Текст книги "Валерия. Роман о любви"

В прихожей звякнул звонок. Лера подпрыгнула на диване и стряхнула с уставших ног плоские шлёпанцы Киселя. Одним кошачьим прыжком она оказалась в прихожей и накрепко затворила дверь детской. «Он», – пронеслось в её голове. Тут же глаза её запламенели, а спина вытянулась по строю танго – плечи расправлены, втянут живот. Она вдохнула полной грудью и отворила двери.

Пояс цветастого маминого халата рухнул к ногам, когда щёлкнул замок. Двери не успели распахнуться, как холод прилип к её рёбрам, просочившись сквозь ткань ночной рубахи, маминой, из белого ситца, с заплатой на груди. В нос ударил запах нового мужского парфюма – Лера вздрогнула и съёжилась, её позвоночник выпал из строя танго.

Коротко стриженный, почти под ноль, в куртке чёрной кожи, новой, слишком тяжёлой на Леркин вкус, в белом, слишком ослепительном свете профессорской прихожей предстал он. «Чужой», – завопил Леркин внутренний голос, который она тут же замуровала и упала влюблённой душой вошедшему на грудь. «Сыночек, мы не одни», – промямлила в душе Лера и ощутила на плечах дрожь его ладоней.

– Лера, дорогая, я ненадолго, – бросил сухо он и рванул в гостиную. Лера проскользнула следом.

– Что-то случилось? Валера? Валера, не молчи. Ты такой… другой, мне страшно. Я боюсь за тебя, боюсь, что ты не приедешь. – Полы цветастого маминого халатика повисли, как волчьи хвосты, и открыли взору требовательного к женской красоте мужчины заплату на груди. Взгляд его заскользил по грубому шву, а владелица обветшавшей сорочки, протягивая к нему руки, исповедовалась в своих чувствах. – Ты ни разу не позвонил с того дня… Я устала. Я пялюсь часами на телефон и жду…

Снова Лера бросилась с головой в горькую воду, на губах запеклась желчь. Скорее на берег! Лера огляделась и замолчала – её слова толкут воздух под потолком, а самый любимый и единственный прячет взгляд и вышагивает вдоль стены, каблуки его лаковых туфель оставляют следы на ковре, ещё влажном после уборки.

– Ты не снял ботинки? – прошептала Лера, прислоняясь к дивану.

– Валерия, – с пафосом начал разговор тот, за которого она отдала бы жизнь. – Валерия, – повторился герой, смягчая голос, – прелюдию опустим. – Руководитель крупнейшего в стране холдинга и хозяин новой BMW, самой новой в республике, остановил шаг и пригвоздил Леру взглядом к спинке дивана. – Мы должны расстаться. Буду честен с тобой – расстаться навсегда.

Валерия, не «красуня», не «родная», не «девочка», молчала, а глаза её обожали и ненавидели. «Мне было достаточно только того, чтоб плащ висел на стене…» – пронеслись в её голове слова песни, и каждая клеточка, влюблённая в Яновича, задрожала от холода, а веки напряглись от накативших слёз.

– Вот, собственно, и всё. – Гость поставил точку в разговоре, наглухо закрыв молнию на куртке.

Лера и бровью не повела – смотрит и не шевельнётся, порывисто дышит. Непрошеный гость набычил шею и опять дёрнул молнию замка.

– Да не смотри ты на меня так! – завопил он. – Я – женатый мужик, в конце концов! И ты об этом знала! – Валерий вытянул палец и погрозил им, как будто колдун, заклинающий жертву. – С самого начала знала. Я поступаю как порядочный человек и должен так поступить. – Голос его затвердел, как остывшая сталь. – Моя жена, законная жена Полина, беременна. Уже известно – родится сын. Мой ребёнок! Он должен жить в любви родителей. А из-за этой нашей истории, – Валерий сморщил лицо, – он страдает, страдает моя семья и даже в каком-то смысле дела. Ты тоже должна быть хорошей матерью, женой – вот женское предназначение. А какая же ты мать, если постоянно мечтаешь прыгнуть в постель к чужому мужику? – Янович поймал мотив! Даже щёки порозовели. Вот она – точка опоры, о которую разобьются любые аргументы оппонентки.

«Красуня» сползла с дивана и прильнула к стене, ноги дрожали, но поверженной стороне надо сохранить достойный вид.

