Текст книги "Валерия. Роман о любви"

III

Янович летел опять не домой. «Папа… Она чуть не убила нас», – звучит в его ушах голос Снежаны, и он покрывается холодным потом. Импульс, заданный Родионычем, рвал шины на дороге, подбрасывая джип, словно игрушку. На волне этого импульса в офис «Икара» влетел директор, генеральный и главный. Сотрудники онемели, и каждый уткнулся в свой монитор, страшась встретится с ним взглядом. От незримой энергии, выплёскиваемой директором, у сотрудников покраснели уши и волосы пытались встать дыбом. Янович пересёк огромный зал, утыканный рабочими столами, и влетел в приёмную. Стеклянные двери и стены, отделяющие приёмную от общего пространства, вздрогнули и взвизгнули, как лопнувшая струна. Секретарша подскочила, поджав руки, и задёргала ладошками, как будто плеснула на них кипятка.

Янович щёлкнул замком в бронированной двери, на ходу бросая: «Лена – кофе, шоколад и… документы на подпись».

Когда царственный силуэт скрылся за директорской дверью, сотрудники одновременно выдохнули и переглянулись. Офисная нива зашуршала. Стайка нарядных и звенящих бижутерией женщин сиганула в курилку для обмена мнениями и повышения градуса эмоций.

На кухне секретарша Лена варила кофе и тоже курила, пожёвывая белый фильтр теснящимися в челюсти, как дольки рокамболя, зубами, которые не укладывались во рту согласно принципам ортодонтизма, а норовили приподнять губы и даже завернуть их вверх, если хозяйка издавала хотя бы один звук. Елена Юрьевна влетела на кухню, когда секретарша обожгла палец о турку и дула на него и материлась. На круглом столе у окна, в тонкой чашке костяного фарфора, бурлил вспененный кофе. Главная женщина «Икара» накинулась на ошпаренную секретаршу, не давая ей пережить боль от нешуточного ожога.

– Лена, Янович объявился?!

Секретарша кивнула и стиснула зубы-дольки.

– Слава богу! Почему сразу не доложила? Я ведь просила тебя – немедленно, если что… – Главная женщина бросила на стол плитку швейцарского шоколада, которую достала, будто Василиса Премудрая, из рукава.

– Его любимый. Спроси, может он голодный или что. – Казалось, Елене Юрьевне не было никакого дела до Леночкиного ожога. Ни одного доброго слова не сказала, только о Яновиче своём переживает.

Лена кивнула и подняла обожжённый палец над головой, почти в потолок. Главная женщина задрала голову вверх, заметила наконец проблему и бросила:

– Пастой зубной натри… И – не забудь опять – доложи шефу, что я рвусь к нему первая. Запомнила? Я первая, у меня самые важные вопросы.

Золотистые, абсолютно прямые, пышные волосы, волосок к волоску, подпрыгнули на плечах убегающей главной женщины «Икара». Секретарша показала ей вслед язык, сморщив тонкий нос, – так Леночка выражала самое страшное негодование. Праведный гнев улёгся, и, оттопырив больной палец, она поцокала на высоченных каблуках в кабинет к Яновичу через полный зал сотрудников, которые оборачивались и рассматривали в очередной раз модельную фигуру секретарши. Нижняя часть этой фигуры была обтянута тонкими, почти колготными, джинсами, а верхняя прикрыта одной воздушной блузкой белого шёлка.

Только Янович не рассматривал фигуру секретарши, даже глаз не оторвал от красной кожаной папки, перекладывал листики и кивал, когда Леночка заплыла в его кабинет.

– Паспорт моей жены… привези, – рявкнул Валерий в стиле Родионыча и швырнул ключи от дома на диван для посетителей, подпирающий стенку, противоположную стеллажам с документами. И тут же добавил: – Ты ещё здесь?

Напрасно Леночка простояла около стеллажей с папками, удерживая спиной кошачий изгиб, – не прокатило. Напрасно сбрызнула себя итальянской водой, которую ей подарил сам директор на Восьмое марта, – даже носом не повёл, даже взглядом не удостоил. Пришлось проглотить собачью команду и тянуться к служебной машине. По дороге она, правда, всплакнула, но, увидев обомлевшего Петю, обматерила его с головы до руля и успокоилась, даже ошпаренная кожица больше не горела на пальце.

