Текст книги "Валерия. Роман о любви"

IV

Какой ужас! Он смеялся над ней. Конечно, посмеялся: ветровка – пыльный мешок, обвешанный значками, а на юбке косят швы и вытянут подол. Так говорят зеркала на дверях старинного платяного шкафа. Мамины зеркала никогда не врут. Лера была уверена. И потому теперь прятала от них пыльное хмурое лицо.

Дверь спальни отворилась без звука.

– Леруся, сонычко моё, звёздочка моя, прошу тебя, успокойся. – Мамины слова слаще аромата роз. – Папа так ждал тебя. Он варит бешбармак, он и Валерочка. Хочет удивить всех. Сам чистил лук, сам баранину купил, вернее, хотел купить, но ему подарили, четверть барана, представляешь? Соберись, милая, надо переодеться и выйти к столу.

В маминых объятиях Лера размякла и расплакалась так, что слёзы увлажнили косу на плече Катерины Аркадьевны.

– Леруся, плакать нельзя. Ты уже большая. Веки отекут. Глаза потускнеют. А нам надо выглядеть хорошо, просто шикарно надо выглядеть. Раздевайся. Живо. И брось это тряпьё, – сказала Катерина Аркадьевна, запихивая ножкой под супружескую кровать отвратительную стройотрядовскую куртку. – Всё сжечь надо. Я воды тебе студёной принесу, а ты… побыстрее.

Мама-волшебница напоила и умыла доню сладкой колодезной водой, причесала её, как артистку. Недавно сбылась самая заветная Лерина мечта: она похудела, да так здорово, что её фигура приблизилась к маминому размеру. Рецепт тонкой талии прост – несколько месяцев самостоятельной жизни. Поэтому мама, правда, не без труда, но втиснула доню в собственное маленькое чёрное платье. А вот с туфлями вышла заминка. Лодочки Катерины Аркадьевны даже Золушка не натянула бы Лере на ноги, а те Лерины, что валяются на веранде, жёлтые в красные квадратики, займут своё место в печке вместе с остальными предметами сегодняшнего утреннего туалета Валерии Дятловской.

Выход из обувного тупика подсказал, скрипнув дверцей, старинный шкаф. В глубине его владений нашлись туфли на шпильках, которые один раз надевала мама Катерины Аркадьевны. С тех пор, без малого тридцать лет, они ждали своего часа, и вот он наступил. Лерины ножки идеально уместились в бабушкины туфли, которые сделали новую хозяйку почти невесомой.

Катерина Аркадьевна ощутила себя художником, сотворившим шедевр. Несколько маленьких штрихов: пудра, французские духи, – и можно покорять мир.

– Да, Лерусь, вот ещё, браслет надень, – сказала Катерина Аркадьевна, стягивая с запястья «слёзы дракона».

Лера спрятала руку за спиной, точно как Алька сегодня утром:

– Нет, мама, это твоё, это тебе…

– Не спорь. Не спорь сегодня со мной, – сказала мама, защёлкивая браслет на руке дочери. С первого этажа послышался голос Николая Николаевича:

– Девочки! Бешбармак на столе. Ау, так сказать. Ждё-ё-ём!

Девочки замешкались у двери спальни.

– Доня, ты улыбайся. Красиво улыбайся, искренне. И взгляд не отводи. Поняла? – шепнула Катерина Аркадьевна, поворачивая ручку двери. – Доня, ты смотри, всё время улыбайся, держи улыбку. Ну, с богом! И затылок тяни…

Лера вышла на свет. Свет повёл её по лестнице на первый этаж, к праздничному столу, где стояло папино блюдо, на котором возвышалась гора из кусочков мяса, осыпанная кубиками припущенного в бульоне лука. Над горой, как восточный маг, шаманил папа, направляя к своему лицу исходящую струйку дыма, похожую на прядь бороды Хоттабыча, и жмурясь от удовольствия. Единственный гость тоже потягивал мясной дух.

