Текст книги "Валерия. Роман о любви"

Валера сгрёб обмякшего Саньку и выволок за грудки в приёмную.

– Подписывай! – рявкнул Янович и стряхнул Гацко на стол секретарши. Та подскочила и взвизгнула. Пока Санька полулёжа наскрёбывал автограф в пустом уголке приказа, Валера без шума, как питбуль, вцепился в свою секретаршу:

– Елена Игоревна, господин Гацко назначается и.о. директора на время моего отпуска. Вопросы и проблемы, любые, решать с только главным бухгалтером. В мой кабинет никого не допускать. – На последней фразе Янович опять побелел и словно вырос до потолка, как джинн. Леночка, которая на голову была выше всех мужчин «Икара», впервые смотрела на кого-то снизу вверх. Она дрожала, постукивая непослушными челюстями. – Ты здесь и года не отработала, а уже самостоятельность проявила. Ещё раз мой кабинет кому-то откроешь – зарежу. – Последнее слово он сказал ей на ухо. И улыбнулся стеклянным стенам.

Глава 9

I

Радуница поёт «Вечную память». Набирая силу, солнце разжигает полдень. Фонтанами проливаются лучи на головы бушующих зеленью деревьев и липнут к глянцевым молодым листикам. Мокрым языком ветер лижет покрывающий их сладкий лак, заглатывая рассыпанные Ярилой блёстки.

Лера спит на старом диване под маминым пледом. В открытое окно деревянной усадьбы влетел майский ветер и разбросал по комнате осколки лучей Ярилы, но хозяйка не проснулась и гостя не встретила. Утренний сон сильнее ночного. А ночами она не спит. Давно. Ворочается. Думает. Пока не исхлещет себя воспоминаниями. И так до рассвета.

Улетай ветер – ей снятся мама, Валерочка, джип. Опять чёрный монстр пялится на неё мёртвыми глазами. Она хочет уйти, но Валерочка схватил её за руку и тянет в салон. Запихивает, уговаривает, защёлкивает ремень. Лера кричит и умоляет, но он только улыбается и… что есть силы захлопывает дверь.

Лера вскакивает с дивана. Сердце выпрыгивает из груди. Хлопок двери повторяется уже наяву.

– Мама! Ма-ам, – слышит она родной голос за окном и бросается к двери.

– Они! Они, – шепчет Лера и вот уже расцеловывает гостей, которые обнимают её.

Радость шагнула через порог профессорского дома: младший Дятловский, высокий беловолосый юноша, и приёмная дочь Дятловских, шикарная женщина в брючном костюме из тонкого льна. Её тёмные, уложенные в крупные локоны волосы прихвачены вдоль линии лба бирюзовой лентой, а на груди лежат бусы в тон ленте. Следом в дом впорхнули две девчушки: старшая, первокурсница, как и профессорский внук, и младшая, выпускница лицея. Это дочери шикарной женщины: русоволосые и миловидные, точь-в-точь как их отец в юные годы. Одеты сёстры одинаково подростково: узкие джинсы, рубахи в клетку и кеды с модной надписью «Конверс».

– Милые вы мои, родные! – залепетала Лера. – Всех перецеловала? Да? Тогда тебя, сыночек, ещё раз, мой сырочек, мой сахарочек!

Под нежное настроение Лера могла зацеловать любимого человека до состояния тряпичной куклы.

– Хватит парня нежить, мамаша, – с улыбкой произносит шикарная женщина. – Нам в зятья маменькины сынки не требуются, – шутливо замечает она и тянет всех в гостиную. – Проходите, гости дорогие, располагайтесь. Не желаете ли перекусить? – Спрашивая это, она заворачивает на кухню. – О-о-о! – крикнула она, захрустев пакетиками из дьюти-фри. – Здесь кто-то побывал раньше нас и оставил еду вот в этих двух невзрачных кошёлках. И этот кто-то, я полагаю, благополучно воскрес после четырёх дней отсутствия?

Гости, как по команде, уставились на хозяйку усадьбы, но Лера не ответила, засуетилась и спряталась за дверцей холодильника:

– Алла, девочки, завтракать? Я сейчас, мигом… Тётя Ира гостинцев принесла…

Алла беглым взглядом осматривает гостиную. Других свидетельств чудесного воскрешения известной личности она не находит, но утешается тем, что и хрустящих пакетов достаточно, чтобы вывести подругу на чистую воду.

