Текст книги "Валерия. Роман о любви"

Лера в ответ взмолилась;

– Алла, ты тоже моя самая любимая, но… нельзя преступать закон, никогда, ни природный, ни нравственный, ни уголовный. Это – гибель, за преступлением всегда следует наказание, неотвратимо. И расплата всегда страшнее, чем сладость… О, если бы я вмешалась, разбила бы чужую семью, то, сама того не желая, запустила бы алгоритм смерти, ветки которого добрались бы в конце концов до моего сына. Потом, Валера конкретно мне ничего не сказал. Я просто догадалась. И если он озвучит то, что задумал, я… откажу ему.

Алла присела на краешек стула напротив Леры. Зрачки её глаз сузились и стрельнули холодными стальными стрелами, которые попали в самую Леркину душу:

– Может, объясните мне, Валерия Николаевна, блюстительница законов и разработчица неуправляемых алгоритмов: почему тогда ваша личность уже пятнадцать лет, с небольшим перерывом, не вылазит из постели этого сложного человека-системы и не опасается того, что рок неотвратимо расправится с младшим Дятловским? Растолкуйте уж простой белорусской женщине.

Лера почувствовала себя обессиленной. Ей казалось, что она опять рухнула наземь, как убитая птица из баллады Нелявина. Отдышавшись, несчастная произнесла:

– Алла, ты не хочешь понять меня. Так жаль, но я уверена, пройдёт время, ты поддержишь… А про постель ты правильно сказала, мне сейчас стыдно. Знаешь, перед отъездом на дачу домой позвонила наша новая сотрудница, Оксана, смышлёная девочка такая. Она рассказала, что к концу рабочего дня в наш рабочий кабинет ввалилась женщина, полная, на голове спутанные волосы, чернее сажи. От неё несло спиртом и, прости, мочой. Женщина требовала встречи со мной. «Куда сбежала эта б…», – так кричала, и ещё выразительнее. Оксану напугал её пустой рот и трясущийся живот, такой вздутый, что девочка моя подумала, что перед ней беременная, пьяница на сносях.

– Это была она? – спросила Алла, округляя глаза. – Ведьма. Я всегда знала.

– Оксана такого же мнения. Она испугалась очень и, молодец, сообразила, вызвала охранника. Мне сразу позвонила. Но главное в чём, для меня просто убийственное: девочка-то моя не поняла, кто перед ней, но ей скоро объяснят особо информированные сотрудники. Растолкуют: её начальницу, дочь великого профессора, бросил муж, и с тех пор она путается с женатым мужиком. Это она его жену и довела до такого скотского состояния. И обязательно добавят, что сам профессор тоже шалил на стороне, мол, кровь испорчена. И теперь каждый рабочий день моя Оксана, глядя на меня, будет думать, что я шлюха. И будет права. Какая бы ни была я красавица и умница, а Полина пьяница и уродина, я не смею воровать у неё. Вот так вот. – Лера хлопнула ладонью по столу.

Алла вздрогнула от внезапного хлопка. Её разум тут же потерял логическую цепь размышлений, значительно более весомую и драгоценную, чем Леркины бредовые измышления. Она опять стянула волосы бирюзовой лентой и зашла с другого фланга:

– Ладно, отбросим эту ведьму. По ней дурдом плачет. Давай о светлом, о твоей маме. Что-то я не помню такого, чтобы Екатерина Аркадьевна заморачивалась, как ты. Воровкой себя считала. Она ведь семью разбила, благополучную, стала профессоршой и счастливо прожила свой короткий век. И где? Где страшная расплата за нарушения закона? Где роковые ветви алгоритма?

