рубежом, тут же материнские причитания, наносящие раны сыновьему сердцу, сотрясали маленькую для пяти человек квартирку и продолжались вплоть до приношения следующей жертвы.

– Пойми, мама, – пытался вразумить её сын, – я еду. Радуйся моему успеху. Грандиозному, между прочим. Все наши писали для этой компании, а предложение о выезде поступило только мне, единственному. Работодатель из США выбрал меня! Такой шанс выпадает раз в жизни, и я его не упущу, не пойду на поводу твоего невежества.

Слова «только мне», «только меня» услаждали Сергея до опьянения. Он стал избранным, он – не мурашка на лесном пеньке, как другие его соотечественники. Он, Сергей Белянский, станет управлять этими мурашками из своего штаба в Нью-Йорке. С изнанки экрана он будет вглядываться в глаза каждому, кто однажды окунётся в неизведанный океан Интернета. И если он, Сергей Белянский, пожелает, то выдохнет попутный ветер растерянному пользователю или утопит его душу в заманчивых лабиринтах виртуала.

– Да, мать невежественная, тёмная, – наступала, однако, Катерина Николаевна, – так ты обо мне думаешь? И как же мне удалось такого гения породить? Да ты, гений, дальше своего носа не видишь! – потрясала она кухонным полотенцем у лица пропащего сына. – Никогда русскому человеку эта страна добра не желала. «Работодатель из США выбрал меня»! Глупый какой, «выбрал»! Лелеять тебя выбрал? Холить? Так ты себе представляешь? Да этот работодатель все соки из тебя выжмет, иссушит до костей, а заболеешь, не дай бог, выбросит на помойку. А рядом ни одного человечка родного не будет. Ты ведь привык – всегда люди близкие рядом, друзья, одноклассники. А представь, нет никого. Один ты там будешь, один! И, как говорят, воды некому подать.

– Ну, мам, я ж не на полюс еду, а в мегаполис. Там знаешь сколько народу? Да и в офисе русские есть, я узнал, с ними и подружусь, – пытался убедить мать Сергей.

– Лучше б ты на полюс поехал. – Катерина Николаевна оставалась непреклонна. – Там хоть учёные рядом, люди свои, проверенные, сроднились душами, как на войне. А я знала бы, вот через год приедет, через два. Ждала б. Матери умеют ждать. А тут – Америка! Сынок один, ни одной души родной. А люди эти из мегаполиса… это иллюзия. Посмотри телевизор, видишь, что эти телевизионные, что те живые – для тебя всё одно будет, – всхлипывала мать, опять выкатывая к бою запрещённое оружие – материнские слёзы.

Сергей поддался и стал ласковым, как котёнок недели от роду:

– Мам, мамуля, не кошмарь. Сама себя заводишь. Тебе нельзя нервничать. Успокойся, не я первый! Там полно наших. И вообще, мамуль, многие работу найти не могут, а мне всё на блюдечке. Мамуль, пойми, я решил. Отпусти. Не омрачай наши последние деньки. Давай на природу махнём, на шашлыки. Тепло ещё. У костра попоём!

Но Катерина Николаевна не унималась, котят она не любила, а ребёнка своего высокорослого знала очень хорошо. Вкусным предложением безутешная мать пренебрегла и вытащила из арсенала второе верное болевое средство:

– А Снежана твоя ведь не едет. Она знает, ничего хорошего там нет. А ты обезумел, девушку любимую бросил ради этой работы.

Сергей закрыл глаза и глотнул воздуха перед битвой.

– Мам, я тебя просил, – заскрипел он зубами, – про неё ни слова. И ты обещала. – На левой части его лба вздулись синие вены, а подбородок задрожал. – Она – не «любимая девушка». Она – никто, сплошное кидалово. Дочь миллионера! Меня променяла на папочкино добро. Лошару из меня вылепить решила. Сама капиталами ворочать, а я при ней, компы пылесосом чищу в их родовом офисе. Год меня дрессировала, целомудрие выпячивала, а сама такая же, как все!.. Всё! Не на того напала, не стану пресмыкаться.

