Текст книги "«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы"

 
Где, в гаремах наслаждаясь,
Дни проводит мусульман (III, 33)
 

А.С. Пушкин. «Талисман»

Как мы уже убедились, вся необыкновенная биография прадеда занимала воображение поэта, служила источником вдохновения, толчком к полету творческой фантазии и в то же время стимулом к поистине кропотливой исследовательской работе, направленной на познание конкретных исторических реалий, связанных с Ганнибалом.

Один эпизод из жизни предка – самый, пожалуй, романтичный и одновременно практически почти не подтвержденный (до наших дней!) никакими документами – история пребывания Ибрагима, юного абиссинского невольника-«аманата», в константинопольском серале, в течение года и трех месяцев. Пушкин записал в автобиографических заметках: «Русский посланник в Константинополе как-то достал его из сераля, где содержался он аманатом, и отослал его Петру Первому вместе с двумя другими арапчатами…» (XII, 312)492492
  Словарь языка А.С.Пушкина (Т. IV) дает два значения слова «сераль»: 1. В странах Востока – дворец; 2. Внутренние покои дворца, гарем. «Толковый словарь» Вл. Даля (т. IV) объединяет эти два определения: «Сераль – дворец султана и вообще мусульманскаго владетеля, коего часть есть гарем, женская половина».


[Закрыть]. Эпизод этот был известен Пушкину из семейных преданий и вызвал у впечатлительного Пушкина огромный интерес (в его произведениях слово «гарем» встречается сорок один раз!).

Художественный мир пушкинской поэмы «Бахчисарайский фонтан» досконально изучен не одним поколением литературоведов. Но мы полагаем возможным высказать дополнительное предположение о причинах обращения Пушкина к легенде о хане Гирее. Нельзя не принимать во внимание и его острый интерес к таинственному и пленительному для европейца миру сераля – арене восточных страстей и драматических коллизий, в котором когда-то (в самом начале XVIII века) довелось побывать (и быть похищенным из него!) будущему Арапу Петра Великого. Пушкин писал: «Бахчисарайский фонтан в рукописи назван был Гаремом…» (подчеркнуто Пушкиным). Время действия «Бахчисарайского фонтана» нигде не указано. Как отметил Б.В.Томашевский, «хронологическая неопределенность эпохи простирается от XV до XVIII в.».

Ассоциации с историей Ганнибала возникают не только в картинах сераля, но и в описании судьбы одной из главных героинь поэмы – Заремы. Еще маленькой девочкой ее увозят из христианской Грузии, и она попадает в мусульманский Крым. «Родилась я не здесь, далеко…» Зарема только смутно помнит «другой закон, другие нравы».

 
Но почему, какой судьбой
Я край оставила родной,
Не знаю; помню только море
И человека в вышине
Над парусами… Страх и горе
Доныне чужды были мне493493
  Впервые четыре последние строки из здесь приведенных соотнес с судьбой Ганнибала И.Л. Фейнберг («Читая тетради Пушкина». С. 69).


[Закрыть]… (IV, 155)
 

В примечании к первому изданию I главы «Евгения Онегина» Пушкин сообщает читателям, что «…до глубокой старости Ганнибал помнил еще Африку, роскошную жизнь отца, девятнадцать братьев, из коих он был меньшой, помнил, как их водили к отцу, с руками, связанными за спину, между тем, как он один был свободен и плавал под фонтанами отеческого дома…» (VI, 664).

Так пролегла тропинка от фонтанов дворца абиссинского правителя через сераль Царьграда к гарему и фонтанам дворца хана Гирея.

Один из знакомых Пушкина писатель Орест Сомов в статье «О романтической поэзии» (1823 г.) писал: «…Сколько в России племен, верующих в Магомета и служащих в области воображения узлом, связующим нас с Востоком. И так, поэты русские, не выходя за пределы своей родины, могут перелетать от суровых и мрачных преданий Севера к роскошным и блестящим вымыслам Востока»494494
  Цит. по: Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники. С. 140.


[Закрыть].

В более реалистическом ключе тема гарема возникает в пушкинской прозе – в «Путешествии в Арзрум»: «…Видел я харем: это удавалось редкому европейцу. Вот вам основание для восточного романа». В «Путешествии…» есть драматические строки о детях-аманатах: «Их держат в жалком положении. Они ходят в лохмотьях, полунагие и в отвратительной нечистоте. На иных видел я деревянные колодки»495495
  Эти строки были вычеркнуты «высочайшим цензором» – Николаем I (см.: Литературное наследство. № 16–18. С. 518).


