Текст книги "Валерия. Роман о любви"

Лера выдавила улыбку, так улыбается больной или даже умирающий человек, когда подбадривает близких, и ответила:

– Эта не моя тема. Всё в прошлом. Есть только один человек, сердце замирает, когда вспоминаю. Так и буду жить воспоминаниями, – с горечью вздохнула она, – что ещё остаётся. Книгу напишу о любви. Уже начала. Героев ждёт много испытаний и потерь, но финал будет счастливым – влюблённые соединятся. У меня не получилось, пусть хоть они, мои творения, насладятся друг другом, тем и утешусь. Главное, я никому не мешаю. Всё испытала, всё повидала, больше не хочу! Лет десять хоть пожить – сыночка вырастить, да и будет с меня.

Алла обвела взглядом Леркино лицо: на веках лежат тени, лоб в морщинах, а глаза остывшие, будто и от счастья, и от горя устали.

– Умеешь ты, Дятловская, нерв поднять, – по-старушечьи просипела Алла. – Поживём ещё… Ты мне нужна, сестрёнка, и я не позволю тебе закапываться. Я тебя очень люблю, очень. – Алла всплакнула и обняла подругу, сдавив ей спину.

Лицо Леры исказила боль. Она вскрикнула, точнее, пискнула, не разжимая побелевших губ.

– Что? – отпрянула от неё Алла. Поразмышляв минуту, она сказала: – Освободи спину. – Лера подчинилась, и перед глазами Аллы предстала старая, уже не кровоточащая рана, глубокая и засохшая по краям. Она сморщилась. – Опять двадцать пять. Сейчас я быстро… за перекисью. А ты – не шевелись. Горе моё…

IV

В перевязочной, на синей кушетке, под ослепительным светом лежит, не шевелясь, Лера. Рядом колдует маленький доктор в цветастом колпаке и балахоне феи, голубом, как воздух. Он лязгает стальными инструментами для пыток, отчего Алла содрогается и переводит взгляд на разбросанные по его письменному столу папки и документы, проштампованные квадратными и круглыми, маленькими и огромными печатями. Запах йода и хлорки, наэлектризованный кварцем, и вовсе сводит её с ума. Почему она не осталась за дверью? Мячи бы погоняла по экрану новенького телефона. А уж по окончании пытки, в спокойной обстановке побеседовала бы с доктором. А так пришлось сидеть, как птичке на шесте. Стул из нержавеющей стали давит на позвоночник и на все кости, какие только соприкасаются с его железным каркасом. Ей казалось даже, что она на экскурсии по фашистскому концлагерю.

Наконец доктор, сбросив перчатки и балахон, с наслаждением окунул свои золотые руки в воду, журчащую над крошечной раковиной. Сохраняя молчание, он уселся за стол и отгрёб в разные стороны бумаги. Не поднимая глаз на Аллу, он застрочил на вкладыше Леркиной карточки, застрочил, как самописец на электрокардиограмме, треугольниками и зубцами. Алла решила, что так пишут все светила медицины, а перед ней самое настоящее светило, встречу с которым пробивал однокурсник Филипп, который благодаря удачной женитьбе стал вхож в высокие круги здравоохранения. Кажется, полгода или около того они ждали ответа, согласится ли осмотреть Леру профессор Девочко, именно такую нежную фамилию носит требуемый эскулап. И наконец Филипп позвонил и обозначил время приёма. Подруги дрожали под дверью, как на первой сессии. Оказалось, что профессор не страшный, а совсем наоборот. Он шутил и даже сделал дамам комплименты. А когда ковырялся в голом плече пациентки, и вовсе анекдоты травил пошлые и на Аллу поглядывал поверх очков. Она врезала бы ему, если бы не… Доктор наскрёб кучу анализов и отпустил подруг на месяц, советовал гулять, но с сифилисом к нему не возвращаться. Как-то так выразился, отчего по спине Аллы пробежал электрический ток.

Несмотря на смазанное первое впечатление, за ценой Алла не стоит – отвалила и светилу, и Филиппу, который заверил, что руки профессора золотые и что весь цвет нации только у него и лечит свои тайные болячки.