За дверью директорского кабинета Янович восстанавливал справедливость. Мысли его летели быстрее света. Выпотрошенная красная папка проветривалась на диване, а её внутренности ковырял Янович. Итак, ни одной бумажки, подписанной Гацко, в папке ни оказалось. Ни одной. «Неужели он? – Взмокшую голову Яновича прошибла догадка: – Натаха, чёртова баба… Ох вы, две сестрички, провонявшие польским панством. С обеими вами покончено».

Листочки компромата Янович свернул лавашом и укутал несвежим свитером. К исходу дня отравленный злом свёрток превратился в горстку пепла на пустыре за городом. Янович даже не запомнил место казни злосчастного свёртка.

А пока красная от позора папка стоит снова на своём месте, на третьей полке у самого окна. В ней директор «Икара» замуровал стопку проштампованных листов бумаги с подписями Гацко. Большая часть – бессмысленные платёжки, проплывшие мимо бухгалтерии и мимо налоговой. Сгоряча Янович подшил в папку ещё и несколько липовых договоров, на которых был запечатлён президентский росчерк Саньки.

Теперь главное – компьютер. Янович сбросил с системного блока кожух и вырвал винчестер. Порядок. Не поддаваясь нервной дрожи, которая прорывалась то в челюсти, то в ладони, Валерий скакал по стеллажам, как Тарзан, и проверял папки одну за другой. Казалось, что он со скоростью сканера одним глазом считывал одну страницу, а другим – соседнюю.

Когда первый зам нарисовался на пороге кабинета, Янович, как воздушный гимнаст, раскачивался на стремянке и шлёпал ладонями по самой верхней пустой полке стеллажа, на которой документы не хранились, но стояли коробки и коробочки.

– Здоров, Александр, – обрадовался директор вошедшему и по-олимпийски спрыгнул с самой верхней ступеньки. – Я, брат, ствол найти не могу.

– Застрелиться решил? – не шевельнув бровью, спросил Ипатов, напуская на лицо вид интеллигента, измученного царской охранкой.

Янович, пожав плечами, ответил, не принимая шутку:

– Саш, прости. Знаю всё, что ты скажешь, поэтому не будем воду толочь. Я хочу поговорить с тобой о самом главном… – Валерий протянул заму руку.

Ипатов набычил шею и руку Яновичу в ответ не подал.

– Тогда я начну о самом главном, – сказал он, усиливая голос на слове «Я». – Я ухожу и намерен забрать свои тридцать процентов. Объяснений не требуй, не будем воду… толочь. Вопрос надо решить сегодня же.

Александр Ильич сплёл руки на груди и приподнял почти невидимые брови, подсчитывая, сколько секунд или даже минут продлится нокаут, в который он отправил друга. Но Янович, оглушённый и зарубцованный после утреннего экстрима, от удара Александра Ильича даже не дрогнул.

– Давай заявление, сегодня же тебя рассчитают, – усаживаясь за рабочий стол, произнёс он и зевнул.

У Александра Ильича чуть задрожала нижняя губа. Повисла пауза. Мёртвая тишина напомнила о вечном покое. Первым сдался Янович.

– Проценты бери как хочешь и… когда захочешь. Я ничего выкупать у тебя не намерен. Вот советом могу помочь: попытай сотрудников, наверняка кто-нибудь пожелает стать собственником, подняться, так сказать, над линией горизонта простых трудящихся.

Александр Ильич остолбенел. Ему показалось, что он не понял Яновича. Тот любил красное словцо в разговор вставить. Рисуется, похоже, не осознаёт, кто с работы увольняется. Первый зам, с трудом двигая заледеневшими губами, произнёс:

– Похоже, ты не понял меня.

– Я подпишу сейчас же, – нахмурил брови Янович. – Не волнуйся. Проволочек не будет. Можешь сию же минуту освободить кабинет! Бумажки тебе Ленка домой доставит. И вообще, что говорят в таких случаях? Спасибо за верную службу. Без медали, я думаю, обойдёмся, пережиток прошлого. Поздравляю, ты теперь – акула бизнеса, которая освободилась от сети пьющего твою кровь спрута. В добрый путь. Я вас не задерживаю. Привет супруге.