– Хочешь бросить меня – бросай. Зачем унижать? – говорили глаза и вторили уста. – И твой праведный гнев – сплошное притворство. Ты ведь… прекрасно осведомлён о каждом моём шаге. Тебе ли, блудившему в постели Киселя, не знать, что он счастлив в другом браке? И давно. – Лера струной вытянула спину и доиграла реквием убитой любви. Казалось, что она одета не в старую мамину сорочку, а в балетный хитон и сама такая же хрупкая, голубая и бесплотная, как балетная прима. – Так что, Валерий Леонидович, вас немного занесло, перестарались, так сказать, когда выставили меня «нехорошей женой». Я давно просто «не жена». И без вашей помощи – неплохая мать. А теперь прощайте! – громыхнула прима. – Надеюсь взаимно вас больше не увидеть! Никогда!

По лицу Яновича пробежала тень. Он напрягся и выдавил из себя:

– Послушай, Лера, прости… Ты правда лучшая на свете. Но… эта несвоевременность…

Он сделал шаг к двери и опустил на подлокотник дивана пачку денег в полиэтилене. Лера сморщила нос и процедила:

– Это лишнее, Валерий Леонидович, я сама зарабатываю, а у Алика есть отец, – резко сказала Лера. Глаза её с профессионализмом разведчика смотрят сквозь обидчика, а тот волочит ноги к выходу и молчит. – Здесь не бордель! Деньги забери! – вспыхнула Лера и бросилась вслед уходящему. – Или я отправлю эту пачку твоей беременной жене с подписью «От блудницы Валерии»!

Мгновение – и мучитель закрыл глаза, глотая в горле ком. Лера запихнула свёрток за шиворот обидчика, боясь коснуться его кожи, и в следующее мгновение одним взмахом руки открыла дверь настежь.

– Выметайтесь скорее, добропорядочный семьянин! – выкрикнула она и закусила губы. Он кивнул и сделал шаг. Лера продолжила атаку: – Что-то ещё? – Валерий опять шагнул и остановился. – Вы покинете наконец мой дом? Ступайте – ваша семья страдает!

Мрак спящего подъезда проглотил сгорбленный силуэт, выпавший из профессорской квартиры. Лампа на лестничной клетке вспыхнула и погасла, когда хозяйка квартиры громыхнула закрывающейся за ним дверью. Силуэт выпрямился, и тень его упала на стену, отделившую его от несвоевременного счастья.

Шершавая на ощупь стена почти не содрогалась от ударов сжатого кулака.

А за дверью, в детской, мать напевала сыну:

– Зорачка свециць, рака занемела, ёжик забег у кусты, спи моя дзетка, сынок мой любимы, мы засталися одни… Вецер сцихае, луна улыбнулась, будзе свяркаць да зары, спи, мой сыночек, анёлок (ангел) мой белы, у свеци ёсць я и ёсць ты…

III

Янович исчез. Будто и не было никогда. Будто и не было этих четырёх лет любви.

Школьные заботы скрасили черноту самого трагичного августа в жизни Валерии Дятловской. Вечерние звонки из дальних стран, из загадочного Туниса разбавили вкус горечи сладостью голоса любимой подруги. Поревут обе в трубку, маму помянут, и душа Леры обретает мир. А личная жизнь исчезла даже как понятие, теперь Лера жила для сына и находила в этом удовольствие, глубинное. Как будто душа её, пресытившись сладким до рвоты, изголодалась по хлебу и сейчас только, в этот чёрный август, насыщает свой голод. Ночи холодные, но стали спокойнее. Тоска не выламывает кости, не щемит сердце. Лера налюбуется спящим малышом – длинными ресничками, сахарными щёчками – и засыпает легко, как в детстве, когда мама перецелует и папа чмокнет в лоб.

А последний день августа и вовсе стал счастливым. Лера засияла. Как будто впервые поднялась с койки после изнурительной болезни. Первокласснику Альке примерили костюм, галстук, белоснежную рубашку, тетрадки облачили в прозрачные обложки, расписали с десяток шариковых ручек. Вместе точили карандаши – цветная стружка пестрела на полу настоящей мальчишеской комнаты.

К обеду не осталось ни сил, ни карандашей, и счастливая семья отправилась на прогулку. Детская ладошка в маминой руке. Сердце замирает. Сто шагов по вылизанному тротуару, и старая столичная школа абсолютной тишиной встретила своего нового ученика и бывшую выпускницу, школа, где десять лет назад под медные переливы последнего звонка юная Лера проливала слёзы. Сейчас, под ослепительно-жёлтым солнцем, на кирпичной крыше альма-матер ещё дремлет розовое лето, но в спокойные окна уже дышит новорождённая осень.

