Текст книги "Валерия. Роман о любви"

IV

Лера не припомнит такой Радуницы. Нет. Её атакуют воспоминания. Всплывают самые мелкие эпизоды, о которых забыло даже старинное зеркало.

Вот она вспоминает неприятную сцену почти десятилетней давности.

Лера знает точно: если возвращаешься к мужу от любовника – путь домой становится искусством. В кружеве белья надо схоронить ещё не остывший пыл, потерять совесть – прощение у неё всё равно не вымолить – и как ни в чём не бывало переступить порог дома, вытягивая носок туфли. Волосы следует пригладить, обнажив лоб, – так лицо выглядит честнее. Перед дверью не забыть подтянуть колготки и расправить поясок на талии – не должно быть заметно, что ты одевалась наспех. Уничтожить осыпавшуюся тушь, а главное, спрятать счастливый блеск в глазах в неприятном воспоминании из классики рабочих будней.

Волочась по лестнице родного дома, Лера соображала, что сказать мужу. Хорошо, что Алька живёт у родителей, сыну врать нестерпимо больно. Он хоть и почти ещё младенец по годам, но взгляд у него серьёзный и разумный, а чистота в глазах нечеловеческая, невыносимо ангельская. Сейчас воспоминания о сыне вернули ей потерянную совесть. Версии, которые только что, как бешеные осы, роились в голове Леры, взметнулись и улетели. Остался только один Алька. Сейчас, дома, он наверняка смотрит на маму, на её портрет в кабинете деда, и не ложится спать. Бабушка тянет его за руку, обещая купить автомат с огоньками, обещая покачать, но он упирается – хочу к маме.

Одним поворотом ключа Лера открывает замок входной двери и проскальзывает в собственную квартиру. Встретила её темнота. Не верилось. Обманутый муж спит в родительской спальне. Дверь приоткрыта, из-за неё доносится прерывистый сап. Какое счастье! Мгновение – и Лера уже без одежды. В горячей воде, в ванне.

В спальне по ковру разбросаны носки учёного мужа, аж несколько пар. Лунный свет затекает в окно и серебрит стены. Сливаясь с лучом серебра, Лера упала на кровать и вытянулась по самому краю матраса, чтобы ни одна завитушка на рыжей голове супруга не коснулась её плеча.

Ни свет ни заря Слава просыпается и натягивает майку. И, не замечая Леру под боком, тут же начинает бубнить ритмичные проклятья для нового директора, Тараканина. Голос несчастного возбуждён, а глаза красные от злости. А вот Лера, слушая, воспаряет от счастья, хоть, конечно, и не подает виду – оказывается, новый директор, Тараканин, опять распекал Киселя на учёном совете, значит, её приключение выглядит маленьким и даже ничтожным на фоне нервных потрясений мужа. Лера кивает и принимается причитать: «Какой ужас, какой ужас…» Отделавшись ещё парой подобных фраз, она убегает на кухню выполнять самый главный супружеский долг.

Завтрак руки стряпают сами, а их беспечная хозяйка улыбается и витает в облаках. Когда голос мужа срывается в петушиный крик, она падает с облака и кивает.

– Этот выскочка, Тараканин, подлец! Подумать только, швырял по столу мой отчёт. Кем он был, вот скажи мне, кем он был до ухода твоего батьки? Я тебе скажу сам – дерьмом собачьим. Сидел у промышленников, жевал сопли…

– Слав, успокойся. Тараканин нормальный учёный, и как человек тоже… Папа его уважает. Может, недоразумение какое-то? – отзывается Лера, расставляя посуду.

– Недоразумение? Да он уже год измывается надо мной! Почти год! Теперь ещё и в директорское кресло прыгнул. Ублюдок.

– Мне кажется, ты преувеличиваешь, – отвечает Лера, в очередной раз прощаясь с облаком.

– Я? Преувеличиваю? – Слава разводит руками. – Ты опять ничего не поняла? Его тесть – декан государственного университета, жена – секретарша ректора, подвязки на подвязках. Этот чванливый жлоб выживает меня из института и не боится твоего батьки. Этому жлобу ничегошеньки не грозит: справа жена, слева тесть.

Лера поджимает губы. Как и отец, она не любит истории с запашком сплетен.

– Интриги плетутся, когда нет работы. Так считает папа, – говорит Лера и плюхает тарелку с жареной картошкой на обеденный стол.