[Закрыть]. Опять перед нами мелькнула тень малолетнего Ибрагима, приоткрылась завеса над его прошлым, которое не перестает занимать Пушкина.

Гоголь сказал о поэзии Пушкина: «Ничего не вносил он туда необдуманного, опрометчивого из собственной жизни своей… А между тем все там до единого слова есть история его самого. Но это ни для кого не зримо».

Я не шут, а старинный дворянин.

А.С. Пушкин. «Дубровский» (VIII, 164)

Существует еще одно «сближение», которое может многое прояснить в отношении Пушкина к образу своего прадеда. Положение Ганнибала при дворе (царский арап, негр для забавы или ученик, а затем и сподвижник великого преобразователя России) давало повод для размышлений и невольных ассоциаций.

Обратимся к свидетельству XIX века (введенному в научный оборот Л.М. Аринштейном). В книге «Восточная Европа и император Николай» (Лондон, 1846 г.) англичанин Ч.Ф.Хеннингсен, посетивший Россию в 1838 году, записал со слов очевидцев: «Николай никогда не мог полностью скрыть своего пренебрежения к человеку, которому расточал свои милости. Вскоре стала известна его презрительная фраза о том, что Пушкину, учитывая его талант, следует предоставить ту неограниченную свободу слова <…>, какая предоставляется, в порядке исключения, одному из поэтов или одному из шутов, но никому другому». Разъясняя английским читателям смысл этой фразы, Хеннингсен писал: «Дед Пушкина был женат на дочери Ганнибала – негра, которого Петр Великий долгое время держал при себе для забавы; впоследствии он стал любимцем царя, командовал флотами и армиями и женился на представительнице одной из благороднейших русских фамилий, положив начало роду Аннибалов. Намек был для Пушкина очень болезненным». При этом Аринштейн высказал предположение, что известные выпады Булгарина против Ганнибала, деда Пушкина, сделаны в связи с этими получившими огласку язвительными словами царя496496
  Аринштейн Л.М. Неизвестные страницы ранней английской пушкинианы // В кн.: Пушкин. Исследования и материалы. Т. IX. Л., 1979. С. 251. Толки о прадеде поэта, «негре, доставленном на корабле по Балтийскому морю», появились в русском обществе под влиянием книги бывшего секретаря саксонского посольства в Петербурге Георга фон Гельбига «Русские фавориты» (1809), где он писал: «Абрахам Петрович Ганнибал был мавром, которого Петр I доставил в Россию из Голландии в качестве корабельного юнги». Книга эта в Россию не ввозилась, но слухи поползли. Н.И. Греч свидетельствует о том, что враждебный Пушкину С.С.Уваров публично рассказывал о покупке Аннибала для Петра Великого в Кронштадте за бутылку рома (Греч Н.И. Записки о моей жизни. М.–Л., 1930. С. 702). Версия о юнге-арапе могла появиться и в результате искаженных сведений о путешествии Петра со свитой (в которую входил и молодой Абрам Петров) морским путем – на яхте из Роттердама во Францию в марте–апреле 1717 года. Один из источников – анекдот о том, как Петру кто-то помешал отдыхать в каюте после адмиральского часа. Не разобравшись, царь повелел выпороть Абрама, что и было сделано. А потом оказалось, что это была хитрость другого молодого матроса. И тогда Петр приказал зачесть эту порку Абраму, сказавши: когда еще придется тебя наказывать, за какую-нибудь вину, ты мне напомнишь, я тебе прежнюю порку зачту. (Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелином, в четырех частях. Ч. 1. С. 197–199). Пушкин этот анекдот, как и многие другие о Петре и арапе, конечно, знал. О морском путешествии царя он сделал запись в «Истории Петра» (X, 232).


[Закрыть]. Предположение очень убедительное, если вспомнить обстановку, сложившуюся вокруг Пушкина, его отношения с «светской чернью».