Слезинки на щеках матери высохли, будто не было. Она вытянула шею и принялась поддакивать:

– О! Вот, вот! Правильно, сынок. Поумнел. Мне она никогда не нравилась, королеву из себя корчит. Терпела из-за тебя и не высказывалась, – слукавила Катерина Николаевна. – А мать и того хуже – пьяница, самоубийца. Отец – жулик. Ужас! Мои женщины как узнали, какая мать у невесты, в обморок попадали! А Люда Петровна – та сразу к алтарю свечу ставить и молиться, чтоб Господь от тебя такую судьбу отвёл. Сыночек!

– Ну, ма… ты зачем на работе всякую чухню мелешь? – Сергей уже забегал по комнате. – При чём тут её родители? Да вам что, в вашей небесной канцелярии заняться нечем? А Люда Петровна пусть о себе, о своих детях молится. Дочь её в ларьке пивом торгует! Мы уж как-нибудь сами с Господом разберёмся, без посредников.

Катерина Николаевна захлопала глазами. Что делать, если сболтнёшь лишнего? За сердце хвататься.

– Серёженька, какая жестокость, – простонала она, опускаясь на диван. – Принеси корвалолу… Мои женщины любят тебя, за нас переживают. Они знают, через что мне пришлось пройти, и так сочувствуют…

Мать проглотила сердечные капли и замолчала. Сергей знал, это молчание – страшнее криков: сейчас ожил Феденька, мама видит его, а душа её птицей бьётся о стекло.

Сергей сел на пол, в ноги матери, и опустил взлохмаченную голову на её колени, длинные ноги, как обычно, мешали ему сгруппироваться.

– Мамуль, прошу, оставим этот разговор, – сказал он и припал губами к ладоням матери. – Я люблю тебя и никогда не брошу. Хочешь, я встречусь с дочкой Люды Петровны?

Мать не поверила ушам своим, но тут же нашлась и всхлипнула, чтобы было понятнее – хорошо, конечно, с дочкой, но мало. И послушный сын продолжил уступки:

– Я могу продолжить знакомство, буду письма ей по мылу бросать, по скайпу звонить из Штатов, да хоть каждый день! Приеду через год. Если сложится, то согласен и к венцу, как ты советовала.

Мать напрягла спину и обняла чудесного ребёнка. Если дочь Люды Петровны станет невесткой, битва за сына выиграна. Сергей тоже ободрился: неужели в семье водворится мир?

– Хочешь, я мусор выброшу? Ковёр выбью? – спросил чудо-сын и вот уже умчался с ведром во двор, запечатав уши наушниками. В тишине крепких сталинок он отдышался и с радостью закурил в компании друзей покойного деда, они помнили советское счастье и Великую войну.

Мать его, поглядывая в окно, пекла блины и жарила колбаски, подошло время второго завтрака. Чайник пыхтел на плите. «Когда эти старые дураки отпустят мальчика?» – подумала она и перевела взгляд на мужа, которого с утра пилила, правда не в полную мощность. А вот нечего держать нейтралитет по вопросу Америки.

– Олежек, какой ты жестокий всё-таки, – сказала она и убрала непослушную прядь волос со лба. – Дитя покидает родную мать навеки, а ты молчишь всё время, как истукан.

Олег Георгиевич отозвался на слово правды, «истукан», и вышел из ватерклозета к горячему домашнему очагу.

– Катя, я уже высказался. Зачем повторяться? – ответил он, натягивая треники до ушей. – Я – против! Твой сын принял к сведению моё мнение, но остался при своём. Тысячи программистов остаются на родине, при этом прилично зарабатывают. Он сам это знает лучше меня. Пойми, – на лысине его выступили капельки пота, – никакие доводы его не остановят. Эта идея с отъездом в США проникла очень глубоко в его сознание, наши высказывания бессильны, они не достигают и половины пути, проделанной этой идеей. Наш путь – смирение и молитва. – Олег Георгиевич уселся за стол и поднял вилку в боевую готовность. – Особенно твоя молитва, материнская. Она, как известно, «со дна моря достаёт». Так что оставь парня в покое, не терзай его. Он прав, надо последние дни провести в радости. А ты поступай так, как сказал тебе батюшка, я только повторил его слова.

