Текст книги "Валерия. Роман о любви"

– Ты заценила вообще? Я уже неделю не курю.

– Как же. А кто вчера на крыльце пятого корпуса дым пускал? Вопреки правилам, между прочим, – возмутилась Снежана, хлюпая носом.

– Ну, так то ж – пускал. А сегодня ни разу, не пускал и не дым.

Снежана остановилась и обняла его, как будто хотела приклеиться намертво к его груди и никогда больше не отлипать.

– Мне страшно… – прошептала она, но потом добавила: – Но… Ну и хорошо, что так получилось. А то я бы страдала, слова подбирая, как тебе рассказать всю правду про всё.

Химический свет уличных фонарей выедал прохожим глаза, они жмурились и по привычке сетовали на городские власти.

– Такой день был хороший сегодня… Интересно, няня дозвонилась отцу? – Снежана пробежала глазами по экрану айфона. – Надо срочно нашего нарколога вызвать. Может, мы успеем? И обойдётся?

– Да, серьёзный подход, личный нарколог.

– Да. Нужный человек. Но мне кажется, что в конечном итоге его помощь бесполезна. Ей сотни вместе взятых лучших наркологов мира не помогут. Не хочет она в трезвости жить, скучно ей. Есть, правда, одна польза: может, её в больничку упекут на месяц, а то и на три. Ты не представляешь, как здорово. Дом оживает. Нет этой тягости ожидания, что вот сейчас придёт с работы, и перегар за ней потянется, и брови её запрыгают. Няня тогда ночует, утром сырники или блины. Благодать. И в больнице мать просветляется, врачи прогнозы дают положительные, и надежда уверенная такая появляется, что вот, спасённый человек человеком и останется после выписки. И… – Снежана сжала ладони, как будто собрала в них всю детскую боль, и ударила по стволу клёна. Коляска поравнялась с погружённым в сон деревом и остановилась. Сергею показалось, что клён от удара вздрогнул, обледеневшие его веточки всколыхнулись. Он обнял свободной рукой каменный ствол и сказал.

– Не хулигань. А то разбудишь.

– Это мой клён. Хочу и бужу, – отшутилась Снежана.

– Давай так. Сойдёмся на позитиве, – сказал Сергей, обнимая невесту, – у тебя есть отец, няня, у меня – матушка и отчим. По-моему, тыл надёжный. И главное, у меня есть ты, а у тебя – я.

Клён склонился над влюблёнными и, выворачивая свою древесную душу, заплакал ледяными искрами. Но молодые не заметили, под каким целуются покровом, из реальности они выпали в мир, где времени нет. Там, озарённый лунным светом, встретил их Миша, и они расхохотались и приняли Мишу за младшего ангела, и он не выдал себя, просто улыбнулся и взлетел ещё выше, откуда Сергей и Снежана казались ему огнекрылыми мотыльками.

В реальности же огнекрылые мотыльки – обычные влюблённые люди, которые прогуливаются по ледяным дорожкам набережной или целуются под голыми ветвями клёна, самого последнего из деревьев на аллее. От клёна дорожки убегают под мост, куда уличное освещение не дотягивается, но даже в полном мраке паркуются машины, подпирая холодеющими носами бордюр. На чёрном лаке одной из них, самой таинственной, похожей на BMW, ядовитый свет фонарей расплющился в электрические блины фар. Из приоткрытого окна таинственного автомобиля на огнекрылых смотрит водитель. У него сосредоточенное лицо и прищуренные глаза, кажется, он не дышит, и только из сплошной темноты его глазниц выстреливают нервные всполохи гнева. «Да, выросла доча», – проносится в его голове.

V

Февраль канул в небытие, но только в мае разгорячилось солнце. Только в мае Ярила почувствовал свою власть.

Светом разгорячённого майского солнца залита университетская аллея, по её ступенькам шагает молодая пара. Их волосы сияют: жёлтая копна волос юноши и почти чёрные волнистые пряди на спине девушки. Он не отрывает от неё своих тёплых светло-карих глаз, она же смотрит дальше линии горизонта, глаза её чисты, как морская вода, ярко-синие, блестящие. Она держит его за талию, он обнимает её плечи.

– Вайфа, ты зависла? – говорит юноша, склоняясь к лицу девушки.