Жизнь света – это своеобразный карнавал, «комедия масок». Здесь свои Коломбины, Арлекины, свои арапы, карлы и шуты. Как однажды заметил молодой Пушкин в стихотворении «Товарищам» (называвшемся также «Прощание»):

 
Другой, рожденный быть вельможей,
Не честь, а почести любя,
У плута знатного в прихожей
Покорным шутом зрит себя… (I, 259)
 

Сам поэт, гордый и независимый, не раз был жертвой «подлой клеветы», злословия молвы. «Пушкин здесь, – записывает в своем дневнике М.П. Погодин. – …его ругают наповал во всех почти журналах. «Северная пчела» говорит даже, что он картежник, чванится вольнодумством перед чернью, а у знатных ползает, чтобы получить шитый кафтан…»

После унизительного придворного назначения в самом конце 1833 года Пушкин вновь осмысливает свое место – писателя и гражданина, «отпрыска славного рода» в рядах дворцовой камарильи. Он намеревается подать в отставку и с горечью пишет жене: «Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать, как им угодно. Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, хочу быть шутом ниже у Господа Бога» (XV, 156)

Придворный мундир и шутовской кафтан – все чаще они соединяются в размышлениях поэта о своей судьбе и своем – высоком – предназначении. (Пушкин, скорее всего, не видел помету-приказ Николая I на докладной записке Бенкендорфа. хотя и знал о ней: «Вы могли бы сказать Пушкину, что неприлично ему одному быть во фраке, когда мы все в мундирах, и что он мог бы завести себе по крайней мере дворянский мундир…»)

В другом письме к жене поэт пытается разглядеть будущее: «Хорошо, коли проживу я лет еще 25, а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что ты будешь делать и что скажет Машка, а в особенности Сашка. Утешения мало им будет в том, что их папеньку схоронили как шута и что их маменька ужас как мила была на аничковых балах» (XV, 180)

Писатель В.А. Соллогуб так определил ложное положение, в которое попал Пушкин: «Певец свободы, наряженный в придворный мундир для сопутствия жене-красавице, играл роль жалкую, едва ли не смешную. Пушкин был не Пушкин, а царедворец и муж. Это он чувствовал глубоко»497497
  А.С. Пушкин в воспоминаниях… Т. II. С. 298.


[Закрыть].

Приятель Пушкина А.Н.Вульф застал его в феврале 1834 года «сильно негодующим на царя за то, что он одел его в мундир, его, написавшего теперь повествование о бунте Пугачева и несколько новых русских сказок. Он говорит, что он возвращается к оппозиции…»498498
  Там же. Т. I. С. 421.


[Закрыть]

Терпение его истощалось, шутовской кафтан оскорблял самолюбие. Конфликт был неминуем.

Пушкин мучительно размышляет. Он ищет аналогий в жизни предков, в судьбе литературных предшественников. Он рассуждает, например, в заметке «Вольтер» (1836 г.) о прусском короле Фридерике II, который… «не надел бы на первого из французских поэтов шутовского (в черновике «пажеского». – А.Б.) кафтана, не предал бы его на посмеяние света, если бы сам Вольтер не напрашивался на такое жалкое посрамление» (XII, 80–81, 370).

Впрочем, как явствовало из исторических записок, монархи иногда умели находить и шутам дельное применение. В «Историю Петра» Пушкин заносит: «Петр послал в чужие края за казенный счет не только дворян, но и купеческих детей, предписав каждому являться к нему для принятия нужного наставления <…> Возвращающихся из чужих краев молодых людей сам он экзаменовал. Оказавшим успехи раздавал места, определял их в разные должности. Тех же, которые по тупости понятия или от лености ничему не выучились, отдавал он в распоряжение своему шуту Педриеллу (Pedrillo), который определял их в конюхи, в истопники, несмотря на их породу». (X, 50–51).

В это же время Пушкин делает весьма знаменательное прибавление в свою библиотеку: приобретает книгу «Дормидошка – пустая голова, или Анекдоты о известном при дворе шуте Балакиреве. С присовокуплением исторических известий о происхождении шутов и жизни сего любимца царского» (Москва, в типографии Н.Степанова, 1836)499499
  См. описание библиотеки Пушкина у Модзалевского (№ 131). Там примечание: «разрезано, заметок нет».


[Закрыть]. Еще раньше, в «Записках Нащокина», Пушкин записывает анекдот про шута Ивана Семеновича и князя Потемкина (X, 191).

