Текст книги "Валерия. Роман о любви"

II

Следующая сцена из воспоминаний отключила настоящее полностью и погрузила Леру в счастливое прошлое, когда родители были живы и никто не знал, что время истекает.

Прохлада майской ночи пронизала город. По пустым улицам ветер гонял пыль. И Лера не укрылась от его колючих пощёчин, едва покинула белый рай машины Яновича. Вина перед мужем, словно вериги, потянула к земле её душу. Валерия вползла в дом, путаясь ногами в невидимых цепях, несмотря на то что легенда сложилась отличная – затянувшийся визит в новый офис Аллы и Костика, тему можно неделю развивать.

Но неверная жена искупит грех, ослабив тяжесть вериг плодами кулинарного искусства. Только переступив порог квартиры и сбросив туфли, Лера умчалась на кухню. Она будет до утра греметь сковородками, печь блины и взбивать сливки для десерта, поставит холодец и нарубит целый таз оливье с холодной говядиной. Но обманутого мужа дома не оказалось. Лера поняла, как только открыла холодильник, – с работы он не возвращался.

Она присела на мамин кухонный табурет, обитый подушкой, и вздохнула. Верига со звоном свалилась наземь. Сегодня никто не омрачит дом гнусным брюзжанием.

Засыпая в родительской спальне, Лера вспоминает, как сегодня обнимала осыпанную цветами сливу, которая растёт около чужого деревенского дома так близко к окну, что упирается в стекло ветками. На этот раз Лера остановит Яновича. Он, стараясь закрыть окно, без жалости ломает, до хруста мнёт гибкие руки садовой красавице, единственной сливе во дворе. А нежные, как щёчки младенца, лепестки осыпаются на скатерть, на пол, на простыню, которой укрывается Лера, дрожа от холода в чужой кровати, железной и такой высокой, что встать с неё без прыжка не получается. От холода Лера и очнулась. Шесть часов назад в незнакомом доме. Укрытая простынёй, хоть и чистой, но пропитанной чужим запахом.

В открытое окно заглянули ветки цветущей сливы, на бревенчатых стенах в простых рамках висели чёрно-белые фотографии незнакомых Лере людей, выше всех – огромный портрет Сталина, а в красном углу икона Спасителя, обрамлённая расписными рушниками. На покрытом скатертью круглом столе у окна стояли кувшин с оббитой эмалью и кружка с поломанной ручкой. Вокруг не было ни души.

Семь часов назад у Яновича на руках Лера покидала новый офис Аллы. Как пленницу, он привязал её ремнём к переднему креслу в салоне белой «Ауди».

На Леру он не смотрел и молча дёргал ключ зажигания. Рядом хлюпала носом захваченная в плен Лера. Водитель, хоть и держал руку на руле и смотрел в зеркало заднего вида, с места не трогался, никак. Глаза его краснели, а губы сжимались в одну тонкую линию. По его лицу и волосам прошлась волна злобы. Не выдержав напряжения, Валерий стукнул по панели. «Ауди» удар стерпела и зафиксировала двери в обычном режиме, а в салоне, казалось, громыхнул разряд. Громыхнул внутри Яновича. Он стиснул зубы и стал рвать на себе плащ. Первыми пострадали пуговицы, выдранные с лацкана вместе с мясом. Потом и сам плащ, содранный, как шкура со зверя, улетел под заднее сиденье. Никто и никогда больше с тех пор не видел Валерия в плаще или пальто.

Лера ойкнула. Это было ошибкой. Янович зыркнул на неё и тут же влепил пощёчину, так, что пальцы его отпечатались на побелевшей коже пленницы. Тут и понеслось. Его раскалённая злоба клокотала и проливалась на Леру, в салон, огонь ненависти и клубы гнева поднимались к потолку, застив окна.

– Ах ты дрянь, дрянь, дрянь… пьяная! От тебя разит! Ты алкоголичка, да? Да? Алкоголичка? Изображала невинность… первобытную, а сама шлюшка дешёвая! Дешёвка драная! Кривлялась на лестнице! Задницей вихляла! И часто ты пьёшь? И дня без пойла прожить не можешь? Бомжиха. – Янович резко нажал на газ и вылетел на кольцевую.

