Текст книги "Валерия. Роман о любви"

Душа Леры ушла в пятки. Молоденькая артистка, которая очаровала публику, упала в яму времени. Невидимка, согнавший её со сцены, настиг Леру в гуще народа и оторвал её от Нелявина, от пола и закрыл ладонью её глаза. Ещё через мгновение сердце её, колотившееся со скоростью света, восстановило привычный ритм, и облегчённый вздох расслабил сжатые нервы. Родной запах обласкал Леркину душу.

– Ты жив? Ты – жив! – прошептала Лера невидимке и обняла его шею. Нежность переполнила её.

Как только узнанный похититель молодых актрис переступил порог своей комнаты на последнем этаже пансионата, он запер двери и одним движением запахнул штору, а Лера, поддаваясь усталости, упала на разобранную кровать и вытянулась в струну. Косточки ступней болели, каждая – своей ноющей, крутящей болью. На талии повисли завядшие лепестки атласной астры. Ресницы тяжелели.

– Что с тобой? Любимый мой… – спросила ослабленным голосом Лера, вглядываясь в напряжённое лицо похитителя.

В ответ он сбросил пуловер на пол, рванул ворот рубахи и уставился на Леру чёрными от гнева глазами. Улыбка на лице Леры погасла, она привстала на локтях и спросила ещё раз, чуть не плача:

– Что случилось, любимый?

Любимый усмехнулся зло. Лера вздрогнула. Казалось, что глаза его лишены зрачков. Напрочь. И тут она узнала взгляд, который сверлил её голову на сцене, взгляд, от которого бегут мурашки по коже.

– А! Вот оно что! Ты бросил меня. В чужом доме. Среди чужих людей. А сам исподтишка следил за мной? Зачем?

Обвиняемый приблизился к кровати, схватил Леру за плечи и повис над ней, как грозовая туча.

– Я работал. Был на очень, очень важной встрече, – стиснув зубы, произнёс он. – Работал допоздна. А ты задом вертела! По рукам пошла! Ты пьяна? Этот засранец – певец лапал тебя, кто ещё? Дыхни! А ну дыхни! Ещё раз, сильнее!

Валерия дыхнула и заплакала. Хотелось закатить сцену, но сил хватило только на несколько слов:

– Я думала, тебя убили… А ты…

Несчастная залилась слезами, а её любимый стоял рядом и пожимал плечами. Спустя минуту напряжённой работы мысли он всё же спросил:

– Кого убили, за что?

– Тебя убили, тебя! Этот страшный человек со шрамом, он является из темноты и нападает… зажимает рот… он стоит за спиной и дышит…

Лера прижала руки к груди. Её плечи и подбородок стала бить мелкая дрожь. Похититель молодых артисток, изменившись в лице, со вздохом опустился на кровать.

– Что он сделал с тобой? – спросил он, растягивая слова. – Он обидел тебя?

Лера несколько раз мотнула головой.

– Лера, не молчи! – повторил он, опять хватая её за плечи.

– Он хотел тебя убить, – всхлипывая, произнесла Лера.

Она прильнула к любимому и закрыла глаза. Вот и счастье. Он жив. Он рядом. Волны любви снова вырвались из её сердца и накрыли теперь любимого с головой. Каждой клеткой своего существа она ощутила: напрягаются его мышцы, наливаются силой, а сердце его тает.

– Валера, – шепчет она, замирая от восторга, его трёхдневная щетина нежно покалывает её шею и лицо.

Он молчит и дышит порывами. Его руки срывают атласную астру и тянутся к шнуровке на спине…

Воскликнули они в одно мгновение. Лера от боли, Валера – от ужаса. Он ткнул палацем в рану на её спине.

– Лера! Откуда это? Он… ранил тебя?! – осипшим голосом кричит Валера, забывая, что в ещё минут пятнадцать назад сам жаждал изранить Леркино тело, даже ещё страшнее.

Лера замотала головой. По его лицу пробежала тень.

– Нет?

Лера смотрела на него усталыми глазами, полными нежности, и молчала.

– Нет? – повторил Валера, вглядываясь в каждую чёрточку на её лице. – Лера, кто это сделал? Кто ранил тебя?

Она пожала плечами и ответила без упрёка:

– Ты.

– Опять за своё? – вздохнул Янович и нахмурился. – Ладно, приведи в порядок мысли, я – за аптечкой.