Вспомним, как часто встречается у Пушкина имя Арлекина, персонажа итальянской комедии масок. Арлекин был известен в России еще при Петре I (его, например, вывела в своей «Комедии о пророке Данииле» царевна Наталья Алексеевна). В Европе словами арлекин, гансвурст, пульчинелла или бураттино обозначали шута вообще. Признаки демонического происхождения во внешнем облике Арлекина отмечают некоторые исследователи итальянского театра: черная кожаная маска вызывает в памяти облик чёрта.

Пушкин снова вчитывается в «преданья старины глубокой», сопоставляет… Современный биограф поэта пишет о последних годах его жизни: «Друзья усматривали в поведении Пушкина неоправданную ревность, даже невоспитанность, и винили африканскую кровь, которая текла в его жилах. На самом деле это была накопившаяся боль человеческого достоинства, которое не было защищено ничем, кроме гордости и готовности умереть»500500
  Лотман Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин. Биография… Л., 1982. С. 243–244.


[Закрыть].

Как «шутовской кафтан» воспринял Пушкин мундир камер-юнкера, пожалованный ему царем501501
  См.: Лотман Лидия. И я бы мог, как шут… В сб.: Временник Пушкинской комиссии. 1978. Л.: Наука, 1981. С. 57.


[Закрыть]. Несколько месяцев спустя он записал в дневнике: «Г<осударю> неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностью. – Но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного» (XII, 329).

Не был шутом и холопом прадед Ганнибал, никогда не был им и сам Пушкин, гордо сознававший свое истинное высокое звание первого поэта России.

С тяжелыми арапскими губами…

О.Сулейменов. «На площади Пушкина»

«Пушкин-арап», «Пушкин-африканец» – эта формула отражает определенную литературную традицию, некий сложившийся штамп восприятия. Не будем забывать, что начало этой традиции положено самим Пушкиным.

В разное время понятие Пушкин-арап приобретало новые нюансы, наполнялось другим смыслом. При жизни Пушкина, как мы видели, эта формула использовалась «светской чернью» для травли поэта. Через сто лет после его смерти, с распространением нацистских и фашистских расовых теорий образ Пушкина-арапа использовался прогрессивными учеными и литераторами в контексте идеологического отпора этим взглядам. Не случайно, замысел (и начальные страницы) тыняновского романа «Ганнибалы» приходится на годы военной авантюры итальянского фашизма в Абиссинии. Новая волна интереса к происхождению Пушкина совпадает по времени с крушением колониальной системы и обострением национального самосознания народов, борющихся за свое национальное освобождение. Генеалогия великого русского поэта по-своему интересует и приверженцев африканской теории «негритюда», и противников расовой сегрегации в Соединенных Штатах. Эти последние опираются на традиции борцов за отмену рабства в Америке в ХIХ веке. Один из крупных деятелей аболиционистского движения видный американский поэт Джон Гринлиф Уитьер опубликовал в 1847 году острополемическую статью, посвященную десятой годовщине со дня смерти Пушкина. Вот как она начиналась:

«29 января 1837 года в одном из великолепных особняков северной столицы на берегах Невы умирал великий человек. Комнаты, которые вели в кабинет страдальца, были наполнены богатыми, титулованными особами и талантами С.-Петербурга, с тревогой справлявшимися о состоянии страдающего. Великое светило угасло. Александр Пушкин – поэт и историк, любимый в одинаковой степени императором и народом, – сраженный в смертельной дуэли за два дня до этого, лежал в ожидании своего конца. И когда наконец плачущий Жуковский, второй по славе за Пушкиным поэт, объявил взволнованной толпе, что его друг скончался, князь и крестьянин склонили свои головы в печали. Холодное сердце Севера пронзила острая боль великой утраты. Поэт России, единственный человек века, который мог с честью носить мантии Державина и Карамзина, скрылся в тени смерти, “свет которой есть тьма”.

Кто же такой Александр Пушкин? Возможно ли, чтобы этот человек, прекрасно одаренный, уважаемый и так оплакиваемый, был цветным – негром? Именно таким, однако, он был, факт – невероятный, как может показаться американскому читателю. Его деду по материнской линии, негру по имени Ганнибал, покровительствовал сам царь. Он был офицером морского флота502502
  Легенде о морской службе Ганнибала положил начало бывший секретарь саксонского посольства в России Георг фон Гельбиг, опубликовавший в 1809 г. в Тюбингене книгу «Русские фавориты» (см. примечание к предыдущей главе).