– Твой отец просто-таки философ. – Боевой настрой мужа теряется в горе картофельных долек и тает на корочке отбивной. – Кстати, ты обещала поговорить с ним, – напоминает Слава, уже перехрустев всю картошку, – насчёт… моего доклада в Москве, и вообще о моей судьбе. Вот что меня ждёт в институте… в таких условиях? – Кисель расправился уже и с отбивной.

Эфир заполняет неутомимая радиоточка. Опять народное хозяйство на высоте и в положительной динамике. В приоткрытое окно врывается ветерок, пузыря гардины, сшитые Лериной мамой. Подлетая к молодой хозяйке дома, он стряхивает со своих прозрачных крыльев обрывки птичьих трелей и запахи весенних цветов, отчего у Леры начинает кружиться голова и быстрее биться сердце, и она начинает ощущать, как губы Яновича опять скользят по её шее.

Муж профессорской дочери же не ощущает ничего, кроме распирающей сытости. Его рука потянулась к чашке кофе, залитого сливками, и рот приоткрылся в готовности к сладкому наслаждению.

– Лерка, чаго ты не яси… Сядай, – говорит Кисель, расслабляясь с первым же глотком.

– Да… сейчас… – бормочет парящая в облаках Лера.

– Как твоя Алка? Полегчало?

Лера словно врастает босыми ногами в пол.

– Да… То есть не совсем полегчало, но лучше… Да… – мямлит она, скрывая дрожь в голосе. В конце марта её подруга и правда болела. Алле скрутило поясницу прямо на работе, когда она орала на новых сотрудниц бухгалтерии, своих подчинённых. Две недели Алла провела дома с телефоном у уха. Орала только в трубку, и то с невысокой амплитудой. Лера навещала больную каждый день и засиживалась до прихода Кости, то есть до ночи. С тех пор минула неделя, но, к счастью, от горя Кисель потерял счёт времени.

Лера, опустив глаза, садится за стол напротив мужа. Руки её сжимают чашку с только что сваренным кофе, не чувствуя жара раскалённого кипятком фарфора.

– Ты в последнее время с ней часто время проводишь. Дружба дружбой, но и о муже надо помнить. Помогать… в конце концов, разрубить этот узел. Это твой долг. Скажешь отцу – должность зама в любом институте академии подойдёт. Ну, в крайнем случае можно на госслужбу.

Родовое упрямство овладевает отпрыском Дятловских и велит держать удар. Лера бледнеет и поднимает пылающие глаза на супруга.

– Николай Николаевич уже переусердствовал, помогая тебе. Обеспечил идеальный старт. Научись свои проблемы решать сам! Я больше не позволю тревожить его сердце. Ясно тебе, Болеслав?

Кисель падает в нокаут. Вот она, благодарность! Он вытягивает шею, поднимает рыжий подбородок и стонет:

– Спасибо, нечего сказать, поддержала мужа в трудную минуту…

Двери в профессорской квартире закрываются бесшумно. Лера вздохнула – полная свобода. Целый день можно думать о Валере, даже на работе.

Её муж на работу приходит на час раньше положенного, чтобы всем было виднее, кто достоин занимать руководящие посты. У Славы есть отдельный кабинет на последнем, пятом этаже институтского главного корпуса, а рядом – его лаборатория. На двери кабинета висит медная табличка с надписью: «Кисель Болеслав Антонович. К. Т. Н. Заведующий третьей лабораторией». Буквы на ней не размашистые, отчётливо видны только три из них – «К.Т.Н.», и те присвоенные авторитету тестя.

На последнем этаже научная жизнь отдыхает, сотрудники даже на перекурах еле шевелятся, и дым стоит клубами, не проветривается. Одну половину этажа занимает Кисель со своей лабораторией, а вторую – специалисты по охране труда и гражданской обороне. Начальство здесь не бывает, уборщицы тоже заглядывают редко. Но Лере в машинном зале приходится туго, о чём она, однако, ни словом никому не обмолвилась, даже отцу.

В машинном зале, пристанище местных системщиков, окон не было никогда, а пол устилают железные плиты, которые громыхают при ходьбе. Но и этот грохот пропадает в рёве больших вычислительных машин и испытательных установок. Единичные столы, затерянные в джунглях технического прогресса, заставлены ящиками с перфокартами и завалены бобинами. Уборщица здесь бывает только по праздникам, и системщики угощают её водкой и тортом. Но кто никогда не бывает здесь, даже на праздники, – так это представители научной и административной элиты, захватившие царственный второй этаж. Поэтому сегодня никто из коренных обитателей машинного зала не понял, что же в первый час рабочего дня заставило старую секретаршу нового директора спуститься по крутой лестнице без перил прямо в подвал. Первое, что увидела и услышала приближённая к власти особа, – от пола до потолка ревуще-мигающие блоки ЭВМ и мелькающие между ними люди в синих халатах. Личности и даже количество присутствующих определить она не смогла, поэтому захлопала утяжелёнными тушью ресницами и сделала шаг вперёд, балансируя на расхлябанной железной плите.