– Загадывай желание, – сказала Лера, обнимая за плечи сына. – Сбудется обязательно!

Мальчик смотрит на рубиновые чаши диковинных, похожих на тропические заросли цветов, высаженных вдоль школьного крыльца, и понимает, что очень важно, чтобы сбылось всё-всё.

Настоящий праздник начался в кафе на первом этаже универсама, за маленьким столиком у прозрачной стены. Маленький мужчина уплетал беляши и посматривал на витрину, за которой пестрело мороженое и пирожное, а его мать цедила кофе. Потом в цветочной лавке узкоглазая флористка каждую минуту сновала вдоль прилавка, расправляя косы подопечных любимцев из цветочных горшков. Алька, разглядывая её конский хвост на затылке, вслух, с выражением в голосе, заказал букет из огромных розовых ромашек, чем привёл свою мать в космический восторг.

Не закончился праздник даже перед сном, «мамуля» и «сынуля» так обнимались, что прилипли друг к другу – не разлей вода. Алька так и уснул на груди «мамули», а утром проснулся в настоящей мальчишеской кровати самым счастливым на земле ребёнком – пришёл отец. Непривычная глазу стрижка, почти под ноль – ни одного завитка, лаковые туфли и портфель чёрной кожи. Отец подбросил его до потолка несколько раз, потрепал за щёку и отправился пить кофе на кухню, пока мама чернила свои невыспавшиеся глаза перед старинным зеркалом в прихожей. Алька сидел у отца на коленях и откусывал уголки печенья в его руке, хотя был и не голоден.

Первое из загаданных желаний сбылось – в школу его вели мама и папа. Остальные желания теснились в преддверии души и торопили жизни ход.

Учительница оказалась женщиной немолодой и некрасивой, но такой улыбчивой, что Алька обнял её. До сего дня он был уверен, что учительница должна быть точной копией его подруги Оксаны, а оказалось, что она может походить и на его бабушку.

– Сразу вижу, – обратилась к Алькиному папе учительница, – отличника привели! – что означало негласно автоматическое зачисление в родительский комитет. Слава в ответ промямлил два слова и, увлекая за собой бывшую жену, утонул в хаотическом шуме разгорающегося праздника. На его место пришла следующая чета счастливых родителей со снопом гладиолусов и крохотной первоклассницей в бантах.

Бывшие супруги, Слава и Лера, в обнимку выплыли по родительской стороне торжественной линейки. За ними наблюдал сын и искал внутри себя ответы: зачем папе понадобилась другая жена, ведь любит он маму? Да и кого ещё можно любить? Мама самая красивая, самая добрая, Алик сам мечтал жениться на ней. От философии мальчика отвлекли новые друзья, которые толкались и лезли в первый ряд, но учительница, отбросив улыбку, показала свой властный голос, и на линейке водворился порядок. Альку она поставила в центр первого ряда, за руку с самой маленькой первоклассницей в огромных бантах, отчего он нахмурил лоб, но гнев сдержал – надо же! ему подсунули самую мелкую и писклявую девчонку. Он искал спасения в глазах мамы и увидел, как та упала лицом на плечо отца, и он прижал её к своей груди и похлопывает по спине, что-то шепчет на самое ухо. Надежда вспыхнула в детском сердце – а вдруг?!. Учительница схватила Альку за руку и потянула за собой в центр школьной площадки. Собравшийся народ аплодировал, а директор восклицала в микрофон: «Первый „В“, Первый „В“…» Алька сжал руку учительницы и пробежал взглядом по родительской линейке, раз, два… но ни мамы, ни папы он уже не различил в толпе. «Потерял», – вздохнул мальчик и шагнул вместе с классом в открытые двери школы.

Парад первоклассников завершился, новые выпускники отправили в небо гроздья шаров, и вот тишина опускается на размеченную школьную площадку. Бывшие супруги Кисель озираются по сторонам. Наконец муж откашлялся и смотрит на часы, а жена спрятала лицо в носовом платке и хлюпает носом.

И тут Алла Задорожная сбросила шапку-невидимку и обняла подругу со спины. Лера всхлипнула и порывисто задышала:

– Алла, Аллочка… это ты? – сказала она, вглядываясь в непроницаемую черноту круглых очков на лице подруги.