[Закрыть]. От своего африканского происхождения Пушкин унаследовал во внешности и складе мышления самые яркие черты. В статье, опубликованной в журнале “Блэкзюд” в июне 1845 года, он изображен следующим образом: “Густые кудри жестких волос, подвижные, неправильные черты лица, темная кожа – все выдавало его африканское происхождение. Внешность поэта соответствовала его характеру”»503503
  Thomas Budd Shaw. Pushkin, the Russian Poet. «Blackwood’s Edinburgh Magazine», 1847. P. 659.


[Закрыть].

«…Он не стыдился своего африканского происхождения, – продолжает Уитьер. – Напротив, он, кажется, гордился им. Поэт посвятил не одно стихотворение черноморскому полководцу Ганнибалу, и сочинения Пушкина содержат частые упоминания о его африканской крови.

Мы сослались на этого замечательного человека для того, чтобы показать полную нелепость и несправедливость общего предубеждения против цветного населения в Америке. Это предубеждение совершенно несовместимо с просвещенной республиканской системой управления и истинным христианством. Оно унижает человека…»504504
  Цит. по: Вопросы литературы. 1979. № 6. С. 159–163 (публикация В. Александрова).


[Закрыть]

Статья американского поэта была повторно опубликована в 1937 году со следующим предисловием сотрудника Гарвардского университета литературоведа Томаса Франклина Куррера:

«Теперь, когда отмечается столетие со дня смерти Александра Пушкина, уместно перепечатать… статью о русском поэте из журнала «Нэшнл эра», Вашингтон (О.К.), от 11 февраля 1847 года, написанную Джоном Гринлифом Уитьером. Пушкин для России своего времени значил то же, что и Гете для Германии и Данте для Италии, и вполне естественно, что Уитьер обратил к нему свой взор, ибо негритянское происхождение поэта давало убедительный аргумент тем, кто поддерживал права черного человека в Америке в 1847 году. Это эссе, должно быть, одно из самых ранних исследований о Пушкине, опубликованное в американской прессе, и поэтому оно привлекает к себе новое внимание сегодня, когда литературный мир, включая и современную Россию, чествует первого поэта старой России»505505
  Там же. С. 160–161.


[Закрыть].

С тех пор имя Пушкина постоянно используется в идеологических целях сторонниками самых различных антирасистских движений и течений – как прогрессивных, так и крайне националистических, широко привлекается литераторами, учеными, общественными деятелями, в том числе и негритянскими.

Примеров тому много – вспомним выступления на пушкинских юбилейных торжествах 1949 года506506
  См.: А.С.Пушкин, 1799–1949. Материалы юбилейных торжеств. М.–Л.: Изд-во АН СССР, 1951. С. 61–62 и 373–374.


[Закрыть] американского певца Поля Робсона («Мы, представители негритянского народа, гордимся им, чтим память о нем и любим его великие создания») или негритянского поэта из США Питера Блэкмана («Мы, представители африканских народов, благодарны Пушкину за то, что он способствовал счастью человечества» и т. п.).

Эту тенденцию подметил еще В.Маяковский, рассказавший в «Моем открытии Америки» (1926 г.) о неграх, «которые стараются найти и находят свою связь с культурой мира, считая Пушкина, Александра Дюма, художника Генри Тэна и других работниками своей культуры». И далее Маяковский поясняет: «Сейчас негр-издатель Каспер Гольштейн объявил премию в 100 долларов имени величайшего негритянского поэта А.С. Пушкина за лучшее негритянское стихотворение.

Первого мая 1926 года этот приз будет разыгран. Почему неграм не считать Пушкина своим писателем? Ведь Пушкина и сейчас не пустили бы ни в одну «порядочную» гостиную Нью-Йорка. Ведь у Пушкина были курчавые волосы и негритянская синева под ногтями»507507
  Маяковский В.В. Полн. собр. соч. Т. VII. С. 329.


[Закрыть].