– Нет, нет, нет! Не уходи! – причитает Лера, выскакивая и закрывая дверной проём руками и обвисшей, но всё ещё широкой юбкой. – Я больше не отпущу тебя. Вдруг он нападёт или… у тебя начнётся новая важная встреча.

– Не дури.

– Умоляю… не уходи, не уходи больше. – На её глазах выступили слёзы.

– Ладно. Пойдём вместе, – согласился Валера.

– Нет. Ни за что, – прошептала Лера. Глаза её забегали, а ресницы задрожали. – Я не хочу быть птицей! Я не птица. Я не хочу.

– Лера? Какая птица? Я иду за антисептиком. Надеюсь, обойдёмся без лекций по гнойной хирургии?

– Ты никуда не идёшь, – скомандовала Лера, прирастая к двери. – Нет.

– Что за чёрт? – сказал Янович себе, присаживаясь на кровать. – Просил же присмотреть. Зоя обещала глаз не спускать. И Юрич тоже. Все подвели. Мудачьё.

Лера тут же прильнула к нему и прошептала:

– Не переживай, родной мой, ничего не случится, рана затянется сама. Она не настоящая.

На лицо Валерия набежала туча, взгляд стал острым, как лезвие. Казалось, подтверждается худшее его предчувствие.

Соображал Янович всегда быстро. Действовал смело. На ходу подписывал бумаги. У новичков складывалось впечатление, что шеф ставит подпись, не читая документ, но старожилы знали – это иллюзия. Бывало, листок ещё не опустится на стол, а директор уже вопит: «У вас две ошибки грамматические. И стиль… Учите матчасть».

Но сейчас его мозги буксовали. Сценарий романтической встречи улетел в тартарары. А он так готовил его. Даже платье заранее купил. Но можно ещё спасти финальную сцену. Янович сорвался с кровати и нырнул в темноту гостиничного платяного шкафа. Там перерыл свою дорожную сумку, отшвырнул её и накинулся на серый костюм. Есть! Из тайных глубин внутренних карманов он извлёк коробочку синего бархата и от удовольствия просиял.

– Лера, Леруся, родная, это для тебя, – сказал он, оставляя коробочку на её коленях, укрытых сдувшейся юбкой, и сам встал рядом, на колено, точно как во времена благородства отношений.

– Это правда мне? – прошептала взволнованная Лера, открывая коробочку, словно вместе с ней и сокровенную тайну.

– Я же сказал. Тебе.

В белом атласе сиял бриллиант карата в три, впаянный в чашечку белого золота.

– Не может быть, – прошептала Лера. – Это сон?..

Янович посмотрел на Леру уставшими глазами человека, который ненавидит глупость. Вздохнул и одним движением надел кольцо на Леркин безымянный палец. Обручальное же кольцо Киселя, которое ей полагалось носить до гробовой доски, каким-то неведомым образом заняло место в подарочной коробочке. Янович захлопнул бархатные створки навечно, как крышку гроба, и выбросил коробочку, или сделал вид, что выбросил в открытое окно.

– Валерий плюс Валерия равно… бесконечная любовь, – произнёс он, целуя окольцованную руку любимой женщины. Лера расплакалась, теперь уже от счастья.

– Я счастлив, что встретил тебя, – продолжил он. – Счастлив, что люблю. Но счастлив ли абсолютно? Нет.

– Нет? – спросила Лера, обнимая его. – А я – да.

– Ты?

– Да. Я. Абсолютно.

Они хохотали и целовали друг друга. Он – её руки. Она – его лоб и волосы.

– Знаешь, почему я дарю тебе это кольцо? – спросил Валерий.

– Нет!

– Нет? Не знаешь?

– Нет. То есть – да! Знаю – да. Потому что ты любишь прихвастнуть.

– Нет, – покачал головой Янович, – не угадала. Я думал, ты сообразительнее.

Они опять залились смехом.

– Всё просто, каждый день я хочу просыпаться рядом с тобой. Есть завтрак, который для меня сваришь ты. Возвращаться домой, где свили уют твои руки. – Лицо его сделалось резким, глаза серьёзными. – Но изменить прошлое – нельзя, не могу!

Лера захлопала ресницами и затаила дыхание. В её голове странным образом расползались и исчезали слова, только что произнесённые Валерой. Только два слова окаменели и сдавили виски: «хочу» и «не могу».