Румяная колбаска была в результате руками запакована в блин на тарелке главы семейства и отправлена ему в рот, а оставшаяся не у дел вилка легла у края тарелки.

II

С неохотой ангел-хранитель отворил дверь своего подъезда крестнице. Так ей показалось. Трубку домофона он сорвал после первого же гудка и задышал в динамик. Он дадакал, а она после каждого «да» или «да-да» повторяла: «Это я, открывай, Родионыч». Голос крестницы он узнал раза с четвёртого, и для неё прозвучал наконец входной гудок.

Дальше прихожей она не двинулась и кеды прикольные не сбросила с уставших ног. Комната жены Родионыча заперта была наглухо. Обычно та любопытствовала в зрачок и, заметив Снежану, выходила поздороваться. В обычной жизни такой чести удостаивались только избранные посетители её уже бывшего мужа, самые положительные.

Снежана повела носом – пахло только что запечённым мясом, так вкусно, что живот начало сводить.

– Вы собрались обедать? – спросила она, глотая свиной аромат. – Я на минуту, не задержу.

Родионыч взмахнул руками, что означало: «Да что ты, какой обедать, так, на кухне вожусь».

– Что случилось, дочка? – участливо спросил он, расстёгивая ворот выглаженной рубашки.

– Да, Александр Родионович, случилось. Пришла сообщить из первых уст, – сказала Снежана, съёжившись от пробежавшего по спине холодка. – Я разорвала контракт и уволилась с «Икара», – протянула она, вкладывая силу в каждое слово.

– Ты шутишь, – ухмыльнулся Родионыч, его усы дрогнули. – Это невозможно.

– Не шучу. Династия Яновичей покидает «Икар» навсегда. Документы свои я забрала. Вступать в борьбу за собственность не стремлюсь. Артём подготовит бумаги, он лучше всех разбирается в юридической стороне дела, я подпишу не глядя. Вот и всё. Не умею быть капиталистом. Не хочу заниматься чужим делом.

– Каким капиталистом? Снежана, что ты мелешь? – скривился в улыбке рот Родионыча. – Тебе детей рожать пора и мужа смотреть. Капиталистом! – хмыкнул он. – Бабе что? Гнездо своё свить надо. Народишь детей, выгадуешь – и иди в люди, на работу, если охота будет. «Не хочу заниматься чужим делом». Да твоё дело известное – бабье. И что за женщина без семьи? – Он сплюнул. – Пустоцвет!

– А что за семья без любви? – парировала Снежана. Глаза её засияли, будто увидели Сергея.

– Не дури головы, – единственное, что нашёл для ответа Родионыч. – Может, тебя Артём обидел? Ты только скажи, я ему задам! – упорствовал самозваный тесть.

– Александр Родионович, ваш сын никоим образом не связан с моим решением, – на одном дыхании выпалила крестница. – Я ухожу искать себя. Как-то так. И пришла лично сообщить, потому что люблю вас, потому что вы дороги моей семье. И прошу простить, что не оправдала. Это оказалось мне не по силам. – Она перевела дух в борьбе с гипнозом крёстного отца. – Повторяю: на свою долю я не претендую.

– Да на кой мне твоя доля! – взревел Родионыч. – «Не претендую»! Там и так всё моё. Только на… оно мне надо! Я же вас поженить хочу, чтобы вы людьми стали, родителями. Денег заработали, детей обеспечили, сами пожили в удовольствие. Нет, ты что-то недоговариваешь. У меня чутьё профессиональное. – На лице крёстного отчётливее проступили оспины. – Без этого охламона не обошлось! Говори, он приставал к тебе? Может, обхождение у него свинское… Я же всё исправить могу, понимаешь? – Родионыч хваткой питбуля вцепился в крестницу.

– Родионыч, дорогой, вы так переживаете, будто сами хотите жениться на мне, – отозвалась, не отступая от своего, Снежана. Она чувствовала, кто-то согревает ей сердце, кто-то будто стоит за спиной. – Я не люблю Артёма, а он равнодушен ко мне. Всё так просто. Мы из разных измерений. И я лучше умру, чем выйду за него или за кого-нибудь другого.