– Лер, ну что ты, шуток не понимаешь? Неужели я детей голодных привезу, – ухмыляется она, упирая руки в бока. – Ты нас лучше обедом покорми, после похода на кладбище. Сама вот поешь, я тебе пирогов и прочей вредной еды навезла. Алька, тащи наши кошёлки из машины, пожалуйста.

Младший Дятловский гасит планшет и выбегает во двор, за ним уносятся девочки. Они хлопают дверцами и хохочут, кажется, что про кошёлки с пирогами они напрочь забыли.

– Какой у тебя замечательный сын, так и мечтаю его оттяпать… Ну, всё, всё! Живо переодеваемся, и ты, мамуля, облачайся и жуй, и всё быстро, – командует Алла и кричит в открытое окно: – Все в путь!

Приёмная дочь излучает прекрасное настроение. Тепло воспоминаний молодых лет, проведённых на профессорской даче, греет ей сердце.

– Жуй… мамочка, – передразнила подругу Лера. – Я может, и есть не хочу от обиды. Не приехали вчера, весь день и ночь прождала, – искренне сетует хозяйка. – Вот так, опоздали на денёк, а могли успеть только уже на мои похороны.

– Ой, Лер, не кошмарь, – кривит лицо Алла. – Не люблю. Не приехали – на то есть причина. За двадцать лет дружбы пора бы научиться доверять мне. – Она слегка краснеет и сжимает самый большой камень на нитке бус. – Лучше ответь. Почему трубу не брала? Мы даже тёте Ире звонили, но та, пока сериалы по телику не закончились, к телефону не подходила. А потом ответила. В рекламу, что ли? В окно глянула и говорит про тебя: «Спиць, мусиць. Усё добра. Бачыла яе, не хвалюйцися» (Спит, наверно. Всё хорошо. Видела её, не волнуйтесь) – и опять к телевизору.

– Тёть Лер, маме вчера плохо было, тошнило, бе… – вклинилась в разговор выпускница лицея, которой старшие перепоручили ответственность за кошёлки со снедью.

– Оль, не надо! – вспыхнула Алла. – Беги на воздух, мы с тёть Лерой щас выходим… и… цветы из багажника достань.

Больше всего на свете Алла ценила время. Она хваталась за каждую минуту и проживала её так, словно в груди тикал заводной механизм, который не давал покоя даже в свободные от работы дни. Пешую колонну, которая двинулась на кладбище, возглавила она, с тем чтобы никто ни терял драгоценных минут, увязая в дорожном песке и плавая в воде пустословия. Но к середине пути спешившиеся перегруппировались – передний фланг заняла стайка молодых людей в наушниках. Они замуровали уши крохотными подушечками, без которых чувствовать себя прилично одетым невозможно, а если друзья и переговаривались, то трендовую затычку доставали только из одного уха. А замкнули колонну статная командирша и её сутулая подружка, которая еле волочит ноги, обутые в стоптанные кроссовки, такие старые, что командирша губы кривила, кривила и выдала-таки:

– Вот скажи, Дятловская, куда мы идём?

Лера разлепляет припухшие веки и смотрит на подругу.

– Да-да, и не смотри на меня так. Я тебе на Восьмое марта какие мокасины подарила! И для чего?

– Спасибо, Аллочка, я тебе благодарна… Но о чём речь-то?

– Речь о чём? Овцой прикидываешься? Что ты на ноги нацепила? Тапки бомжа?

– А… – протянула Лера, отмахиваясь. – Ну, ерунда какая. Ал, правда… не заморачивайся.

– Это ты заморачиваешься. Депрессуешь. Опускаешься опять. Тюленишь на диване, – хмыкает Алла и смотрит на подругу так, что той ужасно хочется зарыть голову в дорожный песок. – Всю жизнь тебя на светлую сторону вытягиваю, на своём горбу. Сил уже нет. Тошно смотреть, как ты загоняешься. Мы к святому месту идём, к родителям твоим. Самое время о вечности думать, о жизни скоропреходящей. А ты? По Яновичу сохнешь. И всё. И ничего не хочется тебе, даже… мокасины надеть.