– Как это гнетёт, как мучает! – сказал он, сжимая её руки. – Но можно построить будущее, наше с тобой будущее. Пусть этот самый прекрасный и твёрдый в мире камень станет первым камнем нашего будущего. Где только «ты» и только «я», никакой фирмы, никаких дел. Ничего. Только мы с тобой. Рядом. Отшельники. – Щёки Яновича запылали, он никогда ещё не открывал свою душу, никому. – Я хочу дать клятву, и ты мне поверишь. Я клянусь, что люблю и живу тобой. И мы будем вместе. Навсегда. Вырастет дочь… Мы поженимся. Я делаю тебе предложение. Видишь? А теперь – твоя очередь. Клянись, что веришь, клянись, что будешь ждать. Клянись!

Лере казалось, что она подхватила грипп. Кровь закипала и стучала в висках, а руки и ноги холодеют.

– Клянусь… – произнесла она, с трудом выдыхая. Она больше не птица, она больше не Лера. Она просто его кровь, его сердце, его плоть. Она – это он.

Каждый из них знал, но не верил, что спустя пару часов наступит утро.

III

– Ну что? Мечтала или вспоминала? – ехидным голосом спросила Алла, дёргая подругу за рукав выцветшей куртки. Лера не смогла признаться, что она прожила своё любимое воспоминание.

– Да… Прости, Алла, задумалась, – ответила Лера спустя мгновение, когда стекло в её глазах размякло.

– Да уж, я тебя не будила. Но мы в двух шагах от цели. Надо и родителей вспомнить.

Лера кивнула и спросила подругу, изображая на лице озабоченность:

– А… Что-то Костя не приехал. Случилось что? Или работа?

– Я тебе сразу не сказала, ты рассеянная какая-то сегодня, жуть. Нашего Филиппа вчера похоронили. Костя был за главного, как всегда, ты же его знаешь. Всю жизнь такой – всё на себя взваливает и тянет потом, как вол.

– Филипп умер? Это наш Филипп? В тебя был влюблён всю жизнь. С первого дня занятий. Ужас какой! Помнишь, письма тебе писал? – встрепенулась Лера.

– Да. А мы с тобой читали и хихикали. Стыдно сейчас. Бедный Филя. Жалко его – бездарную жизнь прожил. Одно хорошо – недолго. Таланты в землю зарыл и солью посыпал…

– Алла… – произнесла Лера с укором в голосе.

– Что – Алла? Алла. Я правду говорю. Штаны на заводе просиживал. Работы никакой. Взял бы да за кордон подался, как все умники, или бы тут крутился. Так нет – патриот завода, жилы свои вытягивал, чтобы производство не остановилось. А завод всё равно лёг. И он вместе с ним.

– А мама как?

– Как – как?.. Как любая мать – от горя с ума сходит. Мне её больше Фильки жалко. Всю жизнь ему посвятила. Рубашечки крахмалила. Как за первоклашкой смотрела, конспекты проверяла.

– Поверить не могу.

– А придётся. У мужиков сорок – возраст критический. Кто с ума сходит, кто – в землю. Кто жён бросает или пить. А нашего Фильку жена выставила. Денег нет – какой из тебя муж? Он к матери вернулся, там и преставился.

Лера стала белее смерти и замедлила шаг.

– Не сутулься, Лера, – накалила тон голоса Алла. – Я заметила недавно, что ты к земле гнуться стала, зрелище уродливое. В руках себя держи.

Лера с трудом выпрямила спину, а её подруга продолжила:

– Костя без меня ездил. Пришёл поздно – мать его утешал. И сегодня ни свет ни заря подорвался, не ел даже, и к Фильке.

– Какой твой Костя чуткий, – промямлила Лера, стараясь поддержать разговор. – Повезло тебе, подруга.

Прядь Леркиных волос выбилась из косынки и белела теперь на солнце.

Алла задумалась и кивнула:

– Да уж, чуткий. Только я не замечаю. Некогда. Он в бумагах зарыт, и я зарыта. Он на телефонах, а я по кабинетам ношусь, проверяю, исправляю, сотрудники тупеют год от года. Домой придём – молчим, уже и говорить сил нет. До кровати доползём, я – в книгу, он – в телевизор. Вот и вся чуткость.

Дорога сузилась до ширины ручейка и упёрлась в дырявый забор кладбища. К холму из песка, насыпанному у входа, склонилась голая сосна и уронила уже с десяток шишек.