А по лестнице вниз плыл свет. Гость прищурился, через мгновение его глаза распахнулись, и он не поверил им, бросил взгляд на колдующего профессора и, не найдя ответа, опять уставился на лестницу. Свет падал на покатые плечи, скользил по очерченным бёдрам и обволакивал точёные лодыжки…

Заметив равнодушие к своему труду единственного гостя и поклонника восточной кухни, профессор насупился. Но в следующее мгновение мастер кулинарии и сам позабыл о своём ароматной шедевре, разглядывая свет, вьющийся по ступенькам.

Маму-режиссёра, которая следует по лестнице за светом, участники постановки не заметили. А она следила за игрой каждого из них. Лера тянула затылок и улыбалась, но её ноги ступали медленно. Доня не привыкла к туфлям, каблуки на которых чуть толще иголки. Но мама-режиссёр видела в её поступи особый шарм: наверное, так выходит в свет королева. Главный герой действовал точно по сценарию: рот приоткрыт, глаза пожирают исполнительницу роли красавицы, рука прижата к сердцу. Идеально.

– Лера?! – то ли спросил, то ли воскликнул Николай Николаевич.

Катерина Аркадьевна встряхнула косой и за один вздох примчалась к супругу.

– Коленька, этот наш сюрприз на твой день, – пропела она, подтягиваясь к его уху и целуя в щёку. И тут же разахалась, и тут же разойкалась над блюдом с горой, не давая взгляду мужа зацепиться хоть за что-нибудь на пороге лестницы. – Шедевр, как здорово! А пахнет! Коляша, только ты перец забыл. Помнишь, на маёвке ты всё горку перчиком осыпал. Вспомнил? И бульон тоже, где?

Коляша стукнул себя по лбу и побежал на кухню. А сцену в гостиной пора было завершать. Режиссёр подкралась к главному герою и, улыбаясь, взяла его обмякшую руку.

– Валерочка, смелее… – шепнула она и подтянула его к королеве света. Между главными героями осталось опасное расстояние. Валерочка держался галантно, казалось, что на нём не джинсы, а фрак. И по его лицу скользил довольный взгляд режиссёра.

Вот, не отрывая глаз от лица королевы света, он завладел её рукой и припал к ней. Королева вспыхнула и пошатнулась на своей иголочной опоре, но мама подхватила её со спины и до боли надавила пальцами на позвоночник, возвращая доню в игру.

– Валерочка, представляю вам нашу дочь, Валерию, – пропела Катерина Аркадьевна и умчалась на кухню, к имениннику, чтобы тот чего доброго не объявился на сцене раньше своего выхода.

Валерий и Валерия – наедине. Сжался воздух, дышать труднее стало. Улыбаясь глазами, Валерий смотрел, как от его взгляда, от его дыхания тает пойманный им свет. Мгновение – и к своей груди он прижал руку тающей красавицы, и та опустила глаза. Ещё полшага – и рука Валерия обняла плечи королевы, хрупкие от страха. На её запястье, как пойманная птица, бился пульс. На её запястье его губы запечатлели желание и страсть.

«Свершилось», – кольнуло сердце маме-режиссёру. Её дом словно пронзила невидимая молния сквозь её собственный позвоночник. От волнения Катя распустила косу и тут же её заплела. Какое счастье, что они провели над лестницей свет.

Отставив золочёную пиалу, разрисованную рогами казахского орнамента, она с трудом произнесла:

– Коляша, бульон слишком горячий. Будь осторожен, – и опустилась на стул. Взгляд её блуждал по кухне.

Коляша разливает бараний бульон в пиалы из сервиза, подаренного ему в семидесятых ректором КазГУ. Изо всей силы Катя прислушалась – он толкует ей о чёрных дырах. «Какое счастье», – подумала она и ввернула вопрос о белых карликах, только бы он не переключился на Леру и Валерочку. План пошёл как по маслу, но нервы сдали, и Катя уронила ложки для супа. Сноп из мельхиора вывалился из её рук и с лязгом рассыпался по каменному полу. Поезд неспешного повествования о космических светилах тут же сошёл с рельсов. Муж бросил полотенце на стул и выпалил:

– Катя, что происходит? Что это Лера? Что?

– Правда, – с улыбкой ответила она и присела на корточки. Руки её хватают первые попавшиеся ложки, – наша доня красавица. А как мы готовились, как старались, хотели сделать сюрприз! Тебе…

Коляша сощурил глаза и процедил:

– Не понимаю.