Щёки Леры порозовели. Она опять щурится и переводит взгляд на обочину. Деревья отступают в лес, в глубину, недоступную солнцу, и зовут в свои угодья известную им хозяйку одинокого дома на краю села. И Лера слышит зов. Она сбегает, оставив подругу и сына, чтобы ещё раз пережить священную историю, приключившуюся с ней и Валерочкой точно в таком же дремучем лесу, на другом краю света, в другом десятилетии.

Давняя история началась с того, что в самом начале рабочего дня Валерочка орал в телефонную трубку в своей же приёмной, тогда ещё не стеклянной, а самой обычной: с холодильником и секретаршей, водившей пальцем по экрану девятнадцатидюймового толстозадого монитора. Со стороны казалось, что наглый абонент вывел из себя директора крупнейшего в республике металлургического бизнеса, что директор орёт на бесконечном выдохе, но, если присмотреться, картина представлялась другой.

На лбу директора, около виска, проступили синие жилки, уши покраснели, но глаза были спокойные. В них застыли льдинки, они следят за новой секретаршей, отставной госслужащей, которая вращалась во втором из родственных кругов Родионыча. Это была женщина громоздкого телосложения, с простым курносым лицом, раскрашенным всеми известными видами косметики, от блёсток на веках до маскирующего карандаша.

А название сей картины было хоть и длинное, но обоснованное: «Янович заряжает секретаршу правильными ответами для желающих встретиться с ним в ближайшие дни». Ни у кого из сотрудников или визитёров и сомнения не должно было возникнуть, что отсутствующий директор занимается не делами «Икара», а своей личной жизнью, которая так или иначе переплетена с работой. Курносой секретарше он отвёл главную роль. Каждого, кто к ней обратится, надо было заверить в том, что директор перегружен, максимально перегружен, и отбыл вершить дела великие, жертвуя даже часами ночного сна.

Для особенно любопытных, которые норовят угостить его секретаршу кофе или подарить конфет, он тоже припас заготовку, которую внушал трудно расшевеливаемому мозгу бывшей госслужащей: «Директор был вне себя, орал, волновался и чуть с досады не разбил трубку. Произошло что-то ужасное. Надо молиться, чтобы у него получилось…»

К бывшей боевой подруге, секретарше Ванде, Янович военные хитрости не применял. Она была далека от родственных кругов Родионыча, а до трудовых будней на «Икаре» лет тридцать служила в приёмной высокого начальника закрытого ведомства, поэтому мысли и пожелания Яновича считывала с одного взгляда. Но, к огромному сожалению директора, настолько огромному, что он подарил ей автомобиль, Ванда навсегда перешла из категории работающих пенсионеров в ряды неутомимых дачников. «Икар» и его капитан осиротели.

Этому обстоятельству радовался только Родионыч. Роль могущественного благотворителя, который любому из родичей и родичей знакомых находит тёплые рабочие места, опять актуализировалась на глазах восхищённых родственников, да и ближайшая к Яновичу видеокамера не помешает. Сам Янович встретил новую секретаршу как Золушка мачеху. Занявшая место боевой подруги к искусству «личных секретарей больших людей» была не приобщена. С тех пор эту роль перетянула на себя молоденькая Елена Юрьевна, главный бухгалтер, которая только осваивалась на новом месте.

Когда новая секретарша наконец оторвала палец от девятнадцатидюймового монитора и открыла рот, не попадая в него кофейной чашкой, директор понял – загрузка успешно завершена. Пора!

– Простите, Людмила Фёдоровна. Эти яйцеголовые всё дело завалили. Сорвали поставки. С ними по-другому нельзя, – произнёс Янович голосом, полным разочарования, и передал мачехе раскалённую трубку. – Придётся срочно ехать. Грузить машины. Буду завтра после обеда.

– Конечно, Валерий Леонидович, конечно… Если будет необходимо, я перезвоню вам на сотовый, – прошептала та, хлопая зеркальными глазами, в которых застыл образ крутого шефа, измученного «яйцеголовыми».

– Только если максимально необходимо, по пустякам не беспокой… те. Дела – великие, – вылетая уже за дверь, бросил гордый владелец экзотического беспроводного телефона.