– Где потерялись мои почти десять лет? – сказала Алла, разглядывая сгорбленное дерево. – Через два года сорок. Вчера было тридцать. Не знаю. Помню только: разговоры… о бизнесе, о налоговой. И то суть перескажи – пяти минут хватит. А где остальное?

Лера пожала плечами и тоже посмотрела на сосну.

– Решила я остановиться, – сказал Алла, сжимая кулаки. – Хватит шить платья на голого короля. И сам бог велел… – Алла коснулась живота рукой.

Лера затаила дыхание, на глазах тут же выступили слёзы. Она обняла подругу и залепетала.

– Как же это здорово. Как здорово! Вот она – правда и смысл. Новая жизнь. Пробился росточек. – Белая прядь на её лбу вздрагивала, отставая от семенящего ритма слов. Улыбка Аллы потеплела, а её подруга, едва справляясь с дыханием, продолжала: – Вот оно счастье-то наше. Помнишь, как мы счастливы были? Аня родилась, Алька, потом Олечка. Как вместе гуляли, помнишь? Сюда приезжали. Мама со всеми тремя справлялась, а папа с ними на ковре гостиной… на четвереньках бегал. Помнишь? Костя ещё шутил – «детсадовский профессор»… Теперь наша жизнь переменится, я понимаю и вижу… – Подруги разрыдались на полную мощь и обнялись.

– Ма-а-а-а-а-а-а! Что случилось? – подбежал Алька. Его спутницы вытащили из ушей гремящие подушечки и уставились на мать и её подругу, рыдающих друг у друга на плече. Алька разорвал спаянный дуэт и встряхнул свою мать. Та обмякла и повисла у него на шее, продолжая лепетать:

– Какой же ты стал взрослый, сыночка, крепкий. А высокий! Весь в деда… И улыбка его. – Лера исцеловала своего ребёнка. Он захлопал длинными ресницами, теряя в материнской ласке свою командирскую стать.

– Опять мужика портишь сюсюканьями, – вмешалась Алла. Её глаза ещё блестели влагой, но голос уже обрёл прежнюю звенящую твёрдость. – Ну, что за остановка? Вперёд!

За кладбищенскую ограду они ступили вместе. Алька от матери более не отходил, вглядывался в её лицо, пытаясь разгадать тайну только что пролитых ею слёз. Его подруги взялись за руки и разглядывали надписи на могильных камнях. Алла молчала.

Вдохновение к ней вернулось за поминальным обедом. От сладкого деревенского воздуха она проголодалась до дрожи и первая накинулась на еду. Тишину семейной трапезы Алла нарушила, когда её тарелка опустела до видимой чистоты. Она подняла бокал с томатным соком, приправленным солью, и, с трудом вставая, сказала:

– Минуло десятилетие. – Все отложили столовые приборы и уставились на взявшую слово. – Хозяева этого прекрасного и гостеприимного дома, родители моей лучшей, любимой подруги, твои, Александр, дедушка и бабушка, стали однажды родными и для меня. Мы стали одной семьёй. Так и остаётся, и по сей день. Они дали мне очень много. Даже отчество. Всего не пересказать. Мои родные мать и отец… сейчас в тренде термин «биологические»… Словом, о них я не говорю таких слов. Не заслужили. Но я не об этом. Я о скорби по усопшим. Катерина и Николай. Вечная память. Вечный покой. Пусть им там… будет лучше, чем здесь. Они вместе. И пусть ждут нас ещё очень… очень долго.

Алла залпом выпила томатный сок, который полюбила не так давно, полюбила так, что не могла и половины дня обойтись без приятно-кислого напитка. Первая волна голода откатила.

Лера, впечатлённая речью подруги, смотрела в окно и водила вилкой по своей тарелке, разрыхляя горку грибного салата. Взгляд её парил вдоль песчаной дороги и убегал в синий лес, за холм. Алька, сжимая челюсти, смотрел то на мать, то в окно. Казалось, напряжение не ощутили только два самых милых существа за столом, дочери Аллы. Старшая увлеклась поиском лука в грибном салате и выкладывала розоватые кусочки на краешек своей тарелки, чтобы ни один из них не попал в рот, а младшая столовым ножом старательно отскребала от грибных шляпок майонез.

Паузу нарушила Алла.

– Путаного много. Много путаного. Давайте поднимать занавес, что ли.