Родионыч запустил в усы ехидства и прозвенел:

– Ты, что ли, от отца своего заразилась? Или у вас наследственное сумасшествие?

Прежняя Снежана тут бы и разревелась, но настоящая лишь поджала губы. Обида отскочила от неё теннисным шаром.

– Папа не сумасшедший! Он – гений! – возразила она, заглядывая на дно гипнотических глаз крёстного. – Его взяли на работу в киностудию. Я сожалею, что разделяла ваше мнение. А даже если и так? Яновичи все сумасшедшие, зачем вам портить свой чистый сильный род?

От взрыва мозга Родионыча спас домофон, который заулюлюкал на весь дом. Снежана смотрела на крёстного, который бледнел с каждой трелью входного звонка и к трубке не подходил. И так она смекнула, что пришёл гость, которого она видеть не должна.

– Прости меня, крёстный, – сказала она, снимая трубку и нажимая ключ. – Это чертовщина пройдёт, и всё будет по-прежнему. Ну, пока, – сказала она и чмокнула его в щёку по старой традиции.

Уступая лифт тайному гостю, Снежана летела по лестнице. В прикольных кедах прыгать по ступенькам веселее, чем в туфлях с каблуками. Шнурки взвились, подошвы не видно, только звёзды кремлёвские мигают.

В пролёте между вторым и третьим этажом нарисовалась фигура в сером плаще, в которой проявилась персона Веры Серебрянниковой, без хвостика, но с модной укладкой и алыми от профессиональной помады губами. Снежана остолбенела и произнесла, выдавливая из себя звук, как зубную пасту из пустого уже тюбика:

– Привет.

– Привет, – пропищала в ответ Вера, заливаясь румянцем.

– Аа-а… ты к кому? Куда идёшь? – Снежана хотела добавить «Красная Шапочка», но сдержалась и улыбку тут же остановила.

– Я? – растерялась Красная Шапочка. – К подружке… чай пить.

– Аа-а-а… – просияла Снежана, вспоминая мясной аромат в доме крёстного. – Ну, тогда поспеши, подружка тебя очень ждёт. Я только что от неё!

– Да? Только что от неё? – уже голосом Настеньки из сказки «Морозко» спросила Вера и опустила глаза.

– Передай, – Снежана по-дружески хлопнула Веру по плечу, – пусть подружка твоя сама воспользуется советами, которые только что надавала мне.

В свободном полёте Снежана выпорхнула из подъезда панельной девятиэтажки и упала в объятия осени, которая поджидала её и от волнения заволокла небо тучами. Две подруги умчались к реке, на встречу с клёном. «Он тосковал», – колокольчиками прозвенела осень и склонилась к его позолочённой шевелюре.

– Я больше не приду к тебе, – сказала Снежана и обхватила холодный ствол рукой. – Не хочу жить в прошлом, это очень больно. Всё, милый, я перехожу в настоящее… Прощай. И… если он придёт навестить тебя… Такое случается, человек, разлучённый с родиной, всегда приезжает спустя лет двадцать, целует заборы и… словом, ходит по любимым памятным ему местам, папа рассказывал… Передай… – Снежана замолчала, но голос сердца клён слышал лучше любого звука. – Я люблю только тебя, ты единственный. И я не хочу забывать любимого и встретить однажды другого. Я буду ждать тебя всю жизнь…

– Всю жизнь… – эхом повторила осень, кутая клён холодным дыханием.

Но клён не желал засыпать и тянул ветки-руки к огнезрачной подруге, ладонь которой обжигала кожу его ствола.

– Я хочу… чтобы он… был счастлив, – голосом сердца добавляет подруга, – был счастлив во всём, в семье и любви. В семье. И я утешусь его счастьем…

На погрустневшую крону осень пролила багряную краску и взбила докрасна кленовую листву, но обновлённый шедевр Снежана не заметила, под крик белых журавлей она мчалась в новую реальность, очертания которой проявились сквозь белый туман над рекой.