Слёзы, бегущие по избитым женским щекам, оставили его равнодушным. «Ауди» летела на запрещённой скорости, колёса её, казалось, не касались земли. Водитель не шевелился, только рявкал:

– Сейчас… отвезу тебя, пьянчужку, в неизвестном направлении и… придушу, или закопаю живьём в лесу, голыми руками.

Лера вытерла рукавом слёзы и простонала:

– Выпусти меня… Останови!

Янович хмыкнул, лицо его налилось ехидным удовольствием.

– Ни за что! – сказал он. – Я ведь маньяк, специалист по устранению всякого рода алкашни. Я вас, нечисть пьющую, нюхом вычисляю – и тут же предаю жестокой смерти!

Лера вздохнула и закрыла глаза. Голова её завалилась на бок, а руки повисли. Кто-то с высоты кричал ей: «Лера, Лерочка, девочка любимая…» – но она не отозвалась, а всё дальше и дальше мчалась сознанием прочь от знакомого голоса куда-то в темноту, пока тот совсем не умолк.

Когда же Лера открыла глаза, первое, что она увидела, – ветки цветущей сливы в открытом окне. «Уж не в раю ли я?» – подумала она и потянула руки к нежным, как щёчки младенца, цветам. Но в раю не может быть холодно, а у неё зуб на зуб не попадал. По самый подбородок Лера закуталась в простыню, её одежды не было нигде: ни на ней, ни на стуле, ни на спинке кровати, ни на полу. Так и просидела она, ни жива ни мертва. Не было даже мысли, как выбраться отсюда без одежды, без нижнего белья и без денег. Дрожала, пока не открылась входная дверь, притёртая к порогу.

Как ни в чём не бывало в дом вошёл Янович. С банкой молока в руках. И уселся за круглый стол.

– Очнулась. Молоко будешь? Из-под коровы.

– Что?

– Молоко.

– Идиотизм какой-то… насилие! Где моя одежда? – разволновалась Лера, пытаясь приподняться на постели.

– Твоя одежда пропахла… смердит алкоголем, – сказал Янович, наливая молоко в кружку с отбитой ручкой.

– Я требую освобождения, немедленно, – сказала Лера, сглотнув слюну при виде молока.

– Хорошо, – сказал Янович. – Иди куда хочешь. Как раз ветерок поднялся. До центра – полчаса быстрой езды. До утра дотянешься на своих двоих…

Лера напрягла спину и услышала:

– Ты свободна…

Ответить она не смогла, пришлось заплакать.

Крепость Яновича рухнула с первой слезой сломленного противника. Янович припал к железной кровати и залепетал:

– Прости… я тебя обидел? Прости…

Когда поцелуи поднялись выше колен, спелёнатая пленница обмякла и рухнула, рассыпалась по матрасу, как сокрушённая башня из мокрого песка.

Победитель вскочил и запер дверь, потом окно, которое, однако, поддалось не сразу. Пришлось согнуть упрямые ветки, сломать их цветущую красоту…

Из воспоминаний Леру вернула входная дверь профессорской квартиры, которая вздрогнула и издала короткий стон. Лера вздрогнула в такт и упала на родную кровать, белую, двуспальную. Вернулся Слава. Она слепила веки: пусть думает, что жена спит, нельзя ночью беспокоить её болтовнёй о горестях своей карьеры. Кисель не гремел кастрюлями, не хлопал дверцей холодильника. «Неужели сыт?» – Лера не могла в это поверить. Он пустил воду из крана, принялся пить, потом кашлять. Опять пить. Хрюкнув, он поплёлся по кухонному коридору и, минуя ванну, плюхнулся на кровать, белую, двуспальную. Ком тошноты подкатил к горлу Леры.

Уже из положения лёжа Слава стягивает носки, галстук и рубашку и разбрасывает по углам. На самом краю постели вытянулась Валерия в струну и вскоре опять провалилась, упала на железную кровать деревенского дома, где она была счастлива четыре часа, соединяясь в бесконечности с другим человеком в единое целое.