– Вы о чём? – спросил Алька, отодвигая тарелку. – Что с вами обеими происходит? Мама сама не своя, и вы, тётя Алла, тоже… вот загадок нагородили. Какой занавес? Давайте начистоту. Мама, ты первая. Что за история с твоими возможными похоронами? И не улыбайся и головой не верти. Сама утром обмолвилась. Мы запомнили.

Лера побледнела и сказала:

– Зря я вас напугала. Я же просто обиделась… Представляете, машина такая гигантская, чёрная, в стену гаража меня как вдавила, я даже в один миг дышать перестала. Кажется, на том свете побывала.

Друзья переглянулись. По лицу юноши пробежала тень. Чем старше он становился, тем большим ребёнком ему казалась собственная мать.

– Мама, какая машина, где ты вчера была?! – спросил он голосом, полным беспокойства.

Лера закусила губу. Было видно – она раз сто пожалела, что сегодняшним утром обронила фразу о своих ночных страстях. Но теперь придётся отвечать – четыре пары пытливых глаз прилипли к ней и требуют объяснений:

– Ну, дома была. В смысле, здесь, на даче. Что ж, лучше с самого начала. Наш сосед по даче, Валерий Леонидович, купил джип, очень дорогой, в Германии. И приехал к нам сюда, с джипом, родителей помянуть, прямо с границы, а дождь такой ночью лил. – Лера махнула рукой, изображая, вероятно, зонтик. Во всяком случае, слушатели так и подумали и заулыбались, кроме младшего Дятловского, который упёрся локтями в стол и набычился. – Он новый автомобиль в папин гараж завёл и меня позвал, хотел показать, какое чудо раздобыл, но я, честно говоря, не очень идти хотела, к машинам я равнодушна, да и расстроенная была такая, что вы не приехали. Но долг вежливости. Пришлось согласиться… В гараже, когда я рассматривала эту махину, – Лера опять взмахнула руками, – она мне даже понравилась, дух захватывает. Хотя это не для нас. И когда подошла к её передней части, к капоту, остановилась, а сзади меня стена, кирпичи холодные, и вот так впереди – бампер блестит и фары. Стою, смотрю… и незаметно отключилась от реальности, мысли убежали куда-то.

– Куда? – спросила Алла, прищурив глаза. Она всегда ловила подругу на слабых местах повествования, чтобы в приватном разговоре ударить по ним и выудить полную информацию.

– Не помню. Может в Германию? – отшутилась Лера, стараясь придать голосу непринуждённость. – А потом в себя пришла от крика. Это Валерий Леонидович разволновался… И он, как герой, спас меня. Протиснулся между кирпичами и машиной, не знаю как, и… вот такая история вышла. Всю ночь рёбра болели, – неуверенным голосом сказала Лера, оглядывая лица друзей. – Сейчас ничего не болит. Вы приехали – всё как рукой сняло. И вообще, хочу всё забыть. Поэтому ни слова больше об этом эпизоде моей жизни.

– Тётя Лера, вы же погибнуть могли! – воскликнула обычно молчаливая Анечка. – Вот ужас какой! Мам, больше одна в гараж не ходи, я прошу тебя. Обещай! Только честно!

– Доча, я давно машину под окнами паркую. В гараже полгода как не была.

– Вот и правильно, мама. Твои слова мы запомнили, – подытожила младшая Олечка, возвращаясь к грибным шляпкам.

– Я сразу понял, что без этого Валерия Леонидовича не обошлось! – вспылил Алька. – И не называй его «сосед по даче», все присутствующие давно знают, кто он такой!

Впервые в жизни Лера покрылась таким густым румянцем. Спина её взмокла, и Лера ощутила резкую жёсткость папиного деревянного стула. Она посмотрела на Аллу полным мольбы взглядом щенка, которого вот-вот утопят, и та оправдала надежды.

– Александр, не ори на мать, – сказала Алла, стягивая бирюзовую ленту с волос. – Ты – Дятловский. Этим всё сказано. И зря бесишься. Он помогал бабушке и дедушке – всегда! И по дому, и в гараже своими руками сколько сделал, что ж, такому человеку машину нельзя на час оставить? А лекарств сколько Николай Николаичу привозил – ни в одной аптеке тогда не сыскать было. Девяностые, одним словом. Врачи – убийцы, менты – звери. Не дай бог вам такое пережить. Больного отца, сердечника, известного на весь мир профессора, на произвол судьбы… Врач в больнице к нему не подходит, назначение – клизма, вот так мзду выжимают. И дела никому нет, что он жизнь положил за Отечество, сутками в лаборатории сидел, что в пятнадцать на фронт сбежал, что отец его, прадед твой, голову под Сталинградом сложил, а мать, прабабка твоя, в госпитале душу рвала… Чтобы эти мерзкие морды в белых колпаках теперь от жира трескались. Кто, ты думаешь, все вопросы решал? Кто врачей сюда таскал? Он, Янович. Мы с твоей матерью тогда круглые дуры были, телевизору верили.