Супруга его улыбнулась и залепетала как дитя:

– Коляша, ты же помнишь, ты же говорил: пусть наша гусеничка посидит ещё в своём коконе. Просто наша гусеничка стала бабочкой, как ты и говорил. Помнишь?

Колючий взгляд профессора размяк на детской наивности Катиных глаз.

– Колянчик, ты отнесёшь поднос? – серебром звенит её голос.

За столом хвалили бешбармак и обжигались бульоном. Мясной дух затмил благоухание роз. В паузах Катерина Аркадьевна покашливала и тут же задавала вопрос о большом взрыве или о гравитации на чёрной дыре. Главное, чтобы Коляша ничего не видел, кроме космических тел.

Лера улыбалась и на гостя не смотрела, только на папу. Глаза дони сияли нервным синим блеском, а когда она опускала ресницы, – Катерина Аркадьевна была уверена – под завесой скатерти руку её дочери сжимал Валерочка.

Из детской послышался голос Альки. Он звал маму и просил пить.

– Пойдём, Коляня, малыш так соскучился по тебе, – сказала Катерина Аркадьевна, взлетая со стула.

Коляня, похлопав ресницами, побежал вслед за женой на второй этаж. В детской она ворковала как горлица, обнимая то внука, то мужа. Опомниться никто не успел, как одетые по солнечной погоде любимые её мужчины оказались во дворе. Профессор в одной руке держит корзинку с игрушечным корабликом и укутанным в полотенце пирогом, в другой – Алькину тёплую, зацелованную бабушкой ручку. Деда и внука ждало мятное озеро в глубине леса. Лесной именно влажный воздух был так необходим внуку: малыш с апреля не оправился от кашля. Катя уверила в этом мужа и перекрестила обоих на дорожку.

Запирая калитку, молодая бабушка говорила без умолку:

– Прогуляйтесь, родные мои, любимые. Поиграйте. А мы пока с мамочкой помоем посуду. Скоро тётя Алла приедет, и дядя Костя, и подружки твои. Будем костёр жечь.

– Я буду главный, – выпалил Алька.

Дед развеселился, любуясь смышлёным внуком, и зашагали они по песчаной дороге к холмистым синим берегам мятного озера. Пройдёт ещё мгновение, и малыш спросит: «Скажи, деда, что такое чёрные дыры?»

Дачный дом, утонувший в тишине старых яблонь, не пригласил свою хозяйку войти. Катя встала под окном гостиной, прислушалась – ни звука, только птицы перекликаются в лесу за песчаной дорогой и гардина из белых ромашек шелестит на распахнутом окне.

– Лерочка! – почти крикнула она, уже налегая на входную дверь. – Ты поможешь мне сварить кофе? Валюсь с ног. А у меня ещё второй тайм сегодня.

У входа в гостиную Катерина Аркадьевна поняла – её голос спугнул чужую тайну, и тайна прошмыгнула под стол.

– Солнце заливает, – пропела хозяйка, улыбаясь гостю. – Птицы заливаются. Ах! Каждый день радуюсь, что мы переехали в деревню. Мне кажется, что вот она – настоящая жизнь.

Доня и Валерочка сидели на диване как истуканы, только под занавесью скатерти была заметна суета. У Леры горели губы и щёки, а Валерочка наводил резкость в глазах. Катерина Аркадьевна едва сдержала улыбку, стараясь придать взгляду отстранённость, и юркнула на кухню, только оттуда снова подав голос:

– Лерусь, не могу найти кофемолку…

Лера пришла на кухню и застучала дверцами шкафов. Едва её ладони коснулись стоявшей на обычном месте кофемолки, как мама шепнула ей на самое ухо:

– Что? Затрепыхалось сердце? Вот он действительно может и сделает тебя счастливой.

Щёки у Леры зарделись ещё сильнее, и она пробурчала:

– Мама, о чём ты?

– О самом главном. О женском счастье.

– Мама!

– Да. Ты обещала не спорить сегодня. У тебя нет этого самого главного. Нет! А теперь будет.

