Текст книги "Валерия. Роман о любви"

– Поторопись, родной, а то подведёшь моего племянника, – почти пропел юноша в белоснежном свитере и выхватил мяч из рук обретённого друга. – Да, и запомни важное напутствие: ну какой может быть алкоголь, когда есть квантовая физика!

– Спасибо, – бросил Сергей своим онемевшим попутчикам и стремглав вылетел из зала ожидания.

Дятловские, изогнув от удивления брови, глядели вслед исчезающему в стеклянных стенах товарищу, и каждый из них пытался на свой лад облечь ситуацию в железный корсет логики.

– Подумать только, – обратился старший Дятловский к младшему, – как могла сложиться судьба этого молодого человека, не повстречай он нас на своём пути!

– Да… дошло наконец, мать… – согласился с ним младший.

– А кстати, вот ещё вопрос! Куда запропастился наш… московский аспирант? – спросил профессор, оглядываясь по сторонам. Словоохотливый юноша будто испарился. Детский смех тоже перестал звучать. Дятловские оглядели свой зал и не заметили ни одного ребёнка младше двенадцати лет.

– Может, он запутался в коридорах Вселенной? – развёл руками Алекс, улыбаясь названному отцу.

– Непохоже, – прижав кулак к подбородку, ответил профессор, – этот юноша знает всё, о чём говорит. Мне хотелось с ним пообщаться во время полёта, очень интересный молодой человек, очень. Да и мне любопытно, – скривил губы старший Дятловский, – откуда он взял, что я читал лекцию о квантовой телепортации тогда в МГУ. Ничего подобного не припоминаю, – профессор нахмурил брови. – Да, я хотел, но потом передумал и умчался домой. Вот только что точно вспомнил! – хлопнул себя по лбу он. – Да, определённо так, мне стало тоскливо одному в чужом городе, одиноко. Рана от потери сына была очень свежей. Отбывая в Москву, я надеялся, что перемена обстановки подействует благотворно, но ошибся. Разлука с женой только добавила горечи в мою невыносимую жизнь.

– Профессор… – начал было Алька, но в этот момент объявили посадку. Уразумевая, что мосты уже горят, Алекс покрылся холодным потом, но голос родного человека придал ему решимости и подбодрил:

– Ну что, сынок, шагнём в небо!

Глава 17

I

Ноябрь лапает сыростью прохожих. Мокрыми собачьими губами ветер тычется в лица людей. Янович спешит домой. Пальто в пол, волосы растрёпаны, щёки небриты. Бомонд, ни дать ни взять. После аварии он так и не сел за руль, даже не пробовал. При одной мысли о дороге холодеет спина и ноет сталь под ребром.

Сбегая по лестнице в подземный переход, он лезет во внутренний карман пальто, ощупывает премию за третье место в республиканском конкурсе сценариев. Призёр конкурса проверяет, не загорелся ли карман от сияющих литературной славой купюр. Затёртый временем и побитый молью шарф выползает из распахнутого на груди пальто.

«Подарки, подарки, – летят мысли в его голове. – Снежинке – пособие по дизайну, а малышу – сказки. Пушкина. Буду сам вечерами читать. Стыдно, ни разу малышу не почитал. Ни разу. Новую жизнь теперь начнём. Я Пушкина читаю, Анастасия Сергеевна – пироги в печь, а Снежинка мультики свои показывает. Чем не рай? Ой! – хлопнул себя по лбу Янович и остановился. – Надо и няне что-нибудь. С ней тяжко. Человеку ничего не надо, ни телефонов, ни компьютеров, конфеты всем раздаст, сапоги по десять лет как новые. Денег дашь – перекочуют в карман невестки сей же час».

Валерий нахмурил лоб и смотрит сквозь стены метро. До входных дверей он так и не дошёл – вибрация холодного от невостребованности телефона остановила его и напомнила прежнюю жизнь, пропитанную напряжённостью. Это единственный мобильник, который выжил после нервного срыва хозяина, остальные, разбитые и растоптанные, почили на свалке.

– Что, на метро катаешься? – юморит мужской голос в секретном телефоне. – Это мода у писателей такая, типа с народом одно целое? – смеётся голос собственным шуткам. Янович молчит и бледнеет, на дне его памяти всколыхнулись утрамбованные в песок воспоминания.