Лицо скривило губы и полоснуло чернотой по глазам Киселя, тот съёжился и поднял воротник плаща.

– Ну всё, Лерка, давай… мне на службу. Звони.

– Ты уже? – спросила Лера, хватая его за рукав.

– Я сам позвоню… Альке подарок в субботу… нет-нет, в пятницу приеду, – на ходу бросил Кисель и умчался к остановке, за школьную ограду, на другую сторону улицы, где дремали такси.

– Алла, – произнесла Лера, ощупывая плечо подруги, как будто не верит, что перед ней человек, а не мираж.

– Да я это, я, – отозвалась Алла и подняла очки на вершину лба. Карие уставшие глаза с теплотой оглядели жалкое подобие Леры Дятловской. – Ну что ты, что ты… Молчи! Я же всё знаю, – прошептала ей на ухо Алла, прижав к груди. – Сердечко твоё трепещет, как пойманная птичка. Не плачь, не реви, ради сына. У него сегодня такой праздник. Мамины красные глаза огорчат его.

Голос подруги обласкал слух Леры, и она улыбнулась, вытирая слёзы.

– Лерусь, всё, надо успокоиться, – подруга поправила волосы Леры, – мы ещё поплачем, завтра. Давай завтра? Да? – Лера кивнула. – Завтра вместе отправим Алекса в школу – и сразу в Сосновку, на кладбище. Да? – Лера хлопала ресницами. Мягкий напудренный спонжик в руке подруги скользил по её лбу и щекам, разглаживая глубокие складки горя. – Помчимся на моём новом «японце». Я уже корзину цветов заказала. Самых ярких. Я обещаю – наревёмся от души и напьёмся. Я с водителем. Да? – Лера опять кивнула. – А сейчас возьми себя в руки, – голос Аллы стал твёрже. – Твой сын в классе. Один. И понятия не имеет, где его мать. Бежим! Мы с Костиком только с самолёта, – бросила на бегу Алла. – Он Анечку повёл, а я к тебе. Не могу в себя прийти – как рыба на суше. – Запыхавшись, Алла открыла дверь с табличкой «1В».

Малыши как по команде уставились на вошедших и загомонили. Алька просиял, встретившись взглядом с тётей Аллой и мамой. Учительница, румяная от цветочного аромата, воскликнула: «Проходите!» – и подруги нырнули в теснившуюся вдоль стен толпу родителей.

Голос учительницы зажурчал родничком, а Лера ощутила над ухом шёпот подруги.

– Аннушка пошла во второй, Алекс – в первый!.. У детей праздник. Мы ради них живём. Держись. Улыбайся, как все. Сегодня – табу на слёзы. Никифоровна стол накрывает. Ко мне едем.

И Лера улыбалась, натягивая губы. В салоне такси тоже улыбалась. Алька сиял и прижимал к груди подарок от любимой тёти, MP3-плеер самой последней модели. Алла стрекотала и обещала первокласснику новые подарки, но только за отличную учёбу.

– Уф, чувствую себя инопланетянкой, – обратилась она к Лере, – надо как-то к Европе привыкать.

– Завидую тебе, – ответила Лера, вздохнув.

– Что за бред? «Завидую», – озлобилась Алла. – Ты же на работу ко мне обещала. Хоть завтра в Тунис отправлю, погуляешь по Сахаре, по восточному базару – всю меланхолию как рукой снимет. И должность завидная – начальник информационной службы. Сама придумала в самолёте. Надо выходить на новые горизонты, масштабы бизнеса растут.

– Как бы мне хотелось сказать тебе «да», – вздохнула Лера и закрыла глаза, сожмурив веки.

– Дятловская, – процедила Алла, напрягая спину.

– Но – «нет». Никогда, – отчеканила Лера. – Всё изменилось. Всё.

– Всё, только не ты, – рявкнула Алла, сжимая ладони.

– Аллочка, ты же знаешь, я хотела маму домой вернуть. Она согласилась, ради Альки. Ну кто, кто будет с ним, когда я уеду в… Тунис или буду, как ты, до ночи бумаги ворошить? Ты же сама говоришь – «ради них живём». Не могу представить, что могло произойти со мной, если бы в моё детство мамочка так работала!