При упоминании семейной тайны Валерия всполошилась, сбросила кожу смирения, как Царевна-лягушка, и выкрикнула всей душой:

– Хочешь, я скажу тебе правду? Хочешь?.. Отец разлюбил её, быть может, ещё до свадьбы. Это ли не расплата? Он тяготился её любовью, её заботой и терпел, ради меня. И ещё: папа считал себя предателем, это рвало его сердце, убивало его каждый день. Родной сын отрёкся от него. Разве это не кара? И где гарантия, что меня не ждёт та же судьба? А его больной ребёнок? Смогу ли я полюбить его? И если Валере покажется, что я как-то не по-доброму отношусь к его сыну, в свой адрес я услышу такие упрёки, такие больные и колкие, на которые он способен… Ты сама знаешь. Кроме всего, Алька не останется вежливым наблюдателем, и может произойти трагедия. И ещё… Ты, наверное, заметила, Янович не похож на моего отца. Он не станет приносить жертвы, терпеть опостылевшую жену, хранить ей верность. Настанет день… и переднее сиденье джипа займёт молодая женщина с таинственным взглядом. Это и убьёт меня.

Алла, заметно побледнев, сжала губы.

– Так он всё-таки путается с новой секретаршей. Так бы и сказала. А то целый огород… Ребёнка не полюбишь… Полюбишь! Если его отец дорог тебе. Да и как можно не любить ангела? Безгрешное, больное дитя. Ещё и отца своего приплела, мать! Дочь не смеет так говорить о родителях! О таких родителях! Этого я тебе не прощу и не позволю. Ты… У тебя ничего святого нет. Ты – холодная, замороженная эгоистка. Так… Мне нельзя кричать, нельзя, это ребёнку повредит, – выдохнула Алла, с презрением отстранив потянувшуюся к ней руку любимой подруги. – Мы уезжаем, прямо сейчас.

– Ты разочарована, мне жаль, – смягчила голос Лера, но было уже поздно. Алла во дворе хлопала дверями автомобиля и звала детей.

– По-моему, мама не хочет, чтобы мы уезжали, – сказал Алька, выныривая из куста облепихи. – И… где горячий шоколад?

Юноша смотрел то на маму, обнявшую столб на веранде, на её растерянное лицо, как у получившей нагоняй первоклассницы, то на тётю Аллу, стучащую дорогим маникюром по капоту красного «Фольксвагена» и сжимающую губы так, что вокруг её рта побелела кожа.

– Прощайся с мамой, только быстро, – процедила тётя и крикнула: – Девочки, сюда! Скорее! Я дважды повторять не буду.

– Тётя Алла, если вы решили вдруг покинуть наш дом, это не значит, что я к вам безусловно присоединюсь. Я остаюсь с мамой, – сказал Алька и поднялся на веранду.

Водворилась тишина. Был слышен даже скрип плетёного кресла, на которое уселся младший Дятловский, закинув ногу на ногу. Девочки хлопали тяжёлыми от туши ресницами. Они стояли рядом с матерью, не решаясь забраться в машину.

– Пока не узнаю правду, с места не сдвинусь, – нарушил тишину Алька. Его пальцы забегали по сенсору айфона. – Ма, неси шоколад.

– Девочки, в машину, – выдавила из себя Алла.

Старшая опустила глаза. Обида потянула вниз её нижнюю розовую губку. Но младшая, на язык дерзкая, ответила матери без робости:

– Мам, ты свои проблемы решай, а мы с Аней пока чистым воздухом подышим.

– Девочки, присоединяйтесь к Альке, – пропела голова Леры из открытого окна кухни. – Я сейчас же подам шоколад.

Девочки с радостью вспорхнули на веранду. Алла всё так же стояла возле машины. Алька с интересом наблюдал, как его тётя зачем-то поддерживает открытую дверь автомобиля, как гнев волнами накатывает на неё и тётя Алла дышит порывами.

Он улыбался внутри себя. Но спустя мгновение ему стало жаль несчастную. Решение не заставило себя ждать. Алька, не отрывая глаз от айфона, как ни в чём не бывало обратился к тёте:

– Тёть Алла, представляете, средний балл ЦТ по физике в прошлом году недотянул до тридцати, а в этом прогнозируют ещё ниже. Не представляю, сколько бы я набрал. Клёво, что на олимпиадах по физике блатных нет и призовые места доставались мне. Бедная наша Олька. – Алька оторвал глаза от гаджета и погладил свою подругу по голове. – Помучает тебя Минобр.