А между тем «великие дела», теряясь в неопределённости, ожидали потом героя не меньше месяца, ждали хотя бы одного телефонного звонка, единственного.

Когда Лера теряла надежду и обзывала себя «дурой», когда замедляла стрелки часов на рабочем столе, а домой шла словно спускалась в холодный погреб, в котором должна сидеть до утра, – как герой шпионской саги, появлялся Янович.

Послеобеденное время в институте физики было самым тягучим периодом рабочего дня. Подрыхлив цветы в горшочках, Светлана, уселась за персоналку и загрузила новую игру под названием «Перестройка». По болотным кочкам скачут лягушки. Если вовремя не врезать курсором по водянистому брюху виртуального земноводного, оно лопнет, как настоящий мыльный пузырь. Правила игры Светланка усвоила на отлично – надо сохранить как можно больше лягушек, за это набегают баллы, и если обойти по очкам предыдущего игрока, тогда компьютер покажет фейерверк и портрет первого президента СССР! Об этом Светланка мечтала уже неделю. Даже сны видела только на эту тему.

Пётр Миронович читал газету с карандашом в руках. Иногда он приподнимал очки, как будто не верил своим глазам, и перечитывал отрывок из текста несколько раз. Потом чёркал его. Или обводил. Или вырезал лоскуток газетной ткани и скрепкой подшивал его к стопочке других лоскутков, делясь своими соображениями с обожаемой молодой начальницей, листающей руководство пользователя нового программного обеспечения. Ей хотелось быстрее поставить обеспечение на свою ПВМ и утонуть в зазеркалье синего монитора.

И вот дверь кабинета на мгновение просела и отворилась, соскакивая с петель. Плотность несвежего воздуха триста пятой молниями пронзил вошедший незнакомец, одетый в облегающий костюм серой шерсти. У Петра Мироновича из рук выскользнули лоскутки и рассыпались по тускнеющей желтизне паркета.

Как по команде, уставились на него сотрудники группы информатизации, окутываясь новым запахом идеального мужского парфюма, а Лера вытянула шею и выдавила из себя несколько слов:

– Добрый день… Вы по какому вопросу?

– По вопросу вашего срочного прогула, – отозвался вошедший и окинул взглядом сотрудников группы.

Светланка оторвалась от экрана и потеряла сразу двух жаб. А Пётр Миронович смотрит на человека в сером костюме поверх очков: незнакомец ноги расставил широко, осанка царская, руки холёные, перекрещены на груди, подбородок лопается от гордости. Знатный пенсионер смекнул – перед ними чиновник из элиты.

– Зарплату свою, господа учёные, вы отработали ещё на прошлой неделе, поэтому я, как бывший научный сотрудник, а ныне руководитель крупнейшего в стране объединения, данной мне властью отпускаю вас с рабочих мест. Идите, дорогие труженики науки, домой, – незнакомец засунул руки в карманы и вперился взглядом в руководителя группы, – кроме начальства, разумеется. Капитан не должен покидать тонущий корабль.

Светланка и Пётр Миронович зашевелились, каждый на своём стуле.

– Два раза я не повторяю, – отчеканил человек в сером костюме, напустив на лицо прокурорской суровости.

Светланка вздрогнула. Теперь и она не сомневалась – перед ними начальник, голос которого парализует позвоночник.

– Что ж… К нам пожаловал такой добрый руководитель… крупнейшего в стране объединения. Не смею возражать. Ступайте, товарищи, – сказала молодая начальница с дерзостью в голосе и так посмотрела на него, с обидой ли, упрёком ли, что сотрудники сообразили: Валерия Николаевна уже встречала незнакомца.

– Светлана Фёдоровна, – продолжила Лера, – завтра, как мы и договорились, можете не приходить. А вас, Пётр Миронович, буду рада видеть… как всегда, в восемь тридцать.

С подчинёнными Валерия Николаевна прощалась с таким сухим лицом, что казалось – в нём нет ни капли человечности, только острые углы любимой её математики. В дверном проходе замешкался Пётр Миронович, наверное, хотел что-то спросить у молоденькой начальницы, но наткнулся взглядом на высокого гостя и обмяк. Он по-стариковски поджал губы и потом закрыл дверь.