– Ой, прости, родной, – глаза её нашли фокус, – прости… Нет, конечно, то есть да… Да. Мы шагали по этой кленовой аллее, и мне вспомнилось вдруг. Вот так в оперативную память само загрузилось: наш клён, набережная, зима. Помнишь, мы целовались? Мишун в коляске рядом.

– Ага, и твой отец в машине под мостом.

– Я до сих пор не уверена. Быть не может. Нетипично для него, – сказала хорошенькая брюнетка и взлетела на переднее сиденье красного «гольфика». Блондин закрыл дверь и в мгновенье ока, спружинив длинными ногами, прыгнул в водительское кресло.

– Значит, он видеокамеру в коре кленовой затихарил. Круто, – сказал Сергей, вздыхая.

– Мне уже всё равно. И голову ломать не хочу. Никогда не прощу его! Четыре дня его не было. И звонков не было, – крикнула Снежана и шмыгнула носом, веки её опустились от накативших слёз.

Снежана прижалась к руке водителя, готовой дёрнуть переключатель скорости. Ей хотелось просто упасть Сергею на грудь и плакать, готовиться к свадьбе она не могла. Перед глазами оживали воображаемые гости, которые пялятся на её макияж, кричат «горько», а по углам шепчутся, что она не пара или не совсем пара такому перспективному, одарённому юноше, что мать её алкоголичка и семья её неблагополучная. Свекровь отыщет на её носу горбинку, а в глазу – соринку и будет обсуждать свои наблюдения с подругами, подёргивая опущенными уголками губ. И тогда для чего этот театр под тюлевым покровом? Если итог один и тот же – сплетни. Свои мысли Снежана не озвучила, просто крепче прижалась к груди возлюбленного.

Рука водителя ослабела и оставила в покое коробку передач. Она змейкой скользнула по спине девушки и сдавила её жёсткой петлёй.

– Слушай, милая, – горячо прошептал он на ухо спутнице. – Я – человек и сейчас взорвусь. Поехали в общагу. Андрюха завтра только приволочится со своего Толочина.

– Ты опять? – воскликнула милая, выбираясь со дна собственной души. – Ты же обещал никогда не поднимать этот вопрос. Ты клялся! – Её глаза цвета моря накатили волну гнева, захлестнувшую небо.

– Ну, знаешь… я не робот. Ты и сама хороша, юбку короткую нацепила, задницей вихляешь, тут и у робота встанет.

– Как… так? – заикается Снежана. – Ты ведь знаешь, что мне пришлось пережить. Как… так?! И вообще, ты же знаешь, какое у меня воспитание.

– Прости, забыл! – съёрничал Сергей и дёрнул наконец рычаг коробки передач.

– Я выхожу, – разрыдалась Снежана, – открой дверь.

– Ну ты и плакса, – вздохнул Сергей и крутанул руль. – Обещала в офис со мной – исполняй!

– Я не хочу. Я к няне хочу, домой. Миша обнимет, и… спадёт с души морок.

– Хватит дурить. Пристегнись, – сказал Сергей, и «гольфик» выпрыгнул на проспект, оттеснив сияющий на солнце «Опель». Девушка в круглых чёрных очках, высовываясь из окна подрезанного «Опеля», затрясла маленьким хвостиком на затылке и ястребиным чёрным когтем на среднем пальце.

Сергей скользнул полным равнодушия взглядом по чужой ярости и сжал зубы. Казалось, что кадык на его шее прыгал в такт обороту колёс.

– Серёж, ну не дуйся, – произнесла Снежана, вытирая ладонями слёзы. – Я так ждала тебя.

Водитель молчал и крепче сжимал руль.

– И вообще, я не понимаю, – продолжила Снежана, подливая возмущения в голос, – как можно предложить своей будущей жене, любимой девушке какую-то общагу, скрипучую кровать, где за картонной стеной стоят соседи? Ты бы хоть номер в «Президент-отеле» снял.

– Да-да, – ответил полным желчи голосом водитель. – И ты бы согласилась?

– Меньше бы обиделась!

Сергей перестроился в ряд медленной полосы. Он по-прежнему сжимал зубы и не смотрел на свою невесту.

– Молчишь?! – в голосе Снежаны уже слышался надрыв. – Ну и молчи! Высади меня.

– Ну вот, первая семейная ссора, – отозвался водитель и набрал полную грудь воздуха. – Поздравляю! – выдохнул он. – А как же закон: жена да убоится мужа своего? Ай-ай! Где твой страх, покорность мужу, без недели жена? Ты ведь всем правилам подчиняешься. Воспитание такое.