В прямой связи с очерком Маяковского находится сюжет устного рассказа Ю. Тынянова «Эдгар По в Петербурге». Замысел этого рассказа поведал Николай Харджиев в книге воспоминаний о Ю. Тынянове:

«В ночную “ресторацию” на Невском приходит Пушкин. За соседним столиком сидит большелобый юноша со странным взглядом, сверкающим и мглистым. Юноша пьет водку, бормочет английские стихи. У Пушкина возникает непреодолимое желание протянуть ему руку. Но юноша смотрит на незнакомца почти презрительно и произносит сквозь зубы: – У вас негритянская синева под ногтями… Таков финал “жестокого рассказа” о воображаемой встрече тридцатилетнего Пушкина с двадцатилетним Эдгаром По»508508
  Воспоминания о Ю.Тынянове. М.: Сов. писатель, 1983. С. 259.


[Закрыть].

Схожий мотив много позже возникает в рассказе Вс. Рождественского «Ее письма» (1974 г.). Англичанин объясняет русскому отказ своей соотечественницы-аристократки, дальней потомицы Пушкина, опубликовать письма из семейного архива:

«В вашей стране родство с Пушкиным великая честь. Не то для некоторой части высшей английской аристократии. Она ревниво блюдет свои родословные предрассудки. Что, если вся Англия узнает, что в жилах старинной фамилии есть капелька негритянской крови? Какой скандал!»509509
  Цит. по сб.: России первая любовь. М.: Книга, 1983. С. 198.


[Закрыть]

В антологию «Негр» (Нью-Йорк, 1970 г.) включена статья Гарольда Эктона «Пушкин и арап Петра Великого», в которой сопрягаются психологические ощущения «расовой неполноценности», испытываемые героем романа и его автором510510
  Negro. An Antology collected and edited by Nancy Cunard. NY.: Frederick Ungar Publ.Со., 1970. P. 335.


[Закрыть].

Разговор о «капельке негритянской крови» вновь состоялся в 1986 году, когда в Москве на IX международном конгрессе эфиопских исследований негритянский ученый д-р Венделл Жан-Пьер, зав. африканским отделом Рутгерского университета (штат НьюДжерси, США), выступил с докладом о черном предке Пушкина511511
  См.: Книжное обозрение, 19 сентября 1986 г. С. 3.


[Закрыть]. Доклад был озаглавлен: «Калибан при царском дворе. Некоторые примечания к роману Александра Пушкина «Арап Петра Великого»512512
  Caliban in the czar’s court: some notes on Alexander Pushkin’s «The Moor of Peter the Great» by Wendell A. Jean-Pierre. Moscow, 1986.


[Закрыть].

Рассказывая о черном крестнике Петра, американский исследователь проводит параллель с известным персонажем пьесы Шекспира «Буря», прежде всего, имея в виду «расовые трудности», с которыми сталкивается Ибрагим в Париже и Петербурге. «Ирония заключается в том, что этот «Калибан» восторжествовал и не только при жизни, а – что гораздо важнее – в судьбе своего правнука, великого поэта России, основателя современной русской литературы». (Доклад вызвал оживленную дискуссию в основном по вопросу о месте рождения А.П.Ганнибала, впрочем, так и оставшемуся к тому моменту невыясненным.)

Теперь попробуем проследить, как образ Пушкина-арапа отразился в русской поэзии за прошедшие полтора века. Задача эта непосильная, показать все упоминания и переклички невозможно, да и такое перечисление увело бы нас слишком далеко от темы. Однако некоторые примеры привести следует.

Один из первых поэтических откликов на смерть Пушкина принадлежит Ф.И.Тютчеву. Стихотворение «29-ое января 1837» написано летом того же года.

 
Ты был богов оргáн живой,
Но с кровью в жилах… знойной кровью.
 

(Здесь, кажется, слышатся отголоски лицейского стихотворения Вильгельма Кюхельбекера «Царское село»:

 
Мой огненный, чувствительный певец
Любви и доброго Руслана…)
 

Другой современник Пушкина видный представитель «неистового романтизма» 1830-х годов В.Бенедиктов посвятил поэту стихотворение «Воспоминание» (1852 г.):

 
Совладать с собою было трудно
Этому гиганту; – с бурным чувством —
С этим африканским ураганом —
Он себя не мог преодолеть…
 

Знакомый мотив – поэт, не совладавший с африканскими страстями, – присутствует и у П.Вяземского. В 1853 году Вяземский пишет стихотворный цикл «Поминки». В оставшемся незавершенном отрывке («Поэтической дружины…») есть такие строки, посвященные Пушкину:

 
Пред тобой соблазны пели,
Уловляя в плен сетей,
И в младой груди кипели
Страсти Африки твоей…
 