– Давай сбежим вместе, навсегда! – шептала её вторая половина ей на ухо. – Прямо сейчас. Уедем в любую страну на карте, выбирай! Я не шучу. Только скажи «да», завтра будут новые паспорта, имена и билеты на самолёт. Никто и никогда не найдёт нас. Слышишь, никто и никогда…

А Кисель утром прятал глаза и казался милым, ни слова о Тараканине, учёном совете или о карьерном росте. Лера тоже была милой, она не спрашивала, в котором часу явился муж, улыбалась и вкалывала у плиты.

В благодарность за спокойное утро Лера с хорошо сыгранной любовью накрыла к завтраку стол: китайские тарелки, льняные салфетки, по краям вышитые гладью, вилки из серебра, кофе, сок, стопка блинов высотой сантиметров в десять и немецкая салатница, полная жареной свинины, укрытая сладкими мягкими кольцами лука.

Слава ест самозабвенно, каждая мышца на его лице вздрагивает от удовольствия, а медные завитушки на лбу подёргиваются в такт перемалывающим свинину челюстям.

– Лерка, чаму ты не яси? – спросил он на десятом блине. – Обиделась, что ль? Брось! Я встречался с нужными людьми из ИТМО.

– Что ты, за что? – пропела супруга, отхлёбнув огненного кофе. – Утром нет аппетита. И вообще, надо за фигурой следить. Ты же знаешь, я вес набираю на раз-два.

Лера сделала над собой усилие, чмокнула кофейными губами колючую щёку мужа и умчалась. Быть рядом со Славой стало невыносимо, из глубины её сознания то и дело прорывался полный ехидства голос, чужой голос, и обзывал её то «проституткой», то «дурой». Лера гнала его, отмахивалась, но тот, словно злобный шмель, уворачивался и жалил, целясь в сердце.

Пришлось смириться и терпеть боль, до самой работы, пока не исчезла по ту сторону экрана, в ненасытный стакан, глотающий геометрические фигуры. Пока не пришла опоздавшая Светка и не поставила чай, пока не зашуршал газетой Пётр Миронович.

Молодая начальница с улыбкой слушала ежедневную трескотню своей единственной подчинённой, часто теряя нить сюжета, а то и вовсе выпадая из содержания в нирвану, где от Светкиного голоса остаётся только журчание. Обычно к полудню Светка под любым предлогом покидала рабочее место и выходила в люди, на разведку, а возвращаясь, стрекотала с новой силой. Но сегодня после похода её голос не журчал, а так, покашливал иногда, только Пётр Миронович цитировал в опустевший эфир отрывки статей. Лера заскучала. И спряталась от Светкиных молчаливых взглядов за синий экран персоналки.

И опять она улеглась на железную кровать и оделась чужой простынёй. За окном не видно неба, только сливовый цвет. Слышно, как поднимается ветер, и ветви деревьев стонут в тон его грустной песни. Где-то вдали голосят последние петухи. В сумерки медленно стекает закат.

Под чужой простынёй два человека сливаются воедино. Он – ждёт ответа. Она, едва касаясь губами его щеки, шепчет:

– Я отвечу «да», тысячу раз – «да»… Но будешь ли ты счастлив?.. Есть ли на земле место, где мы не услышим плач твоей дочери? Или моей мамы, Альки?.. Есть родные люди, и мы не можем… Разве мы позволим им страдать?..

– Валерия Николаевна, – выдернул её из воспоминаний голос Светланки, напялившей очки в роговой оправе на толстый нос. А очки Светланка надевала только по особой важности случаям: когда получала зарплату и когда подписывала своим именем готовые контрольные, решённые её начальницей. – Валерия Николаевна! Вы что, не в курсе? Ваш муж обходной подписывает. Только что в машинном зале подписал! Вот!

Валерия Николаевна, возвращаясь из своих фантазий, спросила:

– Какой обходной?