Снежана закрыла глаза и отвернула голову. Сергей смотрел на дорогу, и тут как будто из-под колёс его машины выпрыгнул красный «Опель», в его открытом окне извивается похожий на беличий короткий хвост и, как голая ветка, вытянулась из окна рука с оттопыренным средним пальцем.

– Теория Дарвина жива, – усмехнулся Сергей, окинув взглядом «Опель».

Снежана с закрытыми глазами сохраняет молчание. Под её ресницами вздрагивают бусинки слёз. Сергей кинул взгляд на свою невесту, и глаза его потеплели.

– Эй, на первом сиденье, я прощаю вас, – сказал он, усмехаясь.

Снежана сильнее сжала губы, на её веки легли болезненные тени.

– Ну, что с моей тёщенькой решили? – с другого бока зашёл Сергей. – Твоя свекровь настаивает на её присутствии. Звонить собралась.

Снежана открыла глаза, и выплеснулась синева – не хватило неба.

– Пусть лучше её в крезовнике навестит.

Машины напитались жаром и обменивались духотой. Сергей открыл окно и запустил в салон ветер, который тут же растрепал распущенные волосы пассажирки.

– Поверишь? У меня чуйка была. Как вштырило вчера, а тебя в сети нет. И тестюшка на звонки не отвечает, вот ведь лузер. – Сергей тряхнул кудрями. – Я с ним стрелку забью без тебя. Пусть объяснит, почему вас одних оставил с этой…

– Она всё-таки моя мать… была. Не смей!

– Он у себя? Рванём к нему в офис?

– Не получится, – ответила ослабленным голосом Снежана, – его там нет. Только вечером, на обратном пути из крезовника, меня подхватит. Сказал ждать звонка, – прошепелявила Снежана, засунув в рот заколку, обсыпанную стразами, а руки её закрутили жгутом волосы на затылке. Крокодилья пасть заколки не смогла проглотить целиком толщину жгута и вхолостую клацала челюстями, пока хозяйка не перевернула волосы на другой бок. Одна из прядей выпрыгнула из сжатых челюстей и обняла открытую девичью шею, нежный изгиб которой сводит водителя с ума. – Не заморачивайся. Отец всё уладит, – сказала она, отстёгивая «тупой ремешок» безопасности.

Машину парковали на стоянке для служебного пользования, охранник знал Сергея в лицо, поэтому шлагбаум поднял, лишь только из окна прибывшего «Фольксвагена» высунулась златокудрая голова водителя.

– Я это слышал не раз. Запой – «отец всё уладил». Что он уладил? И что он вообще может? Да он лузер, – Сергей с размаху хлопнул дверью. – Детей на кого бросил? Она не человек уже, хоть и была. Догоняешь? Нет у неё души! Пропита. С ней нельзя под одной крышей жить – убьёт. Её надо в бункере запереть навечно. – Сергей перевёл дух и продолжил, выйдя из машины: – Короч, одну я тебя не оставлю, сегодня же в Гродно поедем, научишься ремонт делать. – Сергей потянул её за руку к стеклянным дверям стеклянного же многоэтажного здания, где просиживал брендовые штаны его работодатель.

Снежана вытерла слёзы и улыбнулась – оказывается, на свете нет ничего приятнее, чем подчиняться мужчине, хотя бы для виду.

В холле её встретили стены, и потолки, и пол, сияющие одним и тем же цветом серого гранита, отполированного как бриллиант. Единственная матовая панель в холле, дверь из стекла, в мгновение ока проглотила Сергея, едва Снежана опустилась в заросли пластиковых пальм, на диван, такой же серый и блестящий, как стены.

Она сразу поймала на себе оценивающий взгляд дамы, которая до пояса вросла в стойку ресепшена. Возраст служительницы стола регистрации Снежана не определила – дама оказалась чересчур стильной. Чересчур поднятый воротник, точно как у злой колдуньи из мультика, чересчур приглаженные волосы, как у модели с безволосой причёской.

Похоже, хранительница ресепшена прикидывала: с какой целью пожаловала к ней в холл черноволосая, похожая на Белоснежку девушка? Возможно и такое, что шеф ищет замену служащей регистрационного стола. И от этой мысли она зеленела до той минуты, пока матовая дверь не выпустила самого шефа и известного прогера Белянского. Шеф тряс руку Белянского, бренча золотым браслетом брендовых часов, а девушек не удостоил даже взглядом. Снежана высунула нос из рощи пластиковых пальм, а вросшая в ресепшен дама сделалась ещё стильнее, задрав услужливый подбородок до неба.