А болячка Леркина и правда тайная какая-то, мистическая. Открылась четыре года назад, в первый же день осени, и с тех пор зияет на плече, иногда кровит, если Лера перенервничает или простудится. В больницу её не кладут. Травница и вовсе прописала клизмы ставить каждый день и диету: коктейли зелёные употреблять, и то в первой половине дня, а после трёх – ни-ни, только воду, ею, травницей, заговорённую. Лерка после таких процедур мучилась животом, похудела до черноты век и волосы на темечке поредели – пришлось стрижку мальчишескую соорудить.

– Профессор, ну… вы-то светило мировое! Что скажите об этой редкой болезни? – нарушила тишину Алла, и Лера шевельнулась под простынёй.

Мировое светило и бровью не повёл.

– Одевайся, голубушка. Или желаете побыть со мной наедине? – пошутил профессор, продолжая царапать бумагу. Голос его язвительный, сильный, с хрипотцой, звучит в конфликте с его нежной фамилией и смазливым лицом.

День за днём на стол знаменитого врача укладывались листики с отрицательными результатами исследований Леркиной болячки, но он ждал и ждать устал, а мистике, напускаемой несведущими, жёстко противился.

– Главное, это не рак, не диабет и не инфекция, – подчеркнул профессор и на стуле повернулся к пациентке. – Уважаемая, напомните, когда в последний раз воспалялась рана?

Алла не дала пациентке ответить:

– Четыре года назад, это был праздник, первое сентября. Её сын в первый класс пошёл! Мы собрались за столом семьями, дети веселились…

– Понятно – алкоголь, переедание, – перебил её профессор и настрочил в карточке ещё две строчки зубцов. – Жирное, копчёное, сладкое, – как заклинание произнёс он, и над потолком повисла тишина. Лера с опаской натягивает пуловер, ожидая приговора, и поглядывает на Аллу. У подруги вид загадочный: вытянутая шея, гордый подбородок и грустные глаза. Лере невдомёк, что той владеют те же чувства: наигранное уважение к профессору и стыд за обжорство и даже алкоголизм.

– Вам рекомендовано, – протянул светило, – рекомендовано… отрегулировать питание. Табу на солёное, жареное, острое, жирное и лёгкие углеводы. Налегайте на овощи и каши, – профессор задумался и добавил: – рыбу.

Алла напрягла спину, ожидая услышать самое важное, и не ошиблась. Профессор расправили плечи и выдал:

– И вообще, что за б… во, – брякнул он, – по блату везде рыскать. Не тупите, голубушки. Хватит бегать по светилам. Ступай, милая, в поликлинику, – обратился он к Лере, которая всё ещё сидела на кушетке, – самую обычную поликлинику, к своему участковому. Назначат тебе процедуры, гимнастику. И будешь ходить на перевязки к сестре. Тупо ходить. Тебе никто больше не нужен. Тут всё написано, – сказал профессор и ткнул пальцем в бумагу, ударив по цепочке из скачущих треугольников под названием «консультативное заключение».

– И всё? – еле слышно произнесла Алла. В её голове пробежала мысль, что Филипп не поделился с профессором. Она ухватилась за неё и замерла. В глубине души наметился план мести.

Пользуясь замешательством, светило подскочил и выставил подруг. Они почти не сопротивлялись, но в дверях Алла затормозила, упираясь каблуками, и выпалила:

– И всё?

– К психиатру пусть запишется. Может, тут психосоматика, – ответил светило и раскашлялся в лицо посетителям. Подруги тут же выпорхнули из кабинета, так и долетели на автопилоте к Аллиной машине, припаркованной на заднем дворе клиники. Небо проливало на них солнце апреля, и они выдохнули наконец больничный воздух.

– Я так понимаю, спасение утопающих – дело рук самих утопающих, – сказала Алла, запрыгивая в салон авто.

– Он наплевал мне в лицо, – ответила Лера, сдирая дрожащей рукой защитную плёнку с пачки салфеток. – Во всех смыслах.

– Вот м… ак, – возмутилась Алла, ударяя по педалям до скрипа каблуков. – За такие бабки узнала о пользе овсяной кашки. Вот урод. Развёл как лохов. Да и ещё времени потратили… Получат у меня горяченьких и Костян, и дружок его, чёртов Филиппок.

– Аллочка, я прошу тебя, не надо, – взмолилась Лера, – забудем.