Алла с кривой усмешкой произнесла:

– Ха. Тогда б ты выросла сильной, самостоятельной. А так – тепличный цветок. Удар не держишь. – Таксист напряг слух и вытянул шею. Беседа благоухающих французским ароматом див казалась ему фантастически интересной. – Смотри на дорогу, – выпалила Алла, склонившись к лысеющей голове водителя. Тот вспыхнул, но смолчал.

– Так вот, – продолжила Алла приглушённым голосом, – мои родители бывали дома только по вечерам. Я сама – из школы, в школу. Зимой на ранце с горы съеду – прямо к подъезду. Ключ на шее. Руки – ледяные, не могу ключом в замок попасть, – разрумянилась Алла. – Обед сама на плите грею. Потом уроки, кружки… Так привыкла одной быть – выходные ненавидела. Предки дома. Грызутся. Пива банка трёхлитровая смердит. Отец лакает и лакает… пока дно языком не вылижет, и к телику – футбол, новости. Мама со стиркой, в бигудях носится, раскалённая, как плита. Дверью хлопнешь или под руку ей подвернёшься – тут же крик, дикий такой, как у обезьян. Вспоминать тошно, – выдохнула Алла и опустила очки. – Зато школу прошла – м-м-м-м… Теперь ко всему готова.

– Школа школой, – подала слабый голос Лера. – Если бы Костина мама тебе девочек не смотрела, Алл, ну скажи честно, смогла бы ты на работе допоздна торчать?

– Дай бог ей здоровья. И дома всё делает, бытовуху. Мы хотим ей помощницу взять. Она с уборкой не очень. И мне тоже после работы хочется с детьми пообщаться, а не хвататься за половую тряпку.

С Костей Лера встретилась на бегу, в прихожей. Он жевал и надевал туфли, и обещал маме позвонить, как только… И обнимал гостью. Галстук его блестящий, полосатый и в крапинку, купленный за немыслимые деньги в Москве, болтался, как пожёванный шнурок на шее телёнка. Брюки сползли под живот, а рубашка выбилась из-под ремня крокодильей кожи и оголила поясницу. Алла бледнела и сверкала глазами, как пантера перед прыжком.

– Какие ты брюки напялил? – процедила она и вцепилась когтями в добычу. Костя захлопал глазами и остолбенел. – Живо в спальню! – Пантера утащила жертву подальше от чужих глаз. Мама его, вздохнув, перекрестилась и потянула гостью в самую большую комнату, к столу, сервированному французским чёрным сервизом. Спустя четверть часа перекусившие грибочками Лера и Никифоровна любовались представительным мужчиной в белоснежной рубашке, без галстука, в светлых брюках, затянутых на животе узким чёрным ремнём, и в тёмной ветровке свободного кроя. Перевоплотившийся Костик улыбался и просил прощения. Лера не слышала его дежурных извинений, а думала, что он совсем не изменился со студенческой поры, такой же милый симпатяга, обаяшка, только животик – ну, чуть-чуть, – и перекидывала во рту тугой остренький кусочек рыжика.

Сцену завершила Алла, выпихивая мужа за дверь.

– Беги, а то сглазят! – пошутила Алла. – Я заберу тебя вечером. Поспеши.

Мама его вздохнула и опустила голову, но Алла подбодрила и её:

– Не грустите, мама, он вернётся. У него встречи сегодня, которые он сам вчера сдуру назначил. Думаете, отчего мы ссорились в аэропорту?

Алла усадила детей за стол, каждый получил от неё упрёк за баловство и швейцарскую шоколадку авансом. Никифоровна выпила ещё одну стопку водки и отошла, глаза её, обычно спрятанные под водянистыми веками, повеселели и открылись, на изрезанных морщинами щеках заиграл молодой румянец. Она, зная о табу, не помянула ни разу родителей Леры, а вспоминала свою юность, танцы, ухажёров, Костиного беспутного отца и Костиного благородного отчима.

Алла заскучала, она прошарила взглядом каждый уголочек глянцевого потолка, каждый завиток на столовом приборе и зевнула. В спальню она упорхнула под предлогом срочного делового звонка, а вернулась спустя несколько мгновений с мешком подарков.

Она пеленала Леру и свекровь палантинами из махдийского шёлка, на радость детям сама закуталась в шёлк и под аккомпанемент собственного голоса изобразила танец в пластике женщин востока, обременённых тяжестью берберских украшений. После её фразы «Вы никогда не были в Тунисе?..» зевнула уже Костина мама и отправилась на кухню, где зажурчал кран.