До парковки жених и невеста бежали, не произнося ни слова. Сергей, сжимая в руке руку невесты, набирал скорость. Хлопнув ладонью по пыльной спине «Фольксвагена», он завопил так, что охранник схватился за электрошокер.

– Снежка! Мы едем в США, на ПМЖ! В США! – Сергей раза два подпрыгнул и только потом открыл двери. – Ну крикни: «Раша, гуд бай!»

– Ура! – воскликнула Снежка и обхватила его шею.

– Ура!

Но уже пристёгивая ненавистный ремень безопасности, она спросила почти шёпотом:

– А что скажет папа?

VI

Берёзы ненавидят жару, даже майскую, от её томительного угнетения зелень их крон становится унылой. За чертой города, в больничном дворе, Яновича встретили вековые берёзы и потянули ветки-руки к его нездешнему джипу. Берёзы шептались и сплетничали, обнимаясь с ветром. Старый знакомый в новом авто. К чему бы это? К засухе – решили они и обсыпали водителя берёзовой пыльцой.

– Что за чёрт, – выругался старый знакомый, стряхивая с чёрной куртки жёлтую пудру, и скрылся за дверью служебного входа самого ветхого корпуса психиатрической больницы.

По освещённому нервным светом коридору летел человек в белом халате, доктор Георгиев, знаменитость в среде алкозависимой элиты страны. Его виски и затылок побила седина, но выглядит он моложаво: статный и ростом на голову выше водителя нездешнего джипа.

– Приветствую, – кричит доктор, протягивая единственную здоровую руку – правая от рождения была похожа на засохший рудимент – шагающему навстречу человеку в чёрной куртке, на воротник и спину которой жёлтыми разводами легла пыльца.

– Здравствуйте, доктор. Мы опять обосрались? – сказал водитель нездешнего джипа, втягивая голову в плечи.

Доктор, похожий больше на служителя Мельпомены, нежели Панацеи, похлопал вошедшего по спине здоровой рукой и пригласил в свой кабинет.

– Рецидивы при таком заболевании не редкость, – сказал доктор. Голос его, богатый и мягкий, ложился на душу, как горячий шоколад. – Но, в нашем случае всё зашло слишком далеко. – Доктор присел на краешек стула напротив своего посетителя, развалившегося на диване, и со смаком закурил. – Говоря простым языком, она выжрала литра два палёного алкоголя за сутки. И в том напитке присутствовала агрессивная вкусовая добавка, которая, ко всему прочему, вызвала интенсивную аллергическую реакцию. Печень в нокауте.

– Вот сука, – без стеснения выругался посетитель. Глаза его запылали.

– Валерий Леонидович, за десять лет нашей дружбы пора бы научиться воспринимать эти явления философски.

Валерий Леонидович с пониманием вдохнул чужой табачный дым и выругался ещё скабрёзнее.

– Не распыляйте своё здоровье, дорогой друг. Оно вам понадобится для новой любимой женщины. Только так, мил человек, только так. Наша больная выбор свой сделала, это её право, но вы тоже – свободный человек. Дочка уже выросла.

Янович напряг спину и ответил, ныряя в бездонные глаза доктора:

– Я всегда подозревал, что вы, Вадим Расулович, магией балуетесь, да и облик ваш необычный. Не доктор, а факир в белом халате.

Вадим Расулович залился добрым смехом обычного человека и ответил:

– От вас, дорогой друг, ничего не утаить. Верно? Вы-то и сам человек непростой! Правда, в обычной шкуре бизнесмена.

Янович натянул улыбку на усталое лицо и сунул в руку доктора прозрачный файл с бумагами.

– Понятно. Паспорт этой… больной здесь же. Оформляйте.

Доктор пересел за письменный стол и погрузился в историю болезни Полины Лазаревны, вписывая косые треугольники в прямые линейки пожелтевшего листа.

– Вадим Расулович, – пробил тишину голос Яновича, – вы оказались правы, я только что расторг брак, в официальном порядке разумеется, с гражданкой Янович Полиной Лазаревной. Мне нужна её подпись, там, в папке… С сегодняшнего дня у неё начинается новая жизнь. Я намерен лишить её родительских прав на сына. Мне необходимы очень убедительные документы для суда. Окажите помощь. Учитывая нашу многолетнюю дружбу.