– Это позор. Задорожная отомстит, – воскликнула хозяйка машины, отчего её пассажирка и побледнела, и покраснела одновременно.

– Аллочка, не надо, котя моя, – масляным голосом протянула Лера. – По большому счёту, он прав, это маленькое светило. Надо идти в поликлинику. Алик в школе, и я схожу. Посижу в очереди, с людьми поговорю. Это не проблема.

– Конечно, какая проблема? – завелась Алла. – Проблемы теперь будут у Филиппа. Я подумаю, куда его благоверную на отдых спровадить, чтоб по ночам весело было ей, барабаны и всякое такое. Ишь повадился.

– Котя моя, – перебила Аллу подруга, – ну успокойся. И ничего Косте не говори, ладно? И Филиппа не беспокой. Тем более чувствую себя всё лучше. Мне только неприятно, что занятые люди из-за меня сорвались с работы… И было бы что серьёзное – рак, диабет, тогда понятно, а так – радоваться надо, ничего страшного: психосоматика, алкоголь, обжорство. Ерунда, словом.

– Ерунда? – рявкнула Алла, сжимая руль. – Чёртов эскулап не выполнил свою работу, которая, заметь, неплохо кормит его семью, его кота и попугая, и любовницу. Вот зажрался! Я сейчас в ярости задохнусь! Вот халтурщик от медицины. Ещё попляшет!

– Аллочка, не надо разборок, – опять взмолилась Лера. – Я выполню все рекомендации, и рана затянется. Пройдёт, посмотришь. Давай тотчас забудем, и поехали быстрее – тебе на работу пора. Да и Костя недоволен был очень нашим отъездом, очень. Высади меня на первом же светофоре, котя.

По лицу Аллы пробежала тень. Она кивнула. Работа и правда стала тяжелее: столбики документов растут, а сотрудники мельчают. И Костя пылит по пустякам.

Но на первом же светофоре выяснилось – Лера спит. Алла улыбнулась и обвела её взглядом. Какая же она юная, чистая, когда глаза закрыты и боль не прорывается наружу. И волосы дерзкие, коротко стриженные, ни одного локона. Она избавилась от них, чтобы забыть прошлое. Такую же мальчишескую стрижку носила Алла на первом курсе, но стоило ей только отрастить волосы до плеч и завить локоны, так и полюбил её лучший из старшекурсников, по которому сохла не одна девичья душа, – Константин Задорожный. Даже любимая подруга комкала слова в его присутствии. Это сейчас у него лысина и брюшко, а тогда!.. Алла улыбнулась воспоминаниям. Казалось, жизнь вечная, и молодость тоже вечная.

Из парящего над временем облака грёз её выбил глухой стон. Алла едва не выпустила руль.

– Лера… – проговорила она, растягивая гласные. Лера замолчала. Частое дыхание сотрясало её хлипкую грудь. Алла тут же ударила по панели и поток холодного воздуха вырвался из решётки кондиционера.

– Боже мой, – пролепетала Лера, отрываясь от спинки кресла. – Я, кажется… – Она захлопала белыми ресницами и пустым взглядом пробежала по лобовому стеклу.

– Ты стонала, как… У меня мурашки по всему телу, – с тревогой в голосе воскликнула Алла.

– Прости… прости, прости, – запричитала Лера, сдавив пальцами виски. – Мне сон привиделся. Как наяву, знаешь. Я одна на дороге, вокруг лес глухой. Твой след простыл, я решила, что из машины на ходу выпала и… Ноги свинцовые, не идут – ползут. Вдруг чувствую, смотрит на меня кто-то невидимый, в лесу спрятался. Приближается – ветки хрустят. Жуть. Вдруг спину боль пронзила, я – кричать… Громко? Да?.. Прости.

Благодушие от созерцания спящего лица подруги как рукой сняло, и Алла, сжав губы в одну алую линию, процедила:

– Всё… я провожу.

– Аллочка, мне так совестно, но я и благодарна тебе, нет слов выразить, – всплеснула руками Лера. – Всегда рассчитывай на меня, и ночью, и днём…

– Ага, и в радости, и в горе… Давай ключи мне. Кофием угостишь? С пряниками, в благодарность.