Ипатову показалось, что его кожа слазит с черепа и растекается по плечам. Двадцать лет жизни брошены в корзину для мусора и посыпаны пеплом неразрывной дружбы. Бывший первый зам попятился к двери, не выдыхая обиду, он нащупал ручку и выпал из кабинета Яновича прямо на дно изрешечённого самолюбия.

С облегчением вздохнув, директор приказал группе доверенных лиц пожаловать к нему в кабинет для участия в срочном совещании. Образ Ипатова он схоронил в самом дальнем тайнике мозга и не понял, жалеет или нет о разрыве. Сердце не откликалось и как будто вовсе не стучало. Бог с ним.

Время действовать.

До сегодняшнего дня Янович совещания проводил с удовольствием. То экономистов соберёт, то производственников, то службу безопасности. Рассадит всех за длинным столом, а сам либо на троне сидит и глазами стреляет, либо прохаживается, руки за спиной, глазом не моргнёт от серьёзности. Главному бухгалтеру на каждом совещании приказал быть. Она и протестовала уже, и официальные прошения на его директорское имя подавала, по профессиональному несоответствию, по семейным обстоятельствам, по болезни, но тщетно. Янович без своей любимицы чувствовал себя не в своей тарелке. А значит, быть Елене Юрьевне на каждом заседании и не быть в её семье ужина, а то и завтрака.

Итак, руководители подразделений заняли привычные места за столом для заседаний в кабинете директора. Кто-то булькал водой, кто-то шутил или теребил пуговицы. Когда вошла Метлицкая, все замолчали, как дети перед классным руководителем. Собравшимся понятно – совещание началось. Кто приходит после главбуха, считается опоздавшим.

Янович тоже выпрямил спину и стартанул:

– Мы собрались здесь в силу чрезвычайных обстоятельств. Придётся пережить непростые времена. Нас покидает замдиректора и владелец части собственности «Икара» – Ипатов… Александр Ильич. Уходит и в дольщиках не остаётся, со всем скарбом. Только в валюте. Это повлечёт некоторую финансовую нестабильность. Как вы считаете, Елена Юрьевна?

Главбух кивнула и стукнула ручкой по листку бумаги:

– Ошеломительное известие. Но в целом – «отряд не заметит потерю бойца». Такое моё мнение.

– Вот и славно, – вздохнул Янович и вместе с ним большая часть заседающих. – Но расслабляться не стоит. Александр Ильич – бизнесмен серьёзный. Подход к делу у него чёткий, осмысленный. Короче, господа, не избежать нам по меньшей мере двух проверок. Первая – аудиторская. Вторая… может начаться внезапно. Даже завтра. Потому объявляю чрезвычайное положение. К утру надо провести в порядок основную документацию. В полный порядок. Последствия чьей-либо нерадивости могут быть катастрофическими для предприятия. Поэтому каждый негативный случай, каждая галимая бумажка будет обсчитана, и ущерб по справедливости будет возмещён предприятию из заработной платы и виновного, и его начальников, всех по цепочке. – Янович оглядел каждого своим сканирующим взглядом и продолжил: – И далее в минус пойдут: соцпакеты, премии, доппомощь к отпуску и т. д. Да и оплату за обучение всех подопечных студентов придётся приостановить, вернее, всех наших детей. Также возможны сокращения. – Голос его по-отечески потеплел. – Поэтому такая жёсткость. Повторяю: к утру вся основная документация должна быть в порядке. Лишнее – уничтожить. Остальное довылизываем завтра. Это вам, коллеги, информация на первое.

– Ой, Валерий Леонидович… ой-ой, – речь директора откомментировала Татьяна Власьевна, заведующая отделом кадров, напудренная женщина немолодых лет, с нарисованными серым карандашом бровями, – мне после первого сердце прихватило. Может, со вторым погодим? А то неотложку придётся вызывать. Ипатов уходит! Давайте остановим его всем коллективом! Да как же это?