– Ну всё, большой брат, побездельничал – и хватит! – врезал по его барабанной перепонке голос. – Завтра выходишь на работу, вернее, на службу. К восьми в мой кабинет! Как поняли?

– Понял, товарищ … – мямлит Янович, подпирая стену.

– Да, и без творческих заморочек, – сочно продолжает голос, – стиль офисный, никаких шарфиков и колец, не опаздывать. Повтори!

– Да-а-а, – тянет Янович и вздыхает.

Пробегающие пассажиры метро бросают взгляды на фигуру мужчины, вжатую в стену подземного перехода. Лицо его то краснеет, то заливается серым цветом, глаза щурятся слепотой, а в руке мигает «кирпич», старый как мир мобильник, похожий на школьный осциллограф в миниатюре.

Один из прохожих, мужчина лет тридцати в спортивном костюме и лыжной куртке, останавливается напротив жалкой фигуры с мигающим осциллографом и смотрит на неё с сердечной теплотой.

– Отец, – после раздумья обратился он к небритому мужчине, вжатому в мрамор стены, – надо здоровье поправить? Держи червонец на пиво, – ободрил он Яновича и сунул червонец в карман его длиннополого пальто.

Прохожий уже скрылся за стеклом входной двери метро, а фигура в пальто только встрепенулась и отлипла от стены. Яновича будто током прошибло, от макушки до пят. Он дышит порывами и прячет шарф на груди. Набежавшие мысли о победе на конкурсе спасают его от отчаяния: спина выпрямляется, морщины на лбу разглаживаются, глаз горит.

Янович мнёт заработанный червонец и со страстью жмёт кнопку вызова на секретном телефоне.

– Завтра в восемь в твоём кабинете, – громыхнул он в трубку и подтянул осанку до военной выправки.

– Молодцом! – одобряет голос его порыв. – Принят в мою команду. Тебя сын самого одобрил, так что пощады не жди! Домашним скажи – пусть сегодня же повесят твой портрет над диваном, иначе забудут, как выглядит глава семьи.

II

Под Пушкина Миша засыпает слаще обычного. Губки выпятит и сопит. Няня и Снежана полюбуются да и обнимутся, а после каждая побежит в свой райский уголок. Няня – в кровать с книжкой в руках, Снежана – за компьютер. Третьи сутки, почти без сна и еды, она обкатывает сценарий фильма про белочку и золотые скорлупки. В гульку скрутила волосы на затылке, гулька валится набекрень, ни лаком не залита, ни пенкой не сдобрена. Глаза воспалённые, кровавые паутинки расползлись по ним.

В последнем сценарии белочка поёт. Это круто. А в душе творца рождаются уже новые ролики. Из синего взволнованного моря выходят богатыри, а с ними их дядька Черномор. Витязи – все на одно лицо, и кудри золотые. Кого они ей напоминают? Наверное, надо подтянуть и золотую рыбку, было бы здорово! Только без старика и старухи с дырявым корытом. А в следующем фильме появится Царевна-Лебедь: во лбу звезда горит, под косой месяц блестит ясный. Царевну надо показать обязательно, только очень красивую. Похожую на кого? На папину Леру. Точно, гениально! Все три чуда соберутся, и тогда царь Салтан пожалует из заморской стороны. Он не задержится, нет, обязательно приплывёт. Царица ждёт, все глаза высмотрела, нет ей счастья без супруга любимого. А вдруг… не пожалует царь-отец? Конечно, не пожалует, ему сын нужен, Гвидон, наследник престола. А царевича-то нет! Что же делать, нет царевича, нет сына любимого. Несчастная царица, как же ты одинока, покинул тебя твой друг сердечный, даже кровиночки его не осталось. Как же холодно, как холодно…

– Девочка моя, что с тобой? – пробился голос из реального мира к ушам художницы компьютерной графики. – Ты уснула на столе и бредишь.

Няня возвращает свою любимицу из фантазий и укладывает в кровать.

– Ты горячая! – огорчается няня. – Температура! Девочка моя милая… Пойдём спать ко мне… утром вызову врача.

– Няня, подружка дней моих суровых, мне уже лучше, – кутается в одеяло Снежана.

– Я позвоню папе. – Няня хватает телефон.