Милые создания округлили глаза и смотрели на разбушевавшуюся мать. В последнее время она недобрым словом вспоминала прошлое, а на будущее строила прогнозы такие мрачные, что холодела душа.

– А бабушка твоя, Катерина Аркадьевна, души в нём не чаяла, – пропела Алла, теряя запал. – Он ей как сын был. Костя мой тоже, Константин Иванович, тоже, конечно. А вот батька твой – вот увалень. Хоть и деревенский, а толку с него – как с козла молока!

– Под развязку и до отца добрались, Алла Николавна, – сказал Алька, растягивая губы в недобрую улыбку. – Как же без него. Он у вас назначенный виновный во всём.

– Я спорить не буду, – отозвалась Алла. – Да у тебя и аргументов нет. Вывод: Валерий Леонидович почтил память Дятловских. Людей ему близких и дорогих. И в этом ничего предосудительного нет.

– Предосудительного? – воскликнул Алька, вытягивая шею. – Да что он всё время в нашу семью лезет? Кто его помогать просит? Мать после очередной «помощи» рыдает ночами. А если он желает моих бабушку с дедом помянуть, пусть на своём джипе дует на кладбище – цветы возлагать, а не по нашему гаражу шастает. – Голос Альки по-командирски сотрясал воздух.

Любимая тётя пожала плечами, глядя на подругу, которая, выждав паузу, проговорила:

– Вот, голос деда прорезался, точь-в-точь, руководящий. Мне на мгновенье показалось, что это отец негодует. – Лера приблизилась к сыну со спины, обняла его и, склонившись, поцеловала макушку. – И волосы такие же, белые, густые, и глаза, и рост…

– Мам, ты опять со своими нежностями неуместными, – буркнул Алька и отстранился от матери.

А в разговор опять вступила Алла, с новой программой:

– Что ж, все сыты, бегом на улицу. Вы перезанимались, надо воздухом деревенским подышать. На великах покатайтесь, а мы с тёть Лерой сейчас посуду помоем и шоколада горячего наварим. Потом сядем дружненько на крылечке и будем угощаться. Лера, мамин чайный сервиз с мадоннами задействуем. Надеюсь, старый буфет не будет против? Ох, как он важно раритеты охраняет.

Буфет с одобрением крякнул бы, если б мог, а так – просто блеснул лучом, отражённым перламутровой эмалью знаменитого сервиза.

– Мамуля, я устала, можно мы на гамаке покатаемся? Тёть Лера, можно? – поворковала младшая дочь Аллы и посмотрела на взрослых ясными глазами, готовыми испепелить любой отказ.

– Конечно, Олечка, разве я могу тебе отказать? Сынок, ты иди, покатай своих подруг, – облегчённо вздыхая, ответила Лера. Наконец напряжённый разговор прекратился.

– Лера, что у тебя с ним? – прошептала Алла, как только захлопнулась входная дверь.

– Всё как обычно. Поссорились, потом помирились. Впрочем, не совсем обычно – помирились очень быстро. – Лера улыбнулась, но глаза её стали грустными, как два холодных озера.

Алла тоже улыбнулась, подбородок её заострился, а взгляд нырнул на самую глубину этих холодных озёр.

– Ты опять всю ночь рыдала из-за него? Да? Не отпирайся, бесполезно, меня не обманешь. Оказывается, твой сын прав.

Лера, присев на край дивана, опустила голову и ответила:

– Да. Моё уныние имеет объективную почву. Есть высший алгоритм: два любящих человека должны стать одним целым в вечности. Очень правильно сказано: в любви и радости, горе и болезни. А коль не стали – расстаться надо… навсегда. А если они то врастают друг в друга, то… всё это рвётся, тогда разрастаются раны, которые болят и болят. Всю жизнь.