И вот, шагнув вглубь обители технического прогресса, дама при власти поймала взглядом зазевавшегося носителя синего халата, который сдался по глупости, приняв её за уборщицу. На него без зазрения совести она и свалила важное поручение – срочно вызвать м. н. с. Дятловскую в кабинет директора. Гонец, выдержав паузу, кивнул головой в сторону маленького стола, на котором мигает зелёными буквами дисплей, примкнувший к грохочущей стене вычислительной машины. «Ждите здесь. Её рабочее место», – проговорил он и скрылся с глаз растерянной секретарши со скоростью, превысившей максимальную по машинному залу.

Вынужденное ожидание заставило натянуться нервы женщины до предела, а грудь под белой блузкой с рюшами вздымалась и оседала в такт дроби, отбиваемой установкой для испытания подшипников. Старая секретарша постояла-постояла в одиночестве и вернулась к железной двери, где грохот бьёт по ушам вполсилы. Взглядом она расставляет сети для поимки ещё одного системщика, с тем чтобы прилипнуть к нему и не отставать до тех пор, пока м. н. с. Дятловская, живая или мёртвая, не будет доставлена в кабинет директора. На этот раз секретарше везёт – искомая сотрудница, опоздавшая на работу не менее чем на полчаса, попадает в её белые руки прямо на влёте в железные двери.

– Дятловская! – грохочет секретарша. – Директор вызывает! Вы заставили его ждать. Какая безответственность! Придётся доложить, что вы нарушили трудовой договор опозданием на пол рабочего – повторяю, рабочего – часа!

Она хватает опоздавшую за плечо. Прозрачные капли янтаря в ушах секретарши, возомнившей себя главнокомандующей институтом, вздрагивают вместе с её голосом. Лера бледнеет и даже забывает ойкнуть. Она приходит в себя только тогда, когда напавшая на неё дама уже карабкается вверх по крутой лестнице без перил, а расслабившиеся коллеги вышли из джунглей и зазвенели чашками, готовясь к утреннему чаепитию.

– Лерка, не умеешь ты опаздывать, – замечает облапошивший секретаршу системщик, который был командиром машинного зала. – Надо приходить вовремя или к обеду, как все наши. Проспала – ну и спи до обеда. Ни одна душа в мире не узнала бы, где ты. Мы тебя так прикрыли – сам директор не отыщет, – кивает системщик в сторону Леркиного стола, на котором мигает зелёными буквами дисплей, а на придвинутом стуле висит дежурная в машинном зале кофта. – Ладно, пошли чай пить. Романова вон в твою кружку капает…

– Я сейчас… – шепчет Лера и, сбросив плащ, убегает к чёрному ходу, которым пользовались только носители синих халатов и уборщица.

Пока пыхтящая от гнева секретарша, раскачивая бёдрами, пересекает холл первого этажа, чтобы подобраться к лифту, младший научный сотрудник Валерия Дятловская с улыбкой забегает в директорский кабинет, знакомый ей с детства.

– Доброе утро, Игорь Борисович. Вызывали?

Молодой для своей должности, высокий, хорошо сложённый, лысоватый человек поправляет золотистые очки и, оторвавшись от папки с документами, подводит подчинённую к столу. Всем видом Тараканин выражает благодушие и расположение к дочери великого профессора.

– Здравствуйте, здравствуйте, Валерия Николаевна. Присаживайтесь, я поухаживаю, с удовольствием. Мне редко приходится бывать в обществе прекрасных молодых… Как чувствует себя Николай Николаевич? – Директор улыбается, снимает очки и обращает внимательный взгляд на хорошенькое личико молодого специалиста.

Лера улавливает интерес к себе и вступает в игру. Её ведёт инстинкт, активированный Яновичем.

– Спасибо, Игорь Борисович. Я рада, что вы помните об отце, – отвечает она чувственным голосом, а глаза её начинают блестеть. – Папа – как всегда. Чувствует себя хорошо, но здоровье слабое. И мама оберегает его, как святыню. Выходные я провожу за городом, с ними. Папа всякий раз справляется о вас, о ваших успехах и… передаёт вам пожелания самые тёплые…

Тараканин напрягает мускулы на спине, на шее и, поправляя галстук, ослабляет ворот белой, как искрящийся снег, рубашки.