Начальница вздыхала и, как дирижёр, взмахивала руками, обращаясь к оркестру заседавших сотрудников, но ни один не отозвался, не взмахнул смычком и не подхватил тему из партитуры разволновавшегося дирижёра.

– Вы можете побеседовать с Александром Ильичём в частном порядке, – остановил дирижёра Янович, – сейчас нет времени обсуждать причины его поступка. Мы должны сосредоточится на тактике «Икара» в новых условиях. Подготовиться к проверкам. Собственность будет поделена. Это удар по предприятию. Проценты у покинувшего нас собственника нешуточные, треть как-никак, деньги в обороте, а он требует немедленно перевести всю его долю на его счёт. Вот так, господа-товарищи.

– Мы не сделаем ни шага, который нанёс бы вред предприятию, – заявила главная женщина «Икара», – ни шагу. Это наше общее дело. «Икар» – наш общий ребёнок, разрывать его не позволим. – Оркестр подхватил тему, заявленную новым дирижёром: запели скрипки и альты, арфа пустилась в переливы, им вторил басовый гобой.

– Это лозунги, Елена Юрьевна, – осторожно сказал Янович, располагаясь на троне во главе стола. Заседатели уставились на директора и замолчали.

– Отнюдь, – отрезала главная женщина. – По документам собственник у нас один. И никто не заставит нас крошить оборотку. Никто. Если вы желаете оставаться мушкетёром в глазах Ипатова, то пожалуйста, на его счёт будут поступать денежные переводы, которые в течение нескольких лет закроют его долю. Это самое большее. И то я бы удержала сумму заработной платы названного собственника за весь период его трудовой деятельности на «Икаре».

– Извольте, Леночка, если желаете в глазах Ипатова оставаться Миледи, – сострил Янович.

Оркестр рассыпался на неровные голоса. Кто-то гоготал, кто-то посмеивался, комментировал или просто улыбался.

Валерий Леонидович перед совещанием облачился в новый костюм и галстук из запасного фонда, который организовала главная женщина «Икара» в своём и директорском кабинете. Сегодня он по достоинству оценил блестящую идею Елены Юрьевны, а пару месяцев назад улыбался с нисхождением, когда она поставила в его кабинете одностворчатый зеркальный шкаф и наполнила его одеждой, а запасные носки и подтяжки и вовсе вызвали у него ехидную улыбку. Тогда Янович еле удержался от пошлой шутки, распиравшей его горло.

– Пункт второй, – сказал Валерий, поправляя галстук. Водворилась тишина. Директор оглядел подчинённых: ожидание новой неприятности сковало их плечи, и только главная женщина, улыбаясь глазами, сияла чистой твёрдостью смарагда.

Дверь в директорский кабинет распахнулась тоже бесшумно. Пауза тянулась до тех пор, пока опоздавший второй зам, переступив порог, не громыхнул: «Здрасте». Икаровцы вздрогнули, по лицу Яновича пробежала тень.

– Здравствуйте, Алесан Митрич, присоединяйтесь, – сказал он и пригласил вошедшего занять директорское кресло, – вам здесь будет удобнее всего.

В ответ Гацко не отшутился, как обычно, не подколол никого острой шуткой и даже не заржал, оголяя розовые дёсны. Просто не то чтобы побледнел – лицо потерял. И попятился к концу стола, лишь только Янович сделал шаг навстречу.

Санька пятился, а Янович уничтожал его взглядом. В оркестре возмутились писклявые альты, время притекало к одиннадцати, и им хотелось поглотать кофе и табачного дыма.

– Я вас, друзья, не задержу надолго. Несколько распоряжений… – проговорил директор, возвращаясь к повестке дня. – Итак, пункт второй. Как я понял, всем известно, что мои семейные обстоятельства вновь омрачились. Да? – Икаровцы опустили глаза. Елена Юрьевна кивнула. – Вот и славно, не будем смаковать подробности. – Собравшиеся как по команде уставились на своего босса. Именно подробности они готовы смаковать, жертвуя перекуром.