– Только не это. Он жить начинает, – протестует Снежана. – Я тебя очень прошу… А я согласна на любую экзекуцию, даже на клизму.

– Молодости свойственно беспечно относиться к здоровью, – сдаётся няня. – Но это большая ошибка. И я не допущу, и не упрямься. Экзекуция первая – градусник.

– Занятие бесполезное, но я согласна, ради тебя. – Снежана раскрывает руки. – Я просто за компом пересидела, – не сдаёт позиции компьютерная художница. – Полежу немного, и всё пройдёт, «как с белых яблонь дым».

– Что ты всё стихами изъясняешься? – Няня хмурит лоб и встряхивает градусник. – Я зашла случайно… да какой случайно! Сердце не на месте. Думала: как Мишенька, как дыхание, не сипит ли нос. А тут, – она кладёт градусник Снежане под мышку, – сюрприз. Постель твоя пуста, Миша спит, а из твоего кабинета голос декламирует Пушкина. Что я думать, по-твоему, могла? Залетаю к тебе – ты на клавиатуре улеглась, руки болтаются. И сама горячая, и дрожишь от холода. Девочка моя, что с тобой?

– Ну, я же тебе говорила, – шёпотом возмущается Снежана. Миша заворочался в гоночной кровати, – я ролики на компе мастерю, по сказкам Пушкина. Задание выполняю потенциального работодателя.

– Да это не работодатель, а рабовладелец и работорговец. Слыханная ли наглость? Ребёнка по ночам заставить работать, да ещё и бесплатно. – Няня сдвинула брови и отслеживает высоту ртутного столбика, которая едва коснулась отметки «тридцать семь».

– Да я сама увлеклась. Пушкин – это страшная сила, – улыбается недостаточно больная Снежана и кладёт голову няне на плечо. – Мне почему-то привиделось, что царица из сказки про царя Салтана и сына его, царевича Гвидона, это я. Глупо как-то. И вот в бочку нас закатали с сыном и по морю пустили. А в бочке – жесть душно, темно и… особенно если нет у тебя его кровиночки, нет младенца и не было.

– Бедняжка, – еле сдержала слёзы няня. – Бог даст, всё у тебя будет, всё… Я сейчас. На минуточку. – Анастасия Сергеевна бежит на кухню и возвращается с чашкой горячего ромашкового чая. – Наша участковая все болезни ромашкой лечит, – говорит она и ставит свою любимую чашку синего фаянса на столик около кровати, под которым разбросаны Мишины игрушки.

– Мише на массаж надо завтра. Я его одна в поликлинику отвезу. Ты спи, а мы погуляем потом, чаю выпьем с пряниками. И телефон отключи.

– Я посуду помою после завтрака, – соглашается с няней Снежана. До утра оставалось не больше трёх часов.

– Спать, – отмахивается от неё Анастасия Сергеевна. – Не то отцу сию же минуту позвоню.

III

Снежана послушалась и надела новую пижаму, белую и пушистую, как шубка белька. Пижаму она приберегала для семейной жизни, но вот не привелось.

Несколько глотков чая, аромат полевой ромашки, и сон уж вьётся на шёлковых ресницах. Спать…

Но наконец обретённый покой испортил неожиданный грохот. С полки свалился Мишин джип, чёрный, с огромными колёсами, папин подарок, которым малыш никогда не играл. Маленькая ручка за год так и не прикоснулась к дорогой коллекционной игрушке. Джип опрокинул чашку с остатками чая и опрокинулся сам.

– Мама! – кричит Снежана, отрываясь от подушки. – Няня… – шепчет она, отгоняя взмахом ресниц остатки сна.

В ответ тишина сгустила воздух.

Массаж! Снежана хлопнула себя по лбу и встала на взмокший от пролитого чая ковёр. Маленькие ножки умчались за тряпкой и салфетками. Игрушки тоже облиты ромашковым душем. Почему она не сложила их на полки, когда Миша уснул? Паровозик с машинистом не пострадали – оправляйтесь на полку вместо нарушителя порядка. Новый джип – с глаз долой, переезжаешь под кровать в наказание. Массажный мячик тоже умылся чаем, фиолетовые шипы ёжика пахнут полевой ромашкой. Снежана прижимает к груди Мишину любимую игрушку, а взгляд её манит серое от сырости окно. За стеклом растрескивается небо, выпячивая синий лоскуток. Это осень завёт любимую подругу на прогулку по набережной, любоваться голой кроной озябшего клёна и стылой речной водой. Нет, мотает головой Снежана, надо грузить комп – и в работу, спасаться от воспоминаний.