Доктор кивнул, не отрываясь от рутинной писанины:

– Всё оформим, не переживайте, процедура не новая. Если желаете, мы больную нашу усиленней полечим, психика у пациентки давно нездоровая, а новый удар просто убийственный, да ещё печень. На данный момент больная в реанимации, уже в сознании, но состояние тяжёлое. Нашим девчонкам ещё дня три ей судно подставлять. Реабилитация потребуется длительная. Короче, можно девушку на год закаруселить под строгим режимом. Воля ваша.

– Со схемой лечения абсолютно согласен. Очень вам благодарен. – Валерий Леонидович приблизился к собеседнику и махнул в воздухе рукой, а в нагрудном кармане доктора тут же материализовалась шоколадка из долларовых купюр, чуть тоньше обычной. Здоровой рукой вознаграждение тут же было перенаправлено в боковой карман его халата.

– Желаете повидаться с пациенткой? Я вас провожу.

– Нет, – отрезал Янович и шагнул к двери. Потолочный свет замигал, как в сцене из фильма ужасов.

– Обычно все дела вы доводите до конца, – сказал доктор и возвысился над письменным столом. – Вы же сами у себя спрашиваете: «А так ли я поступаю?» Пойдёмте, и убедитесь в правильности своего выбора.

Из-за белой ширмы реанимационной палаты со щебетом выпорхнула стайка медсестёр, каждая из которых комплекцией удалась под стать лечащему доктору. Доктор Георгиев хлопнул по мягкому месту самую молодую и выпуклую, и стайка заверещала сильнее, на всё отделение, скрываясь за входной бронированной дверью.

Янович почувствовал себя сталкером, за его спиной стихал шоколадный голос доктора и щебетанье медсестёр, а перед глазами белели пустотой четыре больничные койки. Пятая, спрятанная за ширмой, у самого окна, напряглась от уложенной на неё массы человеческого тела, опутанного проводами.

«Она», – содрогнулся Янович и шагнул. Тишина сдавила его плечи, закутанные в голубую паутину халата для посетителей. С каждым шагом вошедший всё больше терял дух бодрости. Наконец его шаги к койке напоминали скольжение неопытного лыжника.

В приоткрытое окно влетел напитанный берёзовой пыльцой ветер и щекотнул его нос. Янович хмыкнул и из последних сил выпрямил спину, глаза его вновь блеснули сталью. Готов.

– Привет, – поздоровался он с барсучьим лицом на подушке пятой койки. В ответ лицо перевело на него взгляд и шевельнуло нижней челюстью, а под ядовито-жёлтой простынёй несколько раз вздрогнуло человеческое тело, как будто прокатились волны по огромной водянистой груше. От судорожных волн оголились бугристые целлюлитные руки больной, пристёгнутые к поручням кровати. На сгибах обеих рук выпятились катетеры и потягивают жидкость из проводов, которая капает в ритме, заданном электронной коробкой, пикающей на штативе капельницы.

Янович округлил глаза и леденеющим языком произнёс:

– Вот… образ женского алкоголизма. Отснять и наклеить на каждую бутылку пива, пусть молодёжь любуется будущими жёнами и мамами.

Существо водянистой груши напряглось и выдавило ещё одну волну.

– Лечить меня вздумал, – прохрипело барсучье лицо и закашляло. Чёрные завитки отлипли ото лба.

– Ты отвратительна, – с презрением сказал Янович и едва сдержал губы от плевка.

– Да? Что же ты припёрся ко мне? – оскалилось лицо. – Может, сучка твоя не дала? Решил с женой пере… пе… – Новая волна кашля накрыла водянистую грушу с головой.

– Ты больше не увидишь детей и никому не испортишь жизнь. Я поставил точку. – Слово Яновича топором палача поднялось над головой пациентки постыдной больницы. Её нижняя челюсть задрожала, как у кошки на охоте за птичками, а на глазах выступила влага. Рот на барсучьем лице хотел крикнуть «Нет!», но связки не подчинились ему, а губы прошамкали в холостую.

Палач, так и не опустив топор, сказал:

– Мы переезжаем. Я обещал дочери, она больше не увидит тебя. Никогда.