– Мама!

– Будет!

– Мама, он женат, – выпалила Лера.

– Он предназначен тебе. Он твой. Суженый. Вот что делать? Что? Почему люди не ищут своего, а всё время обманывают и обманываются? – Катерина Аркадьевна хлопнула переполненной туркой о плиту, коричневая жижа плюхнулась на белую эмаль и тут же засохла. – Как же я просила тебя: не спеши, не спеши. И его мать точно так же, я уверена.

Кофе бурлило гневом в медном кольце безысходности. Катерина Аркадьевна утопила курносый заострившийся нос в мягкости смятого платка и, хмыкая, продолжила:

– Ну что, доня? Как будешь жить? Счастливо или… писать Киселю тезисы?

– Аа-а-а. Вот оно что. – Доня пошатнулась на каблуках толщиной с иглу. Стальные кончики впились в половую доску из сосны, хрустнув леденцовой коркой столярного лака. – Я должна взять пример с тебя?!

Лера дёрнула плечом и потопала в гостиную. За столом гость цедил минералку, запутываясь в сетях, расставленных хозяйкой гостеприимного дома, а заодно в своей жизни. Лера опустила глаза и, не решаясь приблизиться к нему, остановилась у распахнутого окна. Когда-нибудь она спрячется за тонкую белую гардину и по воздушным волнам уплывёт из этого дома.

Холодящая нервы тишина опять испугала распорядительницу торжества, но Катерина Аркадьевна умела своё не упускать. Сияя улыбкой, она подала гостю кофе с шапкой крема и сказала:

– Как мило, мы с Валерочкой пьём кофе. Набираемся сил. Впереди целый вечер. Шашлык. Гитара. Так жаль, что донечки не будет с нами. Я так огорчена.

Валерочка округлил глаза и уставился на хозяйку. Она вытянула губки и продолжила:

– Всё эти проклятые тезисы для московской конференции. Их надо выслать со дня на день. Пора прощаться. Милая моя, – обратилась к дочери Катерина Аркадьевна, – автобус уже через сорок минут, расписание изменили. Побежали? Я провожу.

Смекалкой дочь Дятловских не отличалась. Она опустила голову и шагнула к выходу. А гость, промокнув на губах кофе, ответил хозяйке:

– Катя… Катерина Аркадьевна, дорогая, автобус не нужен. Я буду счастлив доставить вашу дочь точно по назначению. Тем более я сам пишу тезисы и понимаю важность происходящего. Позволите ли мне завести мотор?

– Да, я была уверена, что услышу именно это. Тезисы – объединяющее начало разных людей. Мне надо было догадаться раньше, но всё ещё впереди. Благословляю, заводите, – глаза Катерины Аркадьевны сверкнули с такой силой, что входная дверь сама отворилась, а гость протянул руку, приглашая дам к выходу.

Новую «Ауди» Валерий любил с трепетом и никогда не бросал под окнами, даже на даче. Просторный кирпичный гараж профессора с радостью принимал у себя белую красавицу каждый визит её хозяина в Сосновку. В салон автомобиля Леру запихнули, как зазевавшуюся бабочку в банку. За стеклом «Ауди» бабочка затрепыхалась, а новые её хозяева обнимались, подпирая капот. Когда же мотор зарычал, Катерина Аркадьевна просунула голову и плечи в салон, поцеловала дочь, слишком сильно, и бросила на заднее сиденье стройотрядовскую куртку, значки которой царапнули кожу пухлого дивана.

– Накинешь вечерком. У дома. Ночи в августе не такие уж тёплые…

V

В полночь, перешагнув порог столичной квартиры, Лера не знает что прятать, то ли сияющие счастьем глаза, то ли бегущие стрелки на колготах. Стараясь быть невидимкой, она по самый нос захлопнулась в студенческой куртке и не расстегнула ни одной пуговицы, пока не оказалась в ванной. На её счастье, муж проспал сегодня до полудня и остальную часть суток проскучал на кухне над тезисами, развлекаясь только холодильником, поэтому от научных трудов и докторской колбасы он ослабел уже к вечерним новостям.