– Должен сказать, польщён вашими словами. Взаимно передаю привет профессору и пожелания здоровья, и… его супруге, тоже взаимно. – Пыл директора разгорается. – Сейчас поговорим о вас, Валерия Николаевна. Я очень доволен вашей работой… Очень. Так занят, что до сих пор лично не мог засвидетельствовать. Но вы, вероятно, сами почувствовали моё расположение. Надбавка, премии и… – Рука Тараканина потянулась к ладони молоденькой научной сотрудницы и обхватила её, как будто рептилия проглотила добычу. – Словом, я считаю вас членом своей команды. Это очень почётно.

Сорокалетний самец, открывший в себе зов дикой природы, опираясь на должность, поцеловал Лерину ладонь, вернее, впился в неё. Дочь Дятловского была так хороша, мила, доступна, что закружилась его лысеющая голова и затрепетало сердце. Но вот замелькал зелёный фонарик на планшете директорского стола, и задорный огонёк развеял смелые мечты Тараканина и вернул его в семью. Это старая секретарша, которую раскопал его тесть на пенсионной свалке госслужащих, просила разрешения войти и настучать на Леру.

От преданности боссу секретаршу распирало так, что напряжение бегало даже по собранным в гульку волосам. Отставив плотный зад, она тенью заплыла в кабинет директора. Сам директор покашливал и хмурил брови. За столиком, придвинутым к директорскому, сидела молодая выскочка и улыбалась. Хотя нет, не улыбалась – надсмехалась над ней, Софьей Андреевной, которая двадцать лет проработала в Конституционном суде и сейчас, войдя в почтенный возраст, дарила свои опыт, талант и умения новому директору незатейливого академического института. Её губы, накрашенные блестящей помадой, скривились от неприязни к дочери бывшего местного светила. Но под тяжестью взгляда начальника спина Софьи Андреевны согнулась, как медная спица, а губы слиплись намертво. Теперь не прорваться и слову из её речи о нерадивой м. н. с., которая опаздывает на работу и ведёт себя глупо и которая сама глупая и ничтожная.

Неприязненную паузу нарушил голос власти:

– Софья Андреевна, мне на стол… срочно… приказ о назначении Дятловской В. Н. руководителем математической группы обработки информации, с окладом согласно штатному расписанию. Поднимите приказ о формировании этого подразделения и на его основе… Поторопитесь…

Тараканин нетерпеливо дёрнул рукой, как будто стряхнул досаду, а сгорбленная тень его секретарши растворилась в дверях. Лера закусила свою хорошенькую детскую губку и замерла на бархатном стуле советского дизайна.

Директор надел очки и принялся строчить что-то на бумаге. Лера почувствовала, что как будто проваливается в трясину бархата. Ей показалось, что Игорь Борисович обиделся. Конечно, обиделся. Вот мама нашла бы нужные слова, и тон подобрала бы, и голос. А Лера только хлопает пушистыми ресницами и еле дышит. У таких именитых родителей дочь получилась недовоспитанная.

Тараканин остановился и опустил глаза ещё ниже. Тогда новоиспечённая руководительница, набрав воздуху, прошептала:

– Игорь Борисович, спасибо. – Оказалось, что быть милой не так страшно. Лера усилила голос: – Я рада очень… И папа счастлив будет… Что теперь прикажете?

Игорь Борисович закрыл лицо руками, шея его покраснела, а кадык задрожал над белоснежным воротом.

– Игорь Борисович, милый… – забеспокоилась Лера. – Вам плохо? Дать валидола? Воды?.. Скажите же что?

Директор, не отрывая ладоней от лица, произнёс:

– Не пугайтесь, Лерочка. Ничего не надо… Просто… дико устал, дико…

Он поднялся с кресла и подошёл к окну. В институтском дворике цвели каштаны и рассыпали лепестки по сухому дну не действующего с первых дней перестройки фонтана. Вид из окна директору был ненавистен. Казалось, что праздничные свечи на старых деревьях дразнят его своей простой пошлой красотой. Но как бы ни упивались они свободой и наслаждениями, лепестки их бесстыдных цветов падают на цементное растрескавшееся дно, теряясь в окурках, фантиках и мишуре, оставшейся ещё аж с Нового года.

До второго пришествия секретарши Игорь Борисович так и простоял у окна.

– Плохо работаете, Софья Андреевна, – сказал директор. – Как выполняется моё распоряжение от двадцатого апреля о наведении порядка во дворе института? В окно смотреть просто невозможно… невыносимо.