Алька посмотрел на тётю. Та оставила в покое дверь и, прищурив глаза, наблюдала за ним и дочерьми. Маленькая победа! Он продолжил развитие любимой темы тёти Аллы – темы ЦТ, образования и Минобра, чудовища, которого она ненавидела и с которым сражалась, не щадя живота своего.

– …и наконец, создали это бестолковое учреждение – РИКЗ (республиканский институт контроля знаний), чтобы бланки сканировать! – Алла так естественно влилась в разговор, что никто не заметил, как она оказалась на веранде, и даже плетёное кресло под ней не скрипнуло. – Мы с твоей мамой учились, – Алла оседлала любимого конька, – так, преподавательский состав своими силами справлялся и без сканера! Вот так парадокс: вступительные автоматизировали, а время экзаменационной кампании увеличилось в разы! А число экзаменаторов – в десятки. Результаты всё лето ждём. Вот удаль! Вот автоматизация! А ведь могли по-нормальному! А ведь если все эти просранные средства направить на разработку и внедрение республиканской электронной системы, чтобы абитуриент протестировался предметно, то, не вставая с места, мгновенно по окончании экзамена можно было бы узнавать заработанные баллы, которые без труда выводятся на экран из протокола базы данных. И одним кликом по клавише «принт» распечатать сертификат можно. Так нет! Бездельники со сканерами важнее! С ними мухлевать проще! Поди проверь, чего это они там два месяца сканируют, облачённые в ангельские одежды! Оказывается, кругом коррупция, а в этом отдельно взятом РИКЗе – оазис, и всё благодаря сканерам! Если так просто победить коррупцию, сканером, поставьте сканеры на столы чиновников и создайте институт – РИКК – республиканский институт контроля коррупции! И всё! За такое можно и Нобелевку отхватить!

– Мама! – воскликнул Алька, встречая серебристый поднос с двумя фарфоровыми чайниками, из носиков которых выползал пар.

Лера улыбалась и поглядывала на подругу, которая только что замолчала. Шоколадный запах проникал в её душу. Она вдыхала усерднее и глубже. Лере даже показалось, что подруга вот-вот припадёт к носику чайника.

– Аллочка, очень горячо, осторожно. Я мигом за кружками, – сказала Лера и умчалась на кухню.

Всех примирил вкус горячего шоколада. Мир вокруг стал ещё прекраснее: зелень свежее, солнце теплее. Алла смеялась и рассказывала забавные истории из студенческой юности. Каждый глоток прибавлял ей вдохновения и сил. Девочки тоже улыбались, не забывая время от времени пробегать пальчиками по сенсору своих гаджетов. Алька почувствовал себя совершенно счастливым: мама смеётся, держит его за руку, как в детстве, а глаза её смотрят на него с такой нежностью и любовью, что тает сердце.

Время усыпляло своим медленным ходом, бесконечным тиканьем секундной стрелки. Кажется – вот она, невесомая вечность. Но как только забываешь о нём, время бьёт тревогу. Надо вставать и выполнять все его требования, смиряясь с новыми морщинами и нарастающей отдышкой.

Тревогу забила тётя Алла:

– Боже мой! По коням! – воскликнула она, подпрыгивая и путаясь в ножках кресла.

– Мама, ты же с нами? – спросил Алька и продолжил испуганным, почти детским голосом: – У меня же зачёты, курсовая. Ну как я без тебя?

– Сыночек, я так виновата перед тобой, прости меня, я очень тебя люблю, очень-очень, – пролепетала Лера и прильнула к груди взрослого сына. – Обещаю, это последний раз, я готова расстаться с ним и начать новую жизнь, только ты и я. Это правда.