Но планы дизайнера компьютерной графики нарушил настойчивый звон домофона.

Снежана кое-как доковыляла к входной двери и сняла трубку. И вот чудеса – ей ответил голос «Красной Шапочки». Снежане хотелось ответить по традиции волчьим баском: «Дёрни за верёвочку – дверь и откроется», – но она сказала просто: «Отца дома нет».

– Я к тебе, открой, пожалуйста, – взмолилась незваная гостья и дышит в трубку. С неохотой Снежана нажимает кнопку на панели домофона и открывает входные двери, и в квартиру, и на лестничную площадку. «Ты с подружкой?» – успевает съязвить она. Ожидая Веру, хозяйка улеглась на диван итальянской белой кожи в гостиной. Папа от такой небрежности пришёл бы в ярость – двери нараспашку, а дочь валяется на диване. Но когда дело касалось Веры, она не заморачивала себя этикетом.

«Ну, и где эта Красная Шапочка? – задаётся вопросом Снежана, закрывая глаза. – Опять промахнулась и вышла на чужом этаже. Наверное, ломает соседям двери. Хорошо, что я догадалась прилечь, а то бы мёрзла в коридоре», – успокаивает она себя и поджимает ноги.

Послышался лязг закрывающихся дверей лифта и шебуршение в коридоре. «Я не Серый Волк, заходи», – мысленно произносит хозяйка и растягивается на диване во весь рост.

Знакомые шаги останавливаются в дверях гостиной. Сердце Снежаны подпрыгивает и берёт непосильный темп.

«Пушки с пристани палят, кораблю пристать велят…»

Кто это, Господи помилуй?

«Царь слезами залился, обнимает он царицу…»

«Дождалась. Спасибо, Господи! – проносится в голове Снежаны. – Чем я отплачу тебе за твою любовь и милость ко мне?»

IV

Стоило прибывшему царю прикоснуться к протянутой руке царицы, та утратила земное притяжение и рухнула к нему в объятия. За окном лоскуток на небе расползся уже до линии горизонта. Нет воздуха, нет слёз, нет слов. Она говорит, плачет и задыхается. Он молчит и целует её лоб и волосы, как святыню.

– Я тебя больше не отпущу…

– Я никогда не уйду… – шепчет он сквозь поцелуи.

– Ты сегодня же останешься навсегда…

– Навсегда… навсегда… навсегда…

– Если бы ты не пришёл, я бы сегодня же и умерла…

– Я пришёл… Я знал… Я…

– Та-ак, стоп, стоп! – Снежана в определённый момент останавливает полёт, ноги её снова касаются земной поверхности. – Видишь ли, любимый, сегодня утром я пробежала глазами кодекс невест «Целомудрие до брака». Кроме этого… хоть и юбка из тюли уничтожена, но правила не изменились.

Блудный царь смеётся, приземляясь на диван. С видом учёного, открывшего новую звезду, он произносит:

– Я почему-то был уверен, что услышу именно это. Завтра… Нет, почему завтра? Сейчас же мы пойдём в известное место паломников брака и поставим в наших паспортах две кляксы, которые пробудят у тебя сострадание ко мне.

– Да, – не раздумывая, соглашается царица. – Я сейчас же переоденусь.

– Напрасно, – улыбается царь, восседая на троне дивана, – у тебя обалденный вид.

– Тогда я звоню крёстному. Он всё устроит. Он… – Царица вознесла свои руки в небо.

– Ну, тогда держись! Придётся мужа слушаться во всём и бояться. Правила не изменились, – диктует царь.

– Я заранее боюсь, боюсь ранить тебя, боюсь потерять. А самое главное: для батюшки-царя должна родить богатыря.

– Вот-вот. Дошло наконец. – Царь скрестил руки на груди и глаз не сводит с царицы.

– Правила не изменяются. Сперва брачный пир, и только потом брачная ночь, первая разумеется. «С первой ночи понесла… Наступает срок родин, сына Бог им дал в аршин…»

Снежана смотрит на жениха и вдохновляется, с каждым её словом глаза его расширяются, он даже аплодирует.