Сквозь пудру на круглых щеках секретарши проступили красные пятна. Лере стало жаль готовую разрыдаться Софью Андреевну, но директор вошёл во вкус:

– Мне рекомендовали вас как исполнительного и ответственного работника. Пока не вижу этому подтверждения. Сколько лет вы на пенсии? Впрочем, сейчас это неважно. Сначала подайте документ на подпись нашему руководителю матгруппы. – Директор вытянул подбородок в сторону дочери Дятловского. – Надеюсь, вы не допустили ошибок.

Пока директор читал и подписывал приказ, его секретарша прятала своё лицо в носовом платке, чтобы не встретиться взглядом с молодой выскочкой, которую она ох как бы осадила, будь они в Конституционном суде.

– Софья Андреевна, дайте ход приказу, срочно. Новому руководителю выдать новую персоналку и ключи от триста пятой, пусть устраивается. И – вы свободны.

Секретарша умчалась, продавливая паркет короткими каблуками на коротких ногах. А Лера сияла, позабыв о трудной судьбе невежливой секретарши. Ей, дочери известного профессора, выдают персоналку. Новую. Дисплей цветной. Клавиатура. Мышка. У Леры сбилось дыхание – она переезжает с любимой персоналкой в отдельный кабинет, на престижный директорский этаж. Папа! Она опять увидит любимую улыбку отца, широкую улыбку счастья. Он так ни разу не улыбнулся с тех пор, как ушёл в отставку. Он так всегда улыбался, когда Лера занимала первые места на школьных олимпиадах, когда она принесла домой единственный на потоке красный диплом, когда увидел впервые Альку.

А Игорь Борисович, сидя за директорским столом, не снимая очков, любовался необъяснимым явлением природы – женской красотой. Он хмурил лоб и покашливал, заставляя себя сосредоточиться.

– Валерия Николаевна, – произнёс наконец он, – у вас в подчинении будут два человека: Василевский Пётр Миронович и Зайкова Светлана Викторовна, оба на инженерной должности. Вы на них особо не рассчитывайте. Василевский – пенсионер, возраст преклонный, семьдесят один, здоровье шаткое. Я непосредственно даю ему задания, он по мере сил выполняет. Человек он, чтоб вы поняли, очень нужный, опыт работы в органах управления колоссальный. Я вам говорю всё это в обстановке доверия, с надеждой, что вы, как дочь руководителя, понимаете: разговор с директором, в директорском кабинете, в этом кабинете и остаётся, никуда не распространяясь за пределы. – Тараканин обвёл взглядом бронированную двойную дверь, обдумывая, посмеет ли эта старая колода, протеже тестя, опять нарушить известное табу секретаря: никогда ни за что не входить в кабинет директора и не впускать никого, пока какая-нибудь хорошенькая молодая женщина сидит у директора на приёме. Никогда и ни за что! И никого! Не найдя ответа, он продолжил: – А Светлана Зайкова вообще без высшего образования, только вот поступила на заочное отделение. Ей необходима ваша поддержка, вы понимаете? Надо помочь человеку встать на ноги. Вот такая схема вырисовалась. М-да. Спрашивать придётся только с вас, строго и справедливо. Но, я уверен, вы справитесь. – Директор вытянулся во весь рост, уведомляя тем самым о конце разговора.

Лера подскочила, бархатная трясина отпустила её. На прощание Лера протянула руку и почувствовала, что Тараканин сжимает её ладонь так же, как Янович, с пульсирующим жаром. Она подняла глаза – толстые стёкла очков заслонили тёмное пламя в глазах директора. Это приятно щекотнуло внутри её самолюбие: одно движение, просто сбросить очки – и образ сдержанного руководителя останется только на ткани костюма, а наружу вырвется сильный голодный самец, который проглотит её в мгновенье ока.

Лера наслаждалась женской властью, которая появилась у неё с первым поцелуем Яновича, ей хотелось подразнить сильного самца, заключённого в оковы должности руководителя. Она вытянула шею так, что заиграли её тонкие ключицы и нежностью изошлись покатые плечи.

Пламя в ответ стукнуло по стёклам. Как забавно! Но надо остановиться. Очки не выдержат напора и слетят сами. Тогда игра закончится…

Лера спрятала руки за спиной и с придыханием проговорила:

– Я вас, Игорь Борисович… ещё раз от всей души благодарю, постараюсь оправдать доверие. Я могу быть свободна?

Лицо директора поплыло. Пламя поглотило его самого и принялось сжигать изнутри. Связанный по рукам и ногам самец упал в руководящее кресло, закрыл лицо ладонями и с напряжением в голосе ответил:

– Ступайте.