Подняв очки до бровей, Светка гаркнула:

– Ну! Какой, какой! Известно какой – бегунок. Его подписывают, когда с работы увольняются. Ваш Кисель в машинном зале распрягался, как его в институте тепломассообмена ждут. И всякое такое. Идёт в замы. Поздравляют все. Я вот и удивилась, вы-то ничего не говорили.

– Светочка, я дела мужа предпочитаю не обсуждать. И потом, сейчас многие уходят, я привыкла. Рутина, – сказала Валерия Николаевна, леденея опять.

– Рутина! – съязвила Светка, но начальница ответ не услышала, застучав по клавиатуре.

– Ты, Света, нетактичные вопросы задаёшь начальнице, – вмешался Пётр Миронович.

– Это я-то? – зашептала Светланка, втягивая шею, нос её покраснел от переизбытка эмоций. – Да я позора какого натерпелась в профкоме сегодня, только что. Люди у меня про Киселя, ИТМО интересуются, а я что? Ничего, – она развела руками, – я-то всё-то… ей-то… от души, как на духу, а она что? Муж на повышение идёт, от нас уходит, а почему мне не сообщить? Я первая должна была знать, а не уборщица с машинного зала.

Пётр Миронович покачал головой.

– Ты, Света, неправильно потенциал своей молодости расходуешь. Тебе компьютер изучать надо, языки. А сплетни – пусть уборщица собирает, ей по статусу положено мусор собирать.

Светка дёрнула головой так, что взлетела её коса, короткая, тёмная. Пётр Миронович бывал милым, шутил, комплементы сыпал, особенно перед Восьмым марта, а бывало занудствовал, как чиновник, но он и есть чиновник, отставной. Его новый директор к себе приблизил, премиями баловал, чтобы советы от него получать мудрые. А Светлане этот отставной чин не нужен был, она и без его советов и комплементов проживёт счастливо. Смекалка у неё природная, на работе уже все заметили – каждый день опаздывает, и ни разу не подловили. Вот и сейчас она момент не упускала, кофту по спинке стула развесила, рулоны с распечатками разложила по всему рабочему столу и – вжик! – за дверь. Пока начальница в компьютерном анабиозе, надо было ловить момент и наслаждаться полнотой жизни в центральном универмаге.

Пётр Миронович не успел ничего сказать вослед. В триста пятой водворилась тишина. Начальница группы информатизации компилировала программы, ошибки ловила. Её как будто и не было на земле сейчас. По синему экрану бежали потоки символов, и она вместе с ними. Пётр Миронович даже не кашлял, смотрел в окно, и взгляд его терялся в тёмной зелени каштанов.

Дребезжит телефон. Алла. Лера оправдывается – опоздала на встречу. Забыла.

– Ступайте, Лерочка. Я подежурю сколько надо. Скажу, что вы в библиотеке. Да, повесьте пиджак, что ли… на стул, как Светлана. Ловкий трюк, знаете, – говорит Пётр Миронович.

Лера готова была расцеловать его, но только поблагодарила и убежала на встречу к заждавшейся подруге.

Сегодня Алла не демонстрировала благополучие в холле академического института, а скромно сидела в своём автомобиле на стоянке у главного входа, одетая в скромный костюм, точно такой, как у любой научной сотрудницы: простой, прямой, вязаный. Сама не накрашенная, не припудренная, с напряжением вглядывается в лица входящих и покидающих здание, где начиналась её карьера под крылом лучшего в мире профессора Дятловского.

Когда объявилась Лера, Алла вместо приветствия спросила:

– Есть хочешь?

– Не особенно. Пить точно хочу.

– Пристёгивайся. Поедем в «Старую краму», там всегда полумрак, да и народу сейчас нет.

– Как скажешь.

– О, какие мы послушные – «как скажешь». – Желчь просочилась в ответ Аллы. Она смотрела на дорогу и кусала губы.

Лера оглядела подругу: лицо бледное, под глазами круги, ни серёжек, ни колечек, от вчерашней роскоши только маникюр за пятьдесят долларов, а на вершине лба, закрывая половину волос, сидят огромные тёмные очки в рыжей оправе. Очки заставили Леру улыбнуться – неужели за их чёрными стёклами её подруга прячется от кого-то.