– Если это только из-за меня, – сказал взрослый сын, целуя волосы матери, – тогда… такую жертву я не приму. Если хочешь – будь с ним. Тем более патологической ненависти к нему я не чувствую. Так… дал бы в морду разок, и на этом всё. Но ты прежде всего мать, должна о ребёнке заботиться. Поехали… А то женюсь на девушке плохого поведения. Пошли, пошли, дома поплачешь, можешь и прощение просить. – Алька заторопил мать, и та послушалась, её ноги зашагали по ступенькам.

Над головами матери и сына пронеслась тень коршуна, так низко, что, казалось, его перья причесали их волосы. Это взгляд тёти Аллы порезал воздух, рассёк на острые огненные языки, облизавшие кожу на щеках матери и взрослого сына.

– Куда щемишься, подруга? – сказала Алла Николаевна, неприступной скалой вставая на пути обнявшихся матери и сына. – Александр, оставь мать! Её важный разговор ждёт. Янович жениться хочет. Понимаешь? Что для неё это значит, в такие годы. И ты не горячись – не тот случай. Я сама его не раз уничтожить хотела – то пропадёт на месяц, то объявится и всю жизнь ей перемутит. И так всю нашу молодость. А тут сама удивляюсь. Совесть в нём проснулась, что ли? Любит, значит. А ты, зятёк, не пропадёшь, ко мне поедем. – Алла вцепилась в руку своего любимца и что есть силы потянула. – Пусть мать жизнь свою устроит. Лера, даже не обсуждаем. Я сегодня целый день на уступки шла – твоя очередь.

Алька смотрел на порозовевшие щёки тёти Аллы, её молодое лицо и не мог поверить, что минуту назад её большой лоб хмурили морщины. Глаза её горели по-настоящему. От этого огня Алька внутри расплавился, обмяк, голос его потерял силу. Как повелось со смерти бабушки, семейные вопросы решала Алла Николаевна. Последнее слово оставалось всегда за ней.

На любимую подругу Алла как будто и смотрела, но она не заметила грусти в её потемневших глазах.

– Что ты руки к груди прижала, как перед казнью? Не дури! Будь умницей. Иди в дом! Я зарядку твою от телефона бросила на диван. Как приедет, позвони или эмэмэску скинь. «Началось» или типа того.

Лера кивнула.

– Прощай, подруга, будь умницей. Дай бог тебе счастья! – сказала Алла.

Они обнялись, и Алла поспешила к машине, чтобы не расплакаться вдруг и не переломить вектор нарождающейся Леркиной судьбы.

А Лера опять повисла на своей кровиночке.

– Тётя Алла права… Сыночек мой, дитя моё, прости. Не сохранила для тебя семью. А когда твой отец ушёл, радовалась. – Лера задышала порывами, слова давались ей с трудом. Она складывала их в груди десяток лет, добавляя новые и новые, прессовала и злилась на них, но не выпускала. А сегодня треснули запоры. Слова вывалились из груди, сразу все, сухие, обрывистые, иногда непонятные. Лера отыскивала в хаосе нужные и складывала из них фразы, бусинами нанизывала на струны своей души и запутывала в них сына. – Пальцем не пошевелила, чтобы остановить его. Да и замуж, правду говоря, вышла не по любви. Не хотела от сокурсниц отстать. Всё просто. Не хотела отстать. Думала, что сама уродина. Кто на такую позарится? – Лера пожала плечами, как будто до сей поры так и считала. – А тут папа подвернулся твой, ухаживать стал серьёзно. Вот я и заплутала в несвоевременных отношениях. Всё сказать тебе хотела, да духу не хватало. А сейчас время пришло. Я совсем переменилась. И если уж решила начать всё заново, то начинать надо с правды. А главная моя правда в том, что ты, только ты – самое дорогое, самое лучшее и ради чего стоило жить. Всё остальное – иллюзии. И я виновата перед тобой, перед собой, перед миром всем. Не понимала, по-настоящему не понимала, какое ты сокровище, дар недостойной мне. Неделями оставляла тебя маленького. Да что неделями? Годами, на бабушку. И куда себя тратила – на никчёмную работу, на чужого человека. А я должна была душу свою за тебя положить! Сыночек. – Лера ещё сильнее прижалась к груди сына. Её сердце рвалось на волю, и по щекам катились одна за другой слезинки. – О, как дорого можно заплатить, чтобы вернуть всё назад, отмотать нить туда, в прошлое, в тот день, когда ты родился.