Так и повис в воздухе занесённый над барсучьим лицом топор, а палач, шагнув к выходу, бросил:

– Я не оставлю тебя без опеки. Пройдёшь реабилитацию – вернёшься домой.

Подошвы его немыслимо дорогих туфель скрипнули, наступив на резиновый коврик у входа, а водянистая груша приподнялась на локтях.

– Будь ты проклят. И сука твоя… пусть сдохнет, – прошипело приобретшее фиолетовый оттенок барсучье лицо. – Сдохни, сука! – просипело оно.

Груша напряглась, а барсучье лицо оголило зубы и сморщило нос, брови чудища перепрыгнули на середину лба. От шипящего крика уже не барсучьей, скорее, драконьей морды по телу Яновича пробежала дрожь.

– Будь ты проклят! – Самое наивное из пожеланий тяжёлым металлом врезало по его спине, но он так и не обернулся.

На обратном пути Валерия преследовал скрежет металла, и даже ласкающий голос дочери утонул в песочном рёве. Он обнимал свою девочку, умолял о прощении, и тема разговора отскакивала от него теннисным мячом, пока доча не произнесла: «…в США».

– Что? – в смятении сказал он, нахмурив лоб. Скрежет металла оборвался на высокой ноте.

– Папуля, он – гений, понимаешь? Он – лучший, – ответила доча.

Будущее песком убегало сквозь пальцы. Его девочка сидела рядом в машине и улыбалась миражу, налипшему на радужную оболочку её глаз.

– Ты в своём уме? Чему ты радуешься? – Янович тряхнул свою девочку за плечо, но мираж только глубже впитался в цвет её очей.

– Мы уже всё решили.

– Да вас… тупо завербовали! Враждебная страна. Снежана, пойми, ты обязана будешь стать не сама собой, а той личностью, которую тебе навяжут.

– Ты тоже всю жизнь командовал, не давал мне стать… самой собой! – парировала дочь.

– Снежана, ну что ты несёшь? Что за бред? Ты думаешь в рай сбежать? – На шее у Яновича дёрнулся кадык, жилы напряглись, как корабельный трос во время шторма. – Муж будет без отдыха строчить программы в офисе, куда добираться не меньше двух часов в одну сторону. Ты тоже выйдешь на работу. И не думай, что тебя засыпят благодарностями, Америка трещит по швам от множества гениев. Выпускник БГТУ по специальности «ракетно-авиационные двигатели» крутит гайки на заштатном автосервисе. Там это вполне рядовое явление. Но, допустим, повезло, американская зубная фея устроила тебя в деловом центре Хьюстона, да! Твои коллеги, каждый натянет улыбку и никогда не подставит дружеское плечо, никто, а при удобном случае заложат шефу. На вечеринке дня рождения тебе оплатят резиновый гамбургер с одной банкой пива. Добродушные соседи подарят тебе к новоселью бутылку вина с бантиком на горлышке, печенье в музыкальной коробке и тут же настучат в полицию, если им что-то привидится или послышится. Вы наберёте кредитов и оба впряжётесь в телегу, полную счетов, и будете тянуть её до остановки жизни. Ребёнок тебе обойдётся очень дорого, придётся оторвать его от груди и выйти на работу, иначе пропадёт место. Пропадёт место – вы не оплатите кредит, и вас выселят из дома, ребёнка передадут в органы опеки, а затем его усыновит парочка гуманных педерастов и будет брать с собой на гей-парады. – Отец перевёл дух и продолжил, усиливая голос: – Если пронесёт, ты сможешь дитё отстоять, но уже в школе твоему пятилетнему малышу прочтут сказки о гей-любви, а чуть подрастёт – научат, как натягивать гондон и куда сообщать, если ты его поставишь в угол или не купишь электрогитару по первому требованию, и запретят называть тебя мамой, а папу – папой. И, заметь, всё по закону!

Снежана нахмурила лоб и сомкнула веки. Казалось, отец окатил её ледяной водой:

– Пап, ну ты и кошмара нагнал! Тысячи уезжают – и довольны.

Отец вошёл во вкус.