А Лера унеслась в другой конец кабинета и упёрлась лбом в закрытое от осени окно. Ржавой кроной ей кивнул засыпающий каштан. Превратиться бы в этот сонный каштан, напиться холодного сока земли и уснуть до тёплого майского солнышка.

– Какая гнусная история… – причитает Лера. – О чём будут шептаться в курилке?.. О чём – уже известно… О чём…

Высокий гость смотрел на неё и улыбался глазами. «Гнусная история»? К ней пожаловал сильный мира сего, о котором не смеют мечтать подобные ей разведённые женщины, с трёхгрошовой работой и детьми на руках. Но она не понимает. Мнит из себя породу. Дочь известного профессора. Вот и позвоночник прямой от гордости, плечи напрягла. Дышит порывисто. Ещё немного – и раненой птицей вылетит из окна. И на него не смотрит, не улыбается, не кидается в объятия… А ведь любит – вон как губы дрожат. Ничего. Пусть фордыбачится. В гневе она по-новому красива.

Высокий гость расположился за столом Петра Мироновича, расправил газету и произнёс, подливая мёду в голос:

– Я не и знал, что в твоей семье придают значение сплетням. Николай Николаевич не производит впечатления человека, который оглядывается на других. Да и Катерина Аркадьевна не из такого теста, чтобы слухов боятся. А ты ведь счастлива, что я пришёл.

Лера замотала головой и смахнула слёзы.

– Не лги, – вкрадчиво протянул он. – Я читаю твоё сердце… даже на расстоянии. Ты ждала меня, мечтала…

Лера опять мотает головой, но человек в сером костюме, таком шикарном и гладком, только улыбался – «я знаю, знаю».

Дверь опять вздрогнула – и на пороге объявилась запыхавшаяся Светланка:

– Уф… Очки забыла. – Пожирая взглядом то начальницу, прилипшую к окну, то высокого гостя с газетой в руках, вошедшая двинулась к персоналке и залепетала: – Я их тут забыла, тут, около экрана… Вы не видели, Валерия Николавна? Нет? – Лера опять мотает головой, спрятав глаза за стеклом. Но Светланка не растерялась и обратилась к незнакомцу: – А… а вы? Не видели? – Незнакомец улыбнулся и пожал плечами, а Светланка, выпрямила ноги в коленях, как ей советовала мама, и продолжила: – Я вас узнала, вы – ученик профессора? Правда?

Незнакомец навёл взглядом на девушку облако обаяния и ответил:

– Любимый ученик! Как вы догадливы. Именно – любимый ученик, роднее сына в некотором смысле.

– Хватит кривляться, – рявкнула Лера, отрываясь от окна, – освободите кабинет. Оба! Ты и… ученик. Мне работать надо.

От внезапной атаки тихони-начальницы Светланка сжалась, а потом унеслась, как перекати-поле, подгоняемое ветром. А «любимый ученик» даже не шелохнулся. Спрятал улыбку и ответил:

– Круто заложили, Валерия Николаевна. Порода заиграла. Пробирает… Но я задержусь, на правах ученика.

– Здесь у вас прав нет, – возразила побледневшая начальница.

– Конечно. Здесь моя любимая женщина, которую я похищаю. Моя женщина.

– Не знаю, о ком вы… Но лично я никуда не похищаюсь. У меня рабочий день… работа… обязанности по трудовому договору.

– Довольно демагогии. Одевайся! Мы уезжаем за город на два дня.

– Нет!

– Да!.. Я мечтал о тебе, скучал, неужели ты не чувствовала? – прозвучало у Леры над самым ухом.

Она закрыла глаза, пытаясь найти для отказа аргументы посильнее, но душа уже вскочила в его автомобиль и ни за что на рабочее место не вернётся.

– Я твоя рабыня, – Лера опять прижалась лбом к холодному стеклу, – женщина с чувством достоинства выставила бы тебя в два счёта. Как ты себе представляешь, о чём будут трепаться в курилке завтра? Нет, уже сегодня, у Светки дома есть телефон. Как объяснить моё отсутствие директору? Что сказать мужу? Он до сих пор не переехал на новое место, это через дорогу. Назначение подвисло, он нервный такой. Ещё проблемы с монографией, директор опять выставил его на посмешище… А Пётр Миронович?