Собрав внимание сотрудников руководящего звена, Янович принял горестный вид и сказал:

– Сожалею. Я вынужден покинуть вас недели на две. Максимум. Иду в отпуск. Хотелось бы, конечно, повеселее отдыхать, но, как говорится… бог располагает. – Скрипки опустили смычки, гобой потерял трость, но дирижёр-директор так увлечённо размахивал палочкой, что ничего не заметил, симфония звучала в его душе. – Руль «Икара» передаю господину Гацко. Бумаги надо оформить в течение получаса.

Татьяна Власьевна заёрзала на стуле – придётся вкалывать с бешеной скоростью, без перерыва на обед, на ходу хлебая чай. Такие авралы начальница отдела кадров ненавидела. Сочувствие к несчастному Валерочке, который женат на «бессовестной стерве», сменилось в её душе раздражением: щёки напряглись, как колобки, с них осыпалась пудра, а на лбу сбежались морщины.

Янович, улыбаясь глазами, обратился прямо к ней:

– Татьяна Власьевна, прошу заняться вопросом безотлагательно. Пока вы свободны. Через тридцать минут жду.

Начальница отдела кадров, дёрнув плечами, встала из-за стола и двинулась к двери. Шаги она делала тяжёлые, как будто к её лодыжкам были привязаны гири. Когда Татьяна Власьевна поравнялась наконец с дверью, директор произвёл контрольный выстрел в её самолюбие:

– Да, и оформляйте Ипатова.

Несчастная чуть не заплакала, замигав нарисованными бровями. «Оформляйте Ипатова, оформляйте бумаги». Это значит только одно: всё до последней буквы ей придётся писать самой, даже заявления. Директор разве что подпись черкнёт, и то после того, как Татьяну Власьевну на карусели погоняет. Пробежит глазами по документам, найдёт ошибочку, смахнёт бумаги со стола: «Исправляйте». И Татьяна Власьевна на второй круг бегом. Исправит, перепечатает, подпишет – и к директору. Тот к стилю изложения придерётся – беги Татьяна Власьевна на третий круг. Исправит, перепечатает, подпишет и к директору опять, с понурой головой. Он читает, читает – бац, глаза остановились. Молчит. У Татьяны Власьевны брови нарисованные жмутся к переносице. «О! – радуется директор. – Шрифт не тот. Кегль маленький». И так кружится карусель, пока директору звонок важный не поступит или его на встречу не пригласят. Тогда в графе «подпись» он на ходу черкает «Я» в закорючках, а другой рукой трубку телефонную хватает или эту руку в рукав куртки просовывает.

– Остальных не задерживаю. Бегом. Ночная вахта. Вас, Миледи, не отпускаю.

Миледи улыбнулась и склонила голову набок. Соломенного цвета волосы рассыпались по плечу. И когда отзаседавшие вернулись в прозрачный офис, главная женщина спросила у директора, играя голосом:

– Как мне прикажете вас называть? «Ваше преосвященство» или, быть может, «величество»?

– Просто «товарищ командир», – заскромничал директор, усаживаясь напротив Елены Юрьевны. – Леночка, я вот что… я вас очень ценю. Вы должны знать, и как профессионала, и как человека.

– А я хочу быть просто женщиной, – увернулась от комплиментов главный бухгалтер.

– Не получится. Из вас даже бухгалтер простой не получился, только главный.

В ответ Елена Юрьевна залилась искренним смехом. Со студенческих лет она обожает юморные перестрелки с друзьями. Любимая забава – язык поточить о самолюбие товарища. Но на работе приходится быть сдержанной, никаких приколов, только едкие замечания обленившимся особям. Её разящее слово бьёт точнее директорского крика. Главную женщину икаровцы побаиваются больше директора. Она бьёт не только словом, но и рублём. Юмор у неё припасён только для директора, только с ним она позволяет себе оставаться студенткой, сбрасывая с плеч два десятка взрослых лет. С первыми замами она тоже забавлялась и шутила, но веселье продлилось до женитьбы Ипатова и до слипания Гацко с золовкой Яновича. С тех пор между ними пробежала тень: то ли длинная и узкая, как меч, то ли круглая, как мяч для боулинга. Итог был такой: тень расколов подкрадывалась к самой устроительнице «Икара».