– Ну что ты… Я не могу. Тебе пора.

– Так мне голодной на работу пилить? – Вопросом Алла словно влепила подруге по лбу, и та, опустив голову, протянула ключи.

С наслаждением Алла втянула запах жасмина, окунувшись в розоватую бушующую пену цветов, и заполнила лёгкие до отказа. Юность ждала её у подъезда дома Дятловских и на крыльях отнесла на родной этаж. В последние годы она бывала у Леры не чаще раза, двух раз в месяц, и то на ходу, торопясь, ненароком – иногда чайник не успевал накипятить воды для чая, а Аллочка уже одной рукой на прощанье обнимала подругу, а другой жала на кнопку вызова лифта. Но сегодня – день особенный, госпожа Задорожная села в лужу, обвалялась в её холодной жирной грязи и поэтому заслуживает небольшого отдыха.

Она улыбнулась старинному зеркалу и сбросила туфли, на которых тормозила о каменный пол дорогой клиники. Она их больше не наденет, никогда – приносят неудачу, каблуки слишком толстые и брошка пошлая на пятке. Босоногая юная Алла упала в старое кресло и подмигнула мумии крокодила, отразившись в изумруде его глаз. Из кухни потянулся запах кофе. Тот же аромат, знакомый и любимый со студенческой поры. И Алла каждой клеточкой ощутила себя семнадцатилетней девчонкой, перешагнувшей порог лучшей в мире квартиры, встречает которую настоящая хозяйка, мама Леры, Катерина Аркадьевна, а папа, Николай Николаевич, опустил очки и смотрит на неё испытующим взглядом.

Алла закрыла глаза – как летит время, и только в очереди за документами тянется, как бесполезная жвачка. Косте пришлось самому залепиться в эту жвачку и увязнуть по самые уши в очереди к нотариусу. Пусть попробует справиться без неё, своей королевы, пусть…

– Лера, не ломай мебель, – крикнула Алла, открывая глаза. Её встряхнул нервный стук двери кухонного шкафчика, который в поисках угощения мучила Лера, – обойдусь без бутеров и прочих лакомств. Давай кофе и сыр, и будет, – потребовал властный голос.

Утопая в муках совести, из кухни приплелась не по годам сутулая хозяйка с подносом, который она с трудом удерживала тонкими руками.

– Вот тебе и ерунда! – сказала Алла, разглядывая согнутую спину подруги. – Повязка протекла, сочится кровь. Раздевайся! – приказала Алла и умчалась в спальню, где в карамельно-белом комоде со времён Катерины Аркадьевны хранится коробка с лекарствами и бинтами. – Наковырял, эскулап хренов! – возмутилась Алла, сворачивая головку бутылочки. – Утром уже затянулась, а он… Нет, я всё-таки позвоню Филиппу, – заверила она, проливая живую перекись в старую рану. – Чтобы завтра же утром в поликлинику, поняла?

В ответ своему полевому хирургу раненая муркнула, не отрывая голову от диванной подушки. Резкий звонок домашнего телефона заставил её вздрогнуть, но властный голос приказал:

– Лежать!

Через минуту голос стал ангельским и ворковал в трубку:

– Да, это я. Я согласна. Да-да, я мать Александра… Это замечательно… Конечно согласна. Конечно-конечно. Обязательно…

Леру бросило в жар от пробившей насквозь догадки: Алла от её имени вела переговоры и, наверное, провернула новую авантюру. О боже!

– Радость какая! – выпалила Алла, залетая в комнату, но Лера не улыбнулась, а пожирала её тревожными глазами.

– Завтра стрелой! В поликлинику! Но только в детскую. Альке досталась бесплатная путёвка в крымский санаторий! Это чудо! Ну, что глазами хлопаешь? Знаешь, сколько она стоит? Даже я в шоке.

– Зачем это нам? – пролепетала Лера, поднимаясь с дивана.

– Дятловская, не тупи. Завтра с мочой и ребёнком натощак. Будешь санаторную карту оформлять. Мне позвони после.

Лера взяла кофейник и принялась разливать остывший кофе.

– Тебе с сахаром? – равнодушно спросила она.

– У твоего ребёнка синусит. У него уши болели, – набирая силу, говорит Алла. – Ему поликлиника выделила путёвку в Евпаторию. А ты… – срывая голос, кричит она. – Ты – не мать!