На торжествах в Москве по случаю открытия памятника Пушкину в 1880 году на первом заседании Общества любителей российской словесности Яков Полонский прочитал свои новые стихи о Пушкине:

 
Это гений, все любивший,
Все в самом себе вместивший —
Север, Запад и Восток…
 

Из советских поэтов одним из первых об «арапском» Пушкине заговорил Владимир Маяковский. Вспомним его стихотворение «Юбилейное» (1924 г.):

 
Я люблю вас,
но живого,
а не мумию.
Навели
хрестоматийный глянец.
Вы
по-моему
при жизни
              – думаю —
тоже бушевали.
       Африканец!
 

Отдал дань «арапской» теме (правда, в прозе) и Константин Бальмонт. В статье «Рыцарь девушки-женщины» он писал: «Пушкин был наполовину африканец, наполовину славянин, ариец <…> Главенствующее свойство африканца – пламенность, будь это солнечная пламенность египтянина, возлюбившего солнце, как отца и бога, или огненная пламенность мавра, жаждущего любви и завоеваний, или подземно-огненная пламенность негра, все чувства которого горячи, как почва около кратера».

Тему продолжил другой поэт-символист – Михаил Кузмин. Вот строки из его стихотворения «Пушкин»:

 
И он живой. Живая шутка
Живит арапские уста,
И смех, и звон, и прибаутка
Влекут в бывалые места…
 

Максимиллиан Волошин вглядывается в Пушкинскую Африку. В стихотворении «Пустыня» он представляет себе,

 
Как незапамятно и строго
Звучал из глубины веков
Глухой пастуший голос рога
И звон верблюжих бубенцов.
 

Замечательно отразил внутреннюю связь поэта с прадедом-африканцем молодой Борис Пастернак в триптихе «Тема с вариациями»:

 
Скала и шторм. Скала и плащ и шляпа.
Скала и Пушкин. Тот, кто и сейчас,
Закрыв глаза, стоит и видит в сфинксе
Не нашу дичь: не домыслы в тупик
Поставленного грека, не загадку,
Но предка: плоскогубого хамита,
Как оспу, перенесшего пески.
Изрытого, как оспою, пустыней,
И больше ничего. Скала и шторм513513
  Вяч. Вс. Иванов в статье «Темы и стили Востока в поэзии Запада» (сб.: Восточные мотивы. М.: Наука, 1985. С. 424–470) так прокомментировал восточную «Тему» Пастернака: «Несомненно, что не об одном Пушкине он писал, говоря о двуединстве разных начал – Запада и Востока, культуры и природы,– соединяющихся в великом поэте, начал, определяемых и наследственностью телесной – родовой, и наследственностью духовной:
Что было наследием кафров?Что дал Царскосельский лицей?Два бога прощались до завтра,Два моря менялись в лице…

[Закрыть]…
 

В ранних царскосельских стихах Анны Ахматовой мелькнул образ «смуглого поэта» (выражение А.И. Тургенева):

 
Смуглый отрок бродил по аллеям,
 У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
 

«Черный Пушкин», «Пушкин-негр» – герой детских воспоминаний Марины Цветаевой. Ей же принадлежит поразительное по глубине и историзму стихотворение «Петр и Пушкин», где формула «прадед – правнук» кровно связывает великого русского поэта с великим преобразователем России. И как отзвук придворных интриг:

 
Поняв, что ни пеной, ни пемзой —
Той Африки, – царь-грамотей
Решил бы: «Отныне я – цензор
Твоих африканских страстей».
 

Тогда же (1931 год) в программном стихотворения о любимом поэте «Пушкинскую руку // Жму, а не лижу…» М.И. Цветаева вновь всматривается в его облик:

 
Знаю, как скрипелось
Негрскими зубьми!
 

Сравним с признанием Эдуарда Багрицкого:

 
И мне, мечтателю,
Доныне любы:
Тяжелых волн рифмованный поход,
И негритянские сухие губы,
И скулы, выдвинутые вперед…
 

А вот детали портрета из стихотворного цикла Бориса Корнилова «Пушкин»:

 
Ноздри злы и раздуты,
Желтеют белки…
 

(«Путешествие в Арзрум»)

Или строки из другого стихотворения того же цикла:

 
Знаменитый ,
Молодой ,
Опальный ,
Яростный российский соловей,
По ночам мечтающий о дальней,
О громадной Африке своей.
 