– Нашу встречу я планировал две недели. И вообще, какая разница, о чём будет сплетничать эта очковая кобра? Ты никогда не соскочишь с её слюнявого языка, мой визит не решает ничего. Ты ведь дразнишь всех интеллектом и должностью. Да? Дочь знаменитого профессора.

– Никому не нужного отставного профессора. Это достовернее. Сейчас никто никому не нужен. Такие времена. Тебе ли не знать?

– История рассудит. Поехали?

Лера вспыхнула и ответила совсем тихо:

– Пойду в приёмную… отпрошусь… – Прошептала и рванула к входной двери, Валера схватил её за рукав и одним движением привлёк к себе так резко, что она потеряла равновесие и просто припечаталась к его груди.

– Леруся, – пропел он на ухо захваченной, – сегодня твой директор не появится до конца дня. Его первый зам – в бане. Никому нет дела до тебя, тем более большая часть сотрудников расползается с полудня. Пойдём?

– Тараканин! Вот так ушёл – и всё? С чего ты взял? – Лера оторвалась от его груди и посмотрела в улыбающиеся глаза любимого человека.

Валерий вместо ответа открыл скрипучий платяной шкаф и вытянул на свет тяжёлое пальто, напоминающее рябой квадрат с хлястиком.

– Надо же! В какое барахло ты одеваешься. И правда, я забросил тебя. Сейчас всё исправим.

Лера без слов, поджав губу, чтобы не расплакаться, залезла в драповый квадрат. А ценитель женской моды продолжил:

– Не дуйся, доня. Сегодня всех директоров академии собирают на самом верху. Мне ли, выходцу этой системы, не знать? Я уже отзаседал своё.

– Я могу только до десяти вечера, – промямлила одетая в квадратный драп Лера, который на женских плечах висел точно так же, как на плечиках для одежды, как обыкновенная картонная коробка смотрелась бы, если её напялить на женскую фигуру.

Ему же казалось, что перед ним не фигура, запакованная в картон, а беззащитная женщина, слабая, одинокая в своём опустевшем кабинете, в новом перекроенном наизнанку мире, и такая трогательная, что Валерий не удержался и обнял её и сказал:

– Бедная моя девочка. Поверь, Слава Кисель не против твоего отсутствия, на всю ночь, на две ночи, на три. Можем заключить пари, но это будет не совсем честно – я заранее знаю исход дела.

– Ты пугаешь меня.

– Лера. Он взял у тебя и твоей семьи всё, что мог, всё возможноё. И идёт дальше. Это очевидно. – Голос его ласкал, как тёплый бархат.

Лера разнеженной рукой прислонила трубку к щеке и проскрипевшему голосу сказала:

– Я сегодня к родителям…

Голос ответил:

– Давай.

Короткие гудки поздравили с быстро полученным разрешением и тут же возбудили дремавшую совесть абонентки исходящего вызова. «Что я делаю? Почему подчиняюсь ему?» Душа не выдержала укоров и переложила вину на другого, вернее, на другую: «Это мама. Это она. Наворожила. Она отца так же… приворожила. Из семьи увела…»

Вот и затолканная в подполье совесть замолчала. Теперь можно жить в полёте, срывая наслаждения утомлённой любовью рукой. Можно принимать милые подарки. Итальянское осеннее пальто, например, тёмно-синее с белой отстрочкой и крупными пуговицами из белого перламутра, приталенное, с тугим пояском, а главное, стоимостью, равной десяти зарплатам рядового сотрудника НИИ. Вечернее платье, гору косметики и даже бельё, которое в новые времена стоит дороже человеческой жизни.

Белая «Ауди» мчала свою любимицу, обновлённую и счастливую, по гладкой кольцевой, заставляя её сердце замирать от нарастающей скорости и прыжков на поворотах. Лера не сводит светлых глаз с водителя и улыбается. Они молчат, наслаждаясь близостью. Водитель держит руку то на рычаге коробки передач, то на колене сияющей счастьем спутницы.

Когда Лера нарушила тишину и спросила у водителя: «Куда мы едем?» – у того глаза заискрились лукавством, и он бросил:

– На север.