Алла, сгребая тарелки на поднос, в ответ выпалила:

– Хм, почему только ты из «двух любящих» высшие алгоритмы находишь? Это у тебя раны, ты рыдаешь от боли. А у него – присоски!

Лера откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Ресницы её дрожали. Алла же не унималась. По дороге на кухню и из самой кухни на сокрушённую голову любимой подруги лилась её вдохновенная речь.

– …настанет «час любви», и он тут как тут. Прилепится к тебе, насосётся, прости за грубость, – и обратный ход, на свою орбиту. Такую хорошо отлаженную орбиту: в центре – дочка, бизнес, высокие люди, теперь ещё и джип новый. А для любимой женщины за пятнадцать лет места не нашёл. Впихнул её в запасную ячейку и забавляется время от времени.

На каждом слове, произнесённом подругой, у Леры сжималось сердце.

– Аллочка, пощади… Я поняла всё, сама поняла. Вернее, понимала всегда, но правды боялась. Любовь моя рабская какая-то. Он рядом – боюсь, что уйдёт, уйдёт – боюсь, что не вернётся. Целыми днями на телефон пялюсь, жду звонка. Боюсь из кабинета выйти – а вдруг позвонит он? Сотовый на груди, как крест, ношу… В окно смотрю: его машина? Нет? Почему не его? Уснуть не могу, пока не передумаю всё с самого начала. Я даже мечтать не могу. Не о чем. Вспоминаю только, как увиделись впервые, как за город ездили… Нелявина вот часто вспоминаю. Не знаю, к чему бы это. Сердце щемит, так жалко его.

Лицо Аллы засияло достоинством, как у судьи, вынесшего самый справедливый в мире приговор. Она кивнула. Её речь всё-таки изобличила обвиняемую в рабской любви, заставила дать признательные показания и покаяться.

– Да… что ты натворила со своей жизнью, – сказала Алла, присаживаясь на высокий стул напротив Леры. – Признайся ещё. Ты ведь только из-за Яновича ко мне работать не пошла? С твоего НИИ в любой момент упорхнуть можно: хоть на свидание, хоть в магазин, и не заметит никто. А я за такие справы увольняю. Даже объяснений не выслушиваю – времени жалко. А как было бы здорово. Я в декрет – ты в руководство. Мне так спокойно было бы за дело, за Костю. Я в этой жизни никому не доверяю, а тебе, подруга, мужа могу доверить.

Лера завертела головой:

– Нет, Аллочка, нет… не из-за него. Я по-другому не могу. Я как папа. С детства в нашем институте каждый уголок знаю, но… – Лера смахнула накатившие слёзы, – если ещё не поздно, я в твоём распоряжении.

Судья от неожиданного хода обвиняемой чуть не уронила мантию.

– Хм. Это серьёзное предложение? Я не ослышалась? Ты, Валерия Николаевна Дятловская, предлагаешь свою кандидатуру на рассмотрение для занятия должности в моей корпорации? Да?

– Да. Я начинаю новую жизнь. И если ты и Костя поможете мне с работой, то мне будет гораздо проще, и интереснее, что ли.

– Рубишь с плеча! С чего бы? Требую объяснений.

– Этой ночью я изменилась. Надо успеть, понимаешь? Время ушло, но ещё и осталось, на мою долю хватит.

– Дятловская, не юли. Ненавижу, когда ты смыслами соришь. Говори прямо. Он опять тебя бросил? С новой секретаршей в отношениях?

Лера выпятила подбородок и ответила:

– Ну почему ты всегда самое плохое? Почему?

– Так говори о хорошем.

– Он меня не бросил. Наоборот даже, – выпалила Лера.

– Ага. – Алла смягчила голос, дабы не спугнуть правду, искрящуюся в глазах подруги. – Наоборот? Славно как. Янович что-то обещал тебе? Я не права? Может, он руку и сердце предложил?

– Ещё нет, но… для меня это уже неважно. Всё равно.

– Аа-а. Всё равно, значит. Бывает и такое, – сказала нараспев Алла, слегка прищуриваясь.

– Да. Абсолютно всё равно. Я изменилась. Чувствую энергию новую. Жить захотелось! Мир увидеть.

Алла приподнялась и сказала:

– Мир, значит, увидеть. Как же славно.

– Да. Закрываю старые страницы и… Так, ты меня берёшь? Или у Костика проситься? Он мне не откажет, – повеселела Лера.