Алла тут же распеленалась и включила мультики. Подругу она потянула в спальню, на лоджию, которую перед отъездом в Тунис передизайнировала в «виноградную террасу».

Пока Никифоровна до блеска тёрла тарелки, закадычные подруги любовались восточными подушками «виноградной террасы» и скрипели креслами из ротанга.

– Любишь ты роскошь, – восхитилась Лера, обнимая тугую подушку. Маки, вышитые алым шёлком по золоту, склонили головы, сопереживая гостье.

В ответ Алла вытянула спину, как пантера на солнышке, и промурлыкала:

– Ещё больше я люблю правду.

На шёлковых пальчиках её ног блестел невыносимо красный лак, Лере пришлось зажмуриться.

– О чём ты? – с тревогой спросила она и пересела на краешек обшитого бархатом пуфика.

Алла приподнялась и выдала:

– Колись. Что ещё стряслось? На тебе лица нет.

Лера съёжилась и ответила:

– Алла, табу! Ты забыла? – Ухмылка на лице подруги бесила Леру. Сейчас начнёт жилы тянуть. Подбирается. Лера упредила удар: – Я мать потеряла! «Лица нет» – съязвила Лера. – Какое у меня может быть лицо?.. Боль не отпускает.

– Дятловская, не юли, – стальным голосом произнесла Алла и схватила подругу за руку. – Я тебя с пелёнок знаю. Кто сегодня на Киселе висел? Я подойти не решалась – такая любовь вспыхнула на школьном дворе. Он тебя на глазах всей линейки лапал. На кой чёрт вы изображали влюблённую парочку? Или это так?

– Что ты! Какое «лапал»? – возмутилась Лера. – Он утешал меня… по-дружески. Мама ему тоже не чужой человек, – раскричалась Лера и раскашлялась из-за кома в горле.

– Ржу не могу, – пропела Алла. – Помнится, когда ушёл Николай Николаевич, тебя кто-то другой «по-дружески утешал». И ты вся в причёске была, кудри такие крупные накрутила, и туфли… каблуки в песке утопли. Почему тогда твоё лицо на месте было?

Лера не ответила, а порывисто задышала. Алла нащупала перелом в схватке с подругой и выпалила без жалости:

– Что? Киселя таки приняла?

Лера расширила глаза и мотнула головой: «Нет».

– Аллочка, давай завтра, ладно? Не будем омрачать праздник. Табу, – взмолилась она.

Но Алла, выпятив подбородок, надела маску непреклонного судьи:

– Стоит мне только отлучиться, с тобой происходят необъяснимые вещи, – поговорила она, обнимая подругу за плечи. – Почему ты не можешь просто жить, как все люди? Всё началось с твоего нелепого замужества, вдогонку моей свадьбе. Не так ли? – Алла нырнула на самое дно тревожных глаз подруги, и горькая вода накрыла обеих. Алла еле отдышалась и продолжила: – Подумай сама, каков итог? Мы подгребаем к тридцати – время первой жатвы. А плоды очень горькие у тебя. – Подруги обнялись. Алла чувствовала, как птичкой трепещет сердце Леры, и прижала её к своей груди сильнее. – Родителей ты потеряла. Талант свой закапала. Где? Где красный диплом, золотая медаль, грамоты? А сейчас, сегодня – хоронишь себя заживо. Пёрышки опустила: ресницы – белые, туфли – не дай бог, плащ – туда-сюда, но в целом прикид – за коровами ходить.

– Но… я же не ждала тебя. Думала, так, пробегусь до школы, потом домой. Ты в субботу обещала… же… – забормотала Лера, пряча глаза.

– «Ты – же, я – же» – съязвила Алла и отстранилась от объятий. – У ребёнка праздник какой! А мама его бомжом вырядилась.

Лера опустила голову и спрятала в ладонях лицо.

– Умеешь ты настроение поднять, – протянула она.

– Кто ж подрезал тебя? – помолчав, спросила Алла.

– Ты права. Только изменить ничего невозможно, – шепчет Лера.

Судья хмурится. Приговор – самый строгий. Казнить. Если помиловать, то подсудимая казнит себя сама.

– Ты всё делаешь неправильно. Мать надо было сразу забрать, после смерти Николая Николаевича. У неё диабет! А ты… Мы бы её в стационар определи. Жила бы, горя не знала. И ты бы под присмотром была, и Алька.