– А ты представляешь, – лучатся её глаза, – ну кто родится, если царь с девицей самовольно, без Пушкина, изменят порядок вещей?

– С гением разве поспоришь, – соглашается он.

V

В лифте нового дома Вера прячет глаза от соседки. Ей хочется надеть свои новые солнечные очки, утыканные стразами, и не снимать их даже в офисе. Каждый встречный читает в её глазах счастье, но не каждый улыбается в ответ. Сотрудницы разбуравят взглядами её спину, которая с недавнего времени приобрела кошачий изгиб. Лёва опять примчится с чашкой кофе и до конца рабочего дня будет кружить над Верой, как шмель над цветком. Бедный мальчик, смотрит на её воспалённые губы и сходит с ума.

С той поры как уволилась покровительница интеллигентных мальчиков, пыл своей души он тратит только на эту новую козырную сотрудницу и, как от докучливого комарья, отмахивается от насмешек и пересудов коллег. Новый директор, Артём Александрович, тоже посматривает на своего нового референта и думу думает, как бы не сорваться и не хлопнуть её по упругому заду – вот отец вспылит. Вера – сотрудница козырная, на особом положении: график у неё свободный, зарплата высокая, а её командировками однодневными ведомости пестрят, подпирая строки дисциплинированных сотрудников. Артём Александрович ведомости подмахнёт да и вздохнёт с унынием – отец разошёлся не на шутку. А сколько ещё разовых поручений, вместимостью в полтора дня, Вера получает, и никто их не регистрирует, разве что в небесной канцелярии в графе «Блуд».

Лёву трясёт от этих поручений разовых, дня спокойно не проживёшь, директор душит Веру работой только за пределами офиса, а внутри… На её рабочем столе пыль не оседает только на подставку для чайной чашки.

Сегодня, одетым в сырость ноябрьским днём, она опаздывает на работу – только отвела Тимошу в садик, как тут же получила приглашение вернуться домой. Теперь, спустя два стремительных часа, горят её губы и щёки, но ожоги смягчает ветер.

Полдень на носу, но набережная одинока. Ни одной мамы с коляской, ни одного старика с тростью. Правда, у самой воды сбились в стайку подростки-прогульщики. Один, верзила в костюме, прикуривает сигарету и угощает остальных. Так ныне происходит посвящение в крутые. У Веры сжимается сердце: что будет с Тимошей, когда подрастёт? Она стискивает зубы и нагоняет злобы в глаза. Бежит к дымящей стайке и угрозы выкрикивает, все, что на ум пришли. Стайка встрепенулась – и врассыпную, а верзила в костюме шага на два попятился и опять дымит. Вера к нему, милицию поминает, а тот бычок проглотил и матом рыгает, как больной, челюсть нижнюю выпятил. Плечи Веры опустились, в глазах прячется страх, но чей-то голос сверху останавливает хулигана.

– Вон пошёл, ты ж… грёбаный, ща прибью в…

Ободрившийся взгляд Веры скользнул по берегу, по одинокому клёну с голыми ветками – единственному дереву на набережной, подступившему к реке ближе вытянутой руки. Ствол дерева подпирает взлохмаченный молодой человек в мятой куртке цвета хаки. Это он заступился за Веру. Это он сегодня утром звонил в её двери минуя домофон. Вера смотрела в дверной глазок и тёрла полотенцем мокрые волосы. Два часа оказались такими стремительными, что пришлось ваять новую причёску. Взлохмаченный молодой человек опустил голову и жал кнопку вызова…

Река встала на дыбы и шлёпнула по граниту, сковавшему её свободу. Вера вздрогнула и вздохнула.

– Простите, – крикнула она юноше, подпирающему клён, и сама не поняла, за какой свой проступок ей больше стыдно, – я была не готова.

Он навалился на неё тяжестью взгляда и вздохнул так горько, что всколыхнул над ним своими ветвями-руками голый клён. От взгляда своего спасителя у Веры похолодело сердце. Какое горе привело его на набережную, к ней? К ней ли?

Река вспенилась, как шампанское, и унеслась прочь.

– Пойдём, она ждёт тебя, – сказала Вера, подбегая к клёну.

