Текст книги "Валерия. Роман о любви"

Тим кивнул.

– Вот ведь! – просияла мама Никки. – А то отец журил меня, «Беловежской» заставлял взять Льву Палычу. Еле выдержала атаку.

– Ни-ни! Папа Лев в трезвости живёт с самого рождения этого обжоры, – сказал Ник и махнул куриной косточкой в сторону друга. – Даже не курит. Бросил. У нас закон трезвости. Кто примет – сразу на вылет, наши даже квас не пьют. Прикольно?

– Правильно, – воскликнула мама Никки. – Я очень поддерживаю. Все бы так. А то столько пьющей молодёжи, просто жуть берёт. Если бы ты пил, – она перекрестилась и посмотрела на сына, – или, не приведи Господь, ещё что – меня бы сразу не стало. Невыносимо наблюдать, как родное дитя топится.

– Это вы в точку, Алла Николаевна. – Белый грибочек хрустнул на зубах Тима. – Время от времени отец вытягивает нас на кладбище. Ритуал такой, когда альбом новый запускаем или годовщина смерти кого-то из бывших. – Тим взмахнул пустой вилкой. – Нормальные люди пьют до безумия, а мы по бутеру – и на могилы. Вокалист и ударник. Первый от передоза откинулся, второй допился и повесился. Теперь вечно молодые. Жуть как пробирает.

– Да. Я после первого раза ночью не спал, мурашки по телу бегали, – сгорбил спину Ник. – А пап Лев ещё страстей нагнетает: «Вот, – говорит, – тут и мой холмик запросто мог быть, если бы в завязку не ушёл. Стояли бы сейчас и слезами поливали кости гитариста». Трэш.

– Да, сыночка, ох как прав Лев Палыч. Как прав.

Тим сиял, когда превозносили отца.

– Первый наш, папин ещё, вокалист и лидер похоронен здесь, на Московском. После концерта к нему на могилу пойдём. Тоже пил, траву курил, нюхал, ширялся – короче, по полной все радости жизни познал. Отец его любил очень. Мама вот как-то… спокойно. Похоже, она его до сих пор винит в папином временном неадеквате.

– И к Нелявину пойдём, – сказал Ник, – Он на центральной аллее отдыхает. Крутой! Папа Лев ох как Нелявина уважает, боготворит. Нам в пример ставит. Ты с нами? – спросил он у матери, которая глаз не сводила с сыночков, слушала и будто даже не дышала. – Там ведь сестра твоя похоронена. Навестишь?

Мама Ника после раздумья кивнула.

– Ма, – продолжил Ник, – а я завтра балладу Нелявина исполню, «Птицы крик», такая вещь! Зашибись! Папа Лев облёк её в риффы и такое соло выдал – забываешь, на каком свете живёшь. На каком языке говоришь. Гитара стонет, как птица, которую изгнали, кричит от боли, рана у неё смертельная на спине. Пап Лев её тему ведёт, а я – колдуна, ревнивого и коварного, который любимую свою жену в птицу превратил и потом её, несчастную, убили на охоте.

Ник заметил слёзинку в глазах матери и вытянулся в струну.

– Кажется, я помню… Как песня называется? – мама схватилась за сердце и за поясницу.

– «Птицы крик», рок-баллада. Палыч её корешу этому своему минскому посвятил, для него старался, меня полгода дрессировал. Клауса Майне выжимал. Ну, завтра услышишь и увидишь. Я тебя на вечеринку беру, не мотай головой! Тим – мам Лену. Не дрейфь! Без обсуждения! Я тебе подарочек привёз, прикид рокерский, померяй, свыкнись. Мам Лена помогала выбирать, так что клёво.

– Только не кожаные шорты, – Алла отпрянула от сына, – у меня голова седая.

– Ма, ну ты придираешься, половина женщин планеты мечтают об этих шортах. Тебе повезло – есть сын заботливый.

– Точняк, – вторит ему друг, – моя носит специально, чтобы не толстеть. И вы, тёть Алла, тоже ничего.

– Да уж как-нибудь без шорт не растолстею, – улыбнулась она. Лицо мамы Ника посветлело, казалось, тревожные мысли оставили её.

– Ты – мать вокалиста и музыканта, возможно, лучшего в России. Кому ещё такие шорты носить? – не унимался талантливый сын.

– Рано этот вокалист зазнался, тем более он ещё не получил диплом. – Мать щёлкнула по носу любимого задаваку.

– Тёть Алла Николаевна, переодевайтесь, пожалуйста, мама клёвое платьице вам подобрала, вам пойдёт, у вас размеры одинаковые. У нас ещё два концерта в клубе, а то фаны не простят. Надо бы и вам поприсутствовать.

– Ха, ещё скажи спеть. – Глаза Аллы Николаевны так сверкнули, что затмили морщины на лице.