Затеялась игра, развеселившая водителя. Лера сразу и не поняла, что её дразнят, и с головой погрузилась в игру, задавая новые и новые вопросы, получая вместо ответов щелчки по носу, всё более обидные и дерзкие.

Отставание по очкам в игре у Леры было уже безнадёжное. Она надула губки и отвернулась к окну, пряча за стеклом грустный взгляд.

– Сколько загадок! Тайн! Я даже не знаю и предположить не могу, когда тебе захочется увидеть меня. И захочется ли вообще?

– Вот! Это лучший вопрос! И я готов дать исчерпывающий ответ: мне всегда, всегда, каждую минуту хочется видеть тебя. И не только видеть, – забавляется Янович.

– Я кое-как проживаю будни, они пусты. Выходные в деревне. Мама, папа, сынок! Поживу два дня – и опять в непонятный холодный мир. Бр. Но в этом мире есть ты. Неуловимый, засекреченный какой-то. По телефону звонить нельзя, в офис твой нельзя… А мне можно всё! С работы уйти – пожалуйста! Дома не ночевать – плёвое дело!

Лицо Яновича аж засветилось удовольствием. Он повелевает, держит на коротком поводке, он – бог для этой женщины, настоящей Вирсавии, Венеры или Сусанны, сошедшей с полотна великого итальянского мастера восемнадцатого века прямо в салон его автомобиля. Склонённая чуть набок голова в ангельских завиточках, кукольные ресницы, детская обида на нижней губе.

– Ты даже не представляешь, как прекрасна. Я просто берегу тебя. И всё.

– Вот спасибо, – съязвила Лера, отбивая комплимент, как теннисный мячик.

– Пока я жив, мы будем вместе. Просто привыкай доверять мне. Лишних движений я не делаю. Пойми, время смутное. Кровь льётся… – Янович нахмурился и продолжил, напрягая связки: – Столько людей погибает, пропадает… Это по телевизору демократия, а в жизни – война!

Сошедшая с полотна великого итальянского мастера восемнадцатого века дама побледнела и обхватила руку водителя.

– Ты в опасности? – еле договорила она короткий вопрос и остановила дыхание, чтобы не разрыдаться.

Янович просиял и свернул на узкую дорожку, пересекающую лесные заросли косым пробором. Под колёсами, как холостая лимонка, взорвалась шишка.

– Пока ты любишь меня, я жив! – сказал Янович, останавливаясь у одинокого шлагбаума с мигающим красным глазом на столбе. – Сим-сим, откройся, – голосом разбойника прогудел водитель, и шлагбаум рывками поднял сухую руку.

Поравнявшись с его пустым глазом, Лера зажмурилась – вдруг сухая рука превратится в карающую десницу и разнесёт одним ударом белую «Ауди» вместе с пассажирами.

Когда под колёсами лопнула ещё одна шишка, Лера открыла глаза, и ей показалось, что «Ауди» крадётся по безымянной дороге в страшную сказку. Дневной свет оседает на заоблачных вершинах елей и едва просачивается сквозь густую хвою. Ощетинившиеся лапы вечнозелёных гигантов царапают белый лак кузова и продираются в открытое Леркино окно, стараясь хлестануть её по бледной щеке.

Дорога вьётся и вьётся, а в самой глубине страшного леса она выпрямляется, точно шоссе, и понеслась… Ели отступили и спрятали хищные лапы. Их потеснил деревянный терем в четыре этажа, обнесённый кованым забором и колючей проволокой.

Первое, что услышала Лера, – остервенелый лай собак, от которого по коже побежали мурашки. Многоголосый лай сотрясал воздух и вековые ели, которые от страха рассыпали иголки и шишки, пулемётной очередью ударившие по крыше «Ауди». На воротах зажглись огромные фонари и ослепили Леру. Как из-под земли выросли высоченные охранники в камуфляже: на груди автомат, на поясе кобура. Сосчитать этих солдат было невозможно: они не прохаживались по территории, а бегали повсюду или замирали в контрольных точках. У Леры похолодели руки. Любой мог выпустить очередь из автомата по «Ауди» и… Но пока ей досаждают только пустые шишки.