Лера отхлебнула из своей чашки и спросила так же спокойно:

– Ты, кажется, кофе хотела?

– Кофе? Ты мне голову морочишь своим сахаром. Сто лет кофе варишь – и ни разу про сахар не спросила. С чего бы это сейчас? Отделаться от меня решила? Не нужна, значит?

– Нужна, – не поднимая глаз, ответила Лера.

– Твоё упрямство доконало моё ангельское терпение.

– Аллочка, – вздохнула Лера.

– Забудь моё имя, – то ли пошутила, то ли приказала Алла.

Над потолком повисла тишина. Лера сверлила взглядом ковёр, а её гостья уставилась в окно и сложила руки на груди. Лере казалось, что её плечи сдавила невидимая сила и тянет к полу.

– Всё. Мне пора, – нарушила тишину Алла и потянулась к двери.

– Ладно. Что, я не мать, что ли? Завтра пойду. Пусть ребёнок пройдёт курс лечения.

– И отдохнёт, – утвердила Алла.

– Я с ума сойду без него, – прошептала Лера и ладонями закрыла лицо.

– Надо же. С ума сойдёт! – поморщилась Алла. – За три года не сошла, когда его в Сосновку бабе с дедом сбагрила. И сейчас двадцать дней выживешь. В Чехию поедешь, чтобы время скоротать. У меня новый автобусный тур нарисовался. Эксклюзивный. Везу целую фирму айтишников на пять дней. Юбилей своей конторы отмечают так, на широкую ногу. Ты будешь сопровождающей. Не дрейфь. С тобой будут ещё двое. У меня кто только в этот тур не просился, даже замужние сотрудницы. Там ребят холостых столько! И красавчики есть!

– Алла, ты опять? У меня тридцатник за спиной, а ты – ребята молодые, – смутилась Лера.

– У тебя на лбу печать не стоит. А выглядишь ты… если поработать, то свеженько. Как девочка-переросток.

– Да ну тебя, – возмутилась Лера.

– Короч, собирай чемоданы, сразу два. Заявление завтра же за свой счёт – и вперёд. Прага вечерняя… – пропела Алла и закружила по ковру.

Выпорхнув из подъезда, она остановилась – казалось, у Леркиных окон был снегопад. По воздуху плывёт аромат жасмина, от сладости которого кружится голова. Алла вздохнула опять полной грудью, и спустя мгновенье ощутила на себе чей-то пожирающий взгляд. Почувствовать себя добычей – не самое приятное впечатление, поэтому она сбежала, как пугливая лань, кивнув на прощанье Леркиной голове, лбом приклеенной к стеклу кухонного окна.

Следующее утро выдалось холодным. Ветер лютовал, будто на дворе февраль. Молодыми листочками дрожали деревья и жались друг к дружке, как выброшенные на улицу сиротки. Только вчера их ласкало солнце, а сегодня треплет крону ветер и гнёт стволы.

Как февральский ветер, Алла налетела на программиста, молодого человека, который вот уже четвёртый год занимает место Дятловской Валерии Николаевны. Главный бухгалтер возненавидела нового сотрудника с первого дня знакомства, когда Костя привёл его, тощего, лохматого, кривозубого, к ней в кабинет и представил как нового ценного сотрудника, у которого диплом программиста в кармане. Аллу по сердцу скребанул его пугливый исподлобья взгляд, в котором мелькнула шакалья радость. «Нет!» – выпалила Алла в ответ на просьбу мужа принять на работу сына влиятельного человека. «Нет и нет!» – повторила она дома, и ужасная ссора вдоль и поперёк пронзила семейное пространство. Чтобы сохранить мир, пусть и позорный, Алле пришлось уступить. С тех пор у неё появился тайный враг, который, умея мастерски уходить в тень, мстит за своё унижение. В первое время новый сотрудник никак себя не обозначил. Здоровался он не напрягая голосовые связки, едва шевеля губами, кофе пил в одиночестве, в туалет прокрадывался тенью, говорят даже, что никто из коллег его ни разу в коридоре не встречал, а охранник и вовсе не помнил лица.