Надуманные сложности выбили Альку из колеи. Он подумал, что мама, конечно же, хочет замуж за этого негодяя, которого Алька не любит. Не с самого детства, нет, а с того дня, когда мама впервые оставила его с тёть Аллой на выходные, потом на неделю и на осенние каникулы.

У тёть Аллы было здорово. Бабушка Ника, Людмила Никифоровна, целовала его в макушку и гладила по волосам, называла «внучком» и пела колыбельные голосом таким же добрым, как у бабушки Кати. А каким чудом казался обыкновенный звонок в дверь, когда с работы возвращался Константин Иванович. Он приносил игрушки, и Алькино сердце замирало от хруста пакетов. Они играли вместе: Алька, девочки, его молочные сёстры, их отец. И Алька представлял, что Константин Иванович тоже его отец, и не сводил искренних огромных глаз с него и ждал, когда тот опять назовёт его «сынок».

«Сынок, хочешь за руль?» – спрашивал Константин Иванович, когда они ехали по тихой загородной дороге. Алька отвечал глазами и перебирался к нему на колени. В такие минуты маленький Дятловский был счастлив и забывал о своей грусти, которая сидела в его груди и просыпалась всякий раз, когда мама оставляла его.

Вот и сейчас он обнял мать, как дети обнимают непостоянных родителей после бесконечного ожидания, со страхом новой разлуки.

– Ма, – сказал он, стараясь утвердить голос. – У нас всё здорово. Конфликт отцов и детей в классическом виде отсутствует. У меня есть комп, сессию сдам ради тебя только на десятки. Хочешь – выходи замуж, хочешь – нет! Но увидишь, я через пару годиков крутым стану в науке, поеду далеко куда-нибудь и тебя заберу. Так что муж тебе не особенно нужен! Зачем нам чужой мужик в доме?

Он посмотрел в глаза матери, нежные и растерянные, как всегда опускаясь на самую глубину, чтобы найти ответ. Они так разговаривали – глазами. С самого детства Алькин взгляд был невыносимо искренним, не каждый выдерживал, даже мама иногда опускала глаза. Но сейчас не опустила, смотрела во всю ширь и отвечала с любовью: «Да…»

Алла улыбнулась дочерям, только что запрыгнувшим в машину, и перевела взгляд, прищуренный и острый, на спаянных в одну скульптуру маму и сына. По её спине пробежал холодок: победа уплывала из рук, ещё мгновение – и восторжествует Леркина вечная глупость.

– Всё голуби! Наворковались – прощайтесь, – крикнула она и рубанула мечом власти в самою сердцевину скульптуры. – Да что вы вцепились друг в друга, словно на век расстаётесь? – сказала она и протиснулась между мамой и сыном. – Завтра встретитесь, дня не пройдёт! Садись, зятёк мой, в машину, садись! Хватит сюсюкать. Может, сам женишься скоро. Хорош за мамкину юбку держаться. Ну куда она от тебя денется? Поверь уж мне, самой умной из нас. Дай ей свободно решить, не дави.

– Иди, сынок, иди… До завтра, я обещаю, – сказала Лера, отлипая от сына.

Он не поверил её словам, потому что глаза её говорили – «прости». Точно как в детстве, когда она целовала его и ускользала из дома на долгую неделю, а бабушка шептала: «Ша, ша…» – и обнимала его голову. «Мамочке на работу надо, ша…» А за калиткой был слышен рокот отъезжающей машины, за рулём которой, Алька был в этом уверен, сидел чужой человек.