Двое охранников, походивших друг на друга, как близнецы, открывают ворота. Один из близнецов по рации докладывает что-то какому-то «Чёрному соколу» на обрывистом языке, лишь отдалённо напоминающем русский, а второй жестами указывает место парковки, которая прилегает к обратной стороне терема.

Парочка вышла из «Ауди». К Яновичу тут же подскочил усатый охранник без автомата, но с кобурой на поясе. Наверное, он главный, подумала Лера, скользя взглядом по его красной повязке на плече и глубокому шраму, пересекающему щёку от виска до подбородка, и ещё по повязке на ноге, на колене. С Лерой усатый не поздоровался, как будто и не заметил её, а Яновича обнял и отвёл в сторону, подальше от машины.

Подпирая водительскую дверь, Лера озиралась вокруг. На стоянке не было видно ни одного свободного места. Каждый квадратный метр заставлен иномарками, блестящими чистотой. На их ярких кузовах и белых пуговицах Леркиного пальто переливаются отблески неоновых фонарей, которые венчают каждый третий прут кованого забора.

Затаив дыхание, Лера смотрит на беседующих друзей: человек со шрамом горячится и жестикулирует, а Валера улыбается глазами и кивает. Ей захотелось узнать, о чём же идёт речь. Она прислушалась, но не поняла ни слова, хотя возгласы усатого были слышны. Когда друзья хлопнули друг друга по рукам, охранник со шрамом стрельнул в Леру взглядом, да так, что та пошатнулась, как от настоящего выстрела, и чуть не съехала по водительской двери на землю. Ей показалось, что это хищник пригрозил ей.

– Вот, красуня моя, приехали. Пансионат, – сказал Янович, доставая из багажника и запечатанное в пластик вечернее платье, и чёрную сумку на ремне.

– Это больше похоже на лагерь какой-то военный, – сказала Лера, чувствуя, как горло пересохло от страха.

– Наша комната на верхнем этаже, ресторан здесь шикарный, артисты, – сказал Янович, игнорируя реплику любимой женщины.

– «Наша комната»? Это шутка? Здесь кругом солдаты с автоматами наперевес, – сказала Лера, цепляясь за руку возлюбленного. – Поехали домой. Мне страшно.

– Лерка, не дури. Мы приглашены на юбилей моего партнёра по бизнесу. Побежали, два часа всего осталось. Надо всё успеть, всё! Я соскучился, дико, еле довёз тебя, а надо ещё переодеться и макияж, – на ходу бросил Янович, увлекая «красуню» на скоростную дистанцию к загадочному терему.

Взявшись за руки, они пересекли порог пансионата-лагеря и очутились в огромном холле, дневным светом в котором была освещена только деревянная резная лестница, убегающая и вверх, и вниз. А правую часть широкого холла, заставленную диванами и барными стойками, окутанную полумраком, Лера почти не рассмотрела, взлетая на четвёртый, последний, этаж вслед за своим человеком-богом.

События сменяли друг друга с такой скоростью, что Лера не рассмотрела даже вид из окна своего номера, не успела. До начала торжества оставалось чуть меньше пяти минут, когда Янович затягивал корсет нового платья на её спине и укладывал волосы горячими щипцами на её взлохмаченной последними часами голове.

Валерий, владевший, как оказалось, каким-то неведомым образом ещё и этим, совсем не мужским искусством, выглядел художником, который наскоро творит шедевр, а Лера – просто счастливой женщиной с распахнутыми лучистыми глазами. Ей даже больно было глядеться в зеркало, отражённые в нём лучи счастья слепили глаза.

Художник поймал вдохновение и на часы не смотрел. Его модель от каждого штриха на веках, взмаха кисточкой для румян, каждого прикосновения мастера становилась всё краше и краше.

– Любимый, – пропела Лера, – а платье откуда взялось? Пальто, костюм, лак, фен… туфельки – это мы точно покупали. Но платье?..

– Лерусь, тебе надо у мамы учиться, – вздохнул мастер, упиваясь вдохновением. – Ты – женщина! Часто выезжаешь за город, с ночёвкой, рядом галантный кавалер, всегда ухоженный. Где твой походный чемоданчик с косметикой и бельём? Эту дребедень ты сама должна собирать. – Валерий прыснул очередную порцию лака на белые волосы.