– Было бы здорово! – рассмеялся Тим. – У вас и внешность форматная.

Николай взял мать за руку и представил воображаемой публике:

– Алла Задорожная – новая солистка. Дебют. – Он рассмеялся и добавил: – будешь дедков дразнить завтра!

– Ой, болтун. Современным дедкам девочек подавай в мини, а не бабушку четырёх внуков.

– Мамуль – ты самая красивая и классная, настоящая. Ни одна девочка с тобой не сравнится, а если ты мой подарок наденешь… – Ник вдохновенно руками и глазами изобразил что будет, если… И мать сдалась.

– Ладно, я померяю. Где?

Алла скрылась на втором этаже, вспорхнув по деревянной лестнице, одна половица скрипнула, напоминая о почтенном своём возрасте, а сыночки переглянулись. Ник бросил вилку и взволнованным шёпотом обратился к другу:

– Ну как?.. Как мне сказать?

– Да прямо скажи, – ответил Тим ослабленным баритоном. – Чего ты хвост поджал? Всё равно откроется сегодня же.

– Не-а, надо плавно. Подготовить. А то ещё в обморок…

– Ага, а если они сейчас в дверь постучат, то что? У тебя дефибриллятор в кармане есть?

Старые половицы скрипнули одна за другой, сапожки из чёрной замши пробежали по стёртым от тысячи шагов доскам. Седая, как зима, женщина в чёрном платье с затянутом на до сих пор девичьей талии поясом гладкой кожи вышла на самый добрый в мире суд – суд сыновней любви. Роза, вытканная шёлком на плече, алела кровью.

Тимур в мгновенье ока проглотил кусок холодца и вытаращил глаза, а Ник подскочил к ней и присел на колено, словно мушкетёр без шпаги.

– Мадам, свою новую балладу я посвящаю вам. – Поставленный в Гнесинке драматический тенор вырвался из груди и заполнил дачную гостиную. – Я мог превратить тебя в дерево, я мог превратить тебя в зарево, но я превратил тебя в птицу своею волшебной рукой.

Алла Николаевна играла королеву, как в юности на студенческих вечерах, в чёрном платье с грубой шнуровкой на груди, спадающими рукавами и расклешённой юбкой у колен. Роль птицы показалась ей слишком трагичной, а баллада очень печальной.

– Сынок, такая грустная история, – сказала она, отдышавшись от танца, в который её увлёк Ник. – Конечно, очень, очень красиво, но разве можно в день рождения дарить человеку не радость и веселье, а трагедию и боль?

– Человеку надо дарить искусство, прежде всего. А балладу эту пап Лев не случайно корешу своему минскому посвятил. У него трагическая love story была в молодости, перекликается с нашей «птицей». Он тоже свою любимую в птицу превратил, только точкой отсчёта стала не измена, а первая их встреча. Она, бедная, не жила, а летала вокруг него. Полетает, полетает, посидит на плече, с руки поест – и опять в небо… Стало ей невмоготу, и просится она в люди, о жизни человеческой затосковала, а колдун твердит ей: «Нет и нет». Однажды всё-таки согласился, но не успел – птицу охотники подстрелили, враги рода человеческого. Долго он не в себе был, а потом как-то закрутила жизнь. И хотя и женился, а по птушке своей тоскует. Мам Лена говорит, что он герой. Подруга погибла – он лет десять ни на одну тёлку не залез… ой, в смысле, заглядывал.

– Ты сам-то определился, залез или заглядывал? – нахмурила брови мать. – И, боже мой, ты символист какой-то, ничего не понять. Тёлки-метёлки, враги, охотники… Ну и лексикон, – отмахнулась она, морщины собрались на лбу. – Тимур, смилуйся, растолкуй, что за love story? Только без поэтических образов.

– О, это матушка моя любит рассказывать, у неё душевно получается. Завтра сама, и просить не надо, с подробностями изложит, – пробасил Тим и осёкся, по лицу мамы Ника пробежала тень. – Ну ладно, я попробую, коротенечко, только самую суть, – смутился он и вздохнул. – Короче, именинник наш в молодости мутил с одной бабой, просто жить без неё не мог, но и семью не бросал, хотя жена и, типа того, на стакане иногда сидела. Ну, всякие там дела, лирика. То, сё… – Тим несколько раз выразительно раскинул пальцы и опять сжал в кулаки, а мама Ника замерла, лицо её начало приобретать фарфоровую бледность. – Короче, их джип подбил чувак на «Газели», типа с перепоя… Говорили, что он нагнулся за оброненным червонцем, ну и вдарил по джипу с папиным корешем и его птицей. Ой, в смысле, с бабой его. И вот папин кореш ничего, даже царапины не было, а подругу его из салона вышибло, прямо на дорогу… – Тим подскочил на стуле. – Так и распяло на бетоне.