– Аллочка, я всегда тебя слушаюсь, ты у нас главная в тандеме. Потом, тебя и на работе все слушаются. Хозяйка как-никак, собственница. Пора бы привыкнуть.

– Ладно, не подлизывайся. Не умеешь, – смягчила тон Алла. – Ты меня в главном… в главном никогда не слушала. Я от бед сколько раз, столько раз хотела тебя спасти, но натыкалась на упрямство, абсолютное упрямство. И никакая логика тебя не брала.

Лера нахмурила лоб.

– Ты опять? Неужели нельзя просто общаться, без речевых вывертов. Про «упрямство» твою позицию я давно поняла, давно. Где-то даже соглашусь. Но любой человек должен принимать решения сам и потом нести ответственность. Нельзя жить ни у кого на поводу, лучше ошибаться и падать, чем подчинять свою волю…

– Дятловская, я твою позицию про «волю» тоже давно понимаю, поэтому на сегодня хватит. Только прошу, подумай, самостоятельно подумай, почему твоя «воля» слишком часто заставляет тебя падать? Не всякое падение заканчивается благополучно, иногда люди даже погибают. На этом всё!

«Старая крама» усадила двух молодых особ в тёмный угол на круглый диван за круглый стол. Оглядевшись, Алла перевела дух и сделала заказ, не читая меню. Официантик с чёрной бабочкой на тонкой шее радостных эмоций не выражал. Вероятная сумма чаевых от двух женщин в отечественных свитерках казалась ему незначительной, и он не выдавил из себя ни комплимента, ни улыбки, а еле-еле водил карандашом в своём блокнотике. В обычном случае Алла насыпала бы ему перца на хвост или на бабочку, но сегодня она не обратила никакого внимания на недостойное её персоны обслуживание. Все мысли её были заняты вчерашним происшествием на лестнице нового офиса.

Лера расправила салфетки, выставленные на тарелки, и взяла подругу за руку, стараясь не прятать сияющих глаз:

– Аллочка, прости меня за вчерашнее. Не понимаю, как получилось…

– Не заморачивайся. Скажи, это – «он»? – перебила Алла покаянную речь подруги.

– Да.

– Хорошо. Кто он такой, кем работает? – перешла на шёпот Алла.

– Он – директор крупного чего-то такого, у него офис, бизнес…

– Где ты его нашла?

– Ну как нашла? Познакомилась, он сосед ма…

– Стоп! Хватит соседей и директоров! – Алла, как арбитр, остановила игру на поле. – Откуда у него удостоверение органов госбезопасности?

– Не знаю, я никогда не видела. Алла, что за вздор?! Ты держала этот документ в своих руках?

– Нет, не я! Но ксива есть гэбэшная! Её Витюша вчера видел, поэтому пропустил.

– Это тебе Витюша сказал? Ты всегда с первого слова веришь нерадивым охранникам? Не узнаю тебя, Аллочка. Ему могли уверенно продемонстрировать билет председателя местного профсоюза, а он и повёлся. – Лера изумлённо развела руками.

– Ладно, Витюшу проехали. Как он узнал, где мы?

– Аллочка, не знаю, почему ты напугана, но выяснить, где находится офис самой известной туристической компании в республике, не составляет труда. Просто ты стала знаменитой, а я иногда просто отражаю лучи твоей славы!

– Спасибо за высокую оценку. Но не забывай, мы толком не переехали, хотя, ты права, рекламу ещё недели две тому с новым адресом дали. Всё равно дивно как-то. – Алла сняла сползающие очки и продолжила: – Мне кажется, он не тот, за кого себя выдаёт. Не могу отделаться от ощущения, что он – невидимка, и он подслушивал весь наш вчерашний разговор. – Алла уставилась в неосвещённый потолок. – Не помню дословно… Короче, он повторил какую-то фразу из нашей с тобой беседы.