Глава 10

I

Радуница не любит шума столичных улиц, поэтому заманивает жителей за город. Не каждый слушается, но каждый слышит её зов.

В тени минских каштанов отдыхает немецкий джип. Как в гнёздах царских канделябров, на зеленеющих ветках горят, возвышаются свечи, и солнечный дождь проливается на их цветущие головы. Вдоль аллеи каштанов стоят полные достоинства сталинки с лепниной на фасаде и окнами в человеческий рост. В одном из домов, напротив которого и стоит похожий на танк джип, долгожительствует старинный городской ЗАГС. Здесь второе столетие подряд связывают людские судьбы. Ступеньки у входа такие же серые, как и в прошлом веке, тысячи счастливых шагов простучали по ним, тысячи алых роз укрывали их цементную кожу.

Сквозь стеклянный лоб джипа-танка пробивается напряжённый взгляд рулевого. Водитель всматривается в лицо каждого, кто появляется на крыльце ЗАГСа. Губы его сжаты в линию, а пальцы теребят салфетку, уже потерявшую свою очистительную влагу. За его спиной на сиденье брошены пустой портфель с ввалившимися боками и шерстяной ком, дряблые нитки которого расползаются по сторонам.

Когда же наконец из дверей ЗАГСа выглянул нос розовой туфли, на шее рулевого напряглись жилы, а из рук выпала салфетка. Тут же на крыльце появилась, с ног до головы в карамельных рюшах, обладательница розовой туфли. Круглыми глазами дама уставилась на танк-джип. Брови её, как будто нарисованные в графическом редакторе, собрались у переносицы.

От убийственного взгляда джип кашлянул, и на свободу выпрыгнул его молчаливый водитель – волосы гладко зачёсаны и выправка военная. Со стороны было видно: он напускает облака обаяния на даму в рюшах, заманивая её в свой автомобиль.

– Валерий Леонидович, вы с ума сошли – тут стоять, на виду, – сказала она, спускаясь с крыльца и подавая ему руку. – Отъедем в соседний двор.

Валерий Леонидович с лёгкостью согласился. Иногда таким смиренным его видели Родионыч и любимая дочь, и больше ни один человек, но сегодня особенный день, который перекроит судьбу. Волнение давит на плечи Валерия и не желает отпускать.

Когда карамельный зад дамы прилаживается к горячей коже переднего сиденья, воздух в салоне джипа-танка тяжелеет ароматом её сладких духов, из глубины которого пробивается пряный запах пачули.

– Проверяйте, Валерий Леонидович, без суеты, – пропела дама в рюшах, протягивая рулевому два паспорта без обложек. Наверное, в ЗАГСе работают волшебники – Янович хлопает глазами и старается понять, откуда дама извлекла две синие корки. Только что руки её были пусты и расправляли рюши на коленях.

– Роза Борисовна, вы и правда волшебница. Не прошло и часа, а я уже свободен от брачных обязательств.

Янович склоняется и целует её руку, тяжёлый, сплетённый из пряных ароматов ком ударяет ему в ноздри так, что содрогается мозг.

– С вами, любезный, приятно иметь дело, впрочем, как и с Александром Родионовичем, – пропела Роза Борисовна, услаждаясь почти неслышным скрипом пачки тугих купюр, схороненной в тайнике карамельных рюшей. Дама всем телом потянулась к выходу, и только прилипший к сиденью зад не пошевелился.

– Роза Борисовна, – останавливает её рулевой, – взаимно. И продолжим?

Роза Борисовна разволновалась рюшами на груди и ещё больше округлила глаза, но ни один волос на её идеально круглой причёске не шевельнулся. А Янович продолжает:

– Приступим ко второй части нашего плана. Родионыч по телефону не смог всё изложить – профессиональная привычка. У него ушная аллергия от трубки.

Роза Борисовна напрягает спину, дорогой аромат впитывает новую волну её гормонов и опять бьёт по обонянию Яновича.