Алла Николаевна позеленела и сползает со стула, сын подхватил её и завопил:

– Неси капли!

– Где? – подскочил Тим, озираясь.

– На кухне, идиот.

– Шкафчик над плитой, – придушённым голосом отозвалась больная. – А ты не хами, – сказала она сыну и ослабила шнуровку на груди.

Тим примчался с лекарством в руке. Он дрожал.

– Ничего, сыночки, ничего. Это я про своё вспомнила. – Алла глотнула лекарство, накапанное в фужер, и вздохнула. – Тима, а этого кореша как зовут? Янович?

Обнимая мать, Никки изобразил на лице гримасу разбушевавшегося шамана и сжал губы. Тим должен заткнуться наконец. Считав угрозу, Тим опустил глаза и промычал что-то утешительное в ответ, а когда Алла повернула голову в сторону стены, обвешанной портретами бывших хозяев усадьбы, он тоже пригрозил взглядом другу и выпятил подбородок.

– Мам, а мам, ну чё ты э-э… опять… – Сын обнял мать и поцеловал её руку.

– Вы, сыночки, кушайте, – выпрямила спину хозяйка дома и допила лекарство, – ничего не убирайте, идите отдыхать с дороги, а я немного пройдусь. Воспоминания нахлынули – надо развеять.

Алла усилием воли встала, казалось, ноги её не слушаются, и она не решается сделать шаг, но сердце отпустило. Тим сидел на месте и пялился на блюдо с холодцом, а сын её кидался то к столу, то к вешалке с верхней одеждой, которая с незапамятных времён стояла у входа.

– Я с тобой! – выкрикнул он. – Ма, я с тобой, – усилил он голос.

Тим тоже напялил плащ и скосил ворот по решительности своего характера.

– Алла Николаевна, только спокойно, – сказал он, разбавляя тревогу сладостью баритона. – Ник кое о чём приятном хочет вам рассказать. Ник!

Тот побледнел, но попытался растянуть губы в улыбку.

– Коляша, скажи просто, без завихрений и завитков. Что? – спросила мать и дотронулась до его руки.

– Мамуль, да ты успокойся, усё добра, – выдавил он из себя. – Помнишь своих друзей из Америки?

Алла Николаевна опустилась на кресло из ротанга, которое со времён её правления этой усадьбой стояло у входа. Она укуталась в пуховый тёмный, как грозовая туча, платок и произнесла:

– Ах, сыночек… ты прав, ты догадался сам: мой друг из Америки – сын той самой несчастной птицы, которую из машины вышибло прямо на дорогу.

Друзья переглянулись. Тим, исходя из тёплого своего расположения к хозяйке, не покрутил пальцем у виска, а Ник постиг только поверхностный смысл изречённого матерью и решил «додумать» фразу утром.

– Ага, ну и здорово! А помнишь, ты уговаривала меня списаться и отношения поддерживать? Вспомнила?

Мать кивнула, а Ник усилил бодрость в голосе и продолжил:

– Ну, так вот я и… поддержал.

Алла расцеловала взрослого ребёнка, наклонившегося к ней.

– Коленька, какой же ты молодец! Нашёл его, Альку?

– Ой мам, чё там искать, позвонил по скайпу и в гости пригласил на твой день рождения.

Алла просияла, а Тим покрутил-таки у виска, на этот раз для друга.

– Молодец! Какую же ты мне радость доставил. Я и мечтать не смела. Хорошо, что на день рождения, успеем подготовиться, до ноября почти месяц, – засуетилась она, вставая с кресла. – Так, отец зубы доделает, дом в порядок приведём. Надо весь хлам из сарая вынести, полы лаком покрыть, обязательно на кладбище всё вылизать. Я давно у Леры не была, вот вы на Московское соберётесь – меня возьмите, только без отца, ему наклоняться нельзя.

Тим с тревогой посмотрел на друга, тот стиснул зубы и взглядом вёл прицельный огонь прямо по его, Ника, физиономии.

– Получается, здорово, что я его с семьёй пригласил? – вдохновенно произнёс заботливый сын.

– Ну конечно здорово! Алька – часть моей жизни, моей души. А как любит его твой отец, ты бы знал, как родного.

– Да?! – всплеснул руками сын и опять наткнулся на колючий взгляд друга. – Хм… Только, мамуль, я его на твой день рождения пригласил, а он взял и… – осёкся Ник и опустил голову.

– Прилетел вчера в Москву, – выдал Тим и перевёл дух.

– Как прилетел? – глаза женщины-зимы округлились, сознание, раненное love story, пыталось осмыслить новую интригу.