– Аллочка, совпадение смыслов, не более того. Я ничего подозрительного не заметила. Мы перебрали, Витюша присочинил, тебе показалось – вот все аргументы и факты. – Лера упала на спинку дивана и закрыла глаза. – Подруженька моя, сестрёнка… поверь, никакой угрозы от него не исходит. Валера – самый лучший, самый главный человек в моей жизни. Я чувствую каждый уголок его души, вижу мысли. Я с ним – одно целое. И я так счастлива… так счастлива просто говорить о нём.

Алла, не отрывая взгляда от подруги, перемешала пёстрое крошево в салатнице, только что доставленной официантиком, и проговорила, сглотнув ком удивления:

– Так… ты точно попалась! Тут не просто адюльтер от городской скуки, тут уже Анна Каренина. Не умеешь ты жить, Дятловская. Проверенная золотая середина не для тебя. Как всегда, максимальная крайность – твой удел. Учёба – красный диплом, олимпиада – первое место, родители – самые крутые. А потом маятник в другую сторону: прикид – самый тупой, муж – самый дурной. Сейчас вот – страсти шекспировские разгорелись.

Лера рассмеялась, обняла сестрёнку и сказала:

– Как же ты права. Только что делать-то теперь? Как быть? Что делать? Карениной легче было. Её возлюбленный был холост, у него не было любимой дочери. Страдал только маленький Каренин, но и это слишком большая цена.

– Да-да… маленький принц, слеза ребёнка… – Среди бесконечного потока отчётов, балансов и налогов Алла соскучилась по лирической философии, поэтому работу над сценарием Леркиной судьбы взяла на себя. – «Что делать?» Хочешь в обеденный перерыв все ответы получить? Тебе повезло. Рядом есть я.

Примчался взмыленный официантик и затараторил, хлопая девичьими ресницами:

– Ушицы… Ушицы не желаете? Девушки. За счёт заведения. Шеф-повар рекомендует, как постоянной… уважаемым клиентам. Стерлядь, окуньки. Старинный рецепт. Только для самых дорогих клиентов.

Бабочка на тонкой шее официантика подпрыгивала вместе с выпирающим кадыком. Алла задумалась на мгновение, выгружаясь из области лирической философии и стараясь найти объяснение внезапной перемене в обслуживании. Но едва в глубине зала, у служебного входа, проявились прямоугольные плечи администратора, Алла поняла – её узнали. В «Старой краме» они с Костиком раза два угощали от всей русской души нужных для бизнеса людей и прославились на местном ресторанном уровне. Таких клиентов желают заполучить все рестораторы столицы: с богатырским аппетитом и под стать аппетиту кошельком с ослабленной застёжкой.

– Желаем, – ответила Алла и пронзила взглядом рябого от смущения официантика. – Видишь… признали, – сказала она, обращаясь к подруге. – Слава вещь упрямая, не обойти её, не объехать. Ну, о чём это мы… А! – Местная знаменитость вытянула палец. – Тебе, первое, надо начать новую жизнь, самостоятельную. Стать взрослой. Выбросить Киселя. Записывай, это второе. И третье, самое главное, – поменять работу. Загрузить мозг, чтобы не передумывал ерунду всякую, а работал. Моя фирма идеально подходит: нагрузка как в парилке, дни не заметишь как мелькают, круг общения – границу обрисовать невозможно, постоянно новые люди, мужчины с достатком. Не будешь знать, как от предложений руки и сердца отбиваться. За границу поедешь, на море, куда захочешь, в ареале путешествий турфирмы. – Алла улыбнулась плечам администратора и кивнула. – Ты поживи в реальном мире, сходи в кабак с поклонником, то с одним, то с другим. Может, стоит съездить, на солнышке поваляться, а потом и на своего соседа-директора другими глазами посмотришь, не шекспировскими. Это ведь он с тобой играет в Ромео, а домой придёт – муж и отец. Так-то! Трагедия выходит ненастоящая, ты – Джульетта стопроцентная, а Ромео твой – максимум тридцатипроцентный. Остальные семьдесят процентов дома ребёнка воспитывают, жену холят, на работе работают, с друзьями по барам и кабакам тусят. Ты, Леруся, переезжай в реал, хватит в зазеркалье жить!

Лера опустила голову, её разум перешёл на сторону Аллы, но математики бывают иррациональными тоже.