Алла вздохнула и посмотрела в окно, как будто взглядом искала кого-то в устье песчаной реки.

– Если пучки твоих смыслов перевести на язык простого, как я, человека, – сказала она, переводя взгляд на старинный буфет, – получается: Янович разводится наконец и делает тебе официальное предложение… о браке. Вполне логично – у его дочери на носу свадьба. И он давал слово, хотя его слово… – Алла махнула рукой и продолжила: – А невеста, Валерия Николаевна, которая добрый десяток лет только и молилась об этом событии, отвечает отказом. И всё из-за того, что… – Алла взмахнула рукой, как дирижёр, – её возвышенная душа воспарила к высшему… после вдавливания немецким джипом её тела прямо в кирпичную стену гаража. – Алла опустила руку по дуге.

– Примерно… так, – ответила Лера, не замечая иронии.

Грозовой тучей нависла Алла над любимой подругой и громыхнула:

– Ты – ненормальная! Не знаешь, чего хочешь! Вот мама твоя знала. Сколько сил положила, прикормила его, обласкала, и всё для тебя. Нормального мужика для своей донечки подыскала, ведь сама ты неспособна. И нá тебе! Бегство из-под венца. И куда? В мою конторку!

– Алла! – воскликнула Лера, вставая с дивана. – Ты покушаешься на мою свободу!

– Дятловская, не юродствуй, – стояла на своём Алла, сверкая глазами.

– Мама? Да, она мечтала об этом браке. Мама, но не я, нет.

Алла пригладила волосы и стала спиной к окну.

– Очень интересно, – прошипела она и скрестила руки на груди.

– Да. Я люблю его. Просто люблю, и всё. Конечно, я хотела быть его женой, конечно, хотела. – Лера прижала ладони к сердцу. – Но… не могу видеть, не вынесу его страданий. Как можно человека оторвать от семьи? Разлучить с детьми? Он – отец, корень и столб. Дети – его продолжение, его часть. Он не отдельный человек, не единичный, а целая система. Система, где место матери и жены занято не мной.

– Да уж – не тобой! – ухмыльнулась Алла. – А необразованной деревенской проституткой, алкоголичкой, с которой система под названием «Валерий Янович» безмерно счастлива. Конечно, если они избавятся от смердящей алкоголем мамаши, которая ещё и припадками балуется, то страдания от разлуки с этим существом причинят непоправимый ущерб «целостной системе».

– Я тоже так иногда думала. Здесь есть своя правда. Вернее, полуправда. Но только ни я, ни кто-то другой на земле не имеет права вмешиваться в дела чужой семьи, этой ли, другой ли. Они сами должны решать, избавляться ли им от своей горе-мамаши. Он сам. Без моего участия, влияния. И пока она на месте, на своём месте, больше двадцати лет как, значит, всех всё устраивает, положение терпимое. И у неё бывают периоды ремиссии, и не такие уж маленькие, тогда их семья существует, проживает свою уникальную жизнь. – Алла округлила глаза. А Лера с трудом дышала, сбиваясь с ритма своего монолога. – Понимаешь? Она на своём месте. Она – жена и мать. У каждой семьи есть священная граница, которую не смеют нарушать даже самые ближайшие родственники, даже тёща или свекровь. И вот в этом самая настоящая, истинная правда. А моя полуправда вовсе и не правда, а ложь.

Алла растянула губы в презрительной улыбке и захлопала в ладоши:

– Браво! Даже мне было интересно! Особенно в части тёщи и свекрови. Надо же, сколько ерунды вмещает твоя маленькая светлая голова. И за всем этим громадьём слов прячется банальная трусость и, главное, твоя лень. Как же, пани Дятловская приподнимет свой зад и выпадет из зоны комфорта. – Алла вздохнула и сменила тон голоса на спокойный, окрасив его убедительным акцентом. – Лера, ты для меня самый близкий человек. Я всегда откровенна с тобой и честна, как ни с кем. И не позволю тебе совершить ошибку. Пришло время. Ты должна создать свою «уникальную» семью, очертить свою границу вокруг себя и Яновича. Ты нарожаешь ему детей и его мальчика больного не обидишь. А дочь Валеркина – взрослый человек, сама без пяти минут жена и мать. С чего бы ей противиться счастью отца? Тем более она давно знает о твоём существовании. Она даже рада будет – брат присмотрен, не на её шее, как сейчас. Выходи за него – и точка!