Молодой человек открыл было рот – и тут же закрыл его. Казалось, он не может говорить, только кивать. Связки отключились, как в детстве после укуса дворовой собаки.

Эпилог

I

Песчаную дорогу месят летними шинами дачные авто. «Ездить не умеют», – ворчит, сжимая зубы, седовласая статная дачница, спина её исходит гордостью. Она – хозяйка деревянного дома в два этажа, построенного у самого края дороги ещё на те, советские деньги. Бежит эта дорога через поле к сухой кромке леса, застилающей горизонт.

Взрыв песка под колёсами чёрного, как гигантский жук, джипа вывел статную дачницу из себя. Джип тормознул напротив её дома и обдал фонтаном песка разросшийся вдоль чугунных стрел забора куст красных роз. Закипая внутри себя, дачница выскочила на крыльцо своего дома, не подумав набросить на плечи ничего тёплого. А месяц предстоял самому холодному в осени. Только повязка из шерсти обнимала её спину, а щёки зарделись в тон брючному костюму алого бархата, который сидит на её фигуре не хуже, чем на олимпийских гимнастках.

И стоило только хозяйке взять первую ноту гнева, двери джипа отворились. Она тут же всплеснула руками и запричитала, заголосила, как простая баба: «Ах ты мой сыночек, ах ты котёнок… Как ты?.. Что ты?» Так и голосила до того мгновения, пока из джипа не выбрались два длинноволосых молодца, оба в чёрном прикиде и в неоправданно дорогих кроссовках.

Один из них – «сыночек родной», худощавый брюнет, а другой – упитанный тёмный блондин. Блондин шагнул навстречу хозяйке дачного дома и остановился, его опередил брюнет, который ринулся к ней и заобнимался. Повязка из шерсти соскользнула с поясницы женщины, но она не заметила, что спина лишилась сухого тепла, теперь её сердце согревалось живым огнём. Она причитала, но не пролила ни одной слезинки. Казалось, эмоции её просто не доходят до глаз.

– Котёнок… Мать забыл. Что же приезжаешь так редко?

– Ма, – не выпуская из объятий женщину, произнёс брюнет. – Мне ведь труднее, чем тебе. У тебя рядом муж, дочери, внуки.

– Коляша, Коленька, ну что же ты говоришь… Мать ты забыл. Вдруг умру и не повидаю тебя, сыночек, – вздохнула дачница по-театральному трагично.

– Мама, ну чё ты? Ма, – захлопал глазами юноша, не находя слов.

– Вдруг умру, а мы так и не увидимся, – углубила драматизм мама, ловя смятение «котёнка». – Коляша, мальчик мой…

На этот раз мальчик не сплоховал, а тут же надавил на болевые точки матери.

– Я такой голодный, ты не представляешь, – схватился за голову он. – Этот изверг, – Коляша указал на остолбеневшего друга, упитанного блондина, – когда я был за рулём, сожрал все бутеры мам Лены, а мне на заправке даже булочку не дал купить, садист.

Дачница задышала порывами, плач одинокой матери потерялся в обязанностях заботливой хозяйки. В одно мгновение в носовом платке она погасила стенания и объявила:

– Ой, бедные, проголодались, пойдёмте в дом. Что это я вас тут на холоде держу? Тимур, проходи, проходи, не стесняйся.

Сытый «изверг» несмело ступил на крыльцо и ответил задире гневным взглядом и непристойным жестом.

Мама в шутку шлёпнула задиру и остановила конфликт:

– Тимур, успокойся, а то я не знаю, что мой сын балабол, и бутерброды он не ест, и не ел никогда. Мы в детстве с ним даже в «Макдональдс» не ходили. И это святая правда.

– Видишь, Тим, какое трудное детство у меня было, полуголодное. Одноклассники набирали калории в «Маке», а я драл связки на сольфеджио, – не унимался голодный сын и, как кузнечик по траве, скакал по террасе в своих до сумасшествия дорогих кроссовках.

Тим, скривив губы, отмахнулся, усталость от семичасового переезда дала о себе знать, во взгляде появилось раздражение.

– У меня готово всё. Закуски, салаты, рулет, – тембром драматического сопрано успокоила хозяйка требовательный музыкальный слух Тима. Тимур и Коляша, Тим и Никки, – два закадычных друга и вокалиста набирающего популярность в Москве музыкального бэнда.