На столе, рядом с блюдцем варенья и корками батона, он разложил черновики профессорских статей последней пятилетки и в этом океане научной мысли ловит тезисы для московской конференции. А на молодую жену он взглянул, как замученный голодом хозяин смотрит на опоздавшую с ужином кухарку. Однако вид корзины с тёщиными пирогами стал для профессорского зятя мгновенной инъекцией счастья.

И, пока Лера смывала водой грех, её супруг потворствовал своему чревоугодию.

Утром Лера не поняла – спала ли? А время идти на работу. Чувствуя себя невесомой и неземной, она, босая, на носочках прокралась к шкафу и вытянула, правда не с первого раза, мамино платье, подходящее для женщины с крыльями за спиной. В нём и полетела на работу. На лестнице сырого институтского холла её остановил новый директор и здоровался за руку, которую не хотел выпускать, стараясь, напротив, покрепче сжать пальцы. Лера улыбалась и кивала в ответ на каждую его реплику. Казалось, директор забыл о должности и вот-вот упадёт перед женщиной с крыльями на колено…

События дня побежали мимо Валерии Николаевны. На восемь рабочих часов она погрузилась в воспоминания вчерашнего торжества.

В салоне белой «Ауди» баллады поют Scorpions. Лерино сердечко отзывается на каждую ноту, на каждый взлёт голоса, и она понимает – пришло её время.

Сильный мужчина смотрит ей в глаза и, не говоря ни слова, сворачивает на лесную дорожку для особенно смелых грибников. Лес щетинится и густеет, еловые лапы старыми иголками царапают крышу и даже капот. Кажется, белая «Ауди» заблудилась. Под колёсами трескаются шишки, и у Леры замирает сердце. Она боится ойкнуть и просто сжимает кулаки. Но надолго её не хватает. Под колесом, как взрыв случайной мины, лопнула гигантская шишка – Лера ойкает и подпрыгивает на пострадавшем колесе. А сильный мужчина тут же ударяет по тормозам и сгребает в объятия взлетающую бабочку. Приехали…

Да, Лера, вдохнув счастье, срывается с безумной высоты. Оказывается, на дне бездны время исчезает.

Она очнулась. Они очнулись на заднем сиденье автомобиля, когда ночь опускалась на макушки сосен. Лера опять ойкает – на голой лопатке выступила кровь. «Тебе больно? – спросил сильный мужчина и прижал раненую к груди. – Это всё цацки на твоей шмотке. Никогда больше не надевай».

Сидя за персоналкой, Лера напустила серьёзности в лицо, чтобы никто из научных сотрудников, вечно голодных и без сигарет, ни отвлёк её от смакования эпизодов первого в жизни любовного свидания. Мёд сладострастия опять проник в кровь и питал каждую клетку новым знанием жизни, поэтому Лере теперь домой не хотелось, ей понравилось жить бабочкой. Но а что дальше? Что? В последний час рабочего дня сердце забило тревогу.

Академическая улица – такая скучная и длинная. По левую руку – серые коробки с глухими окнами, по правую – колючие остриженные кусты. Научная сотрудница спешит домой, обгоняя знакомых и незнакомых сотрудников, но около метро останавливается, смотрит с тоской на поток горожан и, еле волоча ноги, уходит в маленький скверик, оставляя за спиной станцию с буквой «М» на карнизе.

Городской сквер, простой и прямой, – каштаны и скамейки, кусты и фонари. Лера знает его с детства. Иногда после работы папа здесь думал, а она молчала, ковыряя палочкой в стыках тротуарной плитки или в просветах между досками скамьи.

Но это в прошлом. А сегодня в городском оазисе, ступая по тротуару, думает взрослая Лера. На проезжей части, сквозь кованную изгородь, прошивающую тротуар, блеснули четыре сцепленных обручальных кольца. Лера вздрагивает – неужели? – и замедляет и без того неспешный шаг. Почти останавливается, вытягивает шею – и…

Чьи-то руки сжали её плечи, а шёпот ласкает ухо:

– Моя тайна, я ждал тебя.

Даже со спины Лера узнаёт уже родное тепло и льнёт к нему, закрыв глаза, чтобы не расплакаться. Шёпот опять ласкает ухо:

– Я похищаю тебя.