Но она костями вросла в его мощные крылья, её хребет влился каждым позвонком в несгибаемую спину летящего к солнцу героя. Враги оставили надежду разорвать «Икар» и его фактическую повелительницу. Им оставалось только зарядить вечное оружие подлецов – слухи и клевету. Но смрадные клубы сплетен, выдыхаемые жёнами первых замов, не коснулись даже подошвы туфлей главной женщины – так высоко она летела, так высоко она держала себя.

– Буду краток и прямолинеен, – сказал Янович, отогреваясь близостью единственного человека, которому доверял и ключи от «Икара», и иглу своего бессмертия, – вы – истинная хозяйка нашего дела. Поэтому данной мне богом властью я устраняю несправедливость и повелеваю – долю Ипатова переписать на вас. Тридцать процентов.

Звонок счастья на единственный сотовый, которому Янович позволил выйти в эфир, возвратил Елене Юрьевне дыхание, а своему хозяину жизнь.

– Марина! – не сдерживая эмоций, воскликнул Валерий и едва не выронил мобильник.

– Мандарина, – проскрипел сам Родионыч в ответ.

Елене Юрьевна вцепилась в подлокотники стула, ей показалось, что земля уходит из-под ног. Она вслушивалась и не понимала смысла речи директора, лепетавшего в телефонную трубку какую-то чушь. Он называл своего абонента «Марина» и тут же величал его другом, братом и отцом, благодарил и клялся жизнью, записывая на руке адрес ЗАГСа П… го района.

У Яновича, конечно, есть сундук с тайнами, запертый на замок мистики, но у главной женщины есть ключи, целая связка, к каждой тайне по ключу. Какой же ключ подходит к этой тайне? Уже Янович «поцеловал» абонента «Марину» в погасший экран сотового, но Елена Юрьевна так и не задала вопрос «Почему?» сияющему от счастья директору, который ещё пять минут назад горевал, раздавленный семейной драмой.

– Леночка… запоминайте. Не у кого будет уточнить, ведь я сейчас же ухожу в зону недоступности. – Янович перемахнул через стол для заседаний на своё рабочее место в противоположный угол кабинета. Елене Юрьевне показалось, что он и пола не коснулся. – Первое и главное: оформляйте документы о передачи части собственности в ваши драгоценные руки. По документам всё на «Икаре» моё, ни Ипатов, ни Гацко владельцами не являются. Ну, в эту тайну я вас уже посветил, достаточно давно. И ещё одно требование: наших юристов не привлекайте – дело завалят. Вот адрес, – Янович, как карточный шулер, извлёк из воздуха визитную карточку главного специалиста Республиканского центра права и правовой информации, – обращайтесь. Это визитка моего давнего кореша. Я его предупредил и заплатил… и подписал. Так что смелее, комиссар. В обед поезжайте. На такси.

– Уже «комиссар»? Вы меня только «Миледи» окрестили, – пришла в себя главная женщина.

– Да, но это при том условии, что я – кардинал. А условия игры изменились, когда последний из заседавших ныне затворил за собой дверь. Теперь у нас новые роли. Я – «красный командир», к тому же раненный, и командование сдаю комиссару.

– Конечно, здорово. – Елена Юрьевна прищурила глаза и взяла ироничный тон. – Роль мне знакома. Я уже была комиссаром студенческого отряда. На картошке. Когда наш мальчишеский отряд спивался и на работу не выходил, отдувалась я и несколько комсомолок, и на поле, и на ковре у декана. И даже перед корреспондентом радио.

– Типа того, родная моя комиссарша. Типа того, – сказал Янович с придыханием и добавил, пробираясь взглядом на самое дно комиссарской души Елены Юрьевны. – «Икару» предстоят тяжёлые времена. Не стану скрывать, возможно, и я лишусь собственности. Но… поэтому хочу восстановить справедливость. Хоть одно доброе дело – доброму человеку. Да.

– Что-то у меня до ваших шуток ума не хватает, – сказала Елена Юрьевна, приподнимаясь со стула. Глаза её заблестели тревогой.

– Вы правильно поняли. Всё без шуток. И, возможно, гораздо серьёзнее. Будущее «Икара» с этой минуты в ваших руках. Что зависело от меня – всё исполнено. Сохраните «Икар», Леночка. Вот моя последняя просьба.