(«Пушкин в Кишиневе»)

И там же – знакомый мотив:

 
Но стихи, как раньше, наготове,
Подожжен —
Гори и догорай, —
А лавина африканской крови
И кишит и плещет через край.
 

Есть у Пушкина удивительный автопортрет, где его черты угадываются в облике коня. Об этом рисунке еще ничего не было известно, когда Павел Антокольский посвятил Пушкину свое стихотворение «Работа»:

 
Этот сильный, привыкший к труду человек,
Как арабский скакун уходившийся в пене.
Глубока синева его выпуклых век.
Обожгло его горькие губы терпенье…
 

Пушкинская родословная не дает покоя и поэту Вл. Василенко, который в 1924 году в стихотворении под многозначительным названием «Наш» неожиданно как бы принимает биографическую версию Ф.Булгарина:

 
Прадед куплен за бутылку рома,
Хоть и был он у царя в чести.
И тебе, как никому другому,
Кровь арапа волновала стих.
Эта верная живая жила
Прозвучала громче голубой,
Эта кровь спаяла и сдружила
Наше поколение с тобой.
 

«Арапский профиль» Пушкина видится и поэту О.Колычеву, автору стихотворения «В лицейских садах»:

 
Скажите, вязы великанские
И великанский древний дуб,
Вы помните ли африканские
Крутые очертанья губ?
 

Губы эти становятся почти обязательной деталью. Олжас Сулейменов, как всегда, – мастер детали:

 
Поэт красивым должен быть, как Бог,
Кто видел Бога? Тот, кто видел Пушкина.
Бог низкоросл, черен, как сапог,
С тяжелыми арапскими губами…
 

(«На площади Пушкина»)

Но основное все-таки, по мнению поэтов, – темперамент! Свой портрет Пушкина дает Белла Ахмадулина:

 
Каков? – Таков: как в Африке, курчав и рус, как здесь, где вы и я, где север.
Когда влюблен – опасен, зол в речах.
Когда весна – хмур, нездоров, рассеян.
Ужасен, если оскорблен. Ревнив.
Рожден в Москве. Истоки крови – родом из чуждых пекл, где закипает Нил.
Пульс – бешеный. Куда там нильским водам!
 

(«Отрывок из маленькой поэмы о Пушкине»)

Вслед за М. Цветаевой, сблизившей Петра и Пушкина, Б. Ахмадулина так определяет главное дело жизни основателя города на Неве:

 
Из Африки изъять и приручить арапа…
 

(«Ленинград»)

Образ арапа совмещается с образом правнука-поэта. Эту коллизию переживает и Лев Озеров:

 
Африканский профиль Ганнибала
Чудится на треснутой стене —
Той, которая его видала,
Что из хроники известно мне.
Круто просмоленные кудряшки,
На которых тень руки Петра,
И глаза, пронзительны и тяжки,
Будто долго смотрят в глубь костра.
Но совсем другие видятся мне знаки
И совсем другой поры метель.
Вижу нерасчесанные баки,
Болдино, и Мойку, и дуэль.
 

(«Очей очарованье»)

Знаменитый профиль вспоминает и Булат Окуджава в песенке «Приносит письма письменосец»:

 
Еще последний час не пробил,
но скорбным был арапский профиль,
как будто создан был художником Луневым…
 

Дж. Паттерсон, по самому рождению своему особенно чувствительный к мотивам «негритянской крови», улавливает внутреннюю, духовную связь поэта и его легендарного предка. Вот отрывок из стихотворения с несколько старомодным подробным названием «Маленький Пушкин гостит в подмосковном имении у своей бабушки Марии Алексеевны Ганнибал»:

 
Но отзвуки прославленной эпохи
оставили и здесь заметный след.
И прадеда-арапа гордый профиль
просвечивался через призму лет.
И что-то дар прозренья обретало
вдруг в малолетнем госте далей здешних,
и времени величье трепетало,
как два крыла птенцовых, неокрепших.
Смешались ракурсы и расстоянья,
и, все вокруг окутывая тайной,
сливались воедино два дыханья
природы русской и саванны дальней514514
  См. также: Букалов А.М. Пушкинская тропа // В мире книг. 1987. № 1. С. 66–69.


[Закрыть]…