Только в салоне белой «Ауди» Лера открывает глаза. И тут же их закрывает, окунаясь в поцелуй.

По возвращении с небес в автомобильное кресло Лера получает букетик фиалок. Нежные цветы, с переливающимися на лепестках капельками росы, пробуждают самую милую улыбку на свете. Сильный мужчина, не сводя глаз с сияющей Леры, произносит:

– Ничего подобного я не видел. Улыбайся. Улыбайся так всегда.

Лера кивает. Из крохотного букетика, прикрывающего её лицо, слышится:

– Как? Как вы узнали? Я не могу понять просто. Может, вы ожидали кого-то? – При этой мысли улыбка спадает с её лица.

– Ну-ну. Мы договорились улыбаться. – Сильный мужчина обхватывает её лицо ладонями и смотрит в самую глубину фиалковых глаз. – Я позвал тебя, и ты пришла.

Казалось, он нашёл что-то ценное, дорогое на дне Леркиной открытой души, полюбовался и сорвал. А Лера чувствует только, что из её глаз полились магические лучи, что она не управляет ими и не принадлежит себе, как раньше, до встречи с маминым любимчиком из Сосновки.

Она смотрит, как он срывает чёрные квадратные часы с руки и суёт их в карман, как вытаскивает батарею из корпуса удивительного беспроволочного телефона и швыряет на заднее сиденье, и, вздохнув, кладёт руки на руль. И опять смотрит на неё и спрашивает, улыбаясь глазами:

– Долго ждал. Неужели в этой дохлой конторе, академии без науки, крутятся ещё какие-то дела?

– Ну да. Есть дела. Это моё первое место работы, – отвечает без робости Лера.

– Работы? Сильно сказано для сквозных чаепитий. Как у Кэрролла, «время пить чай». Другого времени в наших институтах нет.

Лера возвращается в родное поле и смелеет:

– Да… Но ещё в прошлом году работы было много, эксперименты ставили, заказы какие-то были. Я, например, разработала целый программный комплекс для ВАЗа, на персональном компьютере, между прочим. А сегодня, конечно, печально. Сломался электронный микроскоп, народ на митингах пропадает. Что скажете? Я рада тому, что папа отошёл от всех дел.

– Ну, и твоя мама тоже этому рада. Вы, женщины, – антилогичные творения, – усмехается Валерий. – Мужик умный, ещё не старый, чуть не отдал концы, здоровья нет заниматься любимым делом, а они обе довольны. Этот ребус мне не разгадать.

Нащупав тему, которая без предела разжигает фиалковые глаза его спутницы, Валерий поворачивает ключи. Белая «Ауди» проскальзывает в ряд бегущих автомобилей, но Лера, расплёскивая эмоции, не замечает, что приютивший её тоску городской сквер, остался позади.

– Нет… Нет, нет! Мы этим не довольны! – Лера расстёгивает несколько верхних пуговиц на вороте маминого платья. – Вернее, довольны совсем не этим. Если бы папа смог, как прежде, заниматься наукой, я была бы самой счастливой на свете дочерью. Но для науки нужен храм, правильно?

– Бесспорно, – соглашается Янович, смакуя буквы.

– А если храм рушится, угрожает раздавить своих создателей, самых талантливых, которые обычно и самые уязвимые. Что вы на это скажете?

– Солнышко, храм науки – мой самый любимый храм. Только ответь, пожалуйста, почему ты мне «выкаешь»? – Валерий выкручивает руль, и белая красавица с радостью подчиняется рукам хозяина.

– Я не помню, чтобы мы перешли на «ты». – Синие фиалки хлопают ресницами. А человек за рулём уже хохочет, почти до слёз:

– Посмотри на меня, посмотри, посмотри. А всё остальное, что было с нами, запомнила?! Ха-ха-ха! Божественно! Придётся повторить сначала. Я уверен, возражений не будет. – «Ауди» взлетает над городскими улицами, горящими колерами Шагала.

Лера без сил откидывается на кресло и закрывает глаза-фиалки. Сколько глупостей ещё она наговорит рядом с этим человеком…