– Тысячи? А знаешь, чем они довольны? В самом лучшем случае – деньгами, и чем больше денег, тем больше довольны. Ты же у меня девушка небедная, нужду не испытывала, и на родине можно заработать. Я хотел вам с Серёгой бизнес передать. Квартира огромная, переезжать можно. Я хотел, чтоб ты себе комнаты выбрала, какие хочешь. Посоветоваться надо, как твою часть отделить. Какая Америка? Зачем? Туда народ только за баблосом валит, жертвует всем духовным ради этого. Человеку надо жить дома, любить всё: от кулинарии до веры, даже запахи. Есть, конечно, люди без чувства родины, которые корнями в нашу землю не вросли. Им безразлично, где жить, лишь бы сытно, они и мать родную в базарный день продадут. Русский же человек от тоски по родине до смерти изводится. Да, эмигранты часто бравируют, и в Интернете: «Как беззаботно и привольно мне живётся! А как вы в вашем совке?» Доча моя, рассказы о виллах из розового мрамора, яхтах и красных спорткарах – в девяносто девяти случаях из ста даже не научная фантастика. После двух рюмок водки с соотечественником их «владельцы» просят чёрного хлеба, пускают слезу и мечтают вернуться, хоть на самую захудалую окраину. – Глаза Яновича побелели, голос дрогнул. – В детстве я видел эмигранта – бабушкин брат, который в её дворике становился на колени и целовал забор своего детства… Тема закрыта. Ты никуда ни едешь! Тем более я – отец, я – против… категорически. Нет, нет и нет! – отбил колокол.

– Папа, я заплачу. – Снежана направила на отца запрещённое оружие, на её глаза накатили слёзы и замерли, нагнетая прорыв.

– Девочка моя, доченька. – Отец тут же прижал к груди родное дитя и принялся оправдываться. Оружие всё ещё действовало безотказно. – Ты прости меня… прости… Я же счастья хочу для тебя. И мы с Мишуном как без тебя? Мы погибнем. А няня? Пожалей нас…

Снежана разрыдалась-таки, от жалости. Она жалела няню, Мишу, несговорчивого отца – совсем немного. И себя – очень сильно, больше всех. Отец гладил её волосы и сюсюкал:

– Обещаю, я Сергея отговорю… Обещаю, у него будет всё… Обещаю, у вас будет всё хорошо. Подключим Родионыча, он слова нужные подберёт. Обещаю… Помнишь, ты маленькая была… в поезде мы клятву дали… Белое такое купе… «Вместе навсегда», помнишь? Снежана кивнула и всхлипнула. Отец продолжил: – И я помню. Как будто вчера было. Ну, всё – вытирай нос. Поехали! Мишка уже скучает. А давай по дороге торт купим в «Золотом гребешке»? Самый дорогой! Давай?

Снежана опять кивнула, слёзы уже не катились, и всхлипы исчезли.

– Девочка моя, ну? Посмотри на меня, – сказал отец, поворачивая ключ зажигания. – Нравится машинка?

– Танк какой-то, – ответила Снежана, промокая глаза салфеткой.

Янович расхохотался:

– Да! Мужская игрушка! Если Сергей одобрит – я вам подарю. Ей-богу! Ну, не плачь, солнышко, я для тебя…

– Ты эгоист, – рубанула Снежана. Янович остолбенел, с трудом удержав руль. – Сергей сам хочет, своими силами, стать личностью. Он не примак и не нуждается в твоём и Родионыча высоком покрове. Ну как ты не понимаешь? Он – гений. Его одного в этот проект взяли! Одного! Понимаешь? Сотни опытных уже, крутых прогеров пытались вщемиться – и облом. Сергею такие условие предложили, такую зарплату… светлое будущее, короче. Весь мир!

Отец не отрывал взгляда от дороги и молчал. А его солнышко обстреливает убойными лучами салон нового джипа и пролетающие автомобили.

– Что толку – мир обрести, а себя потерять? Я ещё понять могу физика как-то, – наконец подал снова он голос, выползая из-под завала обрушенных на него обвинений, – у нас оборудования нет, чего греха таить. Ради науки можно личным счастьем пожертвовать, но не ради денег или «светлого будущего»… Серёга же не физик. Вы туда за нулями в компьютере потянулись. Вам на два нуля больше, чем остальным крутым прогерам, напишут. Вот тебе – весь мир. Ты на эти «нули» парного молока не купишь, нет! Ни яблока, ни картошки без генов скорпиона. Снеж, яблоко укусишь – на зубах хитин скрипит.

Снежана расхохоталась, слёзы опять градом скатились по её щекам.

– Ты помнишь, – продолжил отец, вздохнув с облегчением, – что Родионыч говорил? Он в этом капитализме полжизни провёл, дни считал, когда домой отправят.