– Валерий Леонидович, что происходит? Если «всё так серьёзно», отчего вы только что смеялись, заигрывали с какой-то Мариной по телефону? И… вообще, говорите так спокойно?

– Мариной? Ах да, кажется, заигрывал. Но не в этом дело. Дело в том, что всему приходит конец. В этом мире всё конечно. Вот и я карьеру заканчиваю. Всё тленно – и богатства мои истлели. Кончилась моя власть… но не жизнь. Властью и богатством я по горло сыт. А вот пожить не успел. Этой ночью понял. Момент истины, в таком роде что-то… Теперь вот, рождаюсь в новую жизнь. И пока всё по плану – этому и радуюсь. И ничего другого мне не надо.

– Аа-а… – ответила Елена Юрьевна, поднимая брови, выщипанные стилистом. – Валерий Леонидович, вы бросаете меня на произвол судьбы?

– Нет… Ну какой произвол? Я передаю… передал вам эстафету. Руль от «Икара». Держите его крепче. Ваше время пришло, поверьте. Я – выбит из седла.

– И я теперь капиталистка?

– Да. Во всех смыслах.

– Странное ощущение. И капиталистка, и комиссар… как-то не складывается.

– Прошу, только не презирайте меня, что бы ни случилось. Обещайте, я настаиваю.

Под ярой силой директорского взгляда Елена Юрьевна почувствовала себя Снегурочкой в лучах Ярилы.

– Разве я могу вам отказать? – сказала она и коснулась напряжённого плеча Валерия Леонидовича. – Вы спасли моего мужа, семью. Как я могу презирать вас? Что бы ни случилось.

Янович взял и поцеловал её руку. И Елене Юрьевне показалось, что он прощается. Как перед боем. Идёт на верную смерть. От этих мыслей, взволновавших чувства, на её глаза накатили слёзы. Непростительная слабость для главной женщины крупнейшего в республике предприятия. Впервые в истории «Икара» Елена Юрьевна на работе обнажила душу и разрыдалась, сбросив кожу главной женщины. Директор так и не выпустил её ладонь. Стиснул покрепче и прижал к груди, как последнюю надежду. В это мгновение она поняла, что пребывает в одном духе с этим человеком, что обречена, что исполнит его волю, как высшую, божественную.

Они вместе вытирали слёзы и запихивали в портфель лаваш из свитера профессора Дятловского и галимых документов. Каждый листочек из начинки шерстяного лаваша тянул за собой ту или иную статью Уголовного кодекса. Но, к счастью, у главной женщины в кармане широкой юбки оказалось две зажигалки, которые она на лестничном пролёте изъяла сегодня у курильщиц, не сдавших вовремя платёжки в бухгалтерию. Две дышащие огнём коробочки отправились в портфель, вслед за мохнатым лавашом. А завершила композицию утрамбованных вещей плоская бутылка водки из закромов второго зама, которая до треска натянула старую кожу директорского портфеля.

Из кабинета они вышли под руку. Глаза Елены Юрьевны пылали желанием снести голову любому, кто осмелится остановить её директора. Поэтому секретарша не произнесла ни звука, а впялилась в пустой монитор, изображая сосредоточенность на лице.

Гацко заметили не сразу. Он, как мокрый воробышек, сидел под дверью и не чирикал. Только покрасневшие уши выдавали в нём гнев, который после совещания он гонял по своей кровеносной системе.

– Ты куда, Валерик? Опять уходишь? Погодь, – чирикнул воробышек и слетел со стула.

Елена Юрьевна приготовилась стукнуть его портфелем прямо по заросшей лысине, но Янович нежно остановил её, обняв за плечи.

– Да, ухожу, понимаешь, спешу, у меня семейные страсти разгорелись, ну ты же в курсе, Миша у вас ночевал. Что объяснять. Всё плохо, детей забросил, надо спешить замаливать грехи. Сейчас приказ подписываю о твоём и.о. – и погнал, – сказал Янович с теплотой к другу и кивком указал главной женщине на выход. Елена Юрьевна отличалась тем, что понимала своего босса по глазам.