Коммуникации с коллективом он отсекал на корню, как сорную траву. С женской половиной при необходимости он разговаривал через губу и так тихо, что каждая мечтала о слуховом аппарате, а вот в диалоге с мужчинами, которых в турфирме было неприлично мало, он выпячивал грудь, как молодой петушок, и его впалые щёки краснели под серым пушком. И только пан Директор, так за глаза называли мужа Аллы, к молодому человеку благоволил, приглашал на чай, а при удобном случае во всеуслышание превозносил его достоинства. Сотрудники, переглядываясь, молчали, и только главный бухгалтер скрипела зубами и уже дома, за дверью спальни, выносила супругу мозг.

Отношения супругов день ото дня омрачались. Молодой человек, напротив, сблизился с паном Директором и в его кабинет входил без стука. Дело дошло до того, что Костя брал в командировки юное дарование и тот начал повышать свой незвучный голос на водителя. Вокруг сисадмина вырисовалось жиденькое кольцо оппозиции к главному бухгалтеру. Стало нормой то, что некоторые сотрудницы без должного уважения взирали на некогда первое лицо фирмы, лицо Аллы Николаевны, и в ответ на поступившее от неё распоряжение отвечали, часто через губу, как их предводитель, что они без согласования с директором и пальцем не шевельнут.

Но преданные главному бухгалтеру люди тоже остались, их ряды окрепли в схватках с оппозицией. Одна из рядов – первая заместитель Аллы Николаевны, глубокая пенсионерка, Рита Ивановна, вдова, мать троих взрослых детей, младшему из которых минуло двадцать три. Этому малышу Алла Николаевна оплачивала учёбу и подкидывала несложную высокооплачиваемую работу, Риту Ивановну тоже жаловала премиями и надбавками, заработанными честно.

Сегодня она схватила-таки молодого недоноска за скользкие жабры! На крик, как и повелось, примчался Костя. В последний год он растолстел до безобразия, живот вываливался на ремень брюк и шея припухла. Это оттого, что Костя перенял вкусы своего протеже – чипсы, кола и печеньки делали своё чёрное дело со склонным к диабету организмом пана Директора.

Итак, вместе с животом Костя без стука ввалился в отдел администрирования компьютерных сетей и напал на супругу. На этот раз она подготовилась блестяще. Каждому из закадычных приятелей она сунула в нос распечатку трафика личного компа сисадмина, согласно которому юное дарование зависал на извращенских порносайтах и скачивал фильмы такого же креативного содержания. Алле помог провайдер, и она нанесла смертельный удар.

– Сегодня же вон с работы! – рявкнула Алла и хлопнула дверью, за которой человек-тень и её муж шелестели распечатанными листочками компромата.

«Тридцать – прекрасный возраст», – медитировала Алла в своём молочном кабинете, когда распахнулась дверь и Костя с порога прокричал: «Бездоказательно!»

Алла поднялась с кресла руководителя. Её бархатистая персиковая кожа стала белой, как известь на потолке. После затяжного вдоха она произнесла, пронзая мужа взглядом.

– Я беру отпуск… Ухожу… А когда вернусь, этого подонка… здесь и духу его не будет. – Алла рванула золотую молнию на чемоданчике синей лаковой кожи и в его распахнутую мелкозубую пасть забросила дырокол, степлер, карандаши, две карамельки, лежавшие вместе с письменными принадлежностями, скрепки, скобы – словом, всё, что попалось ей под горячую руку.

Костя, не раздумывая, заверещал:

– Так мы без молодёжи останемся. У нас средний возраст сотрудников – пятьдесят. Это твоих рук дело! Никого! Никого моложе себя, из женщин разумеется, ты на работу не приняла, если только это не кривая, косая или… уродина какая-нибудь, в общем. Из-за тебя лицо фирмы страдает. А мы передовики в нашей республике!

– Константин, – с французским прононсом протянула Алла, – уж не сидишь ли ты в порнухе в паре со своим шакалёнком?

Костя, опустив голову, поплёлся к двери. На выходе его настиг голос супруги:

– Только не тяни. И… Ты когда-нибудь перестанешь жрать чипсы и колу? Посмотри на свой живот. Он вот-вот лопнет, как у Бармалея.