– Я стол накрываю, – продолжала ласкать слух Тима хозяйка, – только гости-то где? Коля по телефону сказал, что гости едут и завтра приедут.

Коляша пожал плечами и блеснул глазами, а Тим промямлил:

– Тут. Щас будут.

– Тима, я твоих родителей ожидаю, Льва Павловича, Елену Юрьевну, – пояснила мама, – да и всех ребят из группы. Где Денис? Майк?

Тим прищурился и поднял голос на тон, пришло его время лепить пародии:

– А что, жертва голодомора не рассказала? – Стрела попала в цель, и Никки рассмеялся, тёмные волосы заволновались на его стройной спине. А Тим кашлянул от фальцета и продолжил классическим баритоном: – Ох! Ребята и родители выезжают сегодня ночным поездом и, как и было оговорено, – Тим с ехидством посмотрел на друга, – к вам попадут завтра утром. Это ваш голодный рвался к родному столу, мы в три ночи выехали, трэш! – Он тряхнул львиной гривой. – А отец с аппаратурой, инструментами не хочет в темноте по автодорогам ползти. Да и выспаться ему надо нормально, а не водилой руководить. Он же дремать не станет, весь мозг водителю вынесет, а мама с ума сойдёт. Так что гости поездом.

– Мы встречать поедем, – добавил Никки.

– А кто же тут? – потеряла мысль мама Ника. – Тимур, ты же сказал, гости тут.

– Ну да, – промычал Тим. – Я устал, в общем, дико. Первый раз семь часов за рулём. Голодный-то наш дремал до рассвета. Так голод легче переносить. Он всё затеял с гостями. Пусть сам докладывает.

– Да, и машина у тебя новая. Первый раз вижу. Отец купил? – спросила хозяйка дома.

– Это отец себе новую купил, она в гараже стоит, или мама за рулём. Мне свой джип старинный отжалел, лет двадцать ему, наш с Никки ровесник. Отец на нём и не ездил почти, мама его возит всю жизнь. Он у нас царь. Так что джип этот расконсервировали, классный, немецкий. Салон кожаный, электроника устаревшая, но это по мне, я за механику. Я вообще на мистическом уровне с автомобилем общаюсь. Мой конь, короче.

– Вот я и не узнала вас. Я думала, отец привезёт завтра всех, прямо с поезда. А тут грохот, визг. Думала – опять новые дачники, будь они прокляты, ралли устроили. Они фотки ещё делают, когда тормозят, чтобы песок в камеру ударил. Это у них круто считается, – возмутилась хозяйка и набросила скатерть на стол. Старинный буфет радостно скрипнул дверцей, довольный тем, что опять правит балом. – А где ж это вы выступаете? Я ни одной афиши не видела, в Интернете пусто. Я уж и не знаю, как хвастаться? Что людям говорить? – спросила она, подкладывая салфетки к столовым приборам.

– Скажи, что мы только для НЛО лабаем. Круто будет. Зашибись, – отшутился её сын, хватая маринованный корнишон с хрустального блюда.

– У нас концерт на закрытой вечеринке, – пояснил Тим, пропуская мимо ушей ответ друга. – Завтра. Где-то в непроходимых топях, здесь, под Минском. Болота партизанские. Мы с Никки впервые, а отец с мамой раза два ездили, давно правда, я ещё в школу ходил.

– Что это за вечеринка на болоте? Для кого? Для лосей и медведей? – сострила мама Никки и жестом пригласила сыночков к столу. На кухне засвистел чайник.

– Место секретное. Мам Лена приказала не болтать, – сказал Ник и налил в тарелку томатного соуса, который его мама готовила сама, – поэтому и в гостиницу никто не селится, типа частный визит.

– Сколько страсти-то, – хмыкнула мама и подбросила котёнку горячую картофелину, политую золотом топлённого масла.