Она читала мысли, видела причины и зрела в корень сразу, не напрягая извилины. На работе она слыла экстрасенсом, некоторые замечали, что от её нечаянного взгляда подкашиваются ноги и падают из рук предметы, будь то чашка или степлер. Она вполне могла выдать себя за ведунью или мага или стать великой учёной, если бы получала удовольствие от взращивания тщеславия. Но она должна была любить и жертвовать, отдавать себя кому-то целиком, до последней капли: мужу, дочери, работе, старикам из приюта, который спонсировал «Икар», бездомным котятам и пострадавшим из телевизора. На счета с просьбой о помощи, которые попадали ей на глаза, мгновенно падали деньги из благотворительного фонда «Икара», который она же и организовала в первый год работы.

И сегодня сердце главной женщины уловило сигнал SOS, который отстукивало сердце любимого директора. Она откликнулась, потому что по-другому не могла, потому что она была такой.

Елена Юрьевна, конечно, послушалась его и вышла из приёмной, но остановилась по ту сторону стеклянной двери и ждала, когда же появится директор, чтобы проводить его до машины и сказать ещё что-то важное, напутственное и заглянуть в его глаза.

– Я отказаться хочу! У меня тоже проблемы семейные, – чирикнул воробышек и превратился в хищного зверька с обиженным взглядом. Хохолок над лысиной по-петушиному приподнялся, ноздри побелели. Если бы Янович понимал язык дикой природы, то устрашился бы наверняка, но он улыбался и открывал входную дверь своего кабинета, пренебрегая угрозой распалившегося самца. Директор ногой отправил пузатый портфель в открытую дверь и одним движением руки туда же запихнул Саньку. Директорская улыбка запечатлелась в стеклянных стенах приёмной и многократно отразилась в прозрачности офиса. Ни одному сотруднику в голову не пришло, что он покушается на жизнь своего зама, тем более поступили две новые темы для обсуждения: новый джип шефа с бумажными номерами и бегство Александра Ильича.

– Что у тебя? – сквозь зубы сказал Янович, захлопывая дверь.

Санька напряг шею и выдал:

– Как что? Жить негде! Вкалываю десять лет, до сих пор крыши над головой нет. Себя-то ты не обидел: джип, хата новая… И всё за моей спиной. Всё! Ипатов уволился – мне опять ни слова. Что происходит? Ты директор – я требую ответа!

Валерий вздохнул:

– Ага, ответа, значит? Хорошо. Позвольте донести да вашего сведения, Алексан Митрич, что Ипатов со своей супругой открывают бизнес. Почему он вам не доложил – сам спросишь. А я в больницу за город намереваюсь, к вашей родственнице… вы ничего против не имеете, господин Гацко, единственный и неповторимый?

Сашка дёрнул хохолком и сжал губы:

– Разговор не закончен.

– Ах, да-да, простите, – поморщился Янович и, кашлянув, обрушился на Саньку: – От обязанностей своих не откосишь. Ясно тебе? Это приказ твоего директора, который в отпуске, с прошлой недели. Иди – и руководи! Не хочешь – клади заявление. Выйду из отпуска – рассмотрю. Ты по контракту два года обязан… в поте лица. – Глаза Яновича сжигали нежный хохолок Саньки и его лысинку. – И третье: у тебя не крыши над головой, у тебя головы нет! К сыну вернись, может, тогда обретёшь мозг. У твоей семьи новая квартира есть, новоселье – со дня на день. С мебелью порешаем и… Позвони маме, она тебе с подробностями изложит. И наконец, самое главное, запомни, – Янович стал белее белого. Саньке даже показалось, что его друг вытянулся под потолок, как джин из бутылки, и огнём дышит, – родственница моей жены не получит от меня ничего, никогда, кроме погребального венка. Можешь ей дословно передать. И пол твоей зарплаты, ты и десяти процентов не отрабатываешь, в эквиваленте пятисот вражеских единиц, предприятие перечисляет Любе и твоему сыну каждый месяц. И всё потому, что её муж и отец её ребёнка месяцами не объявляется, сына не воспитывает даже по телефону и мать свою не проведывает. И всё потому, что драмы у него семейные. Ещё аргументов подсыпать?