– Откровенно говоря, некая «вторая часть» – для меня неожиданность. Я этого не люблю, тоже, понимаете, профессиональная привычка. Но всё же готова выслушать вас, Валерий Леонидович, – отвечает дама. В тайнике рюшей сладко хрустнула пачка тугих банкнот и кольнула свою обладательницу в ребро.

– Дорогая Роза Борисовна, жизнь моя, как вы уже догадались… Догадались, догадались! Драматичная, напряжённая. Александр Родионович не даёт скучать, любоваться пейзажем из окна, да просто выспаться нет времени. Поэтому моё успешное существование в сфере государственной безопасности требует таких же успешных решений.

Янович берёт паузу, его ледяной взгляд проникает в самую глубину круглых глаз Розы Борисовны. Он улыбается своему отражению в них и продолжает вкрадчивым голосом:

– Завтра опять нужна ваша помощь.

– Опять развод? – удивляется заледенелая Роза Борисовна, поправляя монументальную причёску.

– Нет. Обратное от исходного. – Янович придвигается вплотную к даме и берет её за руку. Комок из гормонов и благовоний на этот раз отскакивает от его лица теннисным шариком. – Завтра, – Янович щурит глаза, зрачки стали острее иглы, – с вашей помощью я должен зарегистрировать брак с гражданкой нашей республики. Обязательно завтра. И вы уже имели счастье убедиться – я человек щедрый.

Роза Борисовна голосом фрекен Бок, разоблачившей шалости Карлсона, хмыкнула и не ответила, а рюши её вздыбились, как шерсть атакующего кота.

– Вы прекрасно выглядите, неужели эта красота для меня? – продолжает Янович, не замечая искривлённых губ собеседницы. Та упёрлась спиной в кресло и с опаской смотрит ему в лицо. Тогда Янович переводит взгляд на её переносицу и заклинает: – Я понимаю, как вам нелегко сейчас. Но по вашим глазам вижу – вы тоже чувствуете ко мне симпатию. И это не удивительно. Мы с Родионычем – одного поля ягоды. Нас тянет к одним и тем же людям, нам нравятся одни и те же красивые женщины. Так что нам повезло: и мне, и вам, Роза Борисовна. Мы должны держаться вместе. Мы не должны подводить друг друга. Должны держаться только вместе.

Рюши в конце концов обмякли, и Роза Борисовна задышала полной грудью.

– Ну, хорошо, – произносит она слабеющим голосом, глаза её кажутся уже не такими круглыми, а брови не такими нарисованными. – Хорошо, я помогу вам. Запоминайте – присутствие второй половины на этот раз обязательно. Надеюсь, невеста согласна на регистрацию и вы не преподнесёте мне очередной сюрприз в виде «третьей части» договора?

Янович чуть не воспаряет на крыльях победы:

– Всё, клянусь, никаких. А невеста-то согласна, не сомневайтесь, уже с десяток лет как.

– За десять лет можно было в Ватикан очередь отстоять. Теперь к делу. – Роза Борисовна собирается в один плотный розовый комок нервов и продолжает: – Запоминайте дальше – у меня завтра есть окошечко в 15:30. Вся процедура займёт не больше десяти минут, никаких платьев со шлейфами, гостей и прочей мишуры. Кольцами в машине обменяетесь. Запоминайте: в 15:20 подойдёте к малому залу регистрации, и молча, ни с кем, запоминайте, ни с кем не вступайте в общение. Я появлюсь и приглашу вас. После акта незаметно удалитесь. Запомнили? Никакой самодеятельности. Самое главное, не забудьте паспорта. Опоздаете хоть на минуту – пеняйте на себя. Даже Родионыч не поможет. Выдворю из ЗАГСа. До встречи. – Чиновница выпрыгивает из машины и, не оборачиваясь, скрывается в тени старого двора.

А в тайнике карамельных рюшей поскрипывает ещё одна тугая пачка.