– Алла, пощади! Болит, – взмолилась несчастная Лера.

– Но я не позволю тебе самой закопаться, – не унималась судья. – Ты у меня попляшешь, как миленькая. Отвечай – почему причёски нет? Почему туфли не надела, которые я тебе из Милана привезла?.. И жрёшь не в свой дух. Опять как на первом курсе.

– Ну, я пойду, мы пойдём, – смутилась Лера и потянула ноги к двери.

– Никуда ты не пойдёшь, эгоистка, – возмутилась Алла и перегородила выход. – Алька посмотри иди какой счастливый. Ради него остаёшься и терпишь всё. Ты – мать. Жертвуй!

– Нет.

– Нет? Ты не мать? – вспыхнула Алла. – Я уже о себе молчу. Ради тебя, прямо с самолёта, с трапа. У него крылья не остыли, а я у тебя. Без макияжа. С простым лицом! С открытой душой! И такая благодарность. Спасибо, подруга.

– Алла, – взмолилась Лера, но та без запинки продолжила:

– Стол для тебя и Альки. У меня даже мысли не было, как можно без любимой подруги в такой день! Кто тебе каждый день звонил, кроме меня, чтобы утешить? Кто? А я из Африки! Настрадалась как. Кто так страдал? Кто утешал тебя? Где папины друзья, коллеги, которых из твоего дома метлой не выгнать было? На даче кутили. Где?

– Да поумирали все. Вслед за папой, – растерялась Лера.

– Все, да не все! – выпалила Алла. – А его ученики? А сын?

Лера пожала плечами. Слёзы навернулись на глаза.

– Да у тебя, кроме меня, никого родных не осталось, – впадая в гнев, проговорила Алла. – Я у тебя одна. И как ты со мной обращаешься? Один Бог знает.

Помолчав, Лера обняла подругу и прошептала:

– Прости меня, родная моя, прости. Я и вправду… Ты права, прости…

– Да уж, – вздохнула Алла, – не впервой. Я сказать тебе хотела. Но по телефону не стала. – На лбу её собрались морщины. – Я братца твоего отыскала. В Штатах. Трепались с ним. О жизни. Он про себя и семью свою с удовольствием говорит, особенно о работе. Но о тебе слышать не хочет. Ничего не изменилось. Я думала, может, сердце его смягчится. Сестра всё же. Ты одна у него. Родители ушли. Можно было мёртвых простить?!

– Может, и простит, когда и я…

– Не кошмарь, Дятловская, – замахала рукой Алла, – слушать не хочу.

– А меня Янович бросил, – придушённым голосом сказала Лера и упёрлась лбом в стекло.

Алла рухнула в кресло, плетёный ротанг скрипнул, как старая половица.

– Что? Не может быть. Он же… обещал. Маме твоей обещал…

– Мамы нет. И слов нет.

– Он кольцо же тебе подарил, типа обручились.

– Сестрёнка ты моя, спасибо. Давай обнимемся, – вместо ответа Лера прильнула к родному человеку.

– Лер, ты, как обычно, не врубилась, – убеждает себя Алла. – Ну, повздорили. И что? Я тоже с Костей в самолёте два раза ссорилась, развестись хотела. Всякое бывает. Не отчаивайся, ещё придёт, эффектно, в своём стиле «Мистер Икс».

Безжизненные глаза Леры сказали ей, что слова утешения цели не достигли.

– Нет. Правда, правда. Выбросил. Натешился. Сам пришёл ко мне. Поздно. Алька спал уже, и я… собиралась. И тут звонок в дверь. Я сразу поняла – он! – Лера побледнела. Алла посмотрела на её губы, такие белые, без капли крови, и ужаснулась. – Сказал, что я мешаю его делам, приношу страдание семье. А главное, я, дура дурой, думала, что он меня любит, как я его. Надо же так обмануться… Корю себя за идиотизм. А ты говоришь – диплом красный. Справки о глупости у меня нет.

Алла сглотнула и произнесла, не отрывая глаз от побелевших губ подруги:

– Лерусь… нелогично. Ты с ним по Крыму колесила в мае. Ничего же не предвещало. Ты такая окрылённая вернулась, помнишь? – улыбнулась Алла и обхватила ладони несчастной. – Нос, правда, подрумянила слишком, а в остальном – чудо как хороша! Не отворачивайся, вспомни, как в машине ночевали, пляж дикий на скалах, ну? Водопады. Джур-Джур помнишь?