– Нет, – отозвалась Снежана, растирая слёзы и улыбаясь.

– Как? – удивился отец и, добавив хрипотцы, голосом кума проскрипел: – «У меня государство двадцать лет жизни украло!»

– Пап, ну что Родионыч, Родионыч! Известно всем, какой он советский патриот. Ничего другого от него не услышишь.

– Разве он не прав?

– Ты прав, он прав, – с раздражением ответила дочь. – Только расклад такой: куда Сергей – туда и я. Он мой муж, и решать будет он.

Точка в споре была поставлена разящая, свинцовая. Янович онемел, чувствуя, как мозг оставляют мысли. А Снежана, наслаждаясь тишиной, расчёсывает волосы огромной щёткой.

– Как она? – спросила Снежана, разглядывая своё лицо в зеркале над лобовым стеклом.

– Забудь, – брякнул отец. – У тебя – диплом, свадьба, у неё – палата, капельница. Я заплатил, реабилитация будет долгой. Доктор сказал – год.

– Круто.

– Доча, её сестрёнка часом не замешана в этом? Любительница джин-тоника, – ухмыльнулся Валерий.

– У тебя всегда Натаха виновата.

Снежана, закинув в сумку огромную щётку, огляделась. Волосы лежали на плечах волнистыми чёрными прядями, за окном вдалеке проносились то серые многоэтажки, то крепкие, как осенние боровики, терема.

– Да уж, чувствую себя фараоншей в колеснице, – продолжила Снежана, разглядывая колесницы смертных рангом ниже. – Клёво, – сказала она и бросила сумку на заднее сиденье. – Пап, ты её салон красоты продай! Я тебя в марте ещё просила. А то я его взорву!

– Поговорим позже, время терпит.

– Нет. Не терпит. Я своё вчера оттерпела. Надо этот гадюшник с лица земли стереть. Там она никогда пить не бросит, у них тусовочка, клуб фемин сложился. Ну ты же в теме. Пьют по календарю, согласно красным дням. И Натку не жалуют, она изгой у них – перед Гацко стелется, носки ему гладит. А в сауну её зовут поприкалываться, у Натки размер последний икс. В ночной клуб – никогда. Деревней считают, – нахмурилась Снежана. – За день до… она утром приплелась, в казино тусила. Я заглянула в спальню – храпит, смердит, колготки на полу, а ноги в туфлях. Я дома решила остаться, но у нас няня ночевала и отговорила меня. Хочет, чтобы я диплом защитила на «отлично». Ну и, говорит, встала мать к обеду, в душ, кофе пол-литра засадила, с Мишуном поиграла, кормила его даже и виноватая такая на работу потянулась. Анастасию Сергеевну о происшествии просила не докладывать. Сказала, что расстроилась очень – две штуки баксов проиграла. Потому маленько виски накидалась, типа от горя – два дринка всего. Врёт! В спальне перегар стоял – забалдеть можно от одного вдоха. А няня что? Тебе звонить, а ты – на танке!

– Ну, я же прощён уже, – взмолился танкист.

– Ну да, – вздохнула Снежана, – прощу, если её салон продашь. Он ведь на тебе болтается. И всех уволь, всех тёлок, а массажистку по статье. Вообще всех по статье, за пьянство на рабочем месте. – Снежана сжала кулаки. – И зачем вы поженились? Ты хоть в юности любил её?

– Все пацаны за ней бегали, – ответил с улыбкой Валерий. – А я отбил. Парень у неё был, крутой десантник на «Жигулях». Я дрался не раз. Родионыч тоже бдил. Ну и потом ты получилась, быстро очень, как снег на голову. Поэтому и назвали тебя – Снежана. – Танк остановился под красным оком светофора, и его водитель, набрав полную грудь воздуха, спросил: – Ну, откровенность за откровенность. Как у тебя с Серёгой там? Ты смотри, никаких отношений до брака не допускай, спешить нельзя, это я тебе из собственного опыта. Пусть в жизни всё идёт своим чередом, второе следует за первым, а третье за вторым. И потом, наши деды и отцы не зря такие правила установили, для счастья семейного, понимаешь, чтоб дети рождались здоровые, род человеческий приумножался. Какой-то ещё высший смысл в этом есть, может и божественный. – Валерий оторвал руки от руля и сделал несколько круговых движений в воздухе, продолжая недосказанное языком жестов.