– Самолётом из Нью-Йорка, – отчеканил слова сын. – Я сам удивился. Может, он твой день рождения того, забыл когда? Ну, что поделаешь, мы их с дочкой загрузили на заднее сиденье и к тебе привезли, уф-ф-ф.

Алла Николаевна ринулась во двор и, привставая на носки, прижалась лбом к боковому окну джипа. Сыночки выбежали за ней.

– Как это – на заднее?.. Там никого нет.

– Мамуль, конечно. Чего бы это они там два часа как истуканы сидели?

– Ничего не понимаю. Кто-нибудь что-нибудь объяснит? – уже с раздражением выдала женщина-зима, и роза, выбитая на плече её платья, вспыхнула на мгновение.

– Алла Николаевна, я объясню, только спокойно. – Тим принял вид здорового взрослого мужика. – Ваш сын отыскал вашего друга в США, законнектился и пригласил в гости, хотел преподнести вам сюрприз в день рождения. – Тим перевёл дух. – Но американский друг, по неизвестным нам причинам, прибыл в Москву ранее оговорённых сроков, а именно вчера. Мы погуляли. Погуляли. – Тим руками изобразил просторы златоглавой. – А в три ночи встали и поехали в Минск, по известным причинам. Американские гости вызвались проследовать с нами. Они… он планирует остановиться в Минске надолго, до вашего торжества. При подъезде к деревне Кленовка, а именно на повороте, американский гость изъявил желание выйти из автомобиля и продолжить путь пешком, по опять же неизвестным нам причинам.

Ник обхватил плечи матери и углубил повествование:

– Тима, подожди. Мамуль, по известным причинам. Алекс загорелся на кладбище попасть, поклониться могилам родственников, твоим могилам. Дочери показать. К озеру тоже. Пройтись по местам детства. Он же здесь вырос. Сердце у него защемило, было видно по всему.

– Стоп! – отстранилась от сына женщина-зима. – Александр Дятловский в Беларуси. Он пошёл на наше кладбище. Так? – Раненое сознание Аллы с трудом уловило главную мысль всего сказанного.

– Ну да. Дорогу знает. Скоро вернётся, – подтвердил сын.

На слове «да» Алла сорвалась с места и не чуя ног унеслась по знакомой дороге на старый погост. Замшевые сапожки брезгливо сбрасывали влажный песок с бархатных боков, рваный подол расклешённого платья оголил девичьи колени, которые ничуть не испортили года, и развевался, как пиратский флаг на ветру.

Женщина-зима повернула время вспять и летела навстречу воскресшей молодости, чтобы за несколько мгновений пережить всё заново, заглянуть в зеркало вечности и найти отражение любви, подаренной ей семьёй Дятловских много лет назад.

II

Переспелое солнце октября день ото дня норовит закатиться в ночь всё раньше и раньше, и нет ему дела, что холод подкрадывается к живым существам, обласканным летним теплом, и крадёт у них энергию. Но сегодня, с самого утра, небесное светило подтрунивает над осенью и заливает летним светом и ощетинившийся лес, и профессорскую дачу, и старый погост, откуда вышли, держась за руки, два человека и пустились по дороге из песка. Одна из них – девушка, нескладная, ещё подросток, в бесцветных джинсах и белой ветровке, и под стать её недетскому росту – высокий мужчина, лет сорока, тоже в бесцветных джинсах. Закатными глазами солнце уставилось на незнакомцев и розовит их платиновые волосы. Кажется, что девушка и её провожатый настолько увлечены друг другом, что не замечают – сумерки сегодня задержались.

Ступать по дороге из песка не всегда приятно, особенно если ноги не в ботах, а в новых коротеньких сапожках. Особенно если ноги прослужили тебе, хоть и безупречно, не ломаясь, не вздуваясь венами, уже почти шестьдесят лет и только что пробежали со скоростью молодой газели не менее километра, а то и двух. А потому сейчас уже женщина-зима волочёт ноги по песку, а они требуют покоя, но разгорячённое сердце отбивает ритм, вынуждая их подстраиваться под каждый свой удар. Она почти у цели, но так измотана, так дышит порывами, что второе дыхание не открывается.

Её остановила сила пронзительного взгляда. Этой силой обладал только один из ныне здравствующих землян, сын любимой подруги. Алька! Наверное, именно таким был Николай Николаевич в сорок лет, когда влюбился в Катерину Аркадьевну, когда успешный сценарий его жизни сгорел в распалённом огне страсти.

Алька оставил свою спутницу, длинные тонкие ноги которой, казалось, утопают в песке, и рванул навстречу Алле. Он, повзрослевший Алька или помолодевший профессор Дятловский – Алле всё равно, – размахивает руками и кричит, но она не понимает ни слова, в ушах медными молоточками стучит пульс. Даже хруст колёс, увязающих в песке, даже вздохи подползающего со спины старого джипа она не слышит…