В это захваченное маем утро на работу в академическом НИИ катастрофически, после затянувшегося визита в детскую поликлинику, опоздала Валерия Николаевна. Этим же утром заболел Пётр Миронович и начальницу не подстраховал, а Светланка по обыкновению задержалась на часик и перешагнула порог родного института в ногу с Валерией Николаевной.

С небрежностью вахтёрша бросила ключ опоздавшим информатизаторам и ткнула обкусанным ногтем в графу журнала с отпечатанным номером кабинета заведующей сектором Дятловской. В графе наглым почерком была выведена надпись «Прогул!». Начальница и Светланка переглянулись и под язвительные комментарии вахтёрши потянулись к лестнице.

– Это Сонька, – шепнула начальнице Светланка, на ходу сбрасывая блестящую ветровку. – Её рук дело. Она вас давно пасёт. С тех пор как вы при должности.

– Брось, ерунда, зачем ей это, – отмахнулась Лера, но внутри себя сжалась. Она чувствовала, что запись в журнале – только прелюдия настоящего скандала.

– Вот именно вас. До меня ей дела нет. Знает, что я директорская протеже, – хихикнула Светланка. – Хотя я с ним только здороваюсь, если не забуду. А вот вы… – на полуслове оборвала речь Светка и застыла. По коридору второго этажа, рассекая воздух бёдрами в три обхвата, шагает Сонька, Софья Андреевна, секретарша директора, которую только что поминали всуе опоздавшие информатизаторы.

Валерия Николаевна спала с лица, а секретарша светилась тожеством, даже воротник блузки топырился гордостью и достоинством. Она вволю поглумится над выскочкой из отдела информатизации, поднимет волну народного гнева, которая опять перемоет косточки покойного профессора и не пожалеет соли для Леркиных ран.

Пока Валерия Николаевна ковыряла ключом в старом замке триста пятой, её ненавистница закатилась в кабинет директора и, выпятив мелкий, почти кукольный подбородок, подала папку красной кожи на подпись обожаемому руководителю.

– Игорь Борисович, почта, документы на подпись. Желаете кофе с сахаром? Молочко есть, «детское». Печенье ореховое, – сладким голосом проворковала секретарша.

Директор оторвал тяжёлый взгляд от разложенных по столу бумаг и кивком головы указал на выход оттопырившей зад ударнице труда. Последний месяц он каждый день пребывает не в духе, сидит на работе допоздна, вызывает каждого, кто подвернётся под руку, и чистит с ног до головы, до скрежета зубовного, до сердечного приступа. Болтают разное. Докторскую ли положили под сукно? Зашатался ли тесть его на высоком стуле? Правду не знал никто. Только замечали чёрную тоску в его глазах, когда смотрит он на сухой бассейн под окном или на собственную секретаршу.

У Софьи Андреевны запершило в горле, отчего она захрюкала, правда негромко, а на щеках под слоем пудры проступил румянец, как у больной скарлатиной.

– Игорь Борисович, триста пятая заперта, на рабочих местах никого, – ударила она тяжёлой артиллерией, подозревая, что на её декламацию прелюдии директорского терпения не хватит. – Что людям отвечать? Всё утро интересуются.

Директор побагровел и сдвинул брови на переносице. Спина его вытянулась под напряжением расшатанных нервов.

– Давайте кофе и руководителя группы, – с раздражением произнёс он, захлопывая папку красной кожи.

Секретарша чуть не отдала честь от переполнившего её чувства долга. А на рабочем месте в приёмной с радостью схватила трубку телефона, предвкушая наслаждение от того, что выскочка из триста пятой наконец-то получит своё.

Светланкины очки съехали на кончик её длинного носа, когда она поднесла к уху трубку дребезжавшего от нетерпения телефона. Ей не пришлось и слова вставить в разгневанную тираду, прилетевшую с другого конца провода.

– Ой! Валерия Николаевна, по-моему, директор вызывает вас, – промямлила Светланка, сомневаясь, что её тоже, вместе с начальницей, не пригласили на экзекуцию в кабинет директора. – Сонька злобствует. Заложила нас.

Валерия Николаевна присела у выхода и ощупала уложенные феном волосы.

– Так, – сказала она, оглядывая себя.

– Вы сегодня в форме, – подбодрила начальницу Светланка, выглядывая из-за монитора. – Как знали, что…

– Да нет, – растерялась начальница. – Это я в поликлинику… с ребёнком.