– Вечеринка, вернее, ночное бдение, – продолжил Тим, проглотив уже несколько картофелин и солёных груздей, – намечается у старого приятеля моих родителей. Отец волнуется очень, мама его с ложечки кормит последние два дня. Этот их приятель, мы с Никки даже имени не знаем, – друзья переглянулись, – маститый бугор, у него завтра днюха, юбилей. И гости его все при чинах, с самого верха, поэтому и место секретное. И мне, тёть Алла, не по себе тоже. На концерт идёшь – там любят тебя давно, наши треки по сто раз слышали, лайкали… Как к родным, словом. А тут что за публика? Они нас знать не знают. А этого бугра подвести нельзя, родители тащатся от него, говорят, он помогал им сильно. Это он отца в златоглавую выпихнул, в нужные круги. И деньгами тоже помогал, не жалел. Видел, конечно, что отец – талант от Бога, вот и…

– Ага, пап Лев привык, не успеет к грифу прикоснуться – фаны стены выносят, – перебил Никки своего друга, выбирая вилкой лук из салата, который подсыпала ему в тарелку мама. – Прикинь, мамуль, а тут дядьки-пузаны живут только в репертуаре Баскова. Весело будет! – очень бодро для жертвы голодомора протараторил Коляша.

Мать прильнула к сыну и провела рукой по шёлку его волос, спадающим на глаза.

– Сынок, – прощебетала она, – ты говорил, что вы никогда не играете на корпоративах, только концерты.

– Алла Николаевна, – отозвался вместо Ника его друг, – Ник не соврал, всё так. Отец с самого начала пути определил наш вектор – никаких жующих фейсов на выступлении. Нам за один корпоратив по пятьдесят тысяч чужих денег сулят, а то и больше, но отец категорично сразу – «нет», даже не дослушивает. Говорит, кто за баблосом гонит – талант теряет.

Коляша поцеловал мамину ладонь и подтвердил мысль Тима:

– Всё по-прежнему. Мы его поддерживаем, пап Лев – мужик правильный, справедливый. А кореш его минский – тоже мужик хороший, правильный. Молодого Палыча сильно выручал, деньги ему давал, не считая. Мам Лена всего не знала, хотя у этого кореша долго трудилась заместителем, пока с нашим бэндом в Москву не свалила.

Тимур бросил взгляд на открытую дверь кухни и втянул носом сочный запах мяса – это нашпигованная чесноком свиная лопатка похрустывала в духовке. Мама Никки улыбнулась – нос Тима почти пульсировал, как передающая антенна.

– Вот ведь аромат, – сказал он и сглотнул слюну, а потом усилием воли заставил себя продолжить начатый рассказ: – …Помогал. Первый альбом в Москве записать и двинуть помогал… Когда отец в неадекват откатился, здесь ещё, до златоглавой, так этот бугор его вылечил у своего знакомого нарколога, потом и с мамой помирил. Семью нашу склеил разбитую.

– Ах-ах, вот кому ты своим рождением обязан! Природа долго противилась такой случайности! – Ник искрился колкостями, но его мать нахмурила брови, не тронутые сединой.

– Коля, замолчи! – остановила она поток едких слов. – Хватит точить своё жало! Дай с толковым человеком поговорить, мне теперь понятно всё становится. Ты никогда до конца ничего не расскажешь, у меня после твоих пояснений больше вопросов, чем ответов, голова кругом. Ты кушай, Тимур, сейчас мясо готово будет, – засуетилась мама Никки и умчалась на кухню, обхватив лоб рукой.

Тим одолел первую волну голода и теперь просто рассматривал блюда на столе: грибы белые в кольцах лука и в сметане, рыба белая и рыба красная на постели из долек лимона, картошечка, одна в одну круглая, маленькая, как орешки грецкие, блестит, маслом облитая, пирожки, буженина, окорок, холодец, курица, блинами набитая, паштет из печени, салаты и колбаса домашняя… Тим вздохнул всей грудью, по-молодецки, и завалил свою тарелку холодцом, а на самый краешек плюхнул хрену.

– Вот ведь умничка, – сказала хозяйка Тиму, выходя из кухни. В руках она держала новое блюдо с волшебным дымом. – Кушай, кушай! И ты, Коляша, не отставай.

О больной пояснице она забыла и, как девица на выданье, порхала вокруг гостей.

– Мамуль, супер!.. Мамуль, улёт! – время от времени выдавал сыночка.

– Улёт!.. Супер! – вторил ему друг.

– Сейчас ещё морса клюквенного принесу, – подскочила хозяйка. – Только я спиртного не припасла. Ни для кого, правильно?