Лера молчала. Алле казалось, что она похожа на сломанную куклу. Лицо из фарфора. Обездвижена. Глаза закрыты.

– Лера! – вскрикнула она. – Не может человек взять вот так и разлюбить. Ни с того ни с сего. Не бывает! – Алла взмахнула руками и пронзила взглядом небо в окне лоджии. Казалось, она ждёт подтверждения свыше своим словам.

– Да, сестрёнка, невозможно, – прошептала фарфоровая кукла и открыла глаза. – Но только если правда любишь. Вот я, например… Меня унизили, обманули, а я люблю всё равно и забыть не могу. Понадобится – жизнь свою отдам. Стал бы он инвалидом, без рук, без ног, слепой, глухой – самый тяжёлый и капризный, я бы и тут не оставила его и любила бы ещё сильнее. Так что Янович не разлюбил, он просто не любил. Просто не любил. – Лера вздохнула, и Алла ощутила, что на сердце стало легко. Тревога как будто растворяется в журчащем голосе любимой подруги. – Он семью любит, – продолжила Лера с улыбкой. – Жена скоро родит ему сына, и проживут они долго и счастливо. Ну и пусть живут, пусть будет счастлив, – вздохнула она.

Алла тут же вскочила и ногой отшвырнула золотую подушку, поникли маков алые головки.

– То есть как «пусть живут», «родит сына»?! – вскипела она. – Что ж он не жил, а четыре года из тебя душу вытрясал, голову морочил? Кто ему не давал сыновей плодить? Зачем на тебя полез, брак твой разрушил? А кольцо? Кольцо обручальное подарил. Вот подонок! – Она распахнула окно и взахлёб задышала. Лера встала рядом и обняла её.

Коренастые дома подпирали стальными шляпами невыносимо синее небо. Подруги смотрели в небесную твердь и не верили, что в первый день сентября кончается лето, но всё же август разнежился и раскис, как подтаявшее желе, и стекает с земного блюда на головы трёх китов, на которых до сих пор держится мир.

– С женой спит в разных комнатах! – не унимается Алла. Она закрывает окно и смотрит возбуждённо на ссутулившуюся подругу. – Подумайте, какой девственник! Ребёнка ей заделал, это через стену! Методом телепортации? Да я убью его! – вскипает Алла. Искры гнева рассыпаются из её глаз. – Семья страдает из-за тебя. И благородный семьянин спасает беременную жену. Браво! А тебя не жалко, бросил у гроба матери. С Киселём тебя развёл. Я всегда знала – этот человек мутный, не тот, за кого себя выдаёт.

– Аллочка, – нежным голосом снижает накал эмоций Лера. – Ну что ты, он не тёмный. Он – обычный. А Слава ушёл – так я рада за него, ты не представляешь. Счастье! Встретил женщину любимую, работа у него новая, лучше прежней. Совесть моя перед ним чиста, ведь я страдала, думала – судьбу человеку искалечила, замуж просто так, без любви выскочила. Получается – обманула его, предала. Хорошо, что он ушёл. Моя ошибка теперь исправлена.

– Ну, ты малахольная! – развела руками Алла. – Всех уважила, все счастливы! Только твоя ошибка не исправлена, – голосом того же непреклонного судьи объявила она. – Ребёнок без отца растёт, а ты без мужа осталась. – Над головой Леры прогромыхал справедливый приговор, и она ссутулилась ещё сильнее. – Таких, как ты, полна столица, – допекает подсудимую Алла. – К нам каждый год приходит одна, туры покупает… в Турцию. Сыну – десять, самой за тридцать. Глаза голодные, кожа на скулах трещит. Деньги год копит: на хлебе и воде сидит, колготки штопает. Вот так, на сестру оставит ребёнка – и геть! – на охоту за мужиками. Только все её романы там, на пляже загорать остаются. А она приедет, рабочее место подлечит – и опять за своё. Ещё годик-два – и всё, даже одноразовые любовники не клюнут. Женщине муж нужен, на безрыбье и Кисель подойдёт. Тут какой-то космический закон срабатывает: муж любит – и вокруг тебя мужики вьются, и молодые и богатые. А разведёшься – всё, крест ставь на личной жизни. Не то что мужа, потёртого любовника не сыщешь. Вот так-то. – Алла, растеряв остатки запала, уселась рядом с подругой и посмотрела на небо – истина где-то там.