– И духи классные. Французские? – спросила Светланка, затягивая носом воздух. – Это ваша подруга привезла?

Когда руководитель группы информатизации распахнула дверь приёмной, секретарша подпрыгнула и тут же скрылась за панелью монитора.

– Идите, – оттуда, из засады, повелела она, – директор ждёт.

По ту сторону кожаной двери у Валерии Николаевны подкосились ноги. Она с трудом промямлила приветствие и опустила глаза.

– Присаживайтесь, – сухим голос произнёс директор, отодвигая стул от приставного столика.

Валерия Николаевна подчинилась с кротостью лучшей воспитанницы монастыря. Минута молчания тянется в вечность и не позволяет несчастной сделать полный вдох. Директор не сводит с неё глаз. Кажется, что слабая улыбка едва растягивает уголки его губ.

– Берите бумагу… пишите, – смакуя слова, произносит он.

Совершенно несчастная руководительница группы подаёт голос:

– А что?

– Что? – возмутился директор. – Объяснительную на моё имя! Укажите, почему нарушали трудовую дисциплину в течение двух часов.

– Я случайно, я в поликлинике… – подняла виноватые глаза Валерия Николаевна.

– Пишите, – рявкнул директор, – вам слова не давали!

Заведующая самым маленьким отделом института выронила ручку и расплакалась. От умиления директор чуть не сошёл с ума, так нежно вздрагивают плечи, одетые в молочно-розовый шёлк, так мило изогнулась шея, всколыхнувшая его затаённую похоть.

Тараканин по привычке закрыл глаза и произнёс:

– Успокойтесь, возьмите салфетки… воды.

Маленькая начальница всхлипывала и прятала лицо в ладонях. Слова директора не успокоили её, а только вызвали новую волну рыданий.

На лбу Тараканина проступили капельки пота, он наспех вытер лицо и подпрыгнул на кресле.

– Я сейчас, – сказал он, – сейчас. – Одним движением он свернул голову бутылке с минералкой и, стуча горлышком о край стакана, наполнил его бурлящей, как его кровь, водой. – Пейте, – взмолился он, протягивая стакан Валерии Николаевне, – ну, пейте же, пейте и… не надо, не пишите, только не плачьте.

Третья волна рыданий унесла Леру в секретный закуток директорского кабинета, этакий мужской будуар, точно такой же был у папы в кабинете. Отец прятал дочь за секретной дверью, если к нему заходили нежелательные посетители, которые подняли бы на смех папину трудовую деятельность, встретив ребёнка в строгом кабинете высокого руководителя. Лера обожала уютную коморку, где волшебные мамины руки поддерживали порядок. Здесь стоял диван, укрытый домашним пледом, стол, за которым Лера готовила домашние задания, роскошный умывальник и маленькое квадратное зеркало над ним. Перед этим зеркалом папа расчёсывал волосы, намочив щётку, и брызгал щёки одеколоном, сжимая смешную зелёную грушу на поводке.

Директорский закуток оказался убогим. На диване валялись трико и носки, на столе громоздилась немытая посуда, умывальник залит кофейной гущей. Только зеркало блестит чистотой, широкое, овальное, папе бы такое. На карнизе подсветка.

Лера припала к воде. Родничок из стального крана успокоил покрасневшие глаза. «Как же распух нос», – ужаснулась Лера, заглядывая в серебряную гладь зеркала. Она опять припала к воде, как измученная зноем лань, и когда решилась опять посмотреть в зеркало, то за контуром своего несчастного лица увидела чей-то силуэт, который с каждой секундой всё ярче прояснялся. Она застыла перед серебряной гладью, ей казалось, что там, на дне зеркального озера, материализуется Янович, облекается в плоть его виртуальный образ.

Образ, дыша в её волосы, припал губами к её затылку, а потом впился ими в Лерину в шею. Неприятный холодок пробежал по её спине, и Лера встрепыхнулась, но чужие руки обхватили её и сжали что есть мочи. Лере показалось, что земля уходит из-под ног. Она выгнула спину, но тиски только сильнее сдавили её хрупкие рёбра – конечно, это не он, как